Раздел 3. Системность в лингвистике и философии и типология теорий языка

3.1. Понятие системы и системного подхода.

3.2. Система языка. Уровни и единицы языка. Система науки в целом. Типы научных теорий.

3.3. Основные понятия философии в системе.

3.1. Возможно, что лишенное психологической или мировоззренческой односторонности решение этой проблемы заключается в системном подходе к рассматриваемому вопросу. Но прежде чем перейти к рассмотрению таких решений, необходимо подробнее остановиться на самом понятии системы.

Мы попытаемся рассмотреть понятие "система" по тому же принципу, что и понятие "культура", обсужденное в первой главе, т. е. в первую очередь, постараемся устранить противоречия, связанные с многозначностью самого этого слова.

Многочисленные публикации по системологии, появившиеся в нашей стране в 70-е – 80-е годы, по признанию их авторов, не выработали единой трактовки самого понятия системы и теории систем. На наш взгляд, это объясняется тем, что разные исследователи ставили перед собой разные задачи и потому вольно или невольно выделяли различные аспекты этой проблематики. Нельзя не учитывать и то, в какой области науки первоначально работал тот или иной исследователь. Общая теория систем возникла под влиянием трех основных отраслей знания: биологии, математики и технологии. Понятие организма трансформировалось в представление о биологических системах.[20] Вообще, изучение биологических организмов, пожалуй, предрасполагает, во-первых, к телеологии, во-вторых, к системному подходу. Возможно, изучение животных привело Аристотеля к формулировке знаменитого парадокса о том, что целое больше суммы его частей. С другой стороны, современные математики и инженеры сталкиваются с настолько сложными системами, что понятий структуры или функции оказалось недостаточно.

Словари естественных языков обычно выделяют четыре основных оттенка значения этого слова: 1) устойчивая структура; 2) зависимость; 3) порядок; 4) схема, модель. Нетрудно заметить, что эти четыре толкования охватывают важнейшие категории не только лингвистики, но и всей современной научной методологии. Этот термин, употребленный в широком смысле, кажется уместным, практически, в любом контексте. Нам придется остановиться на каждом из этих оттенков значения слова.

Лингвисты зачастую употребляют слово "система" как синоним структуры. Вообще в языкознании термин "система" старше термина "структура". Основоположник структурной лингвистики Ф. де Соссюр ввел понятие "языка-как-системы" в отличие от речи – языка как акта.[21] Язык определяется как система знаков.

Понимание языка как системы, т.е. осознание того, что язык представляет собой не простой набор разнородных элементов слов, грамматических форм и т.д., а своеобразное единство взаимосвязанных, взаимообусловленных и взаимодействующих частей, и того, что его отдельные элементы должны рассматриваться в отношении друг к другу и к тому целому, в состав которого они входят, является одним из краеугольных камней, на которых основаны современные лингвистические теории. Такое понимание внастоящее время, по-видимому, общепринято.

3.2. Система языка является многослойной и гетерогенной как по качеству и составу входящих в нее элементов, так и по их взаимоотношениям друг с другом. Это не просто система, а в некотором смысле система систем. Такое рассмотрение языка предусмотрено уже в традиционной модели его описания, распределяемого по разделам: фонетика, грамматика (морфология и синтаксис) и лексикология.

В современной лингвистике к вычленению в системе языка отдельных частных ее сфер (подсистем) подходят на основе так называемого стратификационного принципа. Согласно этому принципу, языковая система складывается из подсистем, которые как бы наслаиваются друг на друга, располагаясь одна над другой в строго регламентированном порядке. Отдельные подсистемы выделяются, следовательно, по вертикали и представляют собой разные уровни иерархии системно организованных лингвистических единиц. При этом считается необходимым:

1) чтобы единицы каждого данного уровня обладали некоторым общим для них специфическим качеством (отличающим их от единиц другого уровня);

2) чтобы единицы более высокого уровня могли быть построены из единиц более низкого уровня (но не путем их простого сложения, а путем такой интеграции, благодаря которой и получается качественно новая единица);

3) чтобы единицы каждого уровня могли быть выявлены в любом осмысленном тексте.

Выявление самих лингвистических единиц осуществляется посредством сегментации речевого потока и применения к выделенным сегментам различных видов абстрагирования (прежде всего, абстракции отождествления).

Ядро языковой системы образуют предельные единицы языка и связывающие их отношения. Под предельными единицами понимаются аллофоны, морфы, слова, словосочетания, предложения или, в абстрактном аспекте, фонемы, морфемы, слова, структурные схемы словосочетаний, структурные схемы предложений. Под отношениями между предельными единицами понимаются все типы парадигматических и синтагматических отношений.

Система и структура определяют элемент как принадлежность данной системы и в этом смысле доминируют над ним, поэтому при описании системы логическое определение отношений действительно предшествует логическому определению элементов. Однако система и структура не предопределяют происхождения элементов как отдельных явлений действительности (например, феноменальных звукотипов, значений слов как соответствий отдельных предметов внешней действительности) и в этом смысле не доминируют над элементами. В силу этого системная историческая реконструкция может восстановить прошлую систему языка, но нередко оказывается не в состоянии определить ни физической формы, ни происхождения элементов.

Под уровнем языка понимается та часть его системы, которая имеет соответствующую предельную единицу. Существуют фонемный, морфемный, лексический, текстовый уровни, поскольку есть предельные единицы – фонема, морфема, слово, словосочетание, предложение (высказывание), но нет, например, "стилистического" уровня, поскольку нельзя лингвистически точно говорить о какой-либо единице "стилеме" [см.: Степанов, 1975. С. 219].

Уже почти стало общим местом иллюстрировать системность языка примерами из фонологии. Подобные примеры также помогут понять важность нового логического понимания класса как элемента системы языка. Знаменательным следствием борьбы Рассела с "философией внутренних отношений" явился новый подход к определению классов. Как таковые классы объединяются уже не изнутри, не перечислением качественных признаков их элементов, а извне — отличительными признаками одного класса от другого, т.е. противопоставлениями и вообще отношениями. Л. Ельмслев предположил, воспользовавшись введенным Расселом разграничением, что в конкретном аспекте языковые сущности представляют собой классы как множества единиц, объединенных теми или иными общими для них и наблюдаемыми качественными признаками. В абстрактном аспекте те же сущности представляют собой классы как целое, объединенные тем или иным принципом упорядочения. Классы как множества определяются качественно, классы как целое – относительно. Например, фонема, до тех пор пока в процессе познания языка она определяется как множество тех или иных звуков речи, объединенных теми или иными качественными признаками, пока она как бы извлекается в виде общего, содержащегося во множестве звуков речи, представляет собой класс как множество. Но когда та же фонема определяется извне, лишь относительно других фонем, противопоставленных ей в системе (парадигматике), определяется лишь отличиями от других фонем, лишь оппозитивно, то она представляет собой уже класс как целое. Такие же отношения существуют между классом морфов и соответствующей ему морфемой, между классом предложений и соответствующей ему структурной схемой предложения и т.д.

На примере фонем нагляднее всего видно, что значение для функционирования языка имеет не материал, не субстрат, а отношения, в которые вступают языковые единицы, сходства и различия между ними. "Язык есть форма, а не субстанция, в языке нет ничего, кроме сходств и различий", – говорит Ф. де Соссюр. Язык предстал как совокупность определенных множеств с заданными отношениями между ними, т. е. ничем иным как функцией. Определяющая роль отношений по сравнению с "содержанием" и есть основной тезис структурной лингвистики. В первое время после "структурной революции" структуралисты активно использовали понятийный аппарат математики и некоторые ее методы.

В трудах Л. Ельмслева разрабатывались различные виды функциональных и системных отношений в языке. Л. Ельмслев более других был озабочен тем, чтобы сделать из лингвистики точную науку. Его не устраивал индуктивно-описательный характер языкознания, он настаивал, что лингвистическая теория не должна строиться на неполной индукции, а должна иметь вид строго дедуктивной математической системы "для всех теоретически мыслимых возможностей в определенных рамках" [Ельмслев 1960, с. 278].

Априорная дедуктивная система Л. Ельмслева не получила большого распространения, однако математический инструментарий еще долгое время применялся в лингвистике, в особенности понятие модели. Лингвистическому моделированию посвящена, например, большая часть книги Ю. Д. Апресяна [Апресян, 1966]. Главное преимущество лингвистического моделирования, как и любой дедуктивной теории, заключается в возможности ее приложения к большому числу объектов или экстраполяции данных об известной части системы на неизвестную. Поначалу такой подход сулил большие перспективы, особенно в связи с развитием компьютеров. Но с течением времени стало ясно, что многие надежды не оправдались. Успехи математического моделирования языковых структур, машинного перевода и т. п. оказались скромнее, чем ожидалось. Дедуктивный подход имел скорее методологическое, чем практическое значение. Необходимость математического описания лингвистических систем и сходной интерпретации результатов понимается уже не так буквально, как тридцать лет назад. Чисто математическое определение самого понятия системы в лингвистике, на наш взгляд, также не всегда уместно.

Один из ведущих представителей современной петербургской школы языкознания Б. В. Касевич дает такое определение системы: “Система как таковая – это любое целостное образование, части (элементы) которого объединены отношениями, теряющим силу за пределами данного целого” [Касевич, 1988. С. 11]. Б. В. Касевич подчеркивает, что фактора замкнутости недостаточно для определения системы. Более "мощным" системообразующим фактором выступает "получаемый результат".

Мы предлагаем определение системы, близкое именно к такой трактовке: "Система – это устойчивая, взаимозависимая и взаимодействующая структура, свойства и действие которой несводимы к сумме свойств и действий составляющих ее элементов". Таким образом, систематизация – это не просто упорядочение, выявление структурных связей, функциональных зависимостей, формализация, но и достижение результата, когда целое действует эффективнее суммы своих частей. Детали разборной мебели, продаваемые в разобранном виде, в сумме имеют те же потребительские свойства, что и собранный гарнитур. Но польза от собранного гарнитура намного больше, чем от набора досок и шурупов.

В свое время Л. Ельмслев задавал вопрос: "Можно ли считать, что значения слов образуют структуру?" [Ельмслев, 1962] и отвечал на него положительно с некоторыми оговорками. Значение слова структурно именно в смысле функциональной взаимозависимости значений и формализации этих связей. Но можно ли считать, что значения слов образуют систему в том смысле, что его семантика несводима к сумме всех его значений? Ответ на этот вопрос не столь очевиден. То же можно сказать и об ассоциациях, связанных со словом. Уже в наших ранних работах мы показали, что ассоциации образуют структуру, но можно ли говорить о системе ассоциаций? Работы по языковым ассоциациям раньше часто сводились к детальному анализу метафор, к тому же язык самих исследований зачастую был скорее метафорическим, чем строго терминологическим, см., например: [Руднев, 1992]. Поставленный нами вопрос еще требует ответа, но наша главная задача – это доказать, что единство нашей семантической теории имеет более глубокие основания, чем дидактика.

Один из вариантов ответа на вопрос, образуют ли значения слова систему, дали У. Вайнрайх и Э. К. Чарни. У. Вайнрайх [Weinreich, 1966] показал, что смыслы некоторых слов складываются из суммы смыслов других слов, как смысл сложного высказывания складывается из суммы смыслов простых высказываний, например, предикат "быть красным цветком" есть сумма предикатов "быть красным" и "быть цветком". Но многоместный предикат не является простой суммой одноместных. В высказывании "Петр покупает яблоки" двухместный предикат не складывается из простых пропозициональных функций "х покупает" и "х есть яблоко". Очевидно, что общий вопрос ко всему предложению не эквивалентен сумме специальных вопросов к отдельным его членам, также отрицание всего предложения не эквивалентно сумме отрицаний всех его членов. Это, так сказать, синтаксическая системность естественного языка. Еще одно возможное определение системы – иерархия взаимозависимых функций. В случае высказывания – это иерархия пропозициональных функций.

Другой аспект понятия системы – это взаимозависимость элементов. Системность понятий языка проявляется в том, что аналитический или эмпирический характер тот или иной термин приобретает лишь в пределах данной системы понятий. В обыденном языке для выявления семантической системы часто достаточно процедуры компонентного анализа семантического поля родственных слов. Язык науки изменяется под влиянием сменяющих друг друга теорий. Заметим, что естествоиспытатели, в отличие от лингвистов и "метафизических" философов, реже сетуют на "тиранию языковой формы" или структуры. "Тирания теории" заставляет их периодически менять концептуальный аппарат своего языка. При этом корректировка понятий "по частям" приводит лишь к логическим парадоксам.

В итоге "принцип системности", практически, возвращает нас к началу дискуссии о парадигмах, затронутой уже в первой главе. Термины языка имеют смысл лишь в рамках данной теоретической системы и аксиоматики. Но может ли сама эта теория и аксиоматика быть лишена психологической предопределенности? Может быть, любой анализ теорий должен начинаться или заканчиваться психологическим анализом его автора?

Конечно же, в каждую определенную эпоху требуется тот или иной тип мыслителей, и этот наиболее востребованный тип может господствовать в данную эпоху. Но сам тип мыслителя, особенно если это выдающийся и независимый мыслитель, формируется, скорее, не под влиянием эпохи, а наперекор ей и обусловлен только личными качествами этого мыслителя.

Попытки типологии научных теорий, подобные приведенной выше, имеют давнюю историю. Наиболее известные из них носят именно психологический характер, как теория Уильяма Джемса. Напомним главную мысль теории Джемса о психологических типах, которая, в свою очередь, явилась одним из основных источников системы К. Г. Юнга: "История философии является в значительной мере столкновением известных психологических темпераментов (характерологических расположений). Темперамент [профессионального философа] составляет более сильный предрассудок, чем любая из его объективных предпосылок. Он придает вес своим доказательствам в том или ином направлении... Он желает себе такого мира, который бы соответствовал его темпераменту. Он доверяет каждому изображению мира, который к нему подходит. Людей другого темперамента он воспринимает как неверно настроенных по отношению к действительному характеру мира" [Джемс, 1910. Цит. по: Юнг, 1995, с. 364-390].

Далее Джемс приводит ставшую знаменитой таблицу характеристик "нежного" и "жесткого" типа, подробно рассматриваемую Юнгом Мы уже встретили нечто похожее в разделе 6.6 главы I:

2.3. Воспользуемся этой таблицей, чтобы вновь разъяснить основные понятия философии. Перечисленные понятия изучаются в любом философском курсе, но даже эти базовые термины не всегда трактуются одинаково.

1. Слово РАЦИОНАЛИСТ понимается двояко. Рассмотрим его в «хорошем» и в «плохом» смысле. В «хорошем» смысле рационализм противопоставляется иррационализму. Рационалист верит, что всему есть разумное объяснение. Он называет иррационализм безумием. Его оппонент возражает, что все рациональные схемы разума – лишь иллюзии и только уводят нас от истины. Сухой рационализм заменил религию наукой, а душу – физическими формулами. Рационализм, зародившийся в Древней Греции, привел нас к технократической цивилизации, которая грозит нам гибелью, утверждают сторонники этого «лагеря». Говорить о тупиках рационализма стало особенно модно в последнее время. Все же не следует считать рационализм в первом смысле злом, напротив он принес человечеству много добра, хотя и не дал счастья.

2. Рационализм, ИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМ во втором «плохом» значении противопоставляется эмпиризму. Рационалист считает, что опыт ненадежен, ощущения обманчивы, и только разум может дать истинные знания. Изучение математики укрепило философов (таких как Платон и Аристотель) в этой мысли. Б. Спиноза так верил в мощь математики, что даже нравственные принципы доказывал геометрическим способом. Теория антиномий И. Канта несколько поколебала веру философов в непреложность выводов чистого разума. Кант показал, что рациональные доказательства так же ненадежны, как и эмпирические. При желании можно доказать два противоположных тезиса одинаково убедительно. Можно было предположить, что философы перестанут "плодить бесконечные отвратительные рассуждения о метафизике", как этого хотел Кант. Ничего подобного не случилось. Философы вообще перестали утруждать себя доказательствами [см. об этом: Поппер, 1992].

Аристотель презирал эксперименты. Есть анекдот о том, как он говорил, что у женщин меньше зубов, чем у мужчин и отказывался пересчитать зубы хотя бы у одной женщины. В средние века Аристотель был возведен в догму, и это затормозило развитие науки на тысячелетие. Только со времен Галилея и Фрэнсиса Бэкона возникла наука в современном понимании. Это стало возможным только после ниспровержения аристотелевского рационализма. Бэкон был основоположником современного эмпиризма (в основном распространившегося в Британии). Его последователи: Т. Гоббс, Дж. Локк, Дж. Беркли, Д. Юм, Дж. С. Милль, Г. Спенсер, Э. Мур, Б. Рассел. Сам Бэкон говорил, что "ученый не должен уподобляться муравью-эмпирику", и таскать по одной соломинке в кучу, "или пауку-рационалисту", и плести непролазную паутину мыслей, "но должен уподобиться пчеле и собирать нектар со всех цветов".

3. ИДЕАЛИЗМ и МАТЕРИАЛИЗМ вряд ли является основным вопросом философии, как утверждали К. Маркс и Ф. Энгельс[22]. Если бы Канта спросили, каков основной вопрос философии, он, возможно, ответил бы: "Что есть человек?"[23]. Если бы Спинозу спросили, что первично – материя или сознание, он, возможно, счел бы этот вопрос некорректным, ибо считал, что дух и материя – одно. "Вещь протяженная (материя) и вещь мыслящая (дух) – это лишь атрибуты единого Бога или Природы", – говорил он. Нельзя сказать, что дух причина материи или наоборот, потому что Бог или Природа есть "причина самой себя", писал Спиноза.

Философы мало занимались "основным вопросом философии" вплоть до Декарта, у которого дуализм духа и тела вновь занял главное место. Большая часть философов сочетает в своих взглядах элементы материализма и идеализма. Ученый-экспериментатор, оставаясь материалистом в науке, может быть "идеалистом" в вопросах морали. Материализм в лингвистике означает утверждение, что язык отражает реальный материальный мир. Вся эта книга выражает скептическое отношение к этому тезису. Подробнее мы остановимся на нем в разделе о "картине мира".

"Основной вопрос философии" сильно идеологизирован. Б. Рассел верно заметил, что этот спор скорее теологический и этический, чем философский. Духовное выше материального, говорят моралисты. Материя бренна, дух вечен, говорят священники. Отрицать примат духа могут лишь безнравственные люди, говорят и те, и другие. идеалист для религиозного мыслителя положительный персонаж, а материалист – отрицательный. У марксистов же все было наоборот: материалисты – честные и мужественные борцы за научную истину, а идеалисты – ретрограды и прислужники церковной и светской власти.

4. Понятие РЕЛИГИОЗНОСТИ – отнюдь не синоним ВЕРЫ. Верующий человек не всегда привержен какой-либо религии. Вольтер ненавидел католицизм. "Раздавите гадину!" – говорил он о католической церкви. Но ему же принадлежат знаменитые слова: "Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать". Отношение к вере, исповедуемое Вольтером, называется ДЕИЗМОМ. Этот термин означает веру в "естественного Бога". Он – создатель и первопричина Природы, но не творит чудес и не вмешивается в судьбы людей. К концу XIX века деизм стал сменяться АГНОСТИЦИЗМОМ. Одни верят, что Бог есть, другие (атеисты) верят, что Бога нет. Ни то, ни другое недоказуемо. На вопрос, существует ли Бог и бессмертная душа, нет ответа. В этом суть агностицизма. В ХХ веке на Западе очень немногие люди, как например Сартр, называли себя атеистами. Слово "атеист" ассоциируется там с ультралевыми марксистами-фанатиками и террористами.

5. Джемс считал, что все искренне верующие люди оптимисты, потому что они могут надеяться на Божью помощь, Божье прощение и на спасение своей бессмертной души. Ж. П. Сартр называл такую позицию малодушием. Он говорил, что человек несет ответственность только перед самим собой, нет никакой высшей инстанции, которая подсказывает верное решение, поощряет, наказывает, прощает, запрещает, разрешает или принуждает к действию. Человек вынужден ежеминутно делать выбор, он "обречен быть свободным". Сартр действительно был весьма пессимистическим философом, но отнюдь не все атеисты таковы. Н. С. Хрущев – яркий пример атеиста-оптимиста. Многие религиозные мистики смотрели и смотрят на будущее мира очень мрачно. Они тоже не укладываются в классификацию Джемса.

6. Из атеизма Сартра вытекает его взгляд на судьбу и рок: Роковое проклятье человека – это ответственность и свобода. Провидения, предопределения не существует. Это крайний взгляд. Другая крайность – это ФАТАЛИЗМ, то есть безусловная вера в предопределение и невозможность что-либо изменить. Между этими крайностями есть множество промежуточных позиций. Некоторые религиозные и философские учения (индуизм, ислам, лютеранство, кальвинизм) исповедуют жесткий провиденциализм и отрицают свободу воли. Другие (католицизм, православие) проповедуют свободу воли и говорят, что судьба – это языческое понятие. Разумная позиция в этом вопросе – считать, что есть два класса событий: те, которые мы можем изменить и те, которые неотвратимы. Главное – вовремя определить разницу.

ДЕТЕРМИНИЗМ и ИНДЕТЕРМИНИЗМ – это нечто сосем другое. Детерминист подобно Аристотелю верит, что «все, что существует, существует с необходимостью» т. е. не может не существовать. Из этого вытекает закон ПРИЧИННОСТИ. Индетерминист утверждает, что причинность не может объяснить всей картины мира, вера в причинность – это всего лишь привычка разума.

Аристотель создал теорию "четырех видов причин". Главные из них две: действующая причина или просто причина и конечная причина (causa finalis). Конечной причиной Аристотель называл цель. Это учение называется ТЕЛЕОЛОГИЕЙ. Из него следует, что все происходит по заранее установленному разумному плану и имеет разумную цель. Не следует задавать вопрос, как растет трава, как зарождается жизнь человека или как избежать несчастий. Следует спрашивать: зачем растет трава? Зачем живет человек? Зачем высший разум посылает мне несчастье? Физика, лингвистика или психоанализ пытаются ответить на вопрос "как?". Религия, история и некоторые школы философии отвечают на вопрос "зачем?".

7. МОНИЗМ, яркими представителями которого были Аристотель, Лао-Цзы, Гегель и особенно Парменид и Спиноза, утверждает, что мироздание в конце концов сводится к одному началу. Из этого следует, что мир един, и все в мире взаимосвязано. Познание единичного ничего не дает, если не познать целого. Заявление, что мир – единый организм впечатляет и даже повергает в трепет, особенно если добавить, что это живой организм. ПЛЮРАЛИСТ возражает, что мир как целое непознаваем, все, что нам дано – это его единичные проявления. Все наши рассуждения о мире как о целом – только спекуляции ума. Возможно, все взаимосвязано, например, положение звезд с судьбой или имя человека с его будущим, но эта связь совсем не такова, какой ее описывают астрологи. Наблюдаемое единичное первично для ученого по сравнению с общим, говорят плюралисты.

8. Наиболее яркий пример ДОГМАТИЗМА – это церковь. Догматика для священников не означает косность мышления и нетерпимость к чужим идеям. Этот термин для них означает раздел богословия и учебный предмет в семинариях. Они верят, что сохранение вероучения в чистоте и неизменности и борьба с его врагами – единственный путь к спасению. К сожалению, некоторые философские учения не менее догматичны и имеют почти религиозный характер. Истинно научный метод всегда должен быть противоположным.

Итак модифицированная таблица Джемса-Юнга выглядит следующим образом:

Мы заострим внимание на трех важных моментах. Во-первых, мы добавили в приведенную таблицу два противопоставления: "эссенциализм – номинализм" и "телеология – причинность". В этом случае типология научных теорий, предложенная И. И. Ревзиным, пересекается с таблицей Джемса.

Во-вторых, нам представляется, что любая типология научных теорий и, в частности, лингвистических учений, в конце концов сведется к психологической, постольку, поскольку теория выходит на философский уровень.

в-третьих, нам кажется, что очень немногим мыслителям удалось возвыситься над этим "предрассудком темперамента", даже несмотря на полное осознание этого предрассудка. Самый яркий пример – это случай самого Юнга. Критикуя ограниченность эмпирического, "экстравертного" метода Фрейда, с одной стороны, и умозрительной "интравертной" методики А. Адлера, с другой, Юнг настаивал, что синтезировал оба взгляда, избежав ущербности каждого из них (см. его книгу "О психологии бессознательного", 1916 г.) [Юнг, 1995а]. Однако большинство исследователей Юнга согласны в том, что его мистический темперамент сказывается в его теориях даже сильнее, чем у критикуемого им Адлера, и юнгианство никак нельзя назвать синтезом двух противоположностей (см., например, предисловие к указанной книге). Более последовательными представляются усилия И. Канта. "Критика чистого разума" – не что иное, как стремление "встать посередине" между двумя тенденциями в философии. В Предисловии Кант осуждает материализм и идеализм как два крайних заблуждения, на последних страницах "Критики" в главе "История чистого разума" он подчеркивает односторонность рационализма и эмпиризма, интеллектуализма и сенсуализма, догматизма и скептицизма. Кант не придерживается середины только в вопросе религии. Но повторим, что большинство попыток отстраниться от личных "предрассудков темперамента" ученого – гуманитария или философа, менее последовательны. Мы не скрываем наших симпатий к эмпирическому методу и скептического отношения к эссенциализму и телеологии.

Осознание парадигмальной принадлежности той или иной лингвистической теории поможет устранить некоторые противоречия, которые ранее казались тупиковыми. Тем большего успеха может добиться лингвист, если как можно полнее использует мощные ресурсы логики и психологии.

Контрольные вопросы к разделу 3

1. Что такое система?

2. Что такое уровень языка и предельная (минимальная) единица языка?

3. Каков основной постулат структурной лингвистики?

4. Что такое пропозициональная функция?

5. Каковы два основных типа личности по Джемсу? Какое философское мировоззрение типично для каждого из них?

6. Что такое рационализм в «хорошем» и «плохом» смысле слова?

7. Что такое «основной вопрос философии»? Почему он так важен для философов и священников?

8. В чем разница между верой и религиозностью, деизмом и агностицизмом?

9. Что такое свобода? Почему Сартр считал свободу бременем для человека?

10. Каково, по-вашему, разумное отношение к судьбе?

11. Что такое закон причинности?

ГЛАВА III.