Захватнические действия Италии и Германии 35 страница

В генералитете и офицерском корпусе французской армии всегда имелись люди с крайне реакционными политическими настроениями. Из армейской среды вышли такие реакционные деятели, как маршал Петэн, генералы Кастельно, Вейган, адмирал Дарлан и другие; не случайно сторонниками «Боевых крестов» и кагуляров были многие офицеры. В то же время среди командного состава имелись и патриотически настроенные люди (де Голль, Делатр де Тассиньи, де Отеклок, Вален, Катру и другие), но тогда они еще не играли решающей роли в вооруженных силах. Что касается полиции, особенно парижской, то она была не столько стражем порядка, сколько штабом фашистских заговоров.

Капитулянтам-«умиротворителям» решительно противостояли левые партии, в первую очередь Французская коммунистическая партия. В 1936 — 1939 гг. она значительно укрепила свои позиции. Компартия имела большое влияние среди рабочих крупных предприятий и добилась определенных успехов в завоевании на свою сторону трудящихся крестьян, а также многих видных представителей французской интеллигенции{1212}.

Французская компартия последовательно проводила линию на сохранение и укрепление мира, защиту национальной независимости страны, организацию отпора фашистской агрессии. Состоявшиеся в 1936 и 1937 гг. VIII и IX съезды ФКП выдвинули развернутую программу борьбы за мир.

Выступивший с докладом на IX съезде ФКП генеральный секретарь партии М. Торез потребовал от правительства проведения демократической и подлинно французской внешней политики, «которая бы отражала перемены, происшедшие в нашей стране после победы народного фронта и обеспечила бы сохранение верности высокой миссии Франции в мире»{1213}. ФКП руководствовалась тем, что для французских трудящихся «борьба за свободу и мир в настоящий момент (декабрь 1937 г. — Ред.) сливается с борьбой за независимость и безопасность Франции»{1214}.

Победа народного фронта, объединившего широкие антифашистские силы страны, создала реальные предпосылки для проведения в жизнь [335] программы мира{1215}. Народный фронт располагал прочным большинством в парламенте, именно на него опиралось правительство Блюма. Однако уже в июне 1937 г., столкнувшись с крупными экономическими трудностями и не решаясь преодолеть их революционным путем, правительство Блюма предпочло уйти в отставку. В последующие 15 месяцев до Мюнхена ось политической жизни во Франции постепенно сползала вправо. Сформированное в июне 1937 г. правительство Шотана, а затем и его второй кабинет (январь 1938 г.) были более правыми, хотя и продолжали опираться на партии, входившие в народный фронт. В марте — апреле 1938 г. у власти находилось второе правительство Блюма, на смену которому 10 апреля того же года пришло правительство одного из лидеров радикал-социалистов — Даладье. В него вошли еще более правые деятели.

Окончательный удар по народному фронту был нанесен мюнхенским соглашением. Правительство Даладье сразу же поставило вопрос о доверии и после длительной дискуссии добилось нужного вотума от палаты депутатов, а позже и от сената: против голосовали в основном коммунисты{1216}. В октябре 1938 г. радикал-социалистическая партия на своем съезде окончательно порвала с коммунистами.

В этой сложной международной обстановке 22 — 23 ноября 1938 г. пленум ЦК ФКП сформулировал задачи борьбы рабочего класса и трудящихся Франции: «Центральный Комитет торжественно заявляет, что коммунистическая партия требует своей доли ответственности и руководства как в оздоровлении страны, так и в усилиях по общему вооружению народа, чтобы обеспечить Франции непоколебимую мощь на службе социального прогресса, свободы и мира»{1217}.

Но крупная буржуазия, захватив ключевые позиции в правительстве, стала все более решительно применять репрессивные меры против народного фронта, левых политических сил, и в первую очередь против компартии. Добившись от парламента предоставления чрезвычайных полномочий, правительство Даладье опубликовало декреты, которые, по существу, сводили на нет социальные завоевания трудящихся и демократические свободы. Под предлогом ликвидации бюджетного дефицита декретом от 13 ноября 1938 г. был отменен контроль над ценами и кредитом. Хотя закон о 40-часовой рабочей неделе формально сохранялся, он претерпел значительные изменения: была сокращена оплата сверхурочных часов, отменена неделя с двумя выходными днями.

С целью деморализации трудящихся и предотвращения классовых волнений было решено призвать в армию железнодорожников, поступивших на работу после 1936 г. Сокращались пенсии бывшим фронтовикам, увеличивались налоги и переоценивались золотые запасы Французского банка{1218}.

30 ноября 1938 г. трудящиеся Франции ответили на эти решения правительства всеобщей 24-часовой забастовкой. Вследствие плохой подготовки, раскольнической деятельности реформистских лидеров, засевших во Всеобщей конфедерации труда, и мобилизации правительством огромного репрессивного аппарата, забастовка не имела успеха. Власти [336]подвергли репрессиям множество ее участников{1219}. Сотни тысяч стали жертвой локаута.

Невзирая на эти репрессии, передовые рабочие Франции оставались верны коммунистическому знамени. При наличии единства левые силы еще могли обуздать внутреннюю реакцию. Однако французская социалистическая партия, за которой в тот момент шли значительные слои трудящихся, предала народный фронт. Внутри этой партии разгорелась борьба между различными течениями, главным образом по вопросам внешней политики и отношений с компартией. На чрезвычайном съезде социалистической партии в Монруже (декабрь 1938 г.) произошло острое столкновение между двумя группами; одну из них возглавлял генеральный секретарь партии Фор, другую — ее лидер Блюм. Фор представил на рассмотрение съезда резолюцию, одобрявшую мюнхенское соглашение. Блюм, учитывая мнение пролетарской части социалистической партии, внес проект резолюции, выражавшей недовольство капитулянтской политикой кабинета министров Даладье и содержавшей требование создать правительство, которое будет «защищать демократию»{1220}. За резолюцию Блюма было подано большинство голосов делегатов съезда социалистической партии.

Однако уже на очередном съезде в мае 1939 г. в Нанте Блюм, по существу, согласился с Фором. Сторонники Фора, считавшие, что «важнее всего мир»{1221}, объединились в «пацифистскую» фракцию и одержали победу. В отчете Фора о деятельности партийного руководства всячески оправдывалось мюнхенское соглашение. Не сказав ни слова о росте фашистской опасности для Франции и угрозе миру со стороны Германии, он сосредоточил основное внимание на требовании созыва международной конференции, на которой, по его мнению, демократические государства должны пойти на уступки фашистским агрессорам. Эта резолюция, как и резолюция, запрещавшая членам социалистической партии работать в организациях, связанных с Французской компартией, получила большинство голосов{1222}.

Ослепленное антикоммунизмом, правое руководство социалистической партии нанесло этим серьезный удар по единству действий рабочего класса и помешало организовать достаточно мощное сопротивление мюнхенцам и «умиротворителям».

Подавление сопротивления республиканской Испании, захват гитлеровской Германией Чехословакии и выдвижение ею территориальных претензий к Польше рассеяли порожденные Мюнхеном иллюзии о возможности соглашения с агрессором. В этой тревожной и сложной обстановке наиболее дальновидные деятели Франции выдвигали конкретные предложения по укреплению мобилизационной готовности страны. Так, в марте 1939 г. французский посол в Германии Кулондр в письме министру иностранных дел Боннэ рекомендовал «безотлагательно мобилизовать все усилия нации на самое широкое и скорейшее развитие и укрепление военной мощи страны и, в частности, на создание мощной авиации», а также, «сохраняя как можно большую секретность», немедленно приступить «к мобилизации промышленности страны»{1223}. Следует отметить, что против соглашения с гитлеровской Германией выступили даже отдельные представите [337] ли монополистического капитала. Директор «Комптуар сидерюржик» П. Пюше критиковал мюнхенское соглашение. Вслед за Шнейдером, который боялся потерять завод Шкода в Чехословакии и АРБЕД в Люксембурге, некоторые видные французские промышленники начали поддерживать программу перевооружения страны. Ряд крупных банков Франции стали финансировать газету А. Кериллиса «Эпок», стоявшую на патриотических позициях{1224}.

В такой обстановке правительство Даладье было вынуждено предпринять некоторые меры по укреплению обороноспособности Франции. В январе 1938 г. был создан специальный комитет, которому поручалось обеспечение «развертывания военного производства». В соответствии с законом «об организации в военное время», принятым в июле того же года, создается «военный совет по делам войны», в который вошли начальники штабов трех видов вооруженных сил{1225}.

Принимались меры и по укреплению внешнеполитических позиций Франции. 21 — 24 марта президент Лебрен и Бонна находились в Англии с официальным визитом, в ходе которого была достигнута договоренность об усилении связей между двумя странами{1226}.

По мере нарастания угрозы второй мировой войны судьба Франции все больше зависела от ее отношений с Советским Союзом. Формально Советский Союз и Франция были связаны договором о взаимопомощи, заключенным в мае 1935 г. Но Мюнхен перечеркнул этот договор. Захват Чехословакии и появление угрозы нападения фашистской Германии на Польшу отрезвили некоторых французских политических и военных деятелей. Они стали высказываться за укрепление отношений с Советским Союзом. Так, полпред СССР во Франции сообщил 24 апреля 1939 г. о «повышенном интересе к нам (представителям СССР. — Ред.) со стороны военных. Военные, чего раньше не было, ищут сейчас встреч со мной»{1227}. В советское посольство прибыл начальник генерального штаба французской армии генерал Гамелен, который прямо заявил в беседе с полпредом 8 апреля, что, по его мнению, «наступил момент сплотить все силы, способные и готовые бороться с агрессией»{1228}.

Стремление к упрочению связей с СССР привело к активизации всех прогрессивных сил страны. Конкретную программу усиления обороноспособности Франции выдвинул пленум ЦК ФКП 19 мая 1939 г. Коммунисты требовали создать подлинное правительство национальной обороны, которое осуществило бы важнейшие пункты программы народного фронта, прежде всего в области независимой внешней политики и социальных преобразований, и приняло бы меры по укреплению республиканского духа в армии, развертыванию строительства оборонительных сооружений, обезвреживанию предателей, капитулянтов и фашистских шпионов. Однако, подчеркнул выступивший на пленуме М. Торез, «тяжесть связанных с этим жертв» необходимо возложить «в первую очередь на богатых». Такое правительство, продолжал он, должно опираться на рабочий класс. В этом случае трудящиеся сознательно пойдут «на жертвы, которых требует защита страны и мира», ибо они считают «необходимым усиление обороноспособности Франции и продиктованное обстоятельствами массовое производство вооружения»{1229}. [338]

Однако правительство Даладье пошло по другому пути. 18 апреля 1939 г. оно опубликовало новую серию декретов, означавших наступление на экономические и социальные права трудящихся. Социальное законодательство было отброшено во Франции фактически на целое столетие назад.

Реакционная политика правительства Даладье в отношении трудящихся способствовала активизации капитулянтских сил, которые стремились подтолкнуть германскую агрессию на Восток. Не случайно во французской правой печати совершенно открыто обсуждалась проблема создания «немецкой Украины»{1230}. 25 июля 1939 г. полпред СССР во Франции телеграфировал в Москву о том, что «громко провозглашающийся лозунг борьбы с германским шпионажем и коррупцией начинает здесь превращаться в борьбу с коммунистической партией и с «агентами Москвы». Это не усиливает доверия к искренности желания сотрудничать с нами»{1231}.

Спекулируя на страхе буржуазии перед народом, мюнхенские круги сумели навязать свою линию. Они настояли на том, чтобы военную миссию Франции на переговорах в Москве летом 1939 г. возглавили не столь ответственные лица, как того требовала обстановка, и чтобы полномочия миссии не давали ей юридического права для подписания конвенции. Именно они затягивали ход переговоров, а когда в августе 1939 г. Советский Союз был вынужден заключить с гитлеровской Германией пакт о ненападении, развязали яростную антисоветскую и антикоммунистическую кампанию.

Одним из первых шагов правительства Даладье после заключения советско-германского пакта о ненападении явилось запрещение изданий Французской компартии. После обысков в коммунистических организациях и запрещения публичных собраний в департаменте Сена Французская компартия фактически лишилась возможности вести свою пропагандистскую работу{1232}.

Так находившиеся у власти мюнхенцы разоружили Францию перед лицом гитлеровской агрессии и подготовили сокрушительное поражение страны.

Соединенные Штаты Америкине входили ни в одну из группировок держав, сложившихся к началу второй мировой войны, но политические и экономические интересы и связи влекли их к англо-французской группировке. Наряду с этим в руководящих сферах США было немало сторонников сближения Англии и Франции с Германией и Италией. Бывший американский президент Г. Гувер откровенно говорил в конце октября 1938 г.: «Я убежден, что ни Германия, ни другие фашистские страны не хотят воевать против западных демократий, при условии, что последние не будут препятствовать продвижению фашизма на Восток»{1233}.

В начале 1939 г. на Западе широко распространилось убеждение, что поход держав оси против Советского Союза не за горами и начнется не позднее весны. Под таким углом зрения в Вашингтоне анализировались все факты, свидетельствовавшие об экспансионистских намерениях гитлеровцев на Востоке. Поэтому, когда в первой декаде марта Ф. Рузвельт получил сообщения от своих дипломатических представителей в Европе о том, что «14 марта он (Гитлер. — Ред.) захватит Чехословакию, а летом [339] поставит под контроль оставшуюся часть Центральной и Восточной Европы»{1234}, это не встревожило руководителей Соединенных Штатов Америки. 15 марта 1939 г. Германия ликвидировала независимость оставшейся части Чехословакии, но и тогда Рузвельт, по словам официальных американских историков, «не особенно обеспокоился этим... Он был убежден, что Гитлер приступает к выполнению своей восточной программы. Президент полагал, что любые экономические мероприятия или иные меры воздействия могут затруднить ее осуществление»{1235}.

Однако захват Германией Чехословакии вызвал взрыв возмущения во всем мире. В глазах общественного мнения мюнхенская политика «лежала в руинах». И хотя правительства Чемберлена и Даладье еще не утратили надежд на сговор с Германией, новые агрессивные действия нацистского руководства породили недоверие к нему многих влиятельных представителей правящих кругов и в Англии, и во Франции, и в США. В сложившейся обстановке Рузвельт предпринял серьезные усилия, чтобы не допустить дальнейшего осложнения отношений Запада с фашистскими державами: 1 апреля США признают де-юре Франко; 15 апреля президент обратился к Гитлеру и Муссолини с просьбой дать заверение, что они не нападут на 31 перечисленное им государство. Но Гданьск (Данциг), избранный Германией в качестве повода для враждебной кампании в отношении Польши, был пропущен в списке, а главное — Советский Союз именовался в послании «Россией» (понятие, естественно, не адекватное). Значение этой семантической тонкости станет понятным, если учесть, что на Западе господствовало убеждение: гитлеровцы начнут поход на Восток с захвата Украины. Обращение Рузвельта независимо от его намерений объективно имело только те последствия, что в Берлине и Риме лишний раз убедились в нежелании США занять решительную позицию в отношении агрессоров. От фашистских диктаторов последовал вызывающий ответ.

Несмотря на все усилия мюнхенцев, не прекративших своих попыток сговориться с Германией, реалистически мыслившие деятели Запада не могли не видеть, что державы оси создали угрозу и их собственным странам. В Вашингтоне понимали, что Германия рано или поздно неизбежно станет вооруженным противником и Соединенных Штатов Америки. В основе политики Рузвельта, поддерживавшего англо-французскую дипломатию, лежало стремление отвести угрозу от США. Дальнейшее отступление перед Германией и ее союзниками было чревато серьезными последствиями для самих США. Война в Европе отвечала бы их традиционной стратегии — пусть Англия и Франция ведут боевые действия и за своего заокеанского союзника. Кроме того, американские правящие круги были убеждены в том, что война между странами оси и западными державами неизбежно втянет в свою орбиту и Советский Союз.

Крупные американские монополии были прямо заинтересованы в военной конъюнктуре. Уже в середине 30-х годов число корпораций в США превысило 530 тыс. Но решающая роль принадлежала сравнительно небольшой горстке монополистов — перед второй мировой войной 10 тыс. человек (0,008 процента населения) владели четвертью, а 75 тыс. человек (0,06 процента населения) — половиной всех акций корпораций США{1236}. В экономическом отношении США являлись главной страной капитализма. Занимая 7,1 процента всей территории и насчитывая 6,5 процента [340] населения капиталистического мира, Соединенные Штаты Америки в 1937 г. произвели 41,4 процента всей его промышленной продукции. В предвоенные годы они давали около половины продукции машиностроения капиталистических стран, свыше трети добычи каменного угля, более двух третей добычи нефти, свыше двух пятых производства чугуна и стали, обладали почти двумя пятыми установленной мощности электростанций и вырабатывали около 40 процентов электроэнергии. За последние три года перед началом второй мировой войны США давали в среднем треть сбора в капиталистическом мире четырех важнейших зерновых культур (пшеницы, кукурузы, ячменя и овса) и свыше половины сбора хлопка. В Соединенных Штатах Америки было сосредоточено около трети всей железнодорожной сети капиталистического мира и свыше двух третей автомобильного парка. В США находилось свыше 62 процентов общей суммы монетных золотых запасов капиталистического мира (на конец августа 1939 г. — 28 млрд. 483 млн. долларов){1237}.

В то же время обнаружилось, что «новый курс», проводимый правительством Рузвельта, так и не разрешил социально-экономических проблем страны: недогрузка предприятий, составлявшая в 1929 г. 19 процентов всех производственных мощностей, увеличилась к 1939 г. до 33 процентов; по официальным данным, количество безработных в течение 1939 г. составляло в среднем 9,5 млн. человек{1238}. В избытке оказались три «М» — men (люди), machines (машины) и money (капиталы). Американские деловые круги надеялись, что война в Европе обеспечит еще больший приток военных заказов. Это сулило огромные возможности для выведения экономики из затяжной депрессии{1239}.

Доверенный советник Рузвельта С. Розенман подчеркивал: «Я не знаю, какую дорогу избрал бы Рузвельт в 1939 г., если бы события не приковали его внимание к международным делам. Но я знаю, что он был разочарован в проведении дальнейших реформ»{1240}. Другой сторонник «нового курса» — Р. Тагуэлл отмечал: «В 1939 г. правительство не могло добиться никаких успехов... Впереди лежало открытое море до того дня, когда в Польшу вторгнется Гитлер. Туман мог развеять только могучий ветер войны. Любые иные меры, которые были во власти Франклина (Рузвельта. — Ред.), не принесли бы никаких результатов»{1241}.

Поэтому, отказавшись от дальнейших преобразований «нового курса», которые являлись главным источником внутриполитических раздоров, «Рузвельт приступил к объединению консерваторов и либералов вокруг программы подготовки страны к встрече с опасностями, грозящими ей на международной арене»{1242}.

В послании конгрессу от 28 января 1938 г. Рузвельт заявил: «Наша национальная оборона не отвечает задачам обеспечения государственной безопасности и требует укрепления»{1243}. С этого времени началось перевооружение Соединенных Штатов. Первоначально главный упор делался на укрепление морской мощи. После захвата Германией Австрии и Су-детской области конгресс 14 ноября 1938 г. принял новую программу перевооружения, по которой большая часть средств выделялась на развитие ВВС: на производство 10 тыс. самолетов ассигновывалось 500 млн. [341] долларов{1244}. Главное внимание уделялось созданию прочной экономической базы, подготовке к переводу ее на военные рельсы, накоплению запасов промышленного сырья.

США были почти полностью обеспечены основными видами стратегического сырья за счет внутренних ресурсов, а дефицитные (марганец, хром, олово, никель, вольфрам, бокситы и каучук) в больших количествах закупались за границей. Созданные в стране запасы могли обеспечить промышленность в течение нескольких месяцев. В середине 1939 г. конгресс принял «Акт о стратегических сырьевых материалах». Тогда же совет вооружений армии и флота и другие организации, занимавшиеся планированием мобилизации ресурсов страны и созданием военных запасов на случай войны, были переданы в непосредственное подчинение канцелярии президента{1245}.

К началу войны выполнением внутренних и иностранных военных заказов занимались 9515 промышленных предприятий, 536 заводов и фабрик были готовы к приему таких заказов при первой необходимости. Кроме того, в случае широкого конфликта предусматривалось загрузить военными заказами еще и многие десятки тысяч других, более мелких предприятий. На день объявления мобилизации программой перевооружения предусматривалось обеспечить оружием, снаряжением и боевой техникой вооруженные силы численностью 1 млн. человек{1246}. Крупные стальные и авиационные компании приступили к планированию строительства новых заводов{1247}. 9 августа 1939 г. был создан совет военных ресурсов во главе с Э. Стеттиниусом, младшим директором стальной корпорации США. Через три недели развернул свою деятельность совет национальной обороны, одной из обязанностей которого являлось осуществление контроля за мобилизацией экономических ресурсов Соединенных Штатов Америки.

Военные ассигнования США в 1939 г. увеличились по сравнению с 1938 г. почти на 55 процентов. С 1936 по 1939 г. ассигнования конгресса на военные нужды возросли с 924 млн. долларов до 1 631 млн.{1248}.

Ежегодно около 7 млн. долларов отводилось на научно-исследовательскую работу и разработку новой техники{1249}. Руководство военно-научными учреждениями осуществлялось правительственным консультативным комитетом по аэронавтике, исследовательским комитетом национальной обороны, комитетом медицинских исследований и другими органами, подчиненными непосредственно президенту. Комитет национальной обороны имел 19 отделов, каждый из них занимался разработкой одного вида оружия или техники: ракет, радаров, приборов управления огнем и т. д.{1250}.

Все эти предварительные меры отнюдь не имели в виду срочного участия США в боевых действиях за океанами, а преследовали цель подготовить страну к вступлению в войну впоследствии.

К концу 30-х годов принятый в свое время конгрессом США закон о нейтралитете стал в определенной мере связывать свободу действий правительства, ибо усиливал позиции английской и французской реакции, ратовавшей за дальнейшие уступки агрессорам. 19 мая 1939 г. Рузвельт [342] разъяснил лидерам конгресса, что закон о нейтралитете в случае войны в Европе сделает более вероятной победу держав, враждебных США. Президент и государственный секретарь предложили внести к закону поправку, отменявшую обязательное введение эмбарго на вывоз вооружения и военных материалов в воюющие страны. Несмотря на значительные усилия администрации, конгресс не принял этого предложения. Провал попытки изменить закон о нейтралитете Рузвельт оценил как «стимул к войне» в Европе{1251}.

«Я... уверен, что если бы эмбарго на оружие, — вспоминал К. Хэлл, — было отменено в мае, июне или даже в июле 1939 г., то он (Гитлер. — Ред.) непременно принял бы этот фактор к сведению. Я также уверен, что срыв отмены эмбарго поощрил его выступить, принимая также во внимание заверение Риббентропа в том, что Англия и Франция не придут на помощь Польше и что даже если они попытаются что-либо сделать, то не смогут предпринять что-либо эффективное, так как будут лишены материальной помощи со стороны Америки»{1252}.

В Соединенных Штатах Америки по-прежнему господствовали изоляционистские настроения, глубину которых показывает так называемая «поправка Лудлоу» — предложение изменить конституцию так, чтобы объявление войны решалось всенародным референдумом. Как замечает американский военный историк Р. Леки, «поправка Лудлоу считалась взвешенной мудростью американских конгрессменов, и, когда палата представителей вернула ее в комитет 209 голосами против 188, не хватило только 21 голоса, чтобы представить ее на рассмотрение всего конгресса. Итак, Америка оставалась изоляционистской, будучи уверенной, что два благословенных океана подобно рвам защищают ее берега, тем самым убедив державы оси, что она не вступит в войну»{1253}.

Буржуазная историография, стремящаяся оправдать предвоенный внешнеполитический курс США, пытается доказать, что именно изоляционистские настроения широких народных масс связали руки правительству. Не отрицая факта распространения этих настроений, следует, однако, заметить, что они были следствием рассчитанных усилий правящих кругов, насаждавших их долгие годы в разгар политики поощрения и сговора с агрессорами. Все достижения науки и техники были брошены на то, чтобы убедить «среднего американца» в его незаинтересованности в европейских делах, в том, что никакой фашистской опасности для США не существует. «У нас это невозможно» — таков был лейтмотив изоляционистской пропаганды монополистов США. И надо признать, что им удалось достичь определенных успехов в этом отнюдь не благородном деле. По свидетельству одного из сыновей президента, «...в сентябре и октябре 1938 г. мы, американцы, в большинстве своем находились еще на расстоянии нескольких сот световых лет от понимания действительности...»{1254}.

Немалую роль в создании психологического климата, благоприятствовавшего довольно лояльному отношению к актам фашистской агрессии, сыграли многочисленные антидемократические организации{1255}, особенно легально действовавшие в США тридцать с лишним организаций, либо представлявших американский фашизм, либо открыто поддерживавших страны оси. Руководимый нацистскими агентами германо-американский союз («Бунд») к началу второй мировой войны имел в крупнейших городах [343]США 71 отделение, издавал четыре газеты (в Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии и Лос-Анджелесе); число членов «Бунда» достигало 200 тыс. человек{1256}.

Монополистические круги США продолжали всячески содействовать развитию германской экономики. Самые большие капиталовложения были сделаны ими в автомобильную промышленность рейха. Компании Форда, например, принадлежала большая часть капитала германского предприятия «Форд мотор компани А. Г.». В 1938 г. под ее техническим руководством была создана новая немецкая автомобильная компания «Фольксваген». За особые заслуги перед нацистской Германией Генри Форд получил от гитлеровского правительства орден «Большой крест германского орла», а немецкий генеральный штаб охарактеризовал действовавшее на территории рейха отделение компании Форда как «подлинно германское предприятие»{1257}.

Американская компания «Дженерал моторе корпорейшн» владела 100 процентами капитала крупнейшего в Европе германского автомобильного предприятия «Опель»{1258}.

В канун войны Соединенные Штаты Америки так и не заняли решительной позиции по отношению к агрессорам; правительство ограничилось препирательствами с конгрессом по поводу внесения изменений в закон о нейтралитете.

Вашингтон был полностью в курсе интриг английской и французской дипломатии. Чемберлен сообщал американскому послу в Лондоне Кеннеди «почти о каждом шаге, предпринимавшемся английским правительством. Таким образом, через Кеннеди президент и государственный секретарь получали своевременные и точные отчеты об английских планах... а также о переговорах с Кремлем»{1259}. Американские представители в Европе отнюдь не были пассивными наблюдателями за ходом англо-франко-советских переговоров. В статье, посвященной дипломатической деятельности В. Буллита, сказано: «В течение всего лета он находился в самой гуще переговоров, поддерживая контакты с Даладье и генеральным секретарем МИД Франции А. Леже. Иногда он даже брал на себя роль активного посредника, в особенности между французами и поляками, отношения между которыми были полны подслащенной горечи»{1260}.

Буллит особо предупреждал Даладье, что «каждое советское предложение нужно рассматривать через микроскоп»{1261}. Американские представители в Москве непрерывно «советовали» и «предостерегали» английского посла Сидса, непосредственно ведшего переговоры. Государственный департамент был в курсе действий и гитлеровской дипломатии. Через информатора в германском посольстве в СССР «американское посольство в Москве получало полные и точные отчеты» о намерениях и действиях гитлеровцев{1262}. Однако личный представитель Рузвельта Д. Фарли, находившийся во второй половине августа 1939 г. в Варшаве, не сделал ничего, чтобы побудить польское правительство отказаться от обструкции переговоров. Он хладнокровно выслушивал заявления Бека, Мосьцицкого и Рыдз-Смиглы о том, что для Польши вступить в союз с СССР будто бы означает «оказаться в пасти медведя»{1263}. [344]