Захватнические действия Италии и Германии 34 страница

Несмотря на экономические трудности, английское государство уделяло большое внимание развитию важных для военно-экономического потенциала отраслей экономики. Половина государственных ассигнований, предназначавшихся на промышленные исследования, шла на развитие таких новых отраслей, как машиностроительная, химическая, авиационная и электротехническая, игравших важную роль в повышении военного потенциала страны{1146}.

Начиная с 1936 г. на государственные средства стали строиться авиационные и другие заводы, предназначенные для выпуска военной продукции в случае войны{1147}. Одновременно расширялись и оснащались новой техникой действующие предприятия, в результате чего годовой выпуск продукции авиационной промышленности возрос с тысячи самолетов в 1936 г. до 8 тыс. в 1939 г., а число рабочих на них — с 33 тыс. до 90 тыс.{1148}. [325]

Потенциальные же возможности этой отрасли в 1938 г. позволяли производить 2 тыс. истребителей и легких бомбардировщиков в месяц. Это означало, что по возможности выпуска самолетов Англия к 1939 г. почти сравнялась с Германией{1149}. Производство легковых и грузовых автомобилей с 404 тыс. в 1935 г. увеличилось до 508 тыс. в 1937 г.{1150}.

Готовясь к войне, английское правительство приняло меры по рассредоточению производственных мощностей, перебазированию ряда военно-промышленных предприятий в доминионы (главным образом в Канаду). Строились заводы военного значения в Австралии, Канаде, Южно-Африканском Союзе. Наряду с сооружением государственных предприятий было заключено 12 810 контрактов с частными фирмами на производство различных видов вооружения. Большое количество военных заказов размещалось в других странах (Швеции, Швейцарии, США){1151}. Однако в целом по производству и накоплению военных запасов Англия значительно уступала Германии{1152}. В 1938 г. в Англии было выпущено 419 танков, 681 бронетранспортер и бронеавтомобиль, 203 зенитных орудия, 12 тыс. винтовок, 6,4 тыс. пулеметов и 1 млн. снарядов для полевой артиллерии{1153}. Производство тяжелых танков и артиллерии только развертывалось. Как признают британские историки, к осени 1939 г. «военные нужды еще не доминировали в жизни страны, а экономические ресурсы не были мобилизованы полностью»{1154}. К началу войны Англия имела ограниченное число готовых к боевым действиям регулярных дивизий.

Курс Чемберлена на сговор с гитлеровской Германией пользовался широкой поддержкой верхушки английских монополистов. Об этом можно судить хотя бы по той финансовой помощи, которую получали общество англо-германского содружества, англо-германское товарищество от крупнейших концернов и ведущих банков страны. Этим курсом шли и провинциальные ассоциации консервативной партии, слепо верившие своему лидеру и проникнутые ненавистью к «социалистам».

В палате общин среди консервативных депутатов существовало немало сторонников сближения с гитлеровской Германией. Большинство их входило в так называемую группу «Линк» («Звено»), тесно связанную с работниками гитлеровского посольства в Лондоне, или участвовало в деятельности англо-германского товарищества{1155}.

В кризисных ситуациях Чемберлен нередко связывался непосредственно с послом Англии в Германии Гендерсоном, которого в английском министерстве иностранных дел называли «законченным нацистом»{1156}.

Центром, в котором рождались и формировались основы государственной политики Англии, был так называемый «кливденский кружок», существовавший с середины 30-х годов. В Кливдене, имении семейства миллионеров Асторов, регулярно встречались крупные промышленники и финансовые магнаты, влиятельные сторонники сговора с фашистской Германией, политические деятели, в том числе члены правительства. Они обсуждали [326] проблемы английской внешней политики, поносили Советский Союз и «всех красных», вырабатывали планы сотрудничества с Гитлером. Там не скрывали и антифранцузских настроений, заявляя, что «лучше Гитлер, чем Блюм», обвиняли Россию и Францию в том, будто они «втянули» Англию в первую мировую войну и намерены «повторить этот ход»{1157}.

Многие сторонники прогерманской линии занимали видные посты в министерстве авиации. Это министерство являлось главным поставщиком различной дезинформации, которой жонглировали члены правительства, доказывая неспособность Англии вести войну против Германии{1158}. Интересам «умиротворителей» активно служили и многие органы буржуазной печати («Тайме», «Обсервер», «Дейли экспресс», «Дейли мейл» и др.), изо дня в день убеждавшие общественность страны в том, что правительство проводит целесообразную, единственно возможную политику. Они запугивали широкие слои населения массовыми воздушными налетами и в то же время рисовали им картину всеобщего процветания в случае успеха чемберленовской политики. «Представьте себе, — говорил в одном из публичных выступлений член правительства Хор, — что 1,5 млрд. фунтов стерлингов, которые мы тратим сейчас на оборону, будут израсходованы на торговлю, производство, улучшение социальных условий... Именно исходя из этих соображений, мы намеренно и сознательно вступили на путь примирения»{1159}.

Чемберленовская политика достижения «мира любой ценой» была насквозь фальшивой. При помощи этого лозунга правящие круги Англии хотели сохранить свою империю за счет других народов. Как справедливо пишет английский исследователь Макэлви, «лозунг о достижении мира любой ценой мог бы иметь смысл, если бы существовала какая-нибудь цена, за которую можно было бы купить мир, но невозможно было читать «Майн кампф» и верить в то, что такая цена существует. Более того, когда эту цену неизменно платили другие — абиссинцы и испанские рабочие, австрийцы и чехи, этот лозунг на устах английских государственных деятелей стал постыдным. Даже щедрость, с которой консервативные круги обсуждали возможность покупки дружбы Германии путем возвращения ей бывших ее колоний, показывала циничное пренебрежение к судьбам населения этих территорий»{1160}.

Часть населения Англии, введенная в заблуждение демагогической правительственной пропагандой, подкрепленной определенными военными приготовлениями, приветствовала «победу» Чемберлена, провозгласившего, что он привез из Мюнхена «мир для целого поколения». Консерваторы устраивали овации своему лидеру. Выражали одобрение и многие руководители других буржуазных политических партий.

Политика сотрудничества с гитлеровской Германией получила полную поддержку британского союза фашистов. Фашистская газета «Акшэн» писала, что Чемберлен передал Судетскую область Германии, «руководствуясь здравым смыслом и мужеством»{1161}. В парламенте правительство добилось одобрения мюнхенской сделки 366 голосами против 144. От участия в голосовании воздержалось около 30 депутатов.

Лишь коммунисты и некоторые дальновидные деятели из буржуазного лагеря сразу же правильно оценили мюнхенский сговор как шаг к развязыванию [327] новой мировой войны. На заседании парламента 28 сентября 1938 г. только один депутат — коммунист У. Галлахер, разоблачая политику консервативного правительства, отметил, что «лейбористское одобрение чемберленовского визита в Мюнхен является предательством в отношении чехословацкого народа и приближает опасность войны к английским берегам»{1162}.

Отрезвление общественности не заставило себя долго ждать. «К рождеству Мюнхен утратил свое очарование и быстро шел к тому, чтобы стать грязным словом»{1163}. А один из ветеранов бршанской политики — бывший премьер-министр Ллойд-Джордж говорил о возрастающем «чувстве стыда» за мир, купленный ценой совести и чести{1164}.

Хотя политика «умиротворения» пользовалась безоговорочной поддержкой со стороны подавляющего большинства консерваторов, в их рядах были люди, настороженно относившиеся к планам нацистов и считавшие, что чемберленовский курс создает возрастающую угрозу безопасности Англии. Так, лорд Вултон на одном из заседаний парламента заявил: «В политике постоянных уступок со стороны Англии мы приближаемся к обрыву, и я один из тех, кто хочет знать, когда это кончится»{1165}.

К 1939 г. среди ведущих консерваторов существовали две оппозиционные Чемберлену группы. Одну из них, меньшую по численности (к середине года в ней было около 60 — 70 человек), но более шумливую, возглавлял У. Черчилль. В нее входили Бутби, Сэндис, Макмиллан и другие. Они требовали более быстрого перевооружения и подготовки к войне, бдительного отношения к переговорам с Германией и Италией, заключения антигитлеровского военного союза с Францией и СССР. Однако позиция этой группы серьезно ослаблялась ее общей антисоветской настроенностью, порождаемой классовыми интересами.

Еще более непоследовательной, связанной с Чемберленом общностью классовых интересов была позиция другой группы, которую возглавлял бывший министр иностранных дел А. Идеи. В нее входило около 130 политических деятелей, в том числе А. Купер, ушедший с поста министра обороны в знак протеста против мюнхенского соглашения, Эмери, Никольсон и другие парламентарии. Эта группа в отличие от группы Черчилля называла себя не оппозиционной, а «стимулирующей». Члены ее не хотели идти на окончательный разрыв с руководящей верхушкой консервативной партии и только играли в оппозицию к правительству. Сообщая об отставке Идена, газета «Тайме» писала, что его позиция отличается от позиции Чемберлена лишь «оттенками и деталями проведения политики умиротворения в современных международных условиях»{1166}.

Оппозиционные группы консерваторов, не способные полностью порвать с мюнхенским курсом Чемберлена, оказывались не в состоянии добиться сколь-либо серьезного изменения английской внешней политики.

Значительное влияние на характер внешней политики Великобритании могла оказать лейбористская партия — основная политическая сила, противостоящая консерваторам. Хотя среди ее руководителей и были откровенные сторонники чемберленовского курса{1167}, однако большинство лейбористских лидеров заявляли о своей верности делу мира и [328] отпора гитлеровской агрессии. Но дальнейшие события показали, что дела не шли дальше парламентских деклараций.

Под влиянием губительных последствий Мюнхена лейбористские лидеры стали более решительно осуждать действия правительства: отмечали усиление угрозы для самой Англии, выступали за меры коллективной безопасности, развитие сотрудничества с Францией и Советским Союзом. В ходе парламентских прений лидер лейбористов Эттли вынужден был признать, что «лучшим средством предотвращения войны явилась бы решительная совместная политика Великобритании, Франции и СССР»{1168}. В палате общин лейбористские депутаты проголосовали против мюнхенского соглашения. Но, выражая «чувство глубокого удовлетворения по поводу того, что войну на какое-то время удалось предотвратить»{1169}, они тем самым косвенно солидаризировались с пропагандистской линией Чемберлена, что делало их позицию двусмысленной.

Наиболее ярко капитулянтская сущность политики лидеров лейбористской партии проявилась в их категорическом отказе от совместных действий с Коммунистической партией Великобритании. Сравнительно немногочисленная (18 тыс. в марте 1939 г.), но боевая компартия сразу и безоговорочно осудила Мюнхен и разоблачила его опасную сущность. Мир, говорилось в ее заявлении от 1 октября 1938 г., «был отдан на милость Гитлеру, который может нарушить его, когда он сочтет, что настало время для следующего шага в цепи завоеваний»{1170}. Месяц спустя журнал коммунистов «Лейбор мансли» писал: «Укрепление Гитлера за счет английской помощи достигло в настоящее время в связи со сдачей Чехословакии, Юго-Восточной Европы и изоляцией Франции такой степени, что его политика не будет больше планироваться с учетом английских пожеланий; она превращается в самостоятельную силу, способную повернуть и повести против Англии мощную европейскую коалицию»{1171}. Коммунисты призвали объединить все силы для отпора гитлеровской агрессии. Они внесли предложение о вступлении компартии в партию лейбористов. И хотя лейбористское руководство отвергло это предложение, 1400 низовых профсоюзных и лейбористских организаций поддержали коммунистов{1172}.

В январе 1939 г. один из ведущих членов исполкома лейбористской партии — Криппс предложил объединить усилия всех прогрессивных организаций в вопросах внешней и внутренней политики. Однако на заседании исполкома 13 января 1939 г. семнадцатью голосами против трех это предложение было отвергнуто, а 25 января Криппса исключили из партии, обвинив в том, что он выступил против ее «политической независимости»{1173}. Спустя два месяца исполком исключил из партии группу лейбористов за отказ подчиниться требованию прекратить деятельность в поддержку народного фронта.

На конференции лейбористов в мае 1939 г. руководству удалось провалить проект резолюции в поддержку народного фронта{1174}. Так лейбористское руководство облегчало маневры сторонникам сговора с гитлеровской Германией.

В январе — марте 1939 г. чемберленовцы приняли энергичные меры к тому, чтобы подвести под политику сговора соответствующий экономический [329] базис. Это вполне отвечало интересам влиятельных кругов английского монополистического капитала{1175}. В результате англо-германских переговоров по распределению рынков сбыта угля 28 января были подписаны соглашения, детали которых остались засекреченными{1176}.

Серьезное воздействие на внутриполитическую обстановку в Англии оказала оккупация Чехословакии гитлеровцами в марте 1939 г. В Англии резко возросли антигитлеровские настроения. Поползли слухи о готовности Германии к новым военным авантюрам, то ли на границах Польши, то ли против Румынии. Антинацистские позиции заняли видные органы буржуазной печати, в том числе такие газеты, как «Манчестер гардиан», «Дейли кроникл», «Йоркшир пост» и другие. В парламенте открытое возмущение политикой правительства выражали представители всех основных политических партий — лейбористской, либеральной и даже консервативной. Один из лидеров лейбористской партии — А. Гринвуд заявил в палате общин: «Пора положить конец политике спокойного согласия с актами бандитизма, сопровождаемыми угрозой применения силы»{1177}. Сомнения в правильности политики правительства проникли даже в среду отъявленных мюнхенцев «кливденского кружка», таких его столпов, как Саймон, лорд Лотиан, Даусон. Многим представителям правящих кругов становилось ясно, что Гитлер своими действиями демонстрирует нежелание считаться с предложениями Чемберлена о сотрудничестве, что Берлин не собирается делить с Лондоном господство в Европе. Как писал в донесениях Дирксен, в результате захвата Чехословакии «была превзойдена та мера приращения могущества, которую Англия была готова предоставить Германии в порядке односторонних действий без предварительного соглашения с Англией»{1178}. Под давлением масс представители консервативной партии стали требовать от премьера более жесткой политики в отношении Германии.

Однако правительство Англии, исходя из интересов верхушки монополистов, по-прежнему твердо держалось избранного им губительного для нации курса.

Широкие массы английского народа все более решительно настаивали на заключении с Советским Союзом пакта о взаимопомощи, в котором они видели реальную возможность сорвать агрессивные планы нацизма. В апреле — мае 1939 г. 92 процента выборочно опрошенных англичан высказались за такой союз{1179}. Национальный совет труда от имени кооперативного, профсоюзного и лейбористского движения призвал заключить пакт мира с Францией и СССР. «События доказали, — говорилось в его обращении, — что политика умиротворения, базирующаяся на обещаниях Гитлера, является катастрофической иллюзией»{1180}. Несколько позднее специальная конференция конгресса британских тред-юнионов потребовала от правительства немедленного заключения соглашения с Советским Союзом «с целью создания подлинного фронта мира»{1181}.

На заседаниях в парламенте представители оппозиции поднимали вопрос о переговорах с Советским Союзом. Гринвуд заявил, что именно СССР «может явиться в конечном счете решающим фактором в деле сохранения [330] и укрепления мира во всем мире»{1182}. За заключение англо-советского соглашения выступил также лидер либералов А. Синклер{1183}. Ллойд-Джордж настойчиво убеждал правительство, что «без участия России невозможно создание сколько-нибудь эффективной системы обороны, охватывающей Запад, Восток и район Средиземного моря»{1184}. «Вам нужна Россия, — говорил он, обращаясь к правительству, — но вы не хотите России. А без нее, если вы должны выполнить данные вами обязательства, имеются только две возможности — расплатиться катастрофой или уклониться от выполнения обязательств, как вы делали в прошлом»{1185}. Черчиллю принадлежат слова: «Мы окажемся в смертельной опасности, если не сможем создать великий союз против агрессии. Было бы величайшей глупостью, если бы... мы отвергли естественное сотрудничество с Советской Россией»{1186}.

В то же время чемберленовцы продолжали добиваться сближения с Германией. Летом 1939 г. вопрос об отношениях с ней стал основной проблемой внутриполитической жизни Англии. Однако, несмотря на все ухищрения реакционеров, становилось все более ясным, что политика «умиротворения» агрессора полностью провалилась. В Берлине уже было принято решение о военной расправе с Польшей; переговоры с Лондоном велись лишь в целях обеспечения полной изоляции Польши. Война надвигалась на Европу.

И все же иллюзии о возможности сговориться с нацизмом за счет других народов и государств продолжали жить в официальных кругах Лондона. «Английская общественность, — пишут британские историки, — не имела представления, что за энергичными публичными заявлениями скрывалась столь сильная решимость заставить поляков капитулировать»{1187}. 25 августа был подписан англо-польский договор о взаимопомощи, и тогда же некий немецкий информатор прямо заявил Хору, что, если Германия нападет на Польшу, Англия «всегда сможет выполнить свое обещание формально, не выступая в полную силу»{1188}. Так закладывались основы чемберленовской политики последующего периода, получившей название «странной войны».

Франциянакануне второй мировой войны также переживала глубокий социально-экономический кризис. В стране продолжалось разложение режима третьей республики, который за 70 лет существования исчерпал себя.

Франция из гордого победителя Германии, диктовавшего ей в июне 1919 г. в Версале условия мирного договора, превратилась, по существу, в покорного спутника Англии. Генерал де Голль, оценивая причины разгрома страны Германией в 1940 г., впоследствии писал: «В конечном счете развал государства лежал в основе национальной катастрофы. В блеске молний режим предстал во всей своей ужасающей немощи...»{1189}

С 1930 г. экономика Франции находилась в состоянии хронического застоя. Не успев оправиться от кризиса 1929 — 1933 гг., она в 1937 г. вступила в полосу нового спада. В 1938 г. уровень промышленного производства страны снизился на 7,5 процента по сравнению с предыдущим годом; производство стали сократилось на 22 процента, чугуна — на 24 процента; [331] объем промышленной продукции в целом был на 8 процентов меньше, чем в 1913 г.{1190}. К июлю 1939 г. положение почти не изменилось: индекс промышленного производства составил 98 процентов к 1928 г., насчитывалось более 350 тыс. безработных{1191}. Таким образом, экономика Франции десятилетиями оставалась, по существу, на одном уровне. Доля Франции в мировом промышленном производстве сократилась{1192}. В целом промышленная продукция Франции в 1937 г. составляла 45,7 процента германской{1193}.

Тяжелое положение сложилось в области финансов. В результате организованной крупной буржуазией утечки капитала золотые запасы Франции в 1937 г. были наименьшими за весь период 30-х годов. Только в 1938 г. они были в какой-то степени восстановлены, однако и тогда сохранялась крупная задолженность Соединенным Штатам Америки и Англии.

С начала 30-х годов большие трудности испытывало сельское хозяйство. Многие тысячи мелких крестьянских хозяйств разорялись. Производительность труда и урожайность во Франции были значительно ниже, чем в Англии, Германии, Бельгии и Голландии.

В сентябре 1936 г. французское правительство приняло четырехлетнюю программу перевооружения. Она предусматривала развертывание массового производства танков, современной артиллерии, противотанковых и зенитных средств. Вместе с дополнительной программой, принятой в 1938 г., на перевооружение французской армии с 1 января 1937 г. по 1 сентября 1939 г. было израсходовано 30 млрд. франков{1194}.

И все же для перевооружения армии было сделано далеко не все. Заказанные в 1935 — 1936 гг. 600 танков типа «Рено» были выпущены только в апреле 1938 г. В 1936 г. выпускалось в среднем по 120 танков в месяц, а в январе 1937 г. заводы дали всего 19 танков{1195}. Еще хуже обстояло дело с производством самолетов. В марте 1938 г. на заседании высшего комитета национальной обороны отмечалось, что у Франции имеются хорошие образцы самолетов, но их серийное производство не налажено{1196}. В 1938 г. производилось в среднем 53 самолета в месяц, в 1939 г. — 185; снарядов для 90-мм зенитных орудий до 1940 г. не производилось{1197}.

Хотя по объему производства и техническому уровню Франция отставала от Германии, тем не менее уже в тот период она обладала первоклассными по технической оснащенности металлургическими, металлообрабатывающими, электротехническими, химическими, автомобильными и другими предприятиями, на которых в короткий срок можно было наладить военное производство. Как сообщал член французской военной делегации генерал Вален в ходе англо-франко-советских переговоров в августе 1939 г., «мобилизация французской индустрии в отношении материальной части авиации» позволяла через три месяца после начала войны производить столько самолетов, чтобы перекрыть возможные потери{1198}. В том же духе высказывался министр авиации Ги ля Шамбр на заседании совета национальной обороны 23 августа 1939 г.{1199}. [332]

Таким образом, Франция имела реальные возможности для успешного сопротивления германо-итальянскому фашизму. Не относительная слабость военно-промышленного потенциала Франции, а прежде всего капитулянтская, антинациональная политика французских монополистов сыграла важную роль в том, что страна оказалась не подготовленной к войне с Германией.

Внутриполитическая обстановка во Франции перед второй мировой войной характеризовалась серьезным обострением классовой борьбы. В 1935 — 1937 гг. трудящиеся во главе с Французской коммунистической партией организовали народный фронт и объединенными силами добились серьезных успехов в борьбе против фашизма. Но с конца 1937 г. в наступление перешла крупная буржуазия, которая решила взять реванш за поражение в 1936 г. и отстоять свои привилегии, даже в ущерб национальным интересам страны. Представитель монополий в международном бюро труда Ламбер-Рибо заявил, что единственным средством обуздания рабочих является закрытие заводов, остановка экономической жизни страны. Эти слова не остались пустой угрозой. С приходом к власти правительства народного фронта буржуазия начала сокращать производство, увольнять рабочих, переводить капиталы за границу, саботировать государственные займы, что подрывало устойчивость франка. Так, хозяева авиационных заводов отказались ввести многосменную работу, саботируя тем самым военное производство.

Когда в марте 1938 г. второе правительство Блюма добилось от профсоюза металлистов согласия на установление в оборонных отраслях, и прежде всего в авиационной промышленности, 45-часовой рабочей недели, руководители промышленности отказались от этого под предлогом, что на оборонных заводах еще не начато серийное производство и «совершенно незачем удлинять рабочий день»{1200}. В декабре 1938 г. на ряде авиационных предприятий был проведен локаут, в результате которого было потеряно свыше 1,3 млн. рдбочих часов{1201}.

Французские монополисты осуществляли на практике лозунг «Лучше Гитлер, чем народный фронт!». Многие банки и компании устанавливали сотрудничество с монополиями Германии и Италии, фактически способствуя укреплению их военно-промышленного потенциала. Химический концерн «Кюльман», например, сотрудничал с «ИГ Фарбениндустри», объединение сталелитейных заводов «Комите де Форж» было связано с германским стальным концерном, а международный алюминиевый картель соединял французские монополии с германскими и итальянскими.

Конечно, между французским империализмом и германским милитаризмом существовали острые противоречия, явившиеся одной из причин второй мировой войны. Однако в правящих кругах Франции имелось влиятельное течение, выступавшее за соглашение с гитлеровской Германией. Ни для кого не было секретом существование в высшем парижском обществе кружка «Большой щит», выступавшего за сближение с рейхом. Среди его членов находились герцог де Брогли, граф Жан де ля Рошфуко, принц де Полиньяк, герцог де Клермон-Тоннер, принц д'Аранберг и владелец газеты «Пти паризьен» Этьен Бюно Варийа{1202}. Все они состояли в многочисленных правых партиях, подобных монархической «Аксьон Франсез», или таких открыто фашистских организациях, как «Боевые кресты»{1203} [333] полковника де ля Рока, «Патриотическая молодежь». Реакционные политические деятели, объединившиеся вокруг графа Парижского, открыто делали ставку на победу фашизма{1204}.

Победа народного фронта помешала фашизму прийти к власти во Франции, однако он не был разгромлен до конца. Раскрытый в 1937 г. заговор «тайного комитета революционного действия» (кагуляров), руководимого А. Мартэном и Делонклем, свидетельствовал о том, что фашистские организации продолжали существовать; в их рядах было немало богатейших людей Франции. Кагуляры вели борьбу против демократических организаций путем провокаций, саботажа и террора. Именно они устроили взрыв в управлении концерна «Комите де Форж», обвинив в этом рабочие организации. Специальная группа кагуляров, руководимая графом Жюрке де ля Саль, занималась вербовкой провокаторов и штрейкбрехеров{1205}.

В годы, непосредственно предшествовавшие второй мировой войне, соглашательство в отношении гитлеровской Германии достаточно глубоко проникло в традиционные буржуазные партии Франции. Этого курса придерживалась и социалистическая партия. Часть ее правых лидеров создала группу «неосоциалистов», отличавшихся особенно злобным антикоммунизмом и антисоветизмом и в то же время питавших явные симпатии к нацистам и французским фашистам. Лидер этой группы Деа опубликовал статью «Умереть за Данциг?», в которой призывал не препятствовать гитлеровской агрессии против Польши. А Фланден еще в 1938 г. прямо заявил: «Существует только одна опасность — коммунистическая»{1206}.

Профашистские силы занимали прочные позиции во французской печати. Наряду с газетой «Пти паризьен» прогитлеровскую пропаганду вели «Тан», «Журналь», «Пари-суар», «Репюблик», «Матен», «Эвр», «Жур», «Гренгуар», «Же сюи парту», агентство «Гавас» и другие. О степени проникновения германской агентуры в органы печати свидетельствует тот факт, что после мюнхенского сговора 132 французские газеты обратились с призывом к парламенту запретить компартию{1207}.

Центром подрывной работы «пятой колонны» во Франции являлся созданный нацистским агентом Отто Абецем комитет «Франция — Германия», председателем которого был граф де Бринон. Комитет развил бурную деятельность, организуя обмен делегациями с рейхом и проводя через правые газеты фашистскую пропаганду. «Пятая колонна» настолько распоясалась, что пошла на прямой подкуп некоторых французских газет. В июле 1939 г. «Юманите» разоблачила журналистов Пуарье из «Фигаро» и Обена из «Тан», получивших за «оказанные гитлеровской Германии услуги» 4,5 млн. франков{1208}. Большое внимание комитет уделял распространению нацистской идеологии среди французской интеллигенции, в частности в профессорско-преподавательских кругах.

Правительство Франции не предпринимало серьезных мер пресечения этой подрывной деятельности, ибо соглашательство и капитулянтство, граничившие с прямой изменой, глубоко проникли в высшие сферы государственной политической системы. Так, на заседании совета национальной обороны 23 августа 1939 г. генерал Гамелен воздержался от приведения всех данных о состоянии французской армии, поскольку на заседании [334] присутствовал министр иностранных дел Боннэ. Премьер-министр Франции Даладье одобрил сдержанность Гамелена: «Если бы вы сказали о слабости французской армии, на следующее утро Гитлер был бы в курсе ваших слов»{1209}.

Особое место в политической жизни предвоенной Франции занимала армия, руководители которой находились в плену опыта первой мировой войны, несмотря на то что военное дело ушло далеко вперед. Французская военщина вмешивалась во внутреннюю и внешнюю политику. Генералитет усердно распространял среди населения иллюзии относительно высокой боеспособности армии. Буквально накануне войны, выступая 2 июля 1939 г., генерал Вейган заявил: «Я думаю, что французская армия имеет самую большую военную ценность, чем когда-либо прежде. Она обладает первоклассным вооружением, превосходными оборонительными сооружениями, прекрасным духом и замечательным командованием»{1210}. В таком же духе выступал 13 августа 1939 г. на трехсторонних переговорах военных миссий в Москве глава французской делегации генерал Думенк{1211}.