Нравственность перед искушением иномирностыо

беспокоимся, потому что стали к ним глубоко равнодуш­ны. Оно освобождает нас от условной, но все же ощути­мой границы между жизнью и смертью. Хорошо жить без страха! Но не слишком ли это большая цена за избав­ление? И жизнь ли это?

Чтобы сделать целостной картину изменения сознания, к которой призывают нас сторонники трансформации внутреннего мира, нужно сказать, что два ведущих спо­соба человеческого мировосприятия — рациональное и эмоциональное — они также считают главными источни­ками пагубных для истинного бытия иллюзий.

Для Шри Ауробиндо человеческие эмоции тесно свя­заны с виталическим желающим началом, они есть фор­ма его проявления. А желания должны быть немедленно преодолены, причем в присутствии объектов желания. Первое правило йоги гласит, что «садхака должен доволь­ствоваться тем, что к нему приходит, большим или ма­лым. Если вещь есть, он должен быть в состоянии ис­пользовать ее без привязанности или желания, если чего-то нет, он должен быть индифферентен к этому отсут­ствию». Эмоции как проявление желаний, а значит, ча­стности, частичности человека искажают объективное ви­дение, не дают стать открытым Абсолюту. Аффекты заг­рязняют мировосприятие, обвивают человека путами стра­ха и зависти, тревоги и опасений. Кстати, весьма дале­кий от Шри Ауробиндо Ж.-П. Сартр тоже трактует эмо­ции как магическое oтношение, как своеобразное вол­шебство сознания, искажающее мир нам в угоду, как игровое, иллюзорное преодоление реальной проблемы. Эмоциям вообще очень не повезло. Обратившись к ис­тории, мы увидим, что и Бенедикт Спиноза в свое вре­мя считал их, прежде всего, затемняющим и путающим началом.

Впрочем, в отличие от Спинозы, который полагал логику духовным автоматом и строил свое изложение в геометрической форме, трансформаторы духа, синтези-

Лекция 8

ровавшие в своем подходе традиции Запада и Востока, считают, что логика ничем не лучше эмоций. Именно «рацио» закрепляет и омертвляет отдельные фрагменты действительности, разделяет их, навешивает на них по­нятийные вербальные ярлыки. Сам индивидуализм ста­новится возможным в силу того, что «я», отделяя себя от мира, утверждает свою отдельность в словах и логике по­нятий. Критикуя христиан за неумение почувствовать себя органической частицей Вселенной, Духа, С. Вивеканан-да восклицает: «Весь разум — мой разум. Всеми ногами я передвигаюсь. При помощи всех уст я говорю. В каж­дом я воскресаю. Почему я не могу почувствовать это? По причине этого индивидуализма, этого свинства. Вы заковали себя рассудком и можете быть только здесь, не там». Значит, и человеческий разум — препятствие на пути к истине, к аутентичному бытию, и он должен усту­пить место чему-то иному, не известному обычному че­ловеку и не изведанному им.

Следовательно, предлагаемая трансформация сознания полностью лишает его всех человеческих черг. Даже труд­но представить себе существо с душой столь текучей и изменчивой, что оно не пытается сохранять ни себя, ни другого; полностью отказавшееся от земных желаний, живущее мгновением, равным вечности. Существо, на­столько повернувшее свой лик к другим измерениям бы­тия, что ему чужды теперь и эмоции и слова. Собственно говоря, в нем не остается почти ничего человеческого, земного, знакомого. Это — иномирное создание, полу­бог или подобие Бога, но не человек. Все житейские пред­ставления о доброте, гуманности, любви теряют перед его лицом свой смысл. И это — особенно важный мо­мент: смысл исчезает вообще! Совершенная гармония с миром, идентификация с Абсолютом, созерцание бытия мириадами глаз — все это уничтожает смыслы в их чело­веческом понимании. Ибо смысл — порождение огра­ниченного мира, знающего концы и начала, цели и за-