ИНСТИТУТЫ ЭКОНОМИКИ СОВЕТСКОГО ТИПА

В этой Лекции мы рассмотрим такие четыре специфических института, как:

1) партия,

2) Госплан,

3) предприятие,

4) дефицит¹,

и связанные с ними проблемы. Зачем нужно об этом говорить? Дело в том, что эти институты задавали рамки советской экономики, а ее последствия мы будем ощущать на себе еще 20-25 лет. До 80 % основных фондов, которые используются сегодняшними предприятиями, созданы при советской власти. В этот же период выросло до 70 % работников, которые работают сейчас, и до 50 % работников, которые будут работать через 10 лет. Их экономическая, правовая, технологическая культура сформировались в условиях экономики советского типа. Когда-то классики марксизма говорили о родимых пятнах капитализма. Мы теперь можем говорить о родимых пятнах социализма.

В этом курсе мы несколько раз затрагивали тем или иным образом особенности советской экономики, социалистической экономики. Заметим, что употребление слова “социалистическая” в данном контексте не совсем корректно. “Социализм” обычно трактуется (что более здраво), как система уравнительного перераспределения результатов, достигнутых частными собственниками. Причем слово “социализм” необходимо употреблять более аккуратно не только потому, что социализм обязательно предполагает обобществление средств производства, но и потому, в частности, что социализм как экономический строй, направленный на уравнивание потребления, возможностей человека сделать карьеру, в гораздо большей степени достигается рыночными механизмами и рыночными экономиками (о чем свидетельствует успешный опыт ряда европейских стран), чем это было достигнуто Советским Союзом. Очень многие диссиденты достаточно справедливо обвиняли наш строй в том, что он по сути является не социалистическим, а олигархическим, и разница в возможностях у наших олигархов и простых смертных примерно та же или даже значительнее, чем у представителей крупного капитала и простых смертных на Западе.

Партия.

Давайте попытаемся охарактеризовать верхушку экономики советского типа. Кто являлся собственником (residual claimant) в экономике (в системе отношений собственности) советского типа? В литературе в качестве таковых позиционировались и советский народ, и члены КПСС, и Политбюро, и никто. Я склонен считать, что никто. Докажем это от противного, последовательно опровергнув первые три позиции.

Советский народ. Достаточно вспомнить, как проходили выборы в партийные органы, чтобы отказаться от идеи, что советский народ был residual claimant.

Члены КПСС. Существовавшая у нас политическая структура открывала путь на верх бюрократической пирамиды только людям, которые были членами партии. Это была опция из 17 млн. членов партии.

Политбюро (ПБ) ЦК КПСС. В ПБ могли войти 17 человек, т.е. один человек на миллион. Но по крайней мере из беспартийных не выбирали, шанс войти был только у партийных. С другой стороны, все сводить к ПБ неправильно, ибо членов ПБ могли переизбрать, если они теряли поддержку секретарей обкомов, членов ЦК или явно не выполняли возложенные на них задачи, и пр. Таким образом, это была тоталитарная самоподдерживающаяся система, а поскольку она была самовыбирающейся, интерес всегда сосредотачивался на верхушке. На этот счет есть целый ряд серьезных работ. Светозар Пейович (Svetozar Pejovich), крупнейший институционалист, писавший о советской экономике в 1970-80-ые гг., считает ПБ верховным собственником, потому что его члены несли некоторую ответственность (liabilities) за свои решения. Однако, на мой взгляд, тот факт, что ПБ было конечной инстанцией, принимавшей решения, не означает, что его члены были реальными собственниками.

Члены ПБ существовали не как реальные собственники - они были очень существенно ограничены в своих решениях и не могли выйти за рамки достаточно строгих норм потребления. Все члены ПБ (а таковых за историю Советского Союза было 100-150 человек) имели преференции исключительно в отношении власти, а не личного потребления. Член ПБ в могущественном государстве СССР жил, как крупный буржуа, но далеко не как миллионер, далеко не как человек, имеющий в своем распоряжении хотя бы 10-ю - 20-ю часть фондов, что характерно для свободных стран. Да и в несвободных странах то, чем распоряжается, скажем, тиран, не сопоставимо с тем, чем распоряжался член ПБ. Ограниченные возможности удовлетворения личного интереса, материального потребления для себя и своей семьи, которыми обладали члены ПБ, наглядно демонстрируют, что они не были собственниками. Они были высшей исполнительной властью (top executives), и зажаты они были столь же сильно, как и подчиненные им партийные бюрократы, если не более. Например, в свое время член ПБ Г.В. Романов (прежде - первый секретарь Ленинградского обкома КПСС), один из наиболее вероятных претендентов на место генсека ЦК КПСС, которое впоследствии занял М.С. Горбачев, был снят со всех постов и препровожден на пенсию из-за того, что пополз слух (кстати, ложный), будто он позаимствовал на свадьбу дочери из Эрмитажа царский сервиз.

Надо заметить, что уже секретарь обкома (т.е. человек, находящийся на уровень ниже члена ПБ) мог делать и не такое, и никто этого не замечал. Однако, чем более высокую позицию занимал человек, тем больше людей на нее претендовало, тем больше его позиция “продувалась”, тем больше рисков он нес. В конечном счете, человек, добравшийся до верха советской системы, был повязан по рукам и ногам. Естественно, ни в социологическом, ни в экономическом смысле он не был собственником. Собственник свободен по отношению к предмету своей собственности, а члены ПБ были максимально несвободны. Круговая порука - очень точная характеристика существовавшей у нас системы.

Широко обсуждалась гипотеза (и она наиболее близка к истине), что коллективным собственником в СССР являлась номенклатура. Этой точки зрения придерживались, например, М.Восленский и М.Джилас. К номенклатуре относились все руководители, входящие в административную и в партийную системы подчинения (т.е. около 1 млн. человек). Партийные организации выдвигали и одобряли их кандидатуры. Все кадровые передвижения осуществлялись из соответствующего отдела или ЦК, или обкомов, или райкомов КПСС. Контролируя кадровые назначения, партия, таким образом, контролировала само пополнение “нового класса”¹.

Идея, что номенклатура есть коллективный собственник, интересна. И, тем не менее, как можно охарактеризовать коллективного собственника в составе нескольких сот тысяч человек, где низы ограничивают верхи? Что это за собственник, если низы имеют право в случае, когда они достаточно консолидированы, отказать ему в доверии? Какого рода цели этот собственник может перед собой ставить, и, главное, как он может их формулировать?

Экономику советского типа часто сравнивают с “азиатским” способом производства, для которого также была характерна пирамида чиновников (правда, наверху был царь, но во многих государствах он через какое-то время становился ритуальной жертвой).

Однако я полагаю, что советская система - это уникальная система, в которой верховного собственника, обладающего свободным выбором применительно к объектам общенародной собственности, не было вовсе. Как же могло существовать такое общество, в котором не было верховного собственника? Была ли общенародная собственность разборной? Чем она регулировалась? Специфика СССР и других социалистических стран заключалась в том, что эта собственность в отсутствие верховного собственника реально разборной не была. Ситуация разборной собственности имела место лишь в тех анклавах собственности, которые оставались вне внимания номенклатуры, но не в тех, которые находились в фокусе ее внимания.

Как формулировались основные цели и приоритеты? Предположим, что номенклатура представляет собой не собственника, а исполнителя (executive) в отсутствие хозяина. Но (существенное добавление!) формальный хозяин есть - это советский народ. Так записано в Конституции, и сам слой номенклатуры существует постольку, поскольку он, вроде бы, служит советскому народу. В реальности этого нет: народ не допускается ни к голосованию, ни к реальному выбору, тем не менее формально он - собственник. Из этого следует создание некоего канона, который подавляет не только советский народ, служащий полем разных экспериментов, но и саму номенклатуру. Возникает система самоподавляющейся традиции, которая и замещает отсутствующего верховного собственника. Т.е. номенклатура должна постоянно делать вид, что хозяин есть.

Экономически для нее это выражается в обязанности подавать сигналы, что ее деятельность и основные цели, основные стратегии, которые она избирает, имеют целью повышение благосостояния, укрепление стабильности существования советского народа в лице его конкретных групп. Интересы народа четко формулируются номенклатурой. Но она не может подменить их своими интересами. Она может только пытаться реализовать собственные интересы уже на техническом этапе под видом декларированных народных интересов. Отсюда глобальная неэффективность прав собственности в экономике советского типа.

Но если основные интересы формулируются номенклатурой как общенародные, то должен быть механизм обратной связи. Народ должен ощущать, что номенклатура работает в его интересах. Каким образом он может получить подтверждение прироста своего благосостояния в той целевой функции, которая реализуется?

Во-первых, это наглядное подтверждение. Постоянно должны поступать сообщения о росте благосостояния конкретных социальных групп (скажем, о том, что военным повышают зарплату, пенсионерам - пенсию, где-то построили новую школу). Специфика ситуации как раз в том, что цель № 1 “Повышение благосостояния советского народа и укрепление стабильности его существования” не может быть чисто формальной. Ведь если эта цель не реализуется, другие цели тоже не могут реализовываться! Она и не была чисто формальной, на ее выполнении сосредотачивалась некоторая часть ресурсов.

Во-вторых, это некие сигналы о следовании общенародным интересам, об удовлетворении потребностей всего народа, которые тоже должны постоянно поступать. Возможно, строительство Братской ГЭС, БАМа и не было никому нужно, но оно было явным сигналом. Сигнал об укреплении обороноспособности страны убеждает граждан в росте стабильности их существования - отсюда Белка и Стрелка, Юрий Гагарин, ракеты, танки на Красной площади. Сигналом, долженствующим свидетельствовать о мощи СССР, являлось, например, начавшееся было строительство Дворца Советов при И.В. Сталине. Заметим, что огромные расходы, в которые пускалось советское государство, и оборонного, и чисто претенциозного характера, шли не на удовлетворение потребностей народа (другими словами, не на откуп от народа) и не на удовлетворение потребностей номенклатуры. Вместо строительства Дворца Советов на те же средства можно было бы по две виллы построить каждому члену ЦК, но не построили, а строили зачем-то Дворец Советов!

Дело в том, что существует три цели:

1. удовлетворение общенародных потребностей;
2. удовлетворение потребностей правящей элиты (эти потребности вполне земные, связанные с благосостоянием членов данной элиты и их семей);
3. “свисток”.

Есть старый анекдот: “Почему наш паровоз к коммунизму не едет? Потому что 90 % пара в свисток уходит”. Этот анекдот прекрасно характеризует ситуацию в экономике советского типа. Ее глобальная неэффективность на уровне прав собственности была обусловлена появлением третьей сигнальной цели - “свистка”, воплощение которой в жизнь служило прокладкой между первой и второй целями. Это был сигнал населению, что правящая элита работает на него. Причем и конкретные группы населения, и правящий класс – номенклатура (тоже как совокупность семей) понимали, что данные сигнальные расходы заведомо неэффективны, но, тем не менее, от них не отказывались.

При “азиатском” способе производства происходило то же самое. Зачем древние египтяне возводили эти безумные пирамиды? Ведь вместо них правящему классу, который действительно тогда был коллективным, можно было построить себе домики получше. Но строительство пирамид - та же сигнальная потребность. Народ должен был бояться правящей элиты и слушаться ее. Его уверили, что, если пирамиду не возвести, бог Ра сойдет на землю и всех покарает. А в СССР говорилось: “Если мы не будет производить по 10 тысяч танков в год, империалисты нас захватят и отнимут у тебя, Иваныч, последнюю корову. Читай газеты! Видишь, как они там с неграми поступают”?! Абсолютная тождественность ситуации доказывает фундаментальное, с точки зрения экономической теории, положение: всегда и везде нужен полный безусловный частный собственник; если же интересы частного собственника не защищены, то при любом распределении собственности система экономически будет неэффективна (пар уйдет в свисток).

На свойственный экономике советского типа дуализм цели указывало большинство аналитиков в 1960-70-ые гг. Однако на самом деле имело место не раздвоение, а растроение цели и диссипация того общественного излишка (social surplus), который сосредоточился в руках правящей элиты в силу позитивной особенности общенародной собственности. Имеется в виду следующее: в 1920-30-ые гг. общенародную собственность собрали путем экспроприации всех ценностей у подавляющего большинства храмов, музеев, а также массы частных лиц, а затем накопленную таким образом собственность, куда входило множество уникальных произведений искусства, стали по дешевке распродавать иностранцам. Благодаря этому, вкупе с ограблением крестьянства, Советский Союз получил возможность в короткие сроки провести индустриализацию и создать оборонную промышленность. Более того, в войну советская экономика оказалась на порядок эффективнее даже мобилизационной германской экономики.

Германская экономика и во время войны стояла на том, что там, несмотря на гестапо, СС, концлагеря, сохранялись частные предприятия, хотя их собственники и были сильно ограничены в правах. Как писали после войны руководители германской промышленности, в 1943 г., когда Германия воевала уже четыре года, до 50 % ее производственных фондов продолжало работать на гражданские товары. Например, Германия в разгар войны выпускала легковые автомобили, и последний такой автомобиль был создан в декабре 1943 г. (Для сравнения: в СССР во время войны лишь 15 % промышленности работало на мирные цели, причем половина из них могла трактоваться, как товары двойного назначения, типа мыла.) Вот уровень эффективности самой жуткой мобилизационной экономики! Германия, массово уничтожая свое население, запугала его политически, но экономически ничего сделать с ним не смогла. А наша экономика оказалась идеальной для ведения военных действий, хотя сегодня для нас это слабое утешение (едва ли сегодня нам стоит с кем-либо воевать).

Итак, присущая экономике советского типа потребность “свистка” была источником растраты ресурсов. Но благодаря несовершенству прав собственности возник еще один источник издержек - колоссальная асимметрия информации из-за сознательного сокрытия номенклатурой всех уровней информации о своих истинных интересах.

До 1960-ых гг. балансирование интересов в условиях сильной асимметрии информации происходило в нашей экономике на фоне незаявления правящим классом своих интересов. Заявлять о них считалось неприличным. В ответ они бы услышали: “Там [в США] негров вешают, а ты хочешь хлеб с маслом”! Только в критической ситуации руководитель осмеливался обращаться наверх с просьбой “хлебца подкинуть”. При Н.С. Хрущеве, а затем при Л.И. Брежневе ситуация несколько изменилась - номенклатура перестала бояться говорить о своих интересах, но до этого интересы постоянно скрывались. Элита не могла озвучить, четко сформулировать, сделать явным свой материальный интерес для того же Госплана. Секретарь обкома, желавший, чтобы не только его сын, но и все родственники учились в МГИМО, боялся это желание озвучить, боялся предложить с этой целью открыть еще три таких же института. В результате, имела место конкуренция, взяточничество (причем расплачивались как деньгами, так и административной валютой).

Экономически сознательное сокрытие номенклатурой информации о реально преследуемых ею интересах объективно ведет к следующему. В целом, номенклатура представляет собой колоссальную многоуровневую пирамиду - ПБ, ЦК, аппарат ЦК, министерства, обкомы, райкомы, директора предприятий и т.д. Номенклатура каждого уровня имеет свой скрытый интерес и, следовательно, будет дезинформировать вышестоящие инстанции относительно своих реальных потребностей, дабы постоянно перекачивать к себе ресурсы. Она может удовлетворить свои потребности, лишь таская кирпичи со стройки коммунизма!

Поэтому она извещает вышестоящую номенклатуру – тот же обком – о том, что надо, например, срочно построить большой Дом культуры, ибо этого требует общество, которому негде заниматься духовой музыкой (хотя старый Дом культуры нужно только починить!), и на основе этого строительства решает две задачи. Во-первых, жена второго секретаря райкома становится заместителем директора нового большого Дома культуры, получает стабильную зарплату, кабинет и пр. Во-вторых, у председателя райисполкома за счет усушки и утруски стройматериалов появляется дача. Зарплата жены будет стоить (в советских ценах) где-то 2000 руб. в год, а за 10 лет с учетом дисконтирования - примерно 12000 руб. Дача, вероятно, обошлась в 25000 руб. В итоге, все расходы за 10 лет составят порядка 37000 руб. А сметная стоимость этого замечательного сооружения – 600000 руб., плюс дополнительные штаты нового Дома культуры, расходы на которые за те же 10 лет - еще 150000 руб., итого: 750000 руб. Таким образом, эффект составит 5 %. Причем хорошо еще, если новый Дом культуры будет заполнен хотя бы на 20 %, но в ряде случаев и этого не будет!

История со строительством БАМа - совершенно уникальный пример созидания “свистка”, чтобы под него строить свои карьеры. Очевидно, что много проще сделать карьеру не путем повышения уровня благосостояния подчиненных тебе людей, а путем строительства какого-нибудь грандиозного сооружения, которым все будут пользоваться. Строя его, руководитель понимал, что вскоре переместится на следующую ступеньку административной иерархии. Как бюрократический стимул, это нормально. Однако ненормально, что у советской вышестоящей бюрократии, принимающей решения, отсутствовал критерий эффективности своих проектов. Это уже связано со следующей проблемой - проблемой Госплана.

Госплан.

Заметим, что классики марксизма были гуманистами, и никто из них об уравнительном коммунизме не говорил. Строй общественного производства при коммунизме виделся им, как “единая фабрика”. Они считали, что товарные отношения в обществе вредны, поскольку стимулируют эгоизм, и рассматривали их с чисто технологической точки зрения, полагая возможным собрать в центре все ресурсы и всю информацию, планомерно посчитать и оптимальным образом распределить.

Идея “единой фабрики” довлела над нашей политэкономией. В 1960-70-ых гг. крупные математики, работавшие в Центральном экономико-математическом институте (среди которых был, например, С.С. Шаталин), создали теорию оптимального функционирования социалистической экономики – СОФЭ, - которая предполагала возможность оптимизации всех потоков на уровне народного хозяйства, представлявшегося им в виде “единой фабрики”. Естественно, это была только теоретическая модель, на практике она была неприменима. Дело в том, что Шаталин, разрабатывая ее, не учитывал наличия трансакционных издержек, что ему менее простительно, нежели К.Марксу и Ф.Энгельсу, - ведь к тому моменту на Западе уже вышли основные работы на эту тему. В реальности, функционировать, как единая фабрика, обществу мешают три типа трансакционных издержек - издержки измерения; издержки по приобретению и передаче информации; агентские издержки. Но все-таки общенародная собственность, которая выступает в роли собственности социалистического государства, должна была находить в себе некие механизмы реализации, и таковым механизмом стало государственное планирование.

Госплан был тем центром, в котором собиралась вся информация о производственных возможностях всех предприятий, и где делались прогнозы, т.е. просчитывалось несколько стратегий распределения ресурсов с целью удовлетворения тех или иных потребностей (скажем, большая часть этих ресурсов могла быть направлена в оборонную сферу или, наоборот, в потребительскую сферу). Таким образом, у нас 70 лет проводился уникальный эксперимент. Фактически он начался со времен военного коммунизма, хотя сам Госплан, как учреждение, собирающее информацию и дающее команды на места, возник примерно пятью годами позже, в начале 1920-ых гг. Этот эксперимент имел ограничения, поскольку рынка, на котором оценивались бы ресурсы, не существовало.

Все, что Госплан мог делать и честно делал, ибо там работало множество блестящих специалистов, - это собирать информацию и планировать распределение ресурсов в количестве 2000 наименований (из них, например, на различные марки стали приходилось порядка 50 сортаментов). В самом Госплане этим занималось около 2000 ответственных работников. Кроме того, Госплан давал задания примерно 50 отраслевым министерствам, которые их детализировали. Номенклатура продукции, которой распоряжались непосредственно министерства, составляла 38000 наименований. 2000+38000=40000 наименований продукции в натуральном выражении, описанных с определенным стандартом, - вот тот максимум, на какой оказалась способна советская система в апогее своих информационных и вычислительных возможностей. (Кстати, здание ГВЦ Госплана СССР находилось на просп. Сахарова, 12. Там на четырехметровой высоты этажах стояли ламповые ЭВМ. Именно на них обрабатывалась информация, стекавшаяся сюда со всей страны.)

Система материальных балансов по более, чем 2000 позиций - огромная таблица, где в динамике было изображено, из какой отрасли куда что идет, - была огромным достижением советской экономической науки. Наследником этой научной школы является Институт народно-хозяйственного прогнозирования (единственный до сих пор эффективно работающий институт Российской Академии наук), который возглавлял ныне покойный академик Ю.В. Еременко, а сейчас возглавляет В.В. Ивантер. Однако, несмотря на эту поражающую воображение систему планирования, надо отметить и ее очень существенную негативную сторону.

Дело в том, что при 40 тысячах планируемой (пропускаемой через 50 тысяч чиновников) номенклатуры продукции реальная ее номенклатура в 1970-ые гг. составляла отнюдь не 40 тысяч, а где-то 1-1,5 миллиона. Т.е. Госплан улавливал и агрегировал лишь 4 % реальной номенклатуры продукции, даже если она составляла 1 миллион наименований. Такое огрубление оценок, команд, стратегий привело в первую очередь к нашему отставанию в системе технологических допусков на продукцию.

Предположим, Госплан запланировал, что свердловский завод № 14 поставляет сталь определенного сортамента (одно наименование из 40 тысяч планируемой номенклатуры продукции) для ракет, которые делает завод Южмаш. Но Южмашу нужна конкретная марка стали, определяемая не из 40 тысяч, а из 1 миллиона наименований. Подобной детальности в госплановской системе нет. Тогда генеральный директор Южмаша Леонид Кучма (нынешний лидер Украины) едет в ЦК КПСС или в Совмин к Л.В. Смирнову, бессменному зампреду, курирующему оборонную технику, и говорит, что ему нужна сталь не того сортамента, что ему поставляют по плану, а другого, и поэтому требуется подготовить постановление ЦК КПСС и Совмина, в соответствии с которым сталь нужного сортамента будет включена в номенклатуру. Но столь быстро и просто уладить проблему можно лишь в случае, если генеральный директор вхож в ЦК КПСС. Этим правом обладали директора предприятий высокоприоритетных отраслей промышленности - оборонной, космической и ряда других (как известно, на начальном этапе мы быстрее американцев добились успеха в космической программе, хотя позже их ее начали).

Однако если дело касалось не высокоприоритетных отраслей, так легко эта проблема не решалась. Например, ВАЗ построили итальянцы, и по их технологии в течение первых трех лет была выпущена большая партия “Жигулей” из итальянской же стали (некоторые из них ездят и поныне - они до сих пор не проржавели). А потом случилось вот что. Тогдашний директор ВАЗа В.Н. Поляков, между прочим, тоже член ЦК КПСС, поехал в Совмин и стал доказывать, что ему не ту сталь поставляют. Однако нужной ему стали ни в номенклатуре Госплана, ни в номенклатуре Министерстве черной металлургии (у С.В. Колпакова) не было, а автомобили считались товаром потребительским. И ему ответили: “В Госплане есть 2 тысячи, а в министерствах еще 38 тысяч номенклатуры. К 40 тысячам мы не можем без конца добавлять. Поэтому работай с той сталью, которая есть и которую мы можем проконтролировать”. В результате, качество “Жигулей” претерпело печально известные советскому человеку изменения (их кузова стали быстро ржаветь).

Другой классический пример также связан с автомобилями. Внешне наш автомобиль от зарубежного отличается, помимо дизайна, размером зазоров (тем, насколько прилегают к кузову машины капот, багажник, двери). У нас зазоры на порядок больше, а это те же натуральные измерители. Дело в том, что за рубежом рынок оценивает любую модель автомобиля из миллиона, миллион первую, вторую, как только она появляется. У нас же такого встроенного стабилизатора, как рыночный фильтр (рыночная оценка), не было, а был чисто бюрократический фильтр в лице конкретных чиновников Госплана, которые должны были принять то или иное решение. В каких-то случаях этот фильтр работал эффективно работал, в каких-то - нет. И сейчас эти зазоры, эти пониженные, огрубленные требования к технологиям лежат страшным грузом на нашей промышленности.

Причем это касается требований не только к технологиям, но и к нынешнему поколению работников. У нас до сих пор автомобиль собирают с помощью кувалды. Когда в заранее расточенное отверстие шуруп не входит, берут кувалду и самым зверским методом его в это отверстие загоняют – такова наша технологическая культура! Лучшей иллюстрацией ее уровня является тот факт, что южнокорейцы, открывшее в Узбекистане свой завод по сборке автомобилей “Daewoo”, брали туда почти всех, кроме работавших в прошлом на наших автомобильных заводах. Казалось бы, все должно было быть наоборот. Но южнокорейцы понимали, что у наших рабочих-автомобилистов такое отношение к работе уже в кровь вошло, это не просто разболтанность, а выработанная десятилетиями культура производства, и переучить их невозможно. Заметим, что в нашей промышленности работать по-иному было нельзя. Ты не мог от “смежника” получить панель, в которой отверстия были бы просверлены с немецкой точностью, и вынужден был вгонять шуруп кувалдой. А если бы ты взял коловорот и начал эти отверстия растачивать, тебя бы просто уволили с завода, потому что тогда завод не смог бы выполнить план по количеству выпускаемых автомашин.

Вот ситуация, которая прямо следует из таких простых вещей, как издержки измерения и ограниченная рациональность. Именно ограниченной вычислительной способностью объясняется наличие 2 тысяч у Госплана и 40 тысяч всего по стране наименований продукции. Сейчас, вероятно, с учетом применения западной электронно-вычислительной техники, их было бы не 40, а 100 тысяч!

Вышеупомянутое неизбежное огрубление часто имело довольно смешные последствия. В 1960-ые гг. журнал “Крокодил” опубликовал знаменитую карикатуру, над которой рыдал весь советский народ, потому что это была правда: в магазине один мужчина показывает другому на громадных размеров кастрюлю, стоящую на прилавке, и говорит: “Это наш завод выполнил план по валу”. Действительно, тогда планирование потребительской продукции, на которую никто не обращал внимания, шло в тоннах. Очевидно, что в таких условиях быстро и легко выполнить план по кастрюлям можно, если делать их очень большими. Что и было сделано! В результате, все прилавки в магазинах были заставлены кастрюлями необычайных размеров, зато маленьких кастрюль не было совсем. Надо сказать, что после выступления “Крокодила”, являвшемся в нашей системе своего рода контрольным индикатором (controlling device), в план-таки ввели дополнительный показатель - число кастрюль.

Встроенные механизмы противодействия тенденциям огрубления в советской экономике.

1)Военная приемка. В данном случае потребитель непосредственно участвует в производстве, и здесь работают административные рычаги.

2) Потребительский спрос. Проблема потребительского спроса довольно интересна. В отличие от стран с “азиатским” способом производства, в СССР был суверенный (свободный) потребитель, который очень часто имел фиксированную зарплату. Скажем, младший научный сотрудник вначале обычно получал 120 руб., потом - 140 руб., потом, став старшим преподавателем, - 250 руб. Причем, как бы он ни работал, его зарплата не менялась, но внутри этой суммы он был суверенный потребитель. Кроме того, он нанимался свободным образом, мог свободно уволиться и перейти работать в другое место.

Оценка потребителя, конечно, играла определенную роль. Однако ее влияние по своему масштабу было на порядок меньше, чем в нормальной рыночной экономике, так как производство потребительских товаров никогда не являлось приоритетом в нашей системе, а это приводило к постоянному их дефициту. В условиях дефицита и фиксированных цен ты мог голосовать рублем за тот или иной товар, но возможности твоего маневра были крайне ограничены - ты мог лишь отказаться от каких-то товаров. Так, в 1950-ые гг. в магазинах было полно икры и крабов, но они были дороги, и в большинстве городов, кроме Москвы и Ленинграда, где были относительно высокие зарплаты, их просто не покупали, поэтому через какое-то время их производство уменьшилось. Иногда потребитель отказывался покупать совсем уж уродливую продукцию, и заставить купить его не мог никто. Соответствующий сигнал через год-другой доходил до предприятия, и оно, наконец, прекращало выпускать этот товар.

3) Система технологических стандартов. В СССР была одна из самых разветвленных и хорошо работающих систем технологических стандартов. Дело в том, что в рыночных экономиках система стандартов может формироваться горизонтально (взаимосвязанные производители сами устанавливают свои стандарты, и отклонение от этих стандартов является личным делом каждого из них – они лично рискуют тем, купят их товар или нет). А в советской экономике роль Госстандарта была исключительно важна. Он был неким надзирающим органом существовавшей системы натурального планирования, и только его деятельность не давала возможности предприятиям дезинформировать центр или подменять плановые задания уже по номенклатуре продукции. Т.е. Госстандарт следил за выполнением того, что в натуральных параметрах сформулировал центр.

В ряде отраслей наши стандарты до сих пор остаются одними из лучших в мире или по крайней мере оставались таковыми до конца 1980-ых гг., когда мир сделал еще один шаг вперед, а мы нет. Например, это стандарты одежды. Таким вопросами, как: насколько одежда раздражает кожу, какова степень использования в ней натуральных волокон, и пр. - на Западе занимались независимые экологи, а у нас ими занимался Госстандарт. Научные институты проводили объективные исследования на этот счет. Замечательные стандарты у нас были в пищевой промышленности (как это ни странно, потому что есть было нечего) и, в частности, в кондитерской, где они и до сих пор одни из лучших в мире. А те отрасли пищевой промышленности, где мы заимствовали технологии, где наши стандарты уже не работали, у нас на сегодняшний день одни из худших (вспомним, например, наши колбасы).

Недостатки советской системы планирования и способы их демпфирования. Понятно, что у системы планирования были свои shortcomings - недостатки, риски. Частично о них уже было сказано, но нужно сказать еще вот что. Сама система планирования для предприятия (к которому мы сейчас перейдем) очень часто давала сбои. Предприятие получало и производственный план, и поставщиков, причем поставщики предприятия были определены жестко (такой-то завод связан с таким-то), альтернатив не было. А если поставщик данного предприятия срывал поставки, что тогда? Т.е. система натурального планирования, натурального указания производственных планов и поставщиков для каждого предприятия была крайне хрупкой, что постоянно приводило к некоторой ее ломке - к срыву планов. Каким образом система реагировала на свою хрупкость, каким образом она пыталась ее демпфировать? Я бы выделил три типа адаптации.

1) Номенклатурная адаптация, т.н. корректировка планов. Корректировка планов происходила следующим образом. Если заводу-изготовителю его завод-поставщик не поставил вследствие технологического или социального срыва (последний бывал редко) каких-то важных материалов, завод-изготовитель докладывал своему министерству, что не может выполнить план из-за срыва поставок, министерство докладывало об этом Госплану, а Госплан, по согласованию с ЦК КПСС, в конечном счете корректировал заводу-изготовителю план.

Следует отметить, что принятый план по стране всегда выполнялся более или менее пристойно (то на 101 %, то на 102 %), потому что для советского человека он тоже являлся сигналом, и недовыполнение плана считалось большой бедой. Однако характерной чертой советского плана была его постоянная ежедневная корректировка в разрезе предприятий и отраслей. План принимался с помпой, как закон, и сразу же начинал корректироваться, а, в итоге, выполненный план с планом принятым имел очень слабое сходство. Фактически принятый план был не планом, а текущей системой ориентиров, которые задавались в натуральном виде и предприятиям, и их поставщикам, и потребителям.

2) Финансовая адаптация. В СССР существовала денежная система, финансы, т.е. некоторое финансовое отображение господствовавших у нас натуральных потоков и планов. Какую роль играл монетарный сектор в советской экономике?

С одной стороны, у нас был реальный рынок - потребительский рынок и колхозный рынок, т.е. рынок суверенных потребителей и рынок пусть ограниченных, но суверенных производителей-колхозников. Чтобы обеспечить функционирование этих рынков и суверенитет потребителя, существовали наличные деньги.

С другой стороны, наряду с ними, существовали безналичные деньги, которые сопровождали натуральные потоки и планы. Плану в натуральных единицах сопутствовал финансовый план для данного предприятия. Суть его состояла в том, чтобы обеспечить некое заданное соотношение (в денежном выражении) между input и output, между ресурсами предприятия и тем, что оно производит. Т.е. финансовый план как бы дополнительно гарантировал, что предприятие не будет обманывать государство. Предприятие должно было выполнить план по продукции, и этот план подтверждался финансовым планом по назначенным ценам. Заметим, что каждый продукт имел цену, назначенную сверху. Предприятие не имело права назначать цену ни на продукцию, которую оно покупало, ни на продукцию, которую она поставляло, что фактически было просто дополнительной формой контроля (возможностью для государства измерить ту же сталь не только в тоннах, но и в рублях).

Кроме того, у советской финансовой системы была еще одна очень важная задача – кредитование предприятий. В стране существовала сеть государственных банков, которые были специализированы (Агропромбанк кредитовал аграриев, Промстройбанк – промышленность, Внешэкономбанк – внешнеэкономические связи предприятий, и т.д.). Банки давали предприятиям кредиты по жестко фиксированным очень низким ставкам, а предприятия за счет этих кредитов могли адаптироваться к изменившимся условиям. Они могли нанять дополнительную рабочую силу, пусть и по фиксированным ставкам; могли купить (только официально, уведомив свое министерство) у другого предприятия избыточные производственные фонды, а не обращаться с просьбой в вышестоящие инстанции наделить их дополнительными (незапланированными) фондами. Таким образом, система кредита позволяла предприятию привлечь дополнительные ресурсы и снизить хрупкость существующей системы планирования.

3) Т.н. “остаточный принцип”. В советской экономике выделялись приоритетные сектора и сектора остаточные. Как правило, к остаточным секторам относилась легкая промышленность, пищевая промышленность, товары народного потребления, т.е. практически все, что было связано с системой жизнеобеспечения населения, кроме основных товаров, таких, как хлеб, молоко и т.п. Если вся система не балансировалась натурально, то ее текущее балансирование осуществлялось за счет остаточных секторов. Поэтому план в них заведомо не выполнялся - ведь ресурсы перекачивались в предприятия приоритетных групп, чтобы выполнить приоритетные задания. Остаточный принцип существовал практически все советское время и был очень серьезным макроэкономическим демпфером хрупкости системы натурального планирования.

Результатом такой экономической политики стала нынешняя колоссальная неразвитость производства, направленного на удовлетворение человеческих потребностей, и сельского хозяйства, которое тоже не входило в приоритетные сектора. Фактически за счет остаточных секторов выполняли планы такие развитые сектора, как оборонная промышленность, тяжелая промышленность, транспортная промышленность, металлургия, энергетика, которые были приоритетными для советского руководства. А теперь по иронии судьбы именно эти сектора, кроме энергетики, стали финансироваться по остаточному принципу (и, в первую очередь, оборонная промышленность).

Три вышеперечисленных встроенных стабилизатора я считаю основными. В экономике советского типа они сложились естественным образом, и за счет них она и просуществовала достаточно долго, хотя ее неэффективность была заложена уже в самом механизме функционирования.

Предприятие.

Предприятие - некая обособленная часть общенародной собственности. Создание обособленного предприятия, в отличие от идеи “единой фабрики”, - огромный шаг навстречу реалиям, который был сделан частично еще при И.В. Сталине, а основные права предприятие получило при А.Н. Косыгине. Таким образом, можно выделить два этапа существования советских предприятий. Сначала это было предприятие сталинского типа, которому жестко планировали все показатели и которое вообще не имело права продавать свои фонды. А затем это предприятие косыгинского типа, которое получило возможность формировать фонды материального поощрения, самостоятельно устанавливать план по труду (т.е. привлекать или увольнять рабочих), выпускать сверхплановую продукцию и реализовывать ее на свободном рынке (при этом цены оставались фиксированными, но поставщик не был указан). Но в любом случае и предприятие сталинского типа, и предприятие косыгинского типа представляют собой некую обособленную часть общенародной собственности.

Управлялось предприятие директором, который выступал как основной агент правительства. Уже во времена Косыгина директор имел права на уровне распоряжения - он имел право, скажем, продавать излишки оборота продукции, материальные излишки, излишки сырья, если они у него накопились (например, он имел право продать излишки угля, образовавшиеся у предприятия в результате теплой зимы). Но он не имел права продать станок, потому что станок относился к основным фондам, которыми советское предприятие наделялось бесплатно (оно их не покупало).

Предприятие получало сверху:

1. Номенклатуру, а точнее, ассортимент продукции. Кстати, проиллюстрируем примером, чем отличается номенклатура от ассортимента. Номенклатура: гвоздь оцинкованный средний, гвоздь оцинкованный малый и т.д. Ассортимент: гвоздь оцинкованный средний - 3 шт., гвоздь оцинкованный малый – 5 шт. и т.д.

2. Финансовый план.

3. Поставщиков и потребителей с фиксированными ценами на продукцию. Эти поставщики и потребители были связаны с предприятием взаимными обязательствами.

Интересно, что предприятие, получив сверху конкретного поставщика (которого также обязали поставить данному предприятию определенную продукцию в определенном объеме по определенной цене), далее уже само вступало с ним в контакт, минимизируя тем самым трансакционные издержки обмена. На самом деле к полному апофеозу общенародной собственности привело бы решение свозить всю произведенную продукцию куда-нибудь в центр, а потом оттуда уже развозить по предприятиям (как, скажем, это делалось в Запорожской Сечи). Но до этого не дошли. Так собирались только т.н. “стратегические запасы”, составлявшие примерно от 1/4 до 1/3 всей выпускаемой в СССР продукции. Правда, потом они чаще всего выкидывались, а не раздавались, потому что сгнивали.

4. Капитальные ресурсы.

Контролировалось предприятие по трем линиям:

Во-первых, Госпланом и министерством - по ассортименту продукции.

Во-вторых, Минфином, Центральным банком, отраслевым банком - по исполнению плановых соотношений, плановой прибыльности.

В-третьих, партийными структурами.

На предприятии была парторганизация, а над предприятием - райком партии. Партийные структуры контролировали внутренние резервы предприятия, чтобы помешать их сокрытию, и самого директора, чтобы тот не искажал самые общие установки на стабильность системы. Партийная организация вмешивалась, и когда директор вводил в заблуждение руководство о производственных возможностях предприятия (честный секретарь парткома сигнализировал об этом в райком КПСС, который принимал меры, и кривая производственных возможностей слегка поднималась), и когда он нарушал коллективный договор, вводя потогонную систему, не отпуская никого в отпуск, и т.д. Партийные структуры были важнейшим встроенным стабилизатором в системе советской экономики. Они помнили, что в стране есть, хотя бы формально, верховный собственник, и считали своей обязанностью убедить этого собственника, что все делается для него, и в т.ч. что директор предприятия тоже для него трудится.

Итак, по сравнению с обычным предприятием, советское предприятие обладало тремя особенностями:

• оно не платило за основные фонды, получая их даром, выпрашивая их;
• оно нанимало работников на рынке труда, но фонд заработной платы и конкретные ставки были фиксированы:
• ему указывали поставщиков, потребителей, цены поставок и цены отпусков продукции.

Поведение менеджеров на советском предприятии. Менеджеры, в конечном счете, и определяли, каким образом предприятия себя вели. Если Генсек у нас был главным уполномоченным неизвестно кого, то менеджер на предприятии был главным уполномоченным вполне известно кого, а именно бюрократической пирамиды. Он нес ответственность сразу по трем линиям: номенклатурной, финансовой и политической. Интерес менеджера (“красного” директора) состоял в том, чтобы

во-первых, выполнить план в краткосрочной перспективе;

во-вторых, выполнить план в долгосрочной перспективе;

в-третьих, максимизировать внутреннюю функцию полезности, которая бывает двух видов: а) в виде честно заработанных оклада и премии и б) в виде дачи, бани и пр., т.е. в виде всего, что укладывается в понятие “on the job consumption”.

Чтобы выполнить все вышеперечисленное, “красный” директор должен был (самое главное!) избежать ситуации, при которой его сегодняшняя активность помешает его активности завтрашней. Дело в том, что Госплану и отраслевому министерству нужно было давать задания предприятиям. Но что и как они со своей номенклатурой из 2 или 40 тысяч могли реально предприятию запланировать? Их рациональность, их вычислительная способность были ограничены, поэтому никто фондов предприятия наверху не считал, а планирование шло двумя путями:

• либо это было планирование от достигнутого (рутинное планирование), когда каждому предприятию предлагалось обеспечить 1-2-5-процентный годовой прирост продукции, в зависимости от динамики прироста продукции по основным показателям в отрасли в целом;
• либо это было проектное планирование.

Проектное планирование предполагает следующее. Скажем, наверху принимается решение о производстве ракеты СС-20. В СССР есть 3-4 предприятия, на которых можно разместить этот заказ. Их сравнивают по технологическому потенциалу, мобильности директора, способности его выполнить данное задание и, наконец, решают поручить его Южмашу. Вызвав в ЦК КПСС директора Южмаша, ему сообщают об этом, а он в ответ начинает просить, чтобы в Швеции закупили нужный ему расточный станок, которого на заводе нет, и пр. Именно здесь был самый тонкий момент в жизни советского директора.

Проектное планирование было неким искусством взаимодействия директора с власть предержащими. Он должен был регулярно показывать себя, как человека, выполняющего планы на максимуме производственных возможностей. Однако он не мог просто максимально занизить свои производственные возможности, чтобы максимально повысить свои возможности демпфировать неустойчивость в поставках и обеспечить ожидаемый от него монотонный прирост продукции за счет внутренних резервов предприятия. Он должен был очень тонко вести себя, чтобы, с одной стороны, его не обошли с заданием, потому что у него слишком отсталая технология (того станка нет, этого нет), а с другой – все-таки не заявлять, что у него все есть, потому что тогда ему на изготовление той же СС-20 уже никаких дополнительных фондов не выделят, и ему придется делать ее на своих. Директор прекрасно знал, что на самом деле у него есть, какие технологии он реально может задействовать, а чего у него нет, и ему нужно было решать, какие карты выложить на стол, а какие попридержать. Процедура торговли всецело зависела от его искусства ведения переговоров и объективно вела к тому, что его целевая функция имела очень своеобразный вид.

У директора есть определенное количество капитала, которым он уже распоряжается, и есть план. Q – план, q – реальный выпуск, S – фонды. У него есть определенная production possibility frontier (PPF). Официально его производственные возможности таковы, что он может на фондах S₁ претендовать на выполнение плана Q₁. Однако он знает, что за счет бесплатно доставшегося ему капитала его реальные производственные возможности выше. Они могут обеспечить не PPF(A), а PPF(B). Т.е. на этих же официально заявленных фондах S₁ он может выполнить план Q₂, а не Q₁. Но он никогда этого не сделает. Ведь как только он совершит скачок с М₁ на М₂ и получит в награду звезду Героя социалистического труда, с него сразу же начнут требовать, чтобы он рос дальше.

В советской системы от директора требовалось прежде всего не разбираться в реальных производственных возможностях завода, а обеспечивать некий монотонный прирост выпускаемой продукции. Это монотонное увеличение и было предметом торговли, и существовало две стратегии, которые могли его обеспечить. Либо директор мог идти на монотонный сдвиг на некоторую маргинальную величину (на рис. эта кривая изображена пунктиром) без того, чтобы ему увеличивали S. Либо он мог торговаться, обещая выйти на следующую кривую (на рис. она изображена тонкой линией), если ему дадут S₂; при этом реально директор достигал кривой В (на рис. она изображена жирной линией), но должен был говорить только о достижении кривой, изображенной тонкой линией. Если бы он не оставил себе зазора между ними, на следующий год его бы уволили, так как очередной прирост ему бы уже нечем было обеспечить, а такое у нас не прощалось.

Вышеописанным образом вели себя не только директора предприятий. Например, А.П. Кириленко, человек очень сильный, курировавший в ЦК как раз промышленность, прежде, чем стать членом ПБ, возглавлял поочередно три обкома. Ему везло - он приходил в область, доводил прирост ее продукции до точки М₂, получал орден и тут же переходил в другую, более крупную область. Наконец, из третьей – Свердловской – области его сразу взяли в Москву, где он уже отвечал за всю страну. Но по отношению к другим секретарям обкома его поведение было оппортунистическим, за что его очень не любили коллеги. После него свои кресла потеряли трое секретарей обкома, не сумевших обеспечить соответствующий прирост продукции области на собственных фондах. Кириленко не оставлял им зазора, а когда они просили о дополнительных фондах, им отказывали, отвечая: “Вот Кириленко ничего не просил, а обеспечил 15 % прироста продукции. А ты, чтобы каких-то 2 % обеспечить, просишь 50 тракторов. Уходи на пенсию”!

В принципе, человек мог выбрать или пассивную, или активную стратегию. Человек, выбравший пассивную стратегию, которая тоже давала свои плюсы, считал, что ему на 5-6 лет имеющихся фондов хватит, а там он, глядишь, перейдет на новое место работы, или произойдет некоторое обновление фондов. Человек, выбравший активную стратегию, должен был входить в процедуру торга и соизмерять, что за что он отдает, а поскольку он торговался один, то мог строить даже сложную игровую модель. Чтобы выиграть в конкурентной борьбе, он должен был предложить оптимальное отношение Q к S для начальства, с учетом истинного отношения Q к S для себя и приемлемого отношения Q к S для коллектива предприятия.

Итак, предприятие страховало себя тремя способами.

Во-первых, это сокрытие некоторых даровых производственных фондов (основной метод работы наших директоров), что позволяло предприятию, с одной стороны, ответить на постоянные требования центра повышать выпуск продукции, а с другой – до некоторой степени демпфировать срыв поставок. Резервный капитал и натуральные резервы, накопленные предприятием, помогали и в том, и в другом случае.

Во-вторых, это кредиты (о них уже упоминалось). Предприятие могло взять кредит, но редко этим пользовалось, так как деньги мало что значили в советской экономике.

В-третьих, это бартер. У нас сегодня бартер просто замещает товарный обмен в силу ограниченности денежной массы, находящейся в распоряжении предприятия, и в силу желания предприятия уйти от налогов, что оно таким образом успешно и делает. А в советской экономике бартер выполнял несколько иную функцию. Он был таким же методом демпфирования ситуации при большой динамике, как и кредит, который предоставлялся местным отделением банка, но чаще он был даже эффективнее (а потому был не менее распространен), ибо директор завода прекрасно понимал, что такое 5 машин кирпича, а что такое 5 тысяч рублей, он понимал плохо.

Советскому предприятию была присуща некая система инноваций. В то время по инновационному потенциалу наши предприятия ничем не уступали западным. Они часто не обладали фондами, чтобы развить свой успех, но НИОКР и первичное внедрение инноваций в текущий производственный процесс были на очень высоком уровне. Дело в том, что положение директора предприятия объективно подталкивало его к поиску и внедрению инноваций. Ведь инновация - это уникальный способ скрыть реальный объем S, который таким путем увеличивался, например, в 1,5 раза, а по отчетности оставался неизменным. На эти дополнительные фонды предприятие может жить очень долго, да еще и планы устойчиво перевыполнять уже не на 2 %, а на 5 %, за что директор точно получит орден!

Закрепление социальной сферы за предприятием. Как уже говорилось, у иностранных предприятий есть два типа издержек - трансформационные (или производственные) и трансакционные, а у российских предприятий, в отличие от них, есть три типа издержек - трансформационные (или производственные), трансакционные и социальные. На балансе многих заводов находятся и детский сад, и дома, и трамвайная ветка, идущая по всему городу до завода, и т.п. Вытекает ли закрепление социальной сферы за предприятием из экономики советского типа, или это случайная черта именно экономики СССР? Вообще то, что детсад должен быть не в городе, а на предприятии, никак не вытекает из советского строя. Можно представить себе командную экономику, в которой социальная сфера закрепляется, скажем, не за предприятием, а за муниципалитетом. Но как и почему она закрепилась за предприятием у нас? Тому есть два объяснения.

1) Первоначально социальная сфера не была закреплена за предприятием. В 1930-40-ые гг. формирование жилищно-коммунального хозяйства, школ, больниц шло за счет государственного бюджета. Но уже в то время возник новый канал формирования издержек предприятия. Дело в том, что в период индустриализации, затем в период Второй мировой войны (когда промышленность массово перебрасывалась на восток), далее в период новых оборонных проектов, а потом и в период освоения целины предприятия часто строились на пустом месте, в степи, где не было никакого города, никаких муниципальных органов на местах. И, естественно, в таких условиях за весь комплекс жизни строителей данного предприятия и его работников отвечал директор предприятия. Так сложилось исторически. А стройка финансировалась одноканально для простоты, из-за чего и закрепилась за крупными предприятиями и системами “город-предприятие” социальная сфера, столь отягчающая их сегодня.

2) Вся логика существования предприятия, вынуждавшая его скрывать реальную кривую производственных возможностей, приводила к тому, что предприятие было заинтересовано в накоплении отнюдь не только материальных фондов, но и избыточного числа работников. “Красный” директор стремился переманить к себе работников (объективно лишних), чтобы компенсировать неопределенность будущего. Однако заработная плата фиксировалась тарифными документами, и с ее помощью директор этого сделать не мог, как не мог он это сделать и одними премиями. Поэтому директор начинал переманивать к себе работников социальной сферой - сначала лучшей столовой, потом детсадом, потом жильем. Последний аргумент был самым весомым – чаще всего человек шел на тот или иной завод, в то или иное учреждение именно за квартиру. Классический случай: советское предприятие строило за свой счет жилье, чтобы обеспечить себе некоторое число работников, которые ездили бы “на картошку” по приказанию райкома, а производство не останавливалось бы!

Лекция 16

ОГРАНИЧЕНИЯ ПРАВ КОНТРАКТА (ТЕОРИЯ ОЧЕРЕДИ)

Ограничения прав контракта мало исследуются и в теории организованных рынков, и, как ни странно, в экономике общественного сектора, хотя имеют к ней прямое отношение. В частности, рационирование благ и ограничение цены ниже равновесной реально происходит в любом случае публичного распределения формально бесплатных благ. Поэтому, говоря об ограничениях прав контракта, мы говорим, разумеется, не только и не столько об очереди и все-таки в конечном счете будем разбирать разные ее формы. Дело в том, что другие формы достижения оптимума второго порядка после рационирования (после ограничения, например, продажной цены сверху или снизу) сводятся к довольно экстравагантным методам, типа побоища при входе в автобус, где побеждает сильный, но связано это уже не с экономической теорией, а скорее с теорией спортивных единоборств. Оптимум может достигаться и путем введения карточной системы, однако она тоже содержит элементы очереди. В силу сказанного имеет смысл рассмотреть как экономику очереди в общем виде, так и различные ее приложения.

Своим созданием экономика очереди обязана двум ученым - Йораму Барцелю (Yoram Barzel) и Стивену Чунгу (Steven N.S. Cheung). Первым к этой проблеме обратился Барцель, который в 1974 г. написал статью “Теория рационирования посредством ожидания” (“A Theory of Rationing by Waiting”). Заметим, что рационирование может также осуществляться посредством государства. Вторым свой вклад в разработку данной проблемы внес Чунг, написавший в том же году статью “Теория контроля цен” (“A Theory of Price Control”). Чунг более известен, чем Барцель, - его именем назван блок моделей теории рационирования посредством ожидания, где речь идет о следующем.

Есть два типа ограничений контракта, которые не затрагивают неподвижные права собственности, но затрагивают права собственности в динамике. Это т.н. “price ceilings” и “price floors” - условно говоря, “потолки” и “полы цен”. Спрос (demand) и предложение (supply) конкретного товара (например, хлеба) пересекаются в точке, определяющей равновесную цену. Т.е. у нас есть некая равновесная цена хлеба и некое равновесное его количество, купленное по этой цене. Если, скажем, народные массы, возмущенные, что хлеб ныне стоит 13 коп., а еще недавно стоил 7 коп., требуют ввести справедливую цену на хлеб, они тем самым требуют ввести price ceiling, т.е. не повышать цену на хлеб выше определенного уровня. Вполне понятно, что по цене 7 коп. пожелает приобрести хлебушек гораздо больше народу, а продать его - гораздо меньше поставщиков. В результате, возникнет некий избыточный спрос, который разом не удовлетворяется предложением и который правительство должно каким-то образом рационировать. Это рационирование в разных своих формах и формирует такой институт, как очередь.

Фактически, на этом графике не видно, каким образом устанавливается новая точка равновесия, но совершено ясно, что она должна установиться. И она обычно устанавливается за счет возникновения определенного времени ожидания. Соответственно, к заявленной цене добавляется некая дополнительная цена (назовем ее “ценой ожидания”). Цена ожидания – это то, что платит человек, включенный в систему распределения по заниженной цене, который встает в данную очередь, чтобы получить данный товар именно по данной цене. Т.е. возникает ситуация дефицитной экономики.

Дефицит (см., например, работы Яноша Корнаи (Yanos Kornai)) имеет огромное число вариантов разрешения – и равновесных, и неравновесных. Но в этой лекции нас будут интересовать очень простые вопросы, а именно: каким образом формируются законы распределения? каким образом достигается некий новый субоптимум, когда совершенно очевидно, что спрос и предложение расходятся, и возникает эксцессивный, реально неудовлетворенный спрос?

В частности, мы не будем рассматривать ситуацию, когда правительство искусственно подтягивает производителей (supply side) к определенной цене, заставляя их производить товар именно по этой цене, что обычно ведет к резкому снижению качества товара - ведь правительство не может проконтролировать все качественные параметры (об этом уже говорилось применительно к социалистической экономике). Так, если фабрику, которая могла бы производить 100 шт. некоего товара по равновесной цене 100 $ за 1 шт., обязывают произвести 100 или даже 110 шт. этого товара по цене 80 $ за 1 шт., то в итоге это просто окажется другой товар, а за какое время будет достигнуто качественное изменение данного товара – вопрос лишь его технологии и композитности.

Подобная ситуация регулярно возникала в советское время, возникает она у нас и сейчас в секторах, связанных с производством общественных благ. Это, скажем, услуги в области “пассажирских грузоперевозок” (данный термин, мне кажется, очень точно отражает суть услуги, которую мы в результате получаем), здравоохранения, образования, жилищно-коммунальном хозяйства, т.е. везде, где производитель должен поставлять явно за меньшую цену большее количество товара. Обусловлено это чаще всего тем, что у производителя хозяин – государство, и тем, что это политическая фирма.

Насколько данная ситуация жизненна для нашей экономики, показывает следующее. Около года назад в Тюмени состоялось большое экономическое совещание работников образования. Там выяснилось, что даже в самом заштатном вузе страны, где коммерческий прием минимален, государство фактически оплачивает меньше половины стоимости подготовки одного студента, а остальные средства обеспечивает спонсорская помощь, коммерческий прием студентов, короткие программы, сдача площадей вуза в аренду и пр. Так вуз, работающий, как политическая фирма, принадлежащая государству-собственнику, реагирует на жесткие условия своего существования. И по-иному выйти из положения он не может. Он просто плохо учит в конечном итоге. Например, в общем бюджете ВШЭ финансирование подготовки студентов Министерством образования РФ составляет 12 %. Все остальное дают научные заказы от Министерства экономики, в меньшей степени от Министерства образования и Центробанка, а также коммерческое обучение студентов (условно говоря, один коммерческий студент ВШЭ кормит двоих государственных).

Перейдем к более очевидной ситуации – к очереди, обратившись к поведению в ее рамках не столько производителей, сколько потребителей. Согласно определению Барцеля, очередь (queue) есть метод установления прав собственности на определенный товар посредством ожиданий и по принципу: “первый пришел – первый получил” (“first came, first served”). Это наипростейшее определение очереди.

Следует отметить, что любая, даже самая простая, очередь предполагает крайне высокую степень добровольного соблюдения правил очереди. Это очень характерно для дефицитных экономик, однако в недефицитных экономиках люди, внезапно оказавшиеся в ситуации дефицита, не готовы стихийно образовывать такой институт, как очередь. Например, несколько лет назад, будучи в Диснейленде под Парижем, я наблюдал следующую картину. На все аттракционы там были огромные очереди, что для Запада редкость. Столбиками, соединенными друг с другом бархатными шнурами, к каждому аттракциону был выгорожен коридор, внутри которого и стояла молча, смирно очередь. Вдруг один из столбиков упал. И тогда все эти люди, молча опять же, давя детей, сразу кинулись в освободившееся пространство. Такое их поведение очень показательно. Ясно, что очередь является для них метаэкономической культурой, т.е. чем-то не унаследованным, тогда как для нас падение веревочного ограждения прошло бы незамеченным. Мы в нем не нуждаемся - ведь каждый россиянин знает, что у него в очереди есть определенный номер (скажем, 386-ой), он знает, за кем стоит, и кто стоит за ним, - а они там, на Западе, нуждаются. Они соблюдают законодательство (внешние рамки), но не способны сразу же воспроизвести его из себя.

Еще в советские времена, когда было принято сочинять нечто жизнеутверждающее, А.А. Аузан, ныне председатель Конфедерации обществ защиты прав потребителей, написал книгу, в которой как раз на примере элементарной ячейки, т.е. очереди, доказывал, что коллективизм, коллективность есть исходное отношение социализма. (Он был последователем моего отца Ивана Ивановича Кузьминова, считавшего, что не планомерность, а коллективность - исходное отношение социализма.) Аузан писал примерно следующее: “Как только на прилавке появляется дефицитный товар, люди сразу же организуются. Они его коллективно распределяют, причем стараются распределить поровну. Именно из добровольного соблюдения (compelliance) правил и вырастет коммунизм”.

При анализе экономических проблем, порожденных советской властью, мы скорее должны были бы рассматривать неэффективность правил, и, тем не менее, анализируя очередь, мы будем исходить из предпосылки эффективности правил как рационирования, так и установления ограничения цены. Т.е. мы будем рассматривать случаи, в которых эти правила соблюдаются, элиминировав случаи их нарушения некими агентами, считающими это для себя более выгодным.

Основная проблема очереди в том, что каждому желающему может не хватить того товара, за которым образовалась очередь. Какого рода адаптация происходит как со стороны кривой D (кривой спроса), так и со стороны кривой S (кривой предложения)? Со стороны кривой D прежде всего будет образовываться вторичный рынок мест в очереди, который устанавливает цену равновесия, как некую заявленную цену P_c плюс P_II (это еще не собственно waiting). Итак, цена равновесия: , где

Почему P_II больше, чем P_е, т.е. почему эта конструкция менее эффективна, нежели простое равновесное установление цен? За счет чего, когда складывается ограниченный рынок и вторичный рынок мест, итоговая цена в любом случае будет больше равновесной цены без регулирования? Один возможный ответ: производители приняли решение производить меньше. Но даже если вы посредством субсидий или еще чего-то заставили производителей производить столько же, сколько они производили при равновесной цене, издержки поиска на вторичном рынке все равно будут больше по трем основным причинам. Во-первых, сделки не повторяются, в силу чего на нерегулируемом, неорганизованном рынке очень высок риск быть обманутым, а следовательно, информационные издержки будут несравненно выше. Во-вторых, отсутствует контроль и гарантии со стороны государства. В-третьих, в отличие от рынка организованного с его чистой информацией, рынк