E. Sellière. Auguste Comte. Paris, Vrin, 1924. 5 страница

Общественный класс представляет собой прежде всего группу, занимающую определенное место в процессе произ­водства. Имеется в виду, что место в процессе производства имеет двойное значение: место в техническом процессе про­изводства и место в юридическом процессе, оказывающем ог­ромное влияние на технический.

Капиталист является одновременно организатором труда и, следовательно, руководителем технического процесса, а так­же — юридически, благодаря своему положению собственни­ка средств производства, — тем, кто избавляет ассоциирован­ных производителей от прибавочной стоимости.

Из этого, однако, можно сделать вывод, что по мере разви­тия капитализма отношения между классами упрощаются. Ес­ли есть только два источника доходов, исключая земельную ренту (ее значение уменьшается с ростом индустриализации), значит, есть лишь два больших класса: пролетариат, образуе­мый теми, кто обладает только рабочей силой, и капиталисти­ческая буржуазия, т.е. те, кто присваивает часть прибавочной стоимости.

Второй тип работ Маркса по классовой проблематике пред­ставлен такими историческими исследованиями, как «Классо-

вая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» и «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». В этих работах Маркс пользуется понятием класса, не создавая При этом последовательной тео­рии. Перечисление классов в них более обстоятельное и тон­кое, чем при структурном различении классов, которое мы только что рассмотрели³³.

Так, в «Классовой борьбе во Франции» Маркс различает следующие классы: финансовая буржуазия, промышленная буржуазия, торговая буржуазия, мелкая буржуазия, крестьян­ство, пролетариат и, наконец, то, что он именует люмпен-про­летариатом.

Этот перечень не противоречит теории классов, намеченной в последней главе «Капитала». Проблема, которую ставит Маркс в названных двух типах работ, не одна и та же. В одном случае он стремится определить, каковы большие группировки, характеризующие капиталистическую экономику; в другом — уясняет, какие общественные группы влияли на политические события при определенных исторических обстоятельствах.

Тем не менее трудно перейти от структурной теории клас­сов, основанной на различении источников дохода, к истори­ческому наблюдению за общественными группами. В самом деле, класс не образует единства в силу того простого факта, что с экономической точки зрения он имеет единственный и неизменный источник доходов. По всей видимости, нужна по­мимо этого определенная психологическая общность, в изве­стных случаях — определенное осознание единства или даже воли к совместным действиям.

Это замечание приводит к третьему типу Марксовых трудов. В работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Маркс объ­ясняет, почему огромное множество людей, даже если они за­нимаются одинаковой экономической деятельностью и ведут одинаковый образ жизни, вовсе не обязательно представляют собой общественный класс: «Парцельные крестьяне составля­ют громадную массу, члены которой живут в одинаковых усло­виях, не вступая, однако, в разнообразные отношения друг к другу. Их способ производства изолирует их друг от друга, вме­сто того чтобы вызывать взаимные сношения между ними. Это изолирование еще усиливается вследствие плохих француз­ских путей сообщения и вследствие бедности крестьян. Их по­ле производства, парцелла, не допускает никакого разделения труда при ее обработке, никакого применения науки, а следова­тельно, и никакого разнообразия развития, никакого различия талантов, никакого богатства общественных отношений. Каж­дая отдельная крестьянская семья почти что довлеет сама себе, производит непосредственно большую часть того, что она по­требляет, приобретая таким образом свои средства к жизни бо-

лее в обмене с природой, чем в сношениях с обществом. Пар­целла, крестьянин и семья; рядом другая парцелла, другой кре­стьянин и другая семья. Кучка этих единиц образует деревню, а кучка деревень — департамент. Таким образом, громадная мас­са французской нации образуется простым сложением одно­именных величин, вроде того как мешок картофелин образует мешок с .картофелем. Поскольку миллионы семей живут в эко­номических условиях, отличающих и враждебно противопо­ставляющих их образ жизни, интересы и образование образу жизни, интересам и образованию других классов, — они обра­зуют класс. Поскольку между парцельными крестьянами суще­ствует лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой националь­ной связи, никакой политической организации, — они не обра­зуют класса» (Соч., т. 8, с. 207 — 208).

Другими словами, общность деятельности, способов мышле­ния и образа жизни — необходимое, но недостаточное условие существования общественного класса. Для вычленения класса необходимы осознание единства, ощущение отличия от других общественных классов и даже враждебности по отношению к другим общественным классам. В крайнем случае изолирован­ные индивиды образуют класс лишь в той мере, в какой они должны вести совместную борьбу с другим классом.

Если принять во внимание все эти работы, то мы придем, кажется, не к совершенной и профессорской теории, а к по­литико-социологической теории, причем достаточно четкой.

Маркс исходил из идеи основного противоречия интересов между наемными работниками и капиталистами. Он все более убеждался в том, что эта противоположность доминирует в ка­питалистическом обществе и будет все более обнажаться в хо­де исторического развития. Но вместе с тем, наблюдая за исто­рической реальностью, он, как никто, отмечал — а он был заме­чательный наблюдатель — наличие множества общественных групп. Дело в том, что класс в строгом смысле слова не совпада­ет с любой общественной группой. Помимо общности жизни, он предполагает осознание этой общности в национальных рам­ках и волю к совместным действиям, с целью определенной ор­ганизации коллектива. Отсюда понятно, что, по мнению Марк­са, в действительности есть лишь два больших класса, потому что в капиталистическом обществе есть лишь две группы с по­истине противоположными представлениями о том, каким долт жно быть общество, каждая из которых отличается действи­тельно определенной политической и исторической волей.

В характеристике рабочих, как и собственников средств производства, смешаны разные критерии, которые можно представить себе или наблюдать. Промышленные рабочие ве-

дут образ жизни, предопределенный их судьбой в капитали­стическом обществе. Они сознают общность своих интересов, свой антагонизм по отношению к другим общественным груп­пам. Таким образом, они составляют в полном смысле слова общественный класс, который политически и исторически оп­ределяется собственной волей, ставящей их в основную оппо­зицию капиталистам. Это не исключает существования под­групп в каждом классе, как и наличия групп, которые еще не слились с лагерем того или другого из двух великих актеррв исторической драмы. Но эти внешние, или маргинальные, группы — торговцы, мелкие буржуа, остатки прежней струк­туры общества — по ходу исторического развития будут вы­нуждены влиться в ряды пролетариата или буржуазии.

В этой теории двусмысленны и спорны два пункта.

В самом начале анализа Маркс ставит знак равенства меж­ду восхождением буржуазии и восхождением пролетариата. Начиная с первых своих работ, он описывает пришествие чет­вертого сословия как аналог восхождения третьего. Буржуа­зия развила производительные силы в лоне феодального об­щества. Равным образом пролетариат развивает производи­тельные силы в лоне капиталистического общества. Однако это уподобление мне представляется ошибочным. Только по­литическая страсть наряду с гениальностью, позволяет не ви­деть принципиального различия ситуаций.

Буржуазия, торговая или промышленная, создавая произво­дительные силы в недрах феодального общества, была уже поистине новым общественным классом, сформировавшимся внутри прежнего общества. Но буржуазия, будь она торговая или промышленная, являлась привилегированным меньшинст­вом, выполнявшим общественно необходимые функции. Она i противодействовала правящему феодальному классу как про­тиводействует экономическая аристократия военной. Есть объяснение тому, как этот привилегированный, исторически новый класс мог создать в недрах феодального общества но­вые производительные силы и производственные отношения и как он подорвал политическую надстройку феодализма. Фран­цузская революция, по Марксу, есть момент захвата классом буржуазии политической власти, за которую держались остат­ки правящего класса феодалов.

Напротив, пролетариат в капиталистическом обществе яв­
ляется не привилегированным меньшинством, а совсем наобо­
рот — огромной массой непривилегированных трудящихся. Он
не создает новых производительных сил или производствен-
ных отношений в недрах капиталистического общества; рабо-

чие — это исполнители в системе производства, управляемого

j либо капиталистами, либо специалистами.

Я . 198

Поэтому уподобление восхождения пролетариата восхож­дению буржуазии с точки зрения социологии ложно. Чтобы доказать правомерность параллели между восхождением бур­жуазии и восхождением пролетариата, марксисты пустили в оборот средство, которое сами осуждали, когда другие им пользовались, — миф. Чтобы уподобить восхождение пролета­риата восхождению буржуазии, нужно в самом деле смешать меньшинство, которое руководит политической партией и вы­ступает от имени пролетариата, с самим пролетариатом.

Иначе говоря, в конечном счете для правомерности парал­лели между восхождением - буржуазии и восхождением про­летариата нужно, чтобы пролетариями последовательно были Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев и Косыгин.

Когда идет речь о буржуазии, привилегированными оказы­ваются буржуа, это они руководят торговлей и промышленно­стью, правят. Когда же осуществляет свою революцию проле­тариат, то руководят торговыми и промышленными предприя­тиями и осуществляют власть люди, выступающие от имени пролетариата.

Буржуазия является привилегированным меньшинством, которое переходит из социально доминирующего состояния к политическому осуществлению власти; пролетариат выступает огромной непривилегированной массой, которая как таковая не может стать привилегированным и господствующим мень­шинством.

Я здесь никак не касаюсь достоинств, присущих строю, вы­ступающему от имени буржуазии, и строю, выступающему от имени пролетариата. Все, что я хочу выяснить (так как, по-мо­ему, это непреложные факты), — следующее: восхождение пролетариата нельзя уподобить (не в мифологическом смысле) восхождению буржуазии, и здесь основная, бросающаяся в глаза, ошибка всего марксистского видения истории, послед­ствия которой неизмеримы.

Маркс стремился однозначно определить экономический, политический и социальный строй с точки зрения класса, осу­ществляющего власть. Однако это определение строя недоста­точно, потому что оно предполагает, по-видимому, сведение политики к экономике или государства к отношению между общественными группами.

5. Социология и экономика

Маркс стремился сочетать анализ функционирования и ста­новления капиталистической экономики. Этот синтез теории и истории уязвим дважды: в начале и в конце.

Капиталистический строй в описании Маркса может функ­ционировать лишь при условии существования группы людей, распоряжающихся капиталом, а следовательно, и имеющих возможность купить рабочую силу тех, кто обладает лишь ею. Как исторически образовалась эта группа? Каков процесс пер­воначального накопления капитала, необходимого для само­стоятельного функционирования последнего? Насилие, при­нуждение, коварство, воровство и другие классические спосо­бы в политической истории как пути возникновения группы капиталистов понять легко. Гораздо сложнее объяснить фор­мирование этой группы экономическими причинами. Анализ функционирования капиталистического общества допускает наличие в самом начале внеэкономических феноменов, необ­ходимых для создания условий, обеспечивающих его функци­онирование.

Такого же порядка трудность возникает и в конце анализа. В «Капитале» нет никаких убедительных данных ни о том мо­менте, когда капитализм перестанет функционировать, ни да­же о том, что в данный конкретный момент он должен пере­стать функционировать. Для того чтобы экономически дока­зать саморазрушение капитализма, нужно, чтобы экономист мог сказать: капитализм не может функционировать при нор­ме прибыли ниже определенного процента; и кроме того: рас­пределение доходов таково, что, начиная с определенного мо­мента, режим не в состоянии овладеть собственным производ­ством. Но на самом деле ни к одной из этих ситуаций «Капи­тал» не подводит. Маркс представил определенное число доводов, позволяющих считать, что капиталистический строй будет все хуже и хуже функционировать, однако он не дока­зал экономически, что внутренние противоречия капитализма разрушат его. Таким образом, в конце анализа, как и в начале > его, требуется вводить политический фактор, являющийся внешним по отношению к капиталистической экономике.

Аналогичным образом вызывает существенное возражение и чисто экономическая теория капитализма как экономики эксплуатации. Эта теория зиждется на понятии прибавочной стоимости, неотделимой в свою очередь от теории зарплаты. А ведь любая современная экономика поступательна в том смысле, что предполагает накопление части ежегодной про­дукции с целью развития производительных сил. Поэтому, ес­ли капиталистическая экономика определяется как экономика эксплуатации, следует показать, в каком смысле и в какой степени капиталистический механизм накопления и инвести­рования отличается от механизма накопления, который суще­ствует или будет существовать в рамках современной эконо­мики иного типа.

По мнению Маркса, отличительная черта капиталистиче­ской экономики — высокая норма накопления капитала. «На­копляйте, накопляйте! В этом Моисей и пророки» (Соч., т. 23, с. 608³⁴). Однако в экономике советского типа долгие годы считалось составной частью доктрины накопление в размере 25 процентов ежегодного национального дохода. Одно из до­стоинств, которым апологеты советской экономики наделяют последнюю, — это высокий процент формирования капитала. Столетие спустя после Маркса целью идеологического сопер­ничества между двумя режимами служит норма накопления, используемая обоими режимами в той мере, в какой она опре­деляет процент роста. В таком случае остается узнать, являет­ся ли капиталистический механизм накопления лучше или ху­же механизма накопления другого режима (лучше или хуже для кого?).

В своем анализе капитализма Маркс рассмотрел одновре­менно характеристики любой экономики и характеристики со­временной ему экономики капиталистического типа, потому что иной он не знал. Век спустя настоящей проблемой для экономиста подлинно марксистского толка станет анализ осо­бенностей современной экономики другого типа.

Теория зарплаты, теория прибавочной стоимости, теория накопления перестают быть всецело удовлетворительными те­ориями. Они являют собой скорее постановку проблем или ис­ходные моменты анализа, позволяющие отличить то, что мож­но было бы назвать капиталистической эксплуатацией, от экс­плуатации советской, или, если выражаться более нейтрально, капиталистическую прибавочную стоимость от прибавочной стоимости при советском режиме. Ни при каком режиме нельзя отдавать трудящимся всю производимую ими сто­имость, поскольку надо оставлять часть стоимости для коллек­тивного накопления. Впрочем, это не исключает существенных различий между двумя механизмами. При капитализме накоп­ление происходит посредством прибылей индивидов и рынка; неодинаково при обоих режимах и распределение доходов.

Эти замечания, представляющиеся несложными век спустя после Маркса, не содержат в себе никакого намека на пре­восходство над ним — это было бы смешно. Я только хочу по­казать, что Маркс, наблюдая начальный период капитализма, не мог легко различать, с одной стороны, то, что несет с собой режим частной собственности вообще, с другой — то, чем ха­рактеризуется период развития экономики, переживаемый Англией, когда он ее изучал, и что, в конце концов, составляет суть любой индустриальной экономики.

Сегодня задачей социологического анализа экономики яв­ляется как раз различение трех элементов: признаков, прису-

щих любой современной экономике; признаков, присущих от­дельному режиму в контексте современной экономики; и на­конец, признаков, присущих периоду роста экономики.

Это различение — не простое дело, ибо все эти признаки
всегда в реальности перемешаны друг с другом. Но если мы
хотим вынести критическое, политическое или моральное
суждение об определенном строе, то, очевидно, следует не
принимать во внимание того, что приписывается другим детер­
минантам. . \

Теория накопления и прибавочной стоимости служит об­разцом путаницы этих разных элементов. Любая современная экономика предполагает накопление. В зависимости от перио­да роста, а также в зависимости от намерений правительства данной страны норма накопления более или менее высока. Варьируется в противоположность ей экономико-социальный механизм прибавочной стоимости и, кроме того, способ обо­рота накоплений. Плановая экономика отличается относитель­но простой оборачиваемостью накопления, между тем как экономика, основанная на частной собственности на средства производства, допускает более сложный механизм: свободный рынок вперемежку с отчислениями, налагаемыми насильствен­ным путем. Она не мирится легко с властным установлением суммы накоплений и нормы образования капитала относитель­но национального продукта.

Связи между экономическим и социологическим анализом в конечном счете выводят на проблему отношений между поли­тическим и экономическим строем. На мой' взгляд, именно в этом пункте социология Маркса наиболее уязвима для критики.

В «Капитале», как и в других работах Маркса, по этому ре­шающему вопросу мы в самом деле находим немного идей, причем постоянно повторяющихся. Государство в основном рассматривается как инструмент классового господства. Из этого следует, что политический строй определяется классом, осуществляющим власть. Буржуазные демократии приравни­ваются к режимам, при которых власть осуществляет класс капиталистов, поддерживая видимость свободных институтов. Как противопоставление общественно-экономическому строю, основанному на существовании антагонистических классов и господстве одного класса над другими, Маркс рисует картину общественно-экономического строя, при котором больше не будет классового господства. В силу этого и, если можно так выразиться, благодаря самой своей сути государство должно будет исчезнуть, поскольку оно существует единственно пото­му, что какой-то класс нуждается в нем для эксплуатации дру­гих. Между антагонистическим обществом и неантагонистиче­ским обществом будущего вклинивается то, что названо дикта-

турой пролетариата (выражение, встречающееся, в частности, в знаменитой работе, написанной в 1875 г. — «Замечания к программе Германской рабочей партии», или «Критика Гот­ской программы»³⁵). Диктатура пролетариата есть крайнее усиление государства накануне критического момента его ос­лабления. Прежде чем исчезнуть, государство достигает свое­го расцвета.

Диктатура пролетариата не совсем ясно определена в рабо­тах Маркса, где сосуществуют фактически два ее образа. Один из них отвечает якобинской традиции и уподобляет дик­татуру пролетариата абсолютной власти партии, апеллирую­щей к народным массам; другой, почти противоположный, был навеян Марксу опытом Парижской Коммуны, в которой обоз­начилась тенденция к исчезновению централизованного госу­дарства.

Эта концепция политики и исчезновения государства в не­антагонистическом обществе представляется мне наиболее уязвимой социологической концепцией во всем творчестве Маркса. Никто не отрицает, что любому, и в особенности со­временному, обществу, свойствены общие функции управле­ния и власти. Нельзя, не погрешив против здравого смысла, рассуждать о том, что столь сложное индустриальное обще­ство, как наше, сможет обойтись без администрации, причем в некоторых отношениях централизованной.

Более того, если допустить планирование экономики, то оно немыслимо без центральных органов, принимающих основные решения, заложенные в самой идее планирования. А ведь эти решения предполагают наличие функций, обычно именуемых государственными. Поэтому режим плановой экономики требу­ет усиления административных, управленческих функций, осу­ществляемых центральной властью, если только не представ­лять себе стадию абсолютного изобилия, на которой не возни­кает больше проблемы координации производства.

: В этом смысле обе идеи — планирования экономики и ис­чезновения государства — противоречивы относительно пред­видимого будущего настолько, насколько важно будет произ­водить возможно больше, производить в соответствии с ди­рективами плана и распределять продукцию между обще­ственными классами в соответствии с представлениями власть имущих.

Государство — пусть им назовут систему административ­ных и направляющих функций коллектива — не может исчез­нуть ни в одном индустриальном обществе, а тем более в ин­дустриальном планируемом обществе, поскольку центральное планирование по своей природе предполагает, что правитель­ством будет приниматься гораздо больше решений, чем в ус-

ловиях капиталистической экономики, которая частично опре­деляется децентрализацией принятия решений.

Исчезновение государства может иметь лишь символиче­ское значение. Исчезает только классовая природа данного го­сударства. В самом деле, можно полагать, что с того момента, когда не будет классового соперничества, административные и направляющие функции, вместо того чтобы выражать эгоисти­ческие замыслы отдельной группы, станут выражением намере­ний всего общества. В этом смысле можно действительно пред­ставить себе исчезновение классового характера общества, от­ношений господства и эксплуатации, самого государства.

Но может ли государство в условиях капитализма опреде­ляться, по сути дела, властью данного класса?

Главная идея Маркса заключается в том, что капиталисти­ческое общество — антагонистическое, отсюда вытекают все-основные его черты. Как можно прийти к обществу без анта­гонизмов? Вся аргументация целиком строится на различии природы класса буржуазии, осуществляющего власть, когда он владеет средствами производства, и пролетариата, рассмат­риваемого как класс, который сменит буржуазию.

Заявление о том, что пролетариат представляет собой уни­версальный класс, берущий власть, может, однако, иметь только символическое значение, т.к. массу заводских рабочих нельзя смешивать с господствующим меньшинством, осущест­вляющим власть. Формула «пролетариат у власти» есть лишь символическая формула, подразумевающая партию или группу людей, ссылающихся на народные массы.

В обществе, где больше нет частной собственности на средства производства, фактически больше нет антагонизма, связанного с этой собственностью, — но есть люди, осуществ­ляющие власть от имени народных масс. Есть, следовательно, государство, выполняющее административные, направляющие функции, необходимые в любом развитом обществе. Такое об­щество не содержит в себе тех же самых антагонизмов, что и общество с частной собственностью на средства производст­ва. Но в стране, где государство своими экономическими ре­шениями в огромной мере предопределяет положение всех и каждого, очевидно, могут быть антагонизмы между группами: либо горизонтальными (крестьяне, с одной стороны, рабочие — с другой), либо вертикальными (низы и верхи иерархии).

Я никоим образом не утверждаю, что в обществе, в кото­ром положение каждого зависит от плана, а план определяет­ся государством, обязательно существуют конфликты. Однако нельзя с достоверностью говорить об обществе без антагониз­мов просто на том основании, что частная собственность на средства производства исчезла и положение каждого зависит

от постановлений государства. Если государственные поста­новления принимаются отдельными индивидами или меньшин­ством, они могут отвечать интересам тех или других. В плано­вом обществе нет предустановленной гармонии интересов раз­ных групп.

Здесь не исчезает и не может исчезнуть государственная власть. Плановое общество может, конечно, управляться на справедливой основе, но нет твердых гарантий, что руководст­во плановых органов принимает решения в интересах всех или в высших интересах коллектива, впрочем, в той мере, в какой последние могут быть определены.

Тезис о полном исчезновении антагонизмов предполагает, что соперничество групп не имеет иных причин, кроме част­ной собственности на средства производства, или что исчезло государство. Однако ни одна из этих двух гипотез не правдо­подобна. Нет оснований считать, что интересы членов коллек­тива станут вдруг гармоничными, как только средства произ­водства перестанут быть объектом индивидуального присвое­ния. Исчезает один тип антагонизма, но не все возможные. И пока остаются административные или направляющие функции, налицо естественный риск, что те, кто осуществляет эти функ­ции, будут или несправедливы, или недостаточно осведомле­ны, или безрассудны, а те, кем они руководят, не будут удов­летворены решениями властей предержащих.

Наконец, вне рамок этих замечаний остается фундаменталь­ная проблема сведения политики как таковой к экономике.

Социология Маркса, по крайней мере в своей пророческой форме, допускает сведение политического порядка к экономи­ческому, т.е. исчезновение государства с момента внедрения общественной собственности на средства производства и пла­новой экономики. Но политика принципиально не сводима к экономике. При любом экономическом и общественном строе политическая проблематика не сойдет на нет, поскольку оста­ются вопросы: кто правит, как комплектуются органы управ­ления, как осуществляется власть, в какой мере достигнуто согласие (или какова мера несогласия) между управляющими и управляемыми. Политика так же важна и автономна, как и экономика. Они взаимосвязаны. Способ организации произ­водства и распределения коллективных ресурсов влияет на способ решения проблемы власти, и наоборот — последний влияет на первый. Неверно думать, что определенная органи­зация производства и распределения средств автоматически решит проблему управления путем ее упразднения. Миф об исчезновении государства — это миф о том, что государство существует лишь для производства и распределения ресурсов и что, коль скоро проблема производства и распределения ре-

сурсов решена, нет необходимости в государстве, т.е. в управ­лении³⁶.

Этот миф вдвойне лжив. Прежде всего плановое управле­ние экономикой влечет за собой усиление государства. И да­же если бы планирование не вело к усилению, государства, в современном обществе всегда будет стоять проблема управле­ния, т.е. способа осуществления власти.

Другими словами, политический режим невозможно опрег делить, просто указывая класс, который предположительно осуществляет власть. Нельзя определить капиталистический политический строй как власть монополистов и тем более нельзя определить политический строй в социалистической стране как власть пролетариата. При капитализме не монопо­листы лично вершат власть, а при социализме этого не делает непосредственно пролетариат. В обоих случаях речь идет о людях, выполняющих политические функции, о том, как они отбираются, как используют власть, какова связь между уп­равляющими и управляемыми.

Социология политических режимов не может быть сведена к простому придатку социологии экономики или обществен­ных классов.

Маркс часто рассуждал об идеологиях и стремился объяс­нить способы мышления или интеллектуальные системы обще­ственным контекстом.

Для истолкования идей с позиций общественной реально­сти может применяться несколько методов. Можно объяснять образ мышления способом производства или техническим уровнем данного общества. Однако наибольшим успехом поль­зовался метод приписывания определенных идей определен­ному общественному классу. Вообще Маркс понимает под идеологией ложное сознание или ложное представление, вы­рабатываемое определенным общественным классом о собст­венном положении и об обществе в целом. Он рассматривает теории буржуазных экономистов в огромной мере как классо­вую идеологию. Не то чтобы он приписывал буржуазным эко­номистам намерение обмануть своих читателей или дать лож­ное толкование реальности. Но он склонен думать, что класс не может видеть иначе, как сквозь призму собственного поло­жения. Как сказал бы Сартр, буржуа видит мир с точки зре­ния прав, которыми он сам обладает. Юридический образ ми­ра прав и обязанностей рождается в обществе и служит для буржуа способом самовыражения своего существа и своего положения.

Эта теория ложного сознания, связываемого с классовым сознанием, может распространяться на многие идеи и интел­лектуальные системы. Когда речь идет об экономических и со-

циальных учениях, можно в крайнем случае считать, что идео­логия есть ложное сознание и что субъектом этого сознания выступает класс. Тем не менее такая концепция идеологии вы­зывает два возражения. Если класс, исходя из собственного положения, вырабатывает ложную идею мира, если, напри­мер, класс буржуазии не понимает механизма прибавочной стоимости или остается в плену иллюзий товарного фетишиз­ма, то почему же определенному индивиду удается освобо­диться от этих иллюзий, этого ложного сознания?

А вместе с тем если все классы отличаются своим, причем пристрастным способом мышления, то не остается места для истины. В чем одна идеология может превосходить другую, если все идеологии неотделимы от класса, который их порож­дает или принимает? Марксизм пытается ответить на постав­ленный вопрос так: среди идеологий есть одна, которая лучше других, потому что есть класс, который может постигнуть мир в его истинности. В капиталистическом мире пролетариат, и только пролетариат, постигает истину мира, потому что он единственный класс, который может думать о послереволюци­онном будущем.