E. Sellière. Auguste Comte. Paris, Vrin, 1924. 3 страница

ду секторами соразмерно со всем капиталом — постоянным и переменным, вложенным в каждый сектор.

Так обстоит дело, потому что по-другому оно и не может обстоять. Если бы разрыв между нормами прибыли в зависи­мости от сектора был слишком велик, система не работала бы. Если в каком-то секторе норма прибыли составляет 30 — 40 процентов, а в другом — 3 — 4 процента, то нельзя обеспе­чить капиталовложение в те секторы, где норма прибыли низ­кая. Тот же самый пример в марксистской интерпретации: так не может быть, следовательно, фактически в ходе конкурен­ции должна складываться средняя норма прибыли, обеспечи­вающая в конечном итоге распределение общей массы приба­вочной стоимости между секторами в соответствии с величи­ной капитала, вложенного в каждый из них.

Эта теория ведет к тому, что Маркс называет законом тен­денции нормы прибыли к понижению.

Отправным пунктом рассуждений Маркса была констата­ция тенденции к понижению нормы прибыли. Этого положе­ния придерживались или полагали, что придерживались, все экономисты его времени. Маркс, всегда жаждавший растолко­вать английским экономистам, в чем, благодаря своему мето­ду, он превзошел их, полагал, что в своем схематическом ана­лизе объяснил тенденцию к понижению нормы прибыли как исторический феномен¹¹.

Средняя прибыль пропорциональна совокупному капиталу,
т.е. постоянному и переменному капиталу в целом. Но приба­
вочная стоимость извлекается только из переменного капита­
ла, или из труда людей. Однако по мере развития капитализма
и механизации производства органическое строение капитала
трансформируется: в общем капитале доля переменного капи­
тала имеет тенденцию к уменьшению. Из этого Маркс делает
■ вывод о том, что норма прибыли стремится к понижению по мере изменения органического строения, уменьшения доли пе-

ременного капитала в его общем объеме.

Этот закон тенденции нормы прибыли к понижению снова

принес Марксу огромное интеллектуальное удовлетворение. Действительно, он считал, что вполне научно доказал то, что

наблюдатели констатировали, но не объяснили или недоста-

точно объяснили. Далее, он считал, что в очередной раз столк-

нулся с хитростью разума (как выразился бы его учитель Ге- гель), т.е. с саморазрушением капитализма при помощи безжа-

лостного механизма, проявляющегося в деятельности людей и

одновременно действующего через их головы.

В самом деле, изменение органического строения капитала

стало неизбежным в результате конкуренции, а также жела-

ния предпринимателей сократить время необходимого труда.

172

Конкуренция между капиталистическими предприятиями по­вышает производительность труда, последняя, естественно, достигается посредством механизации производства, а значит, уменьшения переменного капитала относительно постоянного. Иначе говоря, механизм конкуренции в экономике, основу ко­торой составляет прибыль, нацелен на накопление капитала, на механизацию производства, на снижение доли переменного капитала в общем объеме капитала. Этот безжалостный меха­низм в то же время вызывает тенденцию к понижению нормы прибыли, т.е. все больше и больше затрудняет функционирова­ние всей экономики, нацеленной на получение прибыли.

В который раз снова обнаруживается основная схема марк­систского учения: историческая необходимость, проявляясь в деятельности людей, выступает как нечто превосходящее дея­тельность каждого человека; исторический механизм прибли­жает разрушение строя действием присущих ему законов.

Основное и главное в марксистском учении, на мой взгляд, заключается в соединении анализа функционирования с рас­смотрением неизбежного изменения. Поступая рационально в соответствии со своими интересами, каждый способствует разрушению общего интереса всех или как минимум тех, кто заинтересован в сохранении режима. Эта теория представляет собой нечто вроде инверсии основных положений либералов. С их точки зрения, каждый, трудясь ради собственного инте­реса, трудится в интересах общества. По Марксу, каждый, трудясь ради собственного интереса, вносит вклад в деятель­ность, необходимую для окончательного разрушения режима. По-прежнему, как и в «Коммунистическом манифесте», зву­чит миф о выпущенном из бутылки джинне.

Пока мы доказали, что норма прибыли имеет тенденцию к понижению в соответствии с изменением органического стро­ения капитала. Но начиная с какой нормы прибыли капитали­стический режим не сможет больше функционировать? Маркс не дает в «Капитале» четкого ответа, т.к. никакая раци­ональная теория не позволяет установить норму прибыли, не­обходимую для функционирования режима¹². Иначе говоря, закон тенденции нормы прибыли к понижению в крайнем слу­чае подразумевает, что функционирование капиталистическо­го общества испытывает все большие трудности по мере роста механизации или производительности труда, но не свидетель­ствует об окончательной катастрофе и тем более не говорит о том, когда эта катастрофа должна произойти.

Тогда каковы же положения, доказывающие саморазруше­ние режима? Странно, но это те же положения, которые мож­но обнаружить в «Коммунистическом манифесте» и в работах, написанных Марксом до того, как он приступил к углубленно-

му изучению политической экономии. Это положения, касаю­щиеся пролетаризации и пауперизации. Пролетаризация озна­чает, что по мере развития капитализма промежуточные слои между капиталистами и пролетариями будут ослабляться, под­тачиваться и все большее число их представителей будет вли­ваться в ряды пролетариата. Пауперизация — процесс все большего и большего обнищания пролетариата по мере разви­тия производительных сил. Если предположить, что с ростом производства покупательная способность рабочих все больше ограничивается, то вполне вероятно, что рабочие будут склон­ны к восстанию. Эта гипотеза предполагает социологическую природу механизма саморазрушения капитализма, которая бу­дет проявляться в поведении общественных групп. Согласно же другой гипотезе, доходов населения будет недостаточно, чтобы овладеть растущим объемом продукции, и в этом случае наступит паралич режима в силу того, что последний не смо­жет уравновесить производство товаров со спросом на потре­бительском рынке.

Возможны два изображения диалектики саморазрушения капитализма: экономическая диалектика, представляющая со­бой новую версию противоречия между бесконечно растущи­ми производительными силами и производственными отноше­ниями, стабилизирующими доходы населения; или же социо­логический механизм, проявляющийся в растущей неудовлет­воренности пролетаризированных трудящихся и в восстании этих трудящихся,

Но как доказать пауперизацию? Почему, согласно схеме Маркса, доходы трудящихся должны падать — абсолютно или относительно — по мере роста производительных сил?

По правде говоря, с помощью той же схемы Маркса нелег­ко доказать наличие пауперизации. Действительно, согласно теории, зарплата равна количеству товаров, необходимых для жизни рабочего и его семьи. Наряду с этим Маркс тут же до­бавляет: необходимое для жизни рабочего и его семьи — ре­зультат не математически точного расчета, а общественной оценки, которая может меняться от общества к обществу. Ес­ли принять общественную оценку данного уровня жизни за минимум, то нужно сделать вывод скорее о том, что уровень жизни рабочего будет возрастать. Ибо, вероятно, каждое об­щество считает минимальным уровнем жизни тот, который со­ответствует возможностям его производства. К тому же так действительно и происходит: уровень жизни, принимаемый ныне за минимальный в сегодняшней Франции или в США, го­раздо выше того, который считался минимальным век тому на­зад. Разумеется, общественная оценка минимума не абсолют­но точная, а приблизительная, но расчеты, на основе которых

профсоюзы определяют минимальный уровень жизни, всегда соотносятся с возможностями экономики. Стало быть, если сумма зарплаты соответствует коллективной оценке миниму­ма, имеет место скорее ее рост.

Вместе с тем, по Марксу, не исключается рост уровня жиз­ни рабочих при той же норме эксплуатации. Достаточно, что­бы рост производительности труда обеспечивал возможность создания стоимости, равной зарплате за сокращенное время необходимого труда. Производительность труда позволяет по­высить реальный уровень жизни рабочих, согласно марксист­ской схеме, без уменьшения нормы эксплуатации. Если до­биться роста производительности труда и, следовательно, со­кращения продолжительности необходимого труда, то препят­ствовать росту реального уровня жизни можно лишь, допуская рост нормы эксплуатации. Однако норма эксплуата-ции, говорит нам Маркс, в разные периоды почти постоянна.

Иначе говоря, прослеживая весь экономический механизм, идя тем же путем, что и Маркс, мы не находим никакого дока­зательства пауперизма. Скорее следует объяснить то, что про­изошло, а именно повышение реального жизненного уровня рабочих.

Откуда же взялось у Маркса доказательство пауперизма? По-моему, единственным доказательством служит социо-де-мографический механизм, т.е. механизм формирования резер­вной армии труда. Росту зарплаты препятствует постоянное наличие излишка рабочей силы, который давит на рынок труда и в ущерб рабочим изменяет отношения обмена между капита­листами и рабочими.

Согласно «Капиталу», пауперизация — это не строго эконо­мический механизм, а экономико-социологическая теория. Социологической является следующая идея, которую Маркс разделял с Рикардо, но которая на самом деле его не удовлет­воряла: лишь только обозначается тенденция роста зарплаты, как увеличивается рождаемость, создавая, таким образом, из­лишек рабочей силы. Подлинно экономическим механизмом, тем, который подходит Марксу, выступает механизм техноло­гической безработицы. Непрерывная механизация производст­ва ведет к освобождению части занятых на производстве ра­бочих. Резервная армия — проявление того же самого меха­низма, посредством которого при капитализме осуществляется технико-экономический прогресс. Именно эта армия воздейст­вует на уровень зарплаты и препятствует ее росту. Не будь ее — можно было бы внедрить в марксистскую схему историче­ский факт роста жизненного уровня рабочих, не отказываясь от существенных положений теории.

_v В этом случае остался бы вопрос: для чего необходимо са­моразрушение капитализма? По моему мнению, с завершени­ем «Капитала» были вскрыты причины трудностей функциони­рования капиталистической системы, по крайней мере те при­чины, из-за которых функционирование системы становится все более и более трудным, хотя последнее положение мне кажется исторической иллюзией; однако я не считаю, что об­наружено убедительное доказательство саморазрушения капи­тализма, если отвлечься от восстания народных масс, возму­щенных уготованной им судьбой. Но если предназначенная им судьба не вызывает у них крайнего негодования, что характер­но, например, для США, то «Капитал» не убеждает нас в том, что исторический приговор режиму неумолим.

Известные в прошлом режимы, которые с теоретической точки зрения могли сохраниться, исчезли. Не будем делать по­спешных выводов из того факта, что Маркс не доказал обре­ченность капитализма. Режимы могут умирать и не будучи приговоренными к смерти теоретиками.

3. Двусмысленности марксистской философии

Основной пункт марксистского учения — социологическая и историческая интерпретация капиталистического строя, об­реченного в силу его противоречий идти к революции и к за­мене его неантагонистическим строем. Маркс действительно полагает, что созданная им на основе изучения капитализма теория общества может и должна способствовать пониманию других типов общества. Не сомневаясь в этом, он, однако, считает важным прежде всего интерпретировать структуру и становление капиталистического общества. Почему же эта ис­торическая социология капитализма допускает столь разные толкования? Почему она в этом отношении двусмысленна? Да­же оставляя в стороне случайные, исторические, посмертные мотивы, судьбу движений и обществ, считающих себя маркси­стскими, оснований этой двусмысленности, как мне представ­ляется, по сути дела, три.

Марксистская концепция общества, в том числе капитали­стического, — социологична, но социология тесно связана с философией. Из связей между философией и социологией, которые можно понимать по-разному, проистекает множество затруднений в интерпретации. Наряду с этим собственно мар­ксистская социология допускает разные толкования в зависи­мости от более или менее догматических определений таких понятий, как производительные силы и производственные от­ношения, а также в зависимости от того, рассматривают ли об-

щественную систему как детерминированную базисом. Поня­тия базиса и надстройки к тому же неясны и допускают бес­конечные спекуляции. Наконец, дают повод к разным толкова­ниям и отношения между экономикой и социологией. По Мар­ксу, , общество в целом можно понять, лишь отталкиваясь от экономической науки, но отношения между экономическими процессами и обществом в целом двусмысленны.

Одно положение с самого начала представляется мне бес­спорным, т.е. подтверждаемым всеми работами Маркса. Он пе­решел от философии к политической экономии через социоло­гию и оставался всю жизнь философом. Маркс всегда считал, что история человечества в том виде, как она развертывается в последовательности режимов и как она приходит к неантагони­стическому обществу, имеет философский смысл. Именно в ходе истории человек творит самого себя, а завершение исто­рии служит одновременно концом философии. Философия, оп­ределяя человека, самореализуется в ходе истории. Неантаго­нистическое, посткапиталистическое общество — не просто со­циальный тип среди прочих, а конец поискам человечеством са­мого себя.

Но если философское значение истории неоспоримо, то трудных вопросов остается немало.

Учение Маркса обычно объясняли синтезом трех традиций, перечисленных Энгельсом: немецкой философии, английской политэкономии и французской исторической науки. Такое пе­речисление влияний кажется банальным, и на этом основании оно сегодня вызывает презрение у более тонких интерпрета­торов. Однако начинать надо не с тонких интерпретаций, а с того, что говорили об истоках своего учения сами Маркс и Эн­гельс.

По их мнению, они продолжали линию классической не­мецкой философии, поскольку разделяли одну из главных идей Гегеля, а именно: последовательность обществ и режи­мов есть одновременно последовательность этапов развития философии и человечества. Вместе с тем Маркс изучал анг­лийскую политэкономию, пользовался понятиями английских экономистов, воспринял некоторые теории своего времени, например теорию трудовой стоимости или закон тенденции нормы прибыли к понижению, объясняемый, впрочем, иначе, чем он сам это сделал. Он считал, что, используя понятия и те­ории английских экономистов, дает строго научный подход к капиталистической экономике. Наконец, у французских исто­риков и социалистов Маркс заимствовал понятие классовой борьбы, которое, по существу, широко использовалось в рабо­тах по истории в конце XVIII — начале XIX в. Но, по его соб­ственному признанию, он добавил сюда нечто новое. Разделе-

ние общества на классы не характерно для всей истории и не вытекает из сущности общества. Оно соответствует данной исторической фазе. В последующий период разделение на классы может исчезнуть¹³.

В учении Маркса обнаружились эти три влияния: они по­рождают приемлемую, хотя и упрощенную интерпретацию синтеза, осуществленного Марксом и Энгельсом. Но рассмот­рение влияний оставляет открытым большинство наиболее важных вопросов, и в особенности вопрос об отношении меж­ду Гегелем и Марксом.

Первая трудность с самого начала и прежде всего опреде­ляется тем фактом, что интерпретация Гегеля по крайней мере так же спорна, как и интерпретация Маркса. Можно сколько угодно сближать или разъединять оба учения в зависимости от смысла, придаваемого точке зрения Гегеля. Есть простой спо­соб представить Маркса гегельянцем — это превратить Гегеля в марксиста. Такой способ применил А. Кожев, причем с та­лантом, граничащим с гениальностью или с мистификацией. В его интерпретации Гегель до такой степени марксизирован, что не вызывает более сомнений верность Маркса Гегелю¹⁴. Напротив, если не любить Гегеля, как не любит его Ж. Гур-вич, то достаточно оценить его, сообразно учебникам по исто­рии философии, философом-идеалистом, рассматривающим становление истории как становление духа, чтобы Маркс не­медленно предстал, по сути дела, антигегельянцем¹⁵.

Как бы то ни было, определенное число бесспорных поло­жений Гегеля присутствует в учении Маркса не только в рабо­тах периода молодости, но и в зрелых произведениях.

В последнем из одиннадцати тезисов о Фейербахе Маркс пишет: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» (Соч., т. 3, с. 4).

Для автора «Капитала» классическая философия, привед­шая к системе Гегеля, на ней и заканчивается. Дальше идти невозможно, потому что Гегель осмыслил в целом и историю, и развитие человечества. Философия выполнила свою задачу, заключающуюся в том, чтобы четко осознать всю практику че­ловечества. Этот процесс осознания практики человечества излагается в «Феноменологии духа» и «Энциклопедии»¹⁶..Но, осознав свое призвание, человек не реализовал его. Филосо­фия целостна как процесс осознания, но реальный мир не со­ответствует тому смыслу, который придает философия суще­ствованию человека. Философско-историческая проблема, вы­текающая из марксистского учения, сводится к познанию то­го, при каких условиях история сможет реализовать призвание человека в том виде, как его осмыслила гегелев­ская философия.

Бесспорным философским наследием Маркса является его убеждение в том, что развертывание истории имеет фи­лософское значение. Новый экономический и общественный строй не просто непредвиденный феномен, который задним числом станет объектом равнодушного любопытства профес­сиональных историков, а этап становления человечества. Ка­кова же, следовательно, природа человека, его призвание, которые должна реализовать история, чтобы самореализова­лась философия?

В работах молодого Маркса на этот вопрос даются разные ответы, вращающиеся вокруг либо нескольких позитивных по­нятий — всеобщность, целостность, — либо, наоборот, поня­тия отчуждения, имеющего негативный смысл.

Индивид в том виде, в каком он предстает в «Философии права»¹⁷ Гегеля и в обществах его времени, в самом деле пре­бывает в двойственном и противоречивом положении. С одной стороны, индивид — гражданин, и в этом качестве он связан с государством, т.е. со всеобщностью. Но гражданином он яв­ляется раз в четыре или пять лет в эмпирее формальной де­мократии, и его гражданство исчерпывается голосованием. Вне этого единственного акта деятельности, когда он приоб­щается к всеобщности, он принадлежит тому, что Маркс име­нует вслед за Гегелем гражданским обществом (bürgerliche Gesellschaft), т.е. совокупностью профессиональных занятий. Итак, в качестве члена гражданского общества он замкнут в своем специфическом мире и не имеет отношений со всеобщ­ностью. Он или трудящийся во власти предпринимателя, или предприниматель, отделенный от коллективной организации. Гражданское общество препятствует индивидам реализовы-вать свое призвание к связи со всеобщностью. Для преодоле­ния этого противоречия индивиды должны располагать воз­можностью в процессе труда контактировать со всеобщно­стью точно так же, как они связаны с ней в моменты своей деятельности в качестве граждан.

Что означают эти абстрактные формулы? Формальная де­мократия, характеризуемая выборами представителей народа на основании всеобщего избирательного права и абстрактны­ми свободами голосования и дискуссий, не затрагивает усло­вий труда и жизни всех членов коллектива. Рабочий, который приносит на рынок свою рабочую силу, чтобы в обмен на нее получить зарплату, непохож на гражданина, который каждые четыре или пять лет избирает своих представителей и прямо или косвенно — своих управляющих. Для осуществления ре­альной демократии нужно свободы, ограниченные в нынешних обществах политическим порядком, внедрить в конкретную экономическую жизнь людей.

Но чтобы индивиды в труде смогли приобщиться ко всеобщ­ности — как это делают граждане, опуская свои бюллетени для голосования, — чтобы реализовалась реальная демократия, сле­дует упразднить частную собственность на средства производ­ства, вследствие которой индивид ставится в зависимость от других индивидов, имеет место эксплуатация трудящихся пред­принимателями; частная собственность не позволяет последним работать непосредственно на коллектив, поскольку в капитали­стической системе они трудятся ради прибыли.

Первоначальный анализ, который содержится в работе «К критике гегелевской философии права», вращается, таким об­разом, вокруг противопоставления частного и всеобщего, гражданского общества и государства, рабского положения трудящегося и мнимой свободы избирателя или гражданина* ". Это произведение — основополагающее в разработке одной из классических оппозиций марксистской мысли, а именно, между формальной и реальной демократией, и в то же время оно демонстрирует определенную форму сочетания философ­ского пафоса с его социологической критикой. • Философский пафос проявляется в отказе от всеобщно­сти индивида, ограниченной политическим порядком, и легко переходит в социологический анализ. На повседневном язы­ке мысль Маркса выражается так: что означает право голо­совать каждые четыре или пять лет для индивидов, не име­ющих других средств существования, кроме зарплаты, кото­рую они получают от своих хозяев на условиях, определяе­мых последними?

Второе понятие, вокруг которого вращается мысль молодо­
го Маркса, — понятие целостного человека, —. вероятно, еще
более двусмысленно! чем понятие человека всеобщности
й · (l'homme universalisé).,Целостный человек — это человек, не

искалеченный разделением труда. По мнению Маркса и боль-

шинства наблюдателей, в современном индустриальном обще­стве человек на самом деле оказывается специализировав­шимся человеком. Он получил специальную подготовку с целью овладения отдельной профессией. Большую часть своей жизни он остается замкнутым в этой парциальной деятельно­сти, не используя, таким образом, множество своих способно­стей и склонностей.

С этой точки зрения целостным станет неспециализировав-шийся человек. В некоторых работах Маркса есть мысли о политехническом образовании, когда всех индивидов готовят к возможно большему числу профессий. Получив такое обра­зование, индивиды могли бы не делать с утра до вечера одно и то же¹⁹.

Если суть целостного человека в том, что это человек, ко­торого требования разделения труда не лишили некоторых его способностей, то это понятие — протест против положения индивида в индустриальном обществе, протест одновременно сверхчувственный и сочувственный. Действительно, результат разделения труда состоит в том, что большинство индивидов не получило возможности реализовать все, на что они способ­ны. Но этот несколько романтический протест не очень согла­суется с духом научного социализма. Трудно представить се­бе, как общество (будь оно капиталистическое или социали­стическое) сможет обучить всех индивидов всем ремеслам, как сможет функционировать индустриальное общество, в ко­тором индивиды не будут специализироваться.

Поиск менее романтической интерпретации велся и в дру­гом направлении. Целостным человеком не может быть чело­век, способный делать все; но им может быть тот, кто подлин­но реализует свою человечность, кто занимается деятельно­стью, характеризующей человека. В этом случае понятие тру­да становится основным. Человек постигается по сути своей как существо трудящееся. Если он работает в бесчеловечных условиях, он дегуманизируется, т.к. перестает заниматься дея­тельностью, раскрывающей его человечность в соответствую­щих условиях. Действительно, в работах молодого Маркса, в частности в «Экономическо-философских рукописях 184 4 го­да», содержится критика капиталистических условий труда²⁰.

И здесь мы встречаем понятие отчуждения, которое сегод­ня особенно интересует большинство интерпретаторов Марк­са. При капитализме человек отчужден. Чтобы самореализо­ваться, ему надо преодолеть это отчуждение. Маркс опериру­ет тремя разными терминами, которые часто переводятся од­ним и тем же словом «отчуждение», тогда как немецкие термины не имеют в точности одинакового значения. Это тер­мины: Entäusserung, Veräusserung и Entfremdung. Слову «отчуж­дение» приблизительно соответствует последний термин, эти­мологически означающий «становиться чуждым самому себе». Мысль здесь та, что при определенных обстоятельствах или в определенных обществах человек оказывается в условиях, где становится чуждым самому себе в том смысле, что он больше не узнает себя в своей деятельности и своих творениях.

Понятие отчуждения, очевидно, заимствовано из гегелев­ской философии, где оно играет основную роль. Но гегелев­ское отчуждение мыслится в философском или метафизиче­ском плане. В гегелевском понимании дух (der Geist) самоот­чуждается в своих творениях, он создает интеллектуальные и социальные конструкции и проецируется вне самого себя. Ис­тория духа, история человечества есть история этих последо-

Нательных отчуждений, в итоге которых дух снова обнаружи­вает себя в качестве обладателя всех своих творений, своего исторического прошлого, осознавая свое обладание всем этим. В марксизме, включая и работы молодого Маркса, процесс от­чуждения, вместо того чтобы быть философски или метафизи­чески неизбежным, становится проявлением социологическо­го процесса; в ходе его люди или общества создают коллек­тивные организации, в которых они утрачивают самих себя²¹.

Отчуждение, толкуемое социологически, незамедлительно становится исторической, моральной и социологической кри­тикой нынешнего общественного строя. При капитализме лю­ди отчуждены, они утрачивают самих себя в коллективе; ко­рень всех отчуждений — в экономическом отчуждении.

Существуют две разновидности экономического отчужде­ния, примерно соответствующие двум видам критики капита­листической системы, с которыми выступает Маркс. Первое отчуждение связывается с частной собственностью на средст­ва производства, второе — с анархией рынка.

Отчуждение, связываемое с частной собственностью на средства производства, проявляется в том, что труд — в сущ­ности деятельность, свойственная человеку, определяющая его как человека, — теряет свои человеческие характеристи­ки, поскольку для наемных работников он становится не боль­ше чем средством существования. Вместо того чтобы быть способом проявления самого человека, труд явно деградирует в инструмент, средство существования.

Сами предприниматели также отчуждены, поскольку това­ры, которыми они располагают, призваны не удовлетворять реально испытываемые другими потребности, а вывозятся на рынок с целью наживы. Предприниматель становится рабом рынка — непредсказуемого, подверженного превратностям конкуренции. Эксплуатируя наемных работников, он отнюдь не гуманизируется благодаря своему труду, а отчуждается в пользу безликого механизма.

Какова бы ни была точная интерпретация этого экономиче­ского отчуждения, мне кажется, что основная идея достаточно ясна. Критика экономической реальности капитализма в уче­нии Маркса была с самого начала философской и моральной критикой, прежде чем она стала строго социологическим и экономическим анализом.

Таким образом, учение Маркса можно излагать как учение строгого экономиста и социолога, потому что к концу своей жизни он захотел стать ученым-экономистом и социологом, но к экономико-социальной критике пришел с помощью филосо­фии. Философские вопросы: всеобщность индивида, целост­ный человек, отчуждение — одушевляют и направляют социо-

логический анализ, содержащийся в его зрелых произведени­ях. В какой мере социологический анализ периода зрелости представляет собой не что иное, как развитие философской интуиции периода молодости, или, наоборот, полностью заме­няет эту философскую интуицию? Здесь встает еще не решен­ная проблема интерпретации.

Маркс,' несомненно, всю жизнь подразумевал эту фило­софскую проблематику. Анализ капиталистической экономики был для него анализом отчуждения индивидов и коллективов, которые теряли контроль над собственной жизнью, находясь в системе, подвластной независимым законам. В то же время критика капиталистической экономики была философской и моральной критикой положения человека при капитализме. По этому вопросу я, в отличие от Альтюссера, придержива­юсь распространенной точки зрения. Вместе с тем анализ ста­новления капитализма, несомненно, был для Маркса анализом исторического становления человека и человеческой сущно­сти; он ожидал от посткапиталистического общества реализа­ции философии.

Но каков этот целостный человек, который должен достиг­нуть совершенства в результате посткапиталистической рево­люции? По этому вопросу можно спорить, потому что у Марк­са, в сущности, наблюдается колебание между двумя отчасти противоречивыми тезисами. Согласно одному из них, человек реализует свою человечность в труде, и именно освобождение труда ознаменует гуманизацию общества. Но у Маркса есть и другая концепция, по которой человек подлинно свободен лишь вне труда. Согласно этой второй концепции, человек ре­ализует свою человечность лишь по мере того, как в достаточ­ной степени сокращается продолжительность труда и он полу­чает возможность заниматься иным, помимо труда, делом²².