Понятия и определения

Прежде чем обратиться к поставленным выше во­просам, видимо, будет целесообразно вкратце рассмотреть понятие «нация» и предложить его рабочее определение. Теоретиков национализма часто ставили в тупик, если не сказать раздражали, следующие три парадокса: (1) Объ­ективная современность наций в глазах историка, с од­ной стороны, — и субъективная их древность в глазах националиста, с другой. (2) С одной стороны, формальная универсальность национальности как социокультурного понятия (в современном мире каждый человек может,

должен и будет «иметь» национальность так же, как он «имеет» пол), — и, с другой стороны, непоправимая парти­кулярность ее конкретных проявлений (например, «гре­ческая» национальность, по определению, есть националь­ность sui generis). (3) С одной стороны, «политическое» могущество национализмов — и, с другой, их философ­ская нищета и даже внутренняя несогласованность. Ины­ми словами, в отличие от большинства других «измов», национализм так и не породил собственных великих мыс­лителей: гоббсов, токвилей, марксов или веберов. У гово­рящих на многих языках интеллектуалов-космополитов эта «пустота» легко вызывает некоторую снисходитель­ность. Подобно Гертруде Стайн, впервые воочию столк­нувшейся с Оклендом, человек может довольно быстро заключить, что «там нет никакого "там"». Показательно, что даже такой благожелательный исследователь нацио­нализма, как Том Нейрн, способен написать такие слова: «"Национализм" — патология современного развития, столь же неизбежная, как "невроз" у индивида, облада­ющая почти такой же сущностной двусмысленностью, что и он, с аналогичной встроенной вовнутрь нее способно­стью перерастать в помешательство, укорененная в ди­леммах беспомощности, опутавших собою почти весь мир (общественный эквивалент инфантилизма), и по большей части неизлечимая»⁸.

В какой-то мере проблема кроется в бессознательной склонности сначала гипостазировать существование Национализма-с-большой-буквы (примерно так же, как это можно было бы сделать в отношении Возраста-с-заглав­ной-буквы), а затем классифицировать «его» как некую идеологию. (Обратите внимание: если каждый человек имеет тот или иной возраст, то Возраст — всего лишь аналитическое выражение.) На мой взгляд, все станет намного проще, если трактовать его так, как если бы он стоял в одном ряду с «родством» и «религией», а не «ли­берализмом» или «фашизмом».

Таким образом, поступая так, как обычно поступают в антропологии, я предлагаю следующее определение на­ции: это воображенное политическое сообщество, и вооб­ражается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное.

Оно воображенное, поскольку члены даже самой ма­ленькой нации никогда не будут знать большинства сво­их собратьев-по-нации, встречаться с ними или даже слы­шать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности⁹. Ренан в своей особой вкрадчиво дву­смысленной манере ссылался на это воображение, когда писал, что «Or l'essence d'un nation est que tous les individus aient beaucoup de choses en commun, et aussi que tous aient oublié bien des choses» [«A сущность нации в том и состоит, что все индивиды, ее составляющие, имеют между собой много общего и в то же время они забыли многое, что их разъ­единяет»]¹⁰. Геллнер несколько устрашающе высказыва­ет сопоставимую точку зрения, утверждая: «Национа­лизм не есть пробуждение наций к самосознанию: он изобретает нации там, где их не существует»¹¹. Однако в этой формулировке есть один изъян. Геллнер настоль­ко озабочен тем, чтобы показать, что национализм при­крывается маской фальшивых претензий, что приравни­вает «изобретение» к «фабрикации» и «фальшивости», а не к «воображению» и «творению». Тем самым он пред­полагает, что существуют «подлинные» сообщества, кото­рые было бы полезно сопоставить с нациями. На самом деле, все сообщества крупнее первобытных деревень, объе­диненных контактом лицом-к-лицу (а, может быть, даже и они), — воображаемые. Сообщества следует различать не по их ложности/подлинности, а по тому стилю, в кото­ром они воображаются. Жители яванских деревень всег­да знали, что связаны с людьми, которых они никогда не видели, однако эти узы были некогда особенным обра­зом воображены — как бесконечно растяжимые сети родства и клиентуры. До совсем недавнего времени в яванском языке не было слова, обозначающего абстрак­цию «общество». Сегодня мы можем представить фран­цузскую аристократию ancien régime* как класс; но, ра­зумеется, воображена она была в качестве такового лишь в очень позднее время¹². На вопрос: «Кто такой граф де X?» — нормальным был бы не ответ «член аристокра­тии», а ответ «хозяин поместья X», «дядя барона де Y» или «вассал герцога де Z».