РУССКАЯ НАЦИЯ И НАЦИОНАЛЬНОСТЬ
Национальность — категория этническая, нация — социально-историческая, государственно-геополитическая. Каково взаимодействие между ними? Вероятно, подразумевая проблему гарантий, обеспечения равно-достоинства, равноправия в национальном вопросе, а также выражения и проведения национальных интересов на державном уровне, в доктрине обсуждается конструкция органической демократии. По замыслу ее разработчиков, комбинация органичности с демократичностью, означающая полную и естественную гармоничность национальных связей, достигается в этнически чистом, гомогенном обществе.
Ручательства национального в моноэтническом — предельно прозрачный доктринальный тезис. Можно ли им целеориентировать практику? Учитывая мобильность населения, результаты миграционных и коммуникационных потоков межнациональных прорастаний, эффектов диффузии, смешения кровей, этническая чистота, унитарность недостижимы. Отсюда и недопустимость жесткой сцепки этнического с государственным. «Национальное государство стало сегодня слишком большим для решения
ΊРаздел VI
малых проблем и слишком малым для решения крупных проблем», — го-ΐ ворит Белл. Интересующая нас первая часть утверждения интерпретирует-ся сквозь призму предостережения: обрушиваемая на головы малых этни-, ческих групп и действующая по попустительству многочисленного этноса государственная махина не способна породить ничего, кроме акций слона L в посудной лавке. Так уже было. Сошлемся на приснопамятный примера третьего рейха, где погоня за этнической чистотой, катализирующей соли-дарноепроявление национального государства, возбудила резню, направ-. ленную миграцию, дискриминацию лиц неарийской масти. На подобное возможно решиться (не беря в расчет соображений гуманитарных) при ус-, ловии: а) относительной малочисленности некоренных этносов, неспособных на решительный, связанный с издержками отпор; б) наличия жесткой, склонной к десижионизму власти, располагающей мощной карательно-приказной машиной подавления. Поскольку резня и агрессия могут быть эпизодом, но не образом жизни, отмечаемый вариант — крайность, навеваемая нежизнестойкими, гуманитарно вырожденными формами, склонными к недолговечной деструкции: создание оазиса благоденствия для иного этноса в ущерб остальным инициирует законное, упорное и всегда в итоге побеждающее сопротивление.
По этой причине сосредоточимся на оценке менее деструктивных, гуманитарно более адаптированных тенденций упорядочения национальных отношений в реальной практике. В спектре возможных начал национального устроительства просматриваются такие линии:
1. Легально-легитимная дискриминация, воплощаемая со знаком как «плюс», так и «минус». Первый случай — под любым предлогом и без него (через корпоративность) предоставление преимуществ коренному этносу — всяческие цензы, клаузулы, экивоки, проводящие ущемление прав национальных меньшинств (современная Балтия). Второй случай — направленное патронирование нацменьшинств (т. е. в заранее оговариваемых случаях) с поддержанием общегражданского равноправия (национальные квоты в образовании, управлении и т. п.— бывший СССР, США).
Серьезный изъян такой системы, представляющей реальность, — питание взаимной этнической неприязни. И малодушие, и великодушие, и доб-росердие, и жестокосердие в национальных отношениях обоюдоостры: акцентируя натуралистические, филогенетические черты и признаки, в которых индивид не волен, тем самым обостряя взаимоподозрительность, раздражительность, нервозность, они подтачивают устои добропорядочно-добрососедского существования. В этой ситуации, как известно, проигрывают все.
Η ациональло-государстве а пая идеология
: 2. Национально-культурная автономия. Схему национально-культурной автономии следует трактовать широко. Речь здесь идет не о нации, обладающей атрибутикой государственности, а о национальности. Национальность есть прежде всего язык, культура, традиции, обычаи. Так как в контактах мало- и многочисленных народов имеется лишь один рыча1 I противостояния незаведомой ассимиляции, каковым выступает язык, в це-i Ляхсохранения этносов необходимо обеспечить беспрепятственное пра-во на языкопользование и языковладение. Широкое толкование националь-НО-культурной автономии, не вводя обязательность территориальной ' концентрации, предполагает предоставление святого права на собственный язык, осуществляющий доступ к корням — культуре предков. Практическая реализация этого права связывается, как подчеркивалось, не с анкла-визацией этносов, а с гарантиями двуязычия при иррадиированном существовании. Ставка на язык вполне солидна, достаточна для создания базы этнического воспроизводства.
Этнические русские сливаются с русифицируемыми группами (татары, карелы, коми, башкиры, чукчи, мордва, буряты, якуты, осетины, адыги, дагестанцы, тувинцы, ингуши, калмыки, чеченцы, кабардинцы, балкарцы, черкесы и др.) и наоборот. В данной естественной обстановке избежать бытового шовинизма, а затем расизма возможно лишь: а) корректным, внимательным отношением к интересам национальностей, предполагающим максимальное их удовлетворение; б) недопущением единого государственного языка, отягчающего элементом принудительности. В современном мире с обострением конкуренции культур знания одного языка (при здорово честолюбивом стремлении социального роста) недостаточно; при открытости доступа к освоению местных и мировых языков каждый волен решать, какими языками и как владеть.
3. Инициация государственности согласно политической формуле о праве наций на самоопределение. Формула эта, перекочевавшая к нам из западноевропейского социал-демократического лексикона, применительно к почве использовалась из принятой большевиками общей наступательной ноты. Логика борьбы за власть, расчетов, надежд на мировую революцию, разработка утопии социальной гомогенизации, всеобщего братания населения вели к смешению фактически двух вопросов: достойной жизни этнических общностей в многонациональной стране и неизбежности натуралистических и экзистенциальных различий на государственной стадии социальности (иной, кроме примитивно-первобытной догосударственной фазы, мы не знаем). Даже краткое толкование нации как групповой целостности, наделенной культурно-исторической, политической, хозяйственной,
391Раздел VI
территориальной этнической атрибутикой, влечет понимание неравномерности, дифференцированное™ условий и способов жизни: одни нации устроены лучше, другие хуже. Таким образом, политический лозунг о праве наций на самоопределение кроме конъюнктуры ничего не несет, он ничего не утверждает и не решает.
В практике Запада из всех национал-образующих комплексов (этническое, политическое, культурно-историческое, территориальное, экономическое) центрируется политическое, к которому привязывается вначале территориальное, затем экономическое, культурно-историческое и лишь в последнюю очередь этническое. Такая стратегия с порога (уровня законодательства) снимает уйму проблем, генерируемых многонационально-стью. Скажем, в Великобритании проживает 77% англичан, в Испании — 70% испанцев; хотя в этих странах идут довольно острые межнациональные процессы (Ольстер, страна басков), возможность политической суверенизации этнических меньшинств (по закону исторической необратимости) серьезно не обсуждается.
В России, к несчастью, не переварившей большевистского прошлого, в реестре националобразующих признаков почему-то обосабливают этническое, с которым последовательно сочленяют культурно-историческое, экономическое, территориальное и только в конце политическое. По отношению к Западу доходящая до правила асимметрия. В России на 1989 г. проживало 81,5% русских (это число количественно соответствует доле коренного этноса в ведущих западноевропейских странах). Из 20% нерусской части населения России более трети — выходцы из других стран и республик: еще около трети — проживает за пределами национальных автономий; следовательно, «реальными носителями национальных устремлений могут считаться только немногим более трети (35,5%) нерусских, живущих в РФ. А они составляют всего-навсего 6,6% (!) от общего количества населения»16.
Мировой опыт не допускает модели действия согласно формуле права наций на самоопределение. На фоне этого 6,6% — много это или мало? Данная цифра, какой бы незначительной по конкретному выражению она ни казалась, достаточна для заявления прав на национально-культурную, но не государственную автономию (суверенизацию). Россия не Русь, но союз племен, объединившихся вокруг Руси: Россия не нация, но целый мир, семья, родина народов (Г. Федотов, В. Соловьев) и таковой должна для них остаться. Национально-территориально-государственный принцип России
Национально государственная идеология
себя исчерпал. В нашем политическом пространстве нельзя обосабливать одну национальность как субъект государственности. Самоопределение народа — исторический акт, но в условиях России во избежание тотальной резни решаться он должен как культурно-экзистенциальная, бытовая, а не территориально-государственная процедура (серьезный тактический промах — придание реабилитации потерпевших народов характера не политической, а переселенческо-территориапьной кампании), Россия — соединение равноправных народов, интегрируемых на началах партнерства, сотрудничества, единства исторического и фактического существования. Общность жизни — принцип консолидации; всякое отступление от него грозит катастрофой.
Ввиду прочности межэтнических и русско-национальных связей вы-_. пячивание любого партикулярного этноинтереса породит и межнациональный, и русско-этнический вопрос, решить цивильными средствами который невозможно. (Неумолимая статистика приводит печальную цифру —150 тыс. погибло к настоящему дню в этнических конфликтах.)
Вывод, к которому подводим мы, заключается в проблематизации тезиса о праве всякой национальности на государственность. Россия, где проживает 176 этнических групп, не может быть второй Африкой. Россию нельзя ни понять, ни представить вне векового державостроительства, основанного на объединении русского этноса с народами Севера, Дальнего Востока, Кавказа, Балтии, Восточной Европы, Северо-Западной и Средней Азии. О русской национальности возможно говорить в контексте свободного выбора лица, не вникающего в онтогенетику и проводящего этнокультурную самоидентификацию. Русские не националисты: «Мы выше зоологической щепетильности и весьма безразличны к расовой чистоте; это нисколько не мешает нам быть вполне славянами. Мы довольны тем, что в наших жилах течет финская и монгольская кровь; это ставит нас в достойные, братские отношения с теми расами-партиями, о которых человеколюбивая демократия Европы не может упомянуть без презрения и оскорблений»17. О русской нации определенно возможно говорить во времени прошлом: в отношении настоящего и будущего определенно высказываться сложно: пока неотчетливы принципы скрепляющей нацию государственности. Сдается, что прав был Н. Бердяев, сетовавший: «Дух русского народа плавает в безграничности и безбрежности, в стихийности. Он не сосредоточен еще и не оформлен для исторического выявления и действия»18. Время стихийного плавания, однако, весьма затянулось; для
16В каком состоянии находится русская нация // Наш современник. 1993. № 3. С 150.
"Русская идея. М., 1992. С. 121
^Бердяев Η А Сила России // Биржевые новости. 1916. 4 янв.
393Раздел VI
историческою выявления и действия настала пора и сосредоточиться, и оформиться.
6.10. РУССКАЯ НАЦИОНАЛЬНОСТЬ И ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ
По справедливому замечанию И. Ильина, Россия есть не случайное нагромождение территорий и племен, но живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся организм, подлежащий произвольному расчленению. Прав и К. Аксаков, подмечавший необыкновенную сознательность и логичность хода явлений в российской истории. Внутренний стержень, задающий системный строй, логичную органическую подпочву тока российской жизни, обусловлен географической средой — самой стихией, естественной реальностью обитания русских.
По своему географическому ландшафту Восточноевропейская равнина — весьма неблагоприятный регион для ведения составляющего базис существования сельского хозяйства. Если в Западной Европе сельскохозяйственные работы производятся с февраля по ноябрь (с двухмесячным мертвым сезоном), то в России для подобной деятельности пригодны всего 130 дней, из которых 30 суток — сенокос и 100 — земледелие. Следует также принять во внимание и низкую урожайность обрабатываемой земли. Практически не меняющаяся в веках урожайность традиционного российского Нечерноземья: сам 2 — сам 3 на десятину, что составляет чистых 16 пудов с гектара. Такая производительность труда достигалась в крупном помещичьем хозяйстве. В мелком крестьянском она оказывалась гораздо ниже. На свое поле (за вычетом барских отработок) крестьянин мог потратить 20—25 человеко-дней (на десятину пашни) и собрать урожай сам 1,5—2. Стремление повышать урожайность через интенсификацию труда (вторичная вспашка, боронование) успехом не венчались: причиной тому была не лень, а элементарная нехватка времени. Как видно, особенности критического земледелия на Руси, характеризуясь низкой урожайностью, препятствовали наращиванию производства товарного хлеба. То же можно сказать и об обеспечивающем удобрениями полевой труд скотоводстве. По норме внесения удобрений на три поля требуется содержать 6 голов скота; в действительности же крестьянин содержал (за чистый сенокос накашивалось 300 пудов сена; учитывая, что по рациону норма сена на одну голову составляет приблизительно 120 пудов на корову, 180 — на лошадь, 30 — на овцу, просчитывается, сколько голов скота в хронической бескормице содержалось крестьянами) лишь
Национально-г ос у дарственная идеология
О 0,5—1,5 головы на поле, что приводило к нерегулярной удобряемое™ осевных площадей (по Туле поля удобрялись раз в 9—15 лет; по Ниж-.../ Новгороду — раз в 20 лет; по Волоколамску — раз в 24 года)19. Там образом, плодородие восстанавливалось исключительно за счет па-в, что влекло экстенсификацию производства, требуя распашки новых ощадей. Железная логика обеспечения расширенных циклов производ-а ставила перед лицом экспансии. Отсюда отечественная колонизация —следствие не природной агрессивности, не якобы врожденного нам имперского комплекса, а суровой экономической необходимости. Российское имперостроительство было вынужденным: инспирируясь низкоурожай- ным малоземельем, исходно оно нацеливалось на приращение географи-ческого богатства страны как предпосылки ее выживания, l· Теоретически безусловно, что существует два способа наращивания географического пространства — талассократия и теллурократия: захват территорий морским и земным путем. «Всем племенам Европы, — указывает С. Соловьев, — завещано историей высылать поселения в другие час- ТИ света, распространять в них христианство и гражданственность; запад- ным европейским племенам суждено совершать это дело морским, восточному племени, славянскому, — сухим путем»20.
Удел России, утверждает Н. Данилевский, не покорять и угнетать, а, освобождая, восстанавливать. В иных частях света колонизация вершилась как захват; по отношению к местному населению пришельцы проводили политику нещадного истребления. Освоение Северной Америки сопровождалось насильственным переселением и массовым уничтожением индейцев; освоение Австралии протекало как планомерная ликвидация аборигенов. Резервация и тщательно продуманный, досконально разработанный геноцид — инструментарий западноевропейской колонизации. Ничего подобного не практиковалось в России, колонисты которой действовали не огнем и мечом, не инкорпорацией через отчуждение, а перенесением и перениманием образа жизни. В итоге складывался тип ненасильственного, весьма прочного симбиоза в варианте взаимозаинтересованного мутуализма, а не алчного паразитизма. Развертывая этот сюжет, обратим внимание на такие черты русской колонизации:
1. Бескровность, обеспеченная свободным расселением, а не государственным завоеванием. Движение на запад, сопряженное с конфликтами с индустриально развитыми народами, на ограниченных территориях ведущими интенсивное хозяйство, было заказано. Для выживания у России
"По данным Л. Милова.
^Соловьев С М. Избр. труды. М.. 1883. С 28.
395Раздел VI
потому оставались иные пути географического перемещения: север, юг, восток. В своих последовательных накатах плавные волны набирающей силу колонизации по данным векторам сталкивались с характерными особенностями в виде: а) разреженности колоссальных девственных пространств: в) более низкого уровня местных цивилизаций, заинтересованных в наращивании адаптационных потенциалов. Эти потенциалы и предоставлялись русскими, выступавшими в роли субъектов модернизации окраин. Суть, следовательно, в том, что, желая того или нет, Россия естественно предоставляла неконкурентоспособной периферии шанс выхода в мировую историю, причем в отличие от аналогичных процессов вовне, выхода с гарантией этнического сохранения.
2. Центрально-административное властвование. Минимальный объем получаемого прибавочного продукта (вследствие низкой урожайности, узкой кормовой базы) в целях наиболее эффективной утилизации предопределял жесткую его централизацию. Абсолютистско-деспотический тип правления на Руси потому не блажь, а закономерность, диктуемая поиском оптимального модуса бытия для выживания и относительно органичного развития.
Административно-командная система с примитивной государственностью (отсутствие страты слуг — свободного слоя, атрофия гражданского общества, по европейским меркам поздняя секуляризация культуры и др.) в качестве правила существования распространялась за границы Руси на потенциальные просторы России. Применительно к колонизации реальность централизма вытекала из необходимости направленной моральной и материальной поддержки первопроходчества в удаленных и неблагоприятных районах противостояния конкурентам — захватчикам с запада и востока.
Подобный облик нашей государственности, конечно, связан с издержками, к каким надо отнести автономность, доминирование, превалирование над народной жизнью: наше государство делал народ, но у нас было государство без народа; однако несомненным достоинством централистского государства в наших условиях была стабильность. Во-первых, российский империализм исключал национализм — заслуга недопущения в России геноцида проистекала из сильной роли центра. Во-вторых, централизм обусловливал консолидацию России как единого национально-государственного образования. Распад России, происходивший в XX в. дважды, был связан именно с обвалом централистской государственности. В 1917 г. при провозглашении советской власти помимо Прибалтики, Финляндии, Польши, Кавказа, Туркестана, не пожелавших принять новый этос жизни, по законам цепной реакции пошла внутренняя дезинтеграция традиционной
Ηационально государственная идеология
России с кристаллизацией выкидышей, социальных недоносков — карликовых республик, автономий, суверенитетов (от деревенских, уездных, волостных до губернских и областных). Империи держатся либо идеей, либо централизмом; через пять лет, в 1922 г., процесс спонтанной эффузии был пресечен за счет усиления централизма.
1991 год породил по форме отличные, а по содержанию типологичныеявления. Детонатором роспуска СССР стало не Беловежское соглашение, а развал центрально-аппаратных институтов.
Мы не знаем доподлинно, какой проект модернизации страны вынашивал Ю. Андропов, а потому не можем его оценивать. Заслуживает поддержки, однако, в его деятельности на посту главы государства сугубая осторожность в подходе к демонтажу централизма. Выше говорилось о наличии социальных инвариантов, констант, воспроизводящихся в прогрессивных пертурбациях социумов. Одна из таких констант — децентрализация, связанная с воплощением более мобильных самоорганизующихся малых форм. То, что это так, — бесспорно. Вопрос в том, как к этому подойти. Провести общецивилизационное начало возможно лишь благодаря его ландшафтной привязке — проекции на конкретную социально-историческую и культурную почву. Почва же наша — централизм. Развал центра повлек государственную катастрофу — этот драматический эпизод обязывает принять: нельзя безоглядно ломать сложившиеся в веках архетипы. Децентрализация — не конъюнктурный прием, а привитие нового способа жизни, переходить к которому следует не импульсивным плетением декларативных словес, а продуманной фактической передачей функций центра местам с адаптацией законодательства, очерчиванием компетенции центральной и периферической систем власти.
3. Сохранение у покоренных народов культурно-национальной автономии. Как указывалось, освоение новых земель не влекло геноцида. На справедливый вопрос «почему?» есть только такой ответ. В отличие от варваров, шедших завоевывать более развитые культуры и при соприкосновении с ними оказывавшихся неспособными пользоваться их плодами, русские не озабочивались завоеванием культур. Издревле — везде и всегда — они боролись за территории. Вступая на них и встречая схожие общества с минимумом прибавочного продукта, русские не разрушали местные типы культур, а вживались в них. Возникала заинтересованность в отправлении общих хозяйственно-экзистенциальных функций на базе не экспортируемых (экстенсивность русского производства не позволяла налаживать такого рода экспорт), а местных укладов. Последнее способствовало единению с инородцами, сохранению их навыков, традиций, культурных регулярностей жизни (сложности началисьпозже — в связи с завозом из
397ш
Раздел VI
более развитого центра аллохтонных социальных и индустриальных технологий, дискредитировавших традиционные устои жизни и влекших разрушение местных этносов — прямых и непосредственных носителей этихустоев). Подобное обстоятельство позволяло русским нейтрализовывать сильнейшую мотивацию антизахватнической борьбы, связанную, говоря словамиКатона Старшего, с неприятием «новых порядков» — всего привнесенного, идущего в разрез с национальным, самобытным, патримони-апьным.
4. Веротерпимость. Мягкое протекание колонизации с установлением обоюдовыгодного сотрудничества, взаимопрорастанием устоев, традиций, культурной кооперации исключали свойственную всякой колонизации борьбу с неверными в рамках навязчивого воинствующего миссионерства. В России не было инквизиции в отношении и чужих, и своих: притеснение иноверных (баптистов, штундистов), гонения на еретиков (стригольников, жидовствующих) или даже преследования старообрядцев настолько отличаются по масштабам от западноевропейских религиозных войн, машины конфессионального подавления, что их даже затруднительно рассматривать как одно и то же явление. Вот почему в России невозможен проект узкоориентированного, конфессионального идеократическо-го государства. И, похоже, заблуждался В. Соловьев, ставивший на христианский принцип как основу внутренней и внешней политики. Всероссийская теократия с православием a tout prix (во чтобы то ни стало) — химерическая утопия; столь же иллюзорен, но все-таки более приближен к традициям русской ментальности духовный идеал А. Хомякова — идеал всемирного государственного братства, фундированного космополитической (прямо в духе мормонов) любовью и свободой.
Изложение подводит к следующим заключениям:
— избегающая национализма — этого блока этнической самонадеянности с политиканством — российская государственность оформлялась и проистекала не из племенного, а из геополитического начала. Последнее, предотвращая насильственную русификацию, лишение национально-духовных корней, собственной поступи в истории, благоприятствовало сохранению этносов на окраинах;
— как следствие мягкой, бескровной, базирующейся на взаимодействии симбионтов, обоюдовыгодной колонизации — синтетический вид русской национальности. Лексически допустимо: хорошо немцам, плохо французам, но не допустимо: хорошо или плохо русским. Принято: россиянам.
Практическая философия жизни, материализуемая в языке, препятствует самому намеку на подрыв комплексности этнических основ русскости.
________Национально-государственная идеология
^J согласии с классической идеей Jus gentium (международное право) российский национальный мир совершенно естественно оформлялся как •.право народов, а не народа. Это, однако, не отменяет роли русского этноса как носителя (с позиций диахронии) культуры и державных ценно-; стей. Русский вопрос в России не подлежит обострению. В противном 'случае страну ожидают тяжкие дни надрывных кровопускательных испытаний;
— централизм, абсолютизм, самодержавноегь, печальная неразвитость гражданских институций породили тлетворное разделение субъекта власти ■ и субъекта культуры — черты, ответственной за многие пороки и лишения отечественной жизни. Наряду с этим ослабление центральной государственности традиционно инициировало в России расколы по этническим и цивилизационным признакам. Исходя из отчетливо просматриваемых в российской истории осцилляции, связанных с изменением территориальных и этнических конфигураций и наполнений России как государственной целостности и происходящих ввиду трансформации балансов в сцепках державного сильного центра — национального выбора становящихся слабых периферий, факторами консолидации в истории оказывались: а) государственность (декретирующий аппарат), б) русский этнос ирусскоязычные анклавы, выполняющие общецивилизацпонную миссию. В настоящий момент распада русскоязычных анклавов и невозможности ткрытогогосударственного насилия возможность контроля центробежных потоков или какой-то реставрации прежней России (если озабочиваться этой задачей) покоится на: а) использовании такого средства величия, как природное богатство — территории, пространство, сырье; б) усилении центрального макрорегулирования для проведения модернизации: субъектом жизнеспособных реформ у нас всегда было государство — от петровскогоабсолютизма (первая европеизация России) до большевистскою автократизма (последняя европеизация России). Принимая в расчет масштабы, громадье российского целого, средством обеспечения индустриально-ци-вилизационных рывков на нашей почве может быть только правительство. К несчастью, действия его — это также традиция — сковывает бюрократизм (истоки коего Н. Бердяев связывает с массовым завозом государственных чиновников из Германии) — специфический пресс, орудие пытки, «злее которого никто ничего не изобрел в течение веков». Оттого, испытывая потребность в реформах, но понапрасну теряя темпы, власть зачастую озабочивается не столько программой реформ, сколько борьбой с вызывающими их причинами. Данное обстоятельство навевает горестный вывод: «В наших реформах и революциях все тот же двигатель — крепост-
399Раздел VI
ной, раскольник, бунтовщик»21. Исторически ситуация для России естественная, а по сути — противоестественная. Потому, уточняя мысль В. Бер-ви-Флеровского, можно сказать: основа нашего процветания — сильная государственность вкупе с чувством своевременной реформации у правящего слоя.
Фундированная не националистическим принципом крови, а экзистенциальным началом выживания российская государственность есть плавильный котел, куда, избегая порабощения и уничтожения извне, многие народы стремились добровольно (Армения, Грузия, Украина). В обмен на эксплуатацию географических пространств они получали этническую, историко-культурную защиту. В этом — контрапункт, пафос государственного союза нерусских с русскими, союза, который не выдерживает испытаний гримасой агрессивного окраинного национализма (эскалация суверенизации).
Дата добавления: 2016-04-06; просмотров: 652;