РАЦИОНАЛЬНОСТЬ В ПОЛИТИКЕ

«Рациональность» полисемантична, многомерна. По М. Веберу, это — точный расчет адекватных средств для заданных целей, методическое дости­жение планируемых результатов. Недостаток такой линии — отсутствие со­держательной модели «цели» и «средств» как сущностных показателей дея­тельности. В частном случае верно, что основанная на расчете, а потому «рациональная» локально, деятельность может быть нерациональной в гло­бальном масштабе — с позиций универсальных общечеловеческих подхо­дов. Таковы апартеид, геноцид, терроцид, экоцид—«рациональные», как ни чудовищно это звучит, так как построены на «методическом расчете», но не­рациональные в принципе. В общем случае справедливо: там, где средства достижения цели отчуждаются от человека, превращаются в самоцель, ра­циональная деятельность утрачивает таковой статут. Отсутствие рефлексов подобных аргументов в интерпретации рациональности М. Вебера делает ее неэффективной. Не продвигает и представляющее ответ на критику уточнен­ное веберовское толкование рациональности как соответствие деятельности эмпирически контролируемым правилам. Не продвигает потому, что не из­бавляет от недостатков исходного понимания рациональности: деятельность по эмпирически контролируемым правилам может быть нерациональной.

По Л. Витгенштейну, рациональность ■— конформность, наилучшая адап-тированность к обстоятельствам, восприятие деятельности под углом зре­ния status quo (существующее положение).

В основе рациональности — разумное ограничение свободы через воспи­тание, обучение, унаследование традиций, что обусловливает согласованность деятельности с обстоятельствами, ее рациональность. В отличие от разумно­сти, представляющей осмысленную деятельность в обстоятельствах, рацио­нальность означает целесообразную деятельность в обстоятельствах как ре­зультат адаптированности к ним, под чем подразумеваются: а) согласованность с обстоятельствами; б) оптимальный учет обстоятельств; в) учет последствий деятельности в обстоятельствах. Следовательно, фиксируя это, Л. Витгенштейн прав. Однако, если с тем, что рациональность есть наилучшая адаптирован-ность к обстоятельствам, согласиться можно, — с тем, что рациональность ограничивается принятием сложившихся способов деятельности instatn quo

Природа политического

ante (в прежнем положении), согласиться нельзя. Несовместимая с догматиз­мом рациональная практика антиконформна: тенденция к целесообразности, реализующаяся через «критику», «выбраковку», обязывает улучшать, а не консервировать способы деятельности. По С. Тулмину, рациональносгь — логическая обоснованность деятельности. Такому пониманию присущи те же недостатки, что и пониманию М. Вебера. Подобно эмпирической, логи­ческая обоснованность единосущно не конституирует рациональности.

Не загружая изложение анализом имеющихся трактовок рациональности, подчеркнем: вопрос рациональности деятельности в своей объемной поста­новке позитивно в теории не решается — это сугубо практический вопрос.

Для построения локальных и глобальных толкований рациональности следует учитывать следующее: 1) парадигмой рационального является со­вокупный опыт; 2) как характеристика рациональное динамично: измене­ние деятельности меняет смысл рационального — рациональное в одних ситуациях перестает быть таковым в других; 3) рациональное фиксирует оптимальность, эффективность, методичность деятельности: лишь соответ­ствие деятельности установленным правилам гарантирует успешное дос­тижение намеченных целей при минимуме издержек; 4) рациональное вы­является в ходе оценки деятельности на ее соответствие фундаментальным законам природы и общественного развития, на базе исследования целей и средств их достижения (неадекватность целей и средств деятельности дефор­мирует ее рациональность).

В локальных интерпретациях рациональность понимается как деятель­ность по исторически задаваемым принципам достижения реалистичных целей. Локальные интерпретации возникают при учете ситуационных харак­теристик деятельности.

В глобальных интерпретациях рациональность понимается как деятель­ность по'практически опробованным принципам достижения вписываю­щихся в линии общечеловеческого развития целей. Глобальные интерпре­тации возникают при учете относительно универсальных (социальные константы, 1"уманитарные абсолюты) характеристик деятельности.

Понятие локальных и глобальных моделей рациональности логично про­ецируются на политические реалии. Есть смысл различать две ипостаси по­литики: здоровая политика и политиканство. Здоровая политика—система легально-легитимных граждански взвешенных воздействий, влияний, отме­ченных печатью ответственности субъектов политических акций перед Зако­ном, Историей, Народом, Собой; политика есть деятельность гуманитарно сбалансированная, непредвзято самоотчетная. Вопреки политике политикан­ство— сугубая конъюнктура, навеваемаярастерянностью, податливостью

63Раздел II

политических субъектов, их полной погруженностью, поглощенностью особой ролью частной борьбы и событий, сиюминутными интересами, преходящими целями в отсутствии коренных ориентиров, гуманитарно об­считанных действий и последействий; политиканство есть деятельность всецело корыстная, творящая историю без любви к ближнему и высокой духовности.

Трезвая политика подразделяется на политику как конкретный курс (со­циальная технология — policy) иполитику как рефлективную доктрину по­литических отношений, поставляющую полезные версии трансформации настоящего (социальная апология — politics).

Духовные формы (знание) созерцательны; практически-духовные фор­мы (политика) деятельностны. Учитывая, что назначение и призвание поли­тики — преобразовывать, изменять, воплощать, рациональность политики в общем обусловливается рациональностью мироустройства, жизнепреоб-ражения, где совершенно естественно обосабливать рациональность поли­тических технологий (policy) и апологий (politics).

Рациональность первых определяется следованием «королевским пу­тем» — путем законности, конституционности, гражданской санкциониро­ванное™: идеально «рвение по разумению», крепящееся на обуздании, смирении страстей, фантазий, мечтаний и фундирующееся ведущими к звездам терниями, такими, как «благо», «счастье», «процветание». Глав­ное — не допускать произвола, насилия в отношении лиц и народов, избе­гать агрессивного патернализма, поощряющего ложно значительные вме­шательства государственной (институционально-политической) громады в налаженный ток вещей, лишающего людей права распоряжения судьбой, переводящего существование в тлетворный модус «на грани, наоборот, вопреки». Достойно-досточтимые политики действуют по Платону: созер­цая нечто стройное, самотождественное, не творящее несправедливости и от нее не страдающее, полное порядка и смысла, они подражают этому, привнося то, что они обнаруживают в идеальном бытии, в частный, обще­ственный быт людей. Полагаясь на саморегуляцию и чураясь незаконных начинаний, они тем самым усовершенствуют человечество.

Рациональность вторых поддерживается радением о невещественном бо­гатстве — «истинной правде» (И. Посошков). Обращаясь к периодически ос­ваиваемому нами глубокому сюжету инвариантов человеческой жизни, по аналогии с фундаментальными физическими константами (ФФК) — посто­янная Планка, слабого, сильного взаимодействия, тонкой структуры и т. д.— введем понятие фундаментальных социальных констант (ФСК). По аналогии же с тем, что ФФК ответственны за устойчивость связанных состояний от

Природа политического

ядер и атомов до звезд и галактик,наделим ФСК ответственностью за фикси-рованность общественных структур в цивилизационной системе отношений. Основные параметры социальности, подразумевая тип производства, об­щественного и экзистенциального устроительства весьма стандартны. Вы­членяя крайности, получим либо дисциплинарный, либо инициирующий социум с соответственными способами поддержания жизни:

— производство: коитингентированность — самостимулированность;

— гражданственность: казарменность — гарантированность свободы;

— жизнесфера: отчужденность — самореализованность.

Основная идея, какую мы выносим из опыта вершения истории, заклю­чается в том, что историческое бытие осмысленно, что подлинная цель ис­торической жизни состоит в наращивании плодов цивилизации, обеспечи­вающих эффективность производства, конституционность, легальность, достойность существования. Речь, стало быть, идет о просматриваемой выделенной траектории эволюции человечества по вектору умножения гуманитарности. Сказанного достаточно для очередной аналогии. Обраща­ясь к естествознанию, отметим исключительную эвристичность формули­руемого в космологии антропного принципа (АП). Устанавливающий кор­реляцию между эволюцией Вселенной и возникновением человечества АП взрывает утвержденную Н. Коперником антиантропоцентрическую пара­дигму. Суть в том, что, как бы там ни бьшо, но человек с его социальностью и сознанием занимает привилегированное положение в мире. Возникает за­дача увязки естественного прогресса Вселенной с необходимостью появле­ния геопланетарной цивилизации (проблема мотивированности, предопре­деленности развития нашей природной мегасистемы). Задача эта решается путем оригинального истолкования АП.

Слабая версия АП. Во Вселенной множество объектов от обычных звезд до галактик, пульсаров, квазаров, черных и белых дыр. Все они осваиваются средствами наличных теорий, в количественной плоскости обусловленных использованием ФФК. Значения ФФК — эмпирические. Поскольку опыт не сообщает необходимости, спрашивается: к чему ведет предположение изме­нения их номинала? С позиций гносеологии ясно: если значения ФФК будут иными, изменятся формы знания. А в онтологии? Как изменится реальная картина в случае других значений ФФК? Естествознание отвечает: варьиро­вание ФФК влечет трансформацию реальности вплоть до инореальных форм (невозможность жизни, сложных химических, предбиологических структур). Если это так, то в чем основание одноколейности естественного отбора, обу­словившего наблюдаемое состояние? Надлежащего ответа естествознание не дает. Оно лишь не отвергает возможности шпорализма миров с различными

5 Зак. 3993

65Раздел II

значениями ФФК, что исключает, однако, действительность нашей геообстановки. Резюмируя, акцентируем тезис, согласно которому факт на­личной геообстановки отрицает реальность иных значений ФФК; другими словами, мы живем постольку, поскольку значения ФФК таковы.

Принципиально сходное, на наш взгляд, обстояние дел в обществознании. Мир не взорван до сих пор изнутри потому, что имеются универсальные постоянные социальности в виде законов эффективной коллективности, производительности, экзистенциальное™. Из теории никак не вытекает зна­чений констант для обеспечения жизни. Теория как перебор логических диспозиций, вообще говоря, допускает любые значения. Наделе в естество­знании и в обществознании не много-, а одновариантность. Само наличие жизни отрицает произвольные значения ФФК, не стимулирующие факт жизни. Также наличие социальности отрицает любое устроение общества, ставящее под сомнение факт социальности при несоблюдении ФСК. Хотя общество a priori может организовываться по-разному, условия отбора на­кладывают жесткие ограничения на социальную технику в лице системных требований цивилизованности, поскольку есть ФСК, есть единство истории, понимаемое как внутреннее тождество, родство, сходность способов, прие­мов вершения, отправления гарантированной жизни.

Сильная версия АП. Ретрополируя ситуацию, скажем так: факт наличной социальной организации предопределяет предыдущие этапы,— чтобы че­ловечество могло существовать, условия антропной цивилизации должны быть жестко ограниченными на протяжении всей эволюции человечества. Иначе говоря: антропная цивилизация должна быть такой, чтобы в ней на некоторой фазе допускалось существование наличных социальных форм. Наша социальность не случайна. Ее комплексы de facto лимитируют мно­гообразие видов устройства жизни. Отследить хитросплетения становления антропной цивилизации входит в задачу социальной эволюционистики (одно из звеньев глобальной эволюционистики), призванной уточнить последова­тельность цепочек утверждения человеческих форм посредством не меха­нической, а целеполагающей ценностной детерминации.

В физике варьирование значений ФФК влечет идею ансамбля Вселенных. В социологии сходная операция обусловливает идею плюрализма культур­ных миров. В отличие от физики, где видоизменение ФФК остается абстракт­ной возможностью, в социологии многообразие типов социумов с атрибу­тивными им ФСК дано опытно-исторически: на ограниченных геопланетарных просторах воплощается ансамбль способов воспроизводства жизни со все­ми мыслимыми (и немыслимыми) комбинациями начальных условий и ФСК. Картина историко-культурного многообразия, однако, по ходу прогресса ут­рачивает многоцветие: в цивилизационном отношении все народы идут к

Природа политического

одному оптимальному укладу. В обществе потенциальный кредит имеют лишь гуманитарно оправданные формы. Перспектива дееспособного общества просматривается для минимума комбинаций параметров, которые обосаб­ливают в ансамбле миров особое цивильное подмножество. Остальное — дикость, нецивилизованные стадии человечности.

В задачу апологии и входит фиксация гуманитарно оправданных, цивиль­ных образцов общественного устройства, которые, подчиняя части целому как властвующему началу, никогда не упускают из виду ничего, что может сделать всех, насколько это подобает, достойно живущими.

Политические технологии практически проводят, реализуют интересы и цели, влияют на жизнестроительство, ускоряя или сдерживая его темпы. По­литические апологии заявляют, обосновывают, разумно ставят, оправдыва­ют цели и интересы; посредством концептуальной проработки, интеллекту­альной тематизации политических действий они целеориентируют политические технологии.

Технологии и апологии неразрывны в пространственно-временном и праг­матическом измерениях. Выступающие под знаменем социалистической риторики недавние идеологии перестройки парировали упреки в отсутствии чегко сформулированного, ясного плана общественной реформации простым доводом: «социализм — живое творчество... народ сам в процессе жизни нащупает, выдвинет, достигнет искомого» (А. Яковлев). Спрашивается: иско­мого чего? Ведь цели, стремления, идеалы у общественных, этнических, конфессиональных групп и отдельных людей разные. Уточнение направлен­ности реформ лишь на уровне апологии: насыщение рынка, нормализация межнациональных отношений, совершенствование демократии и т. д. — ма­ниловски непродуктивно. Образ потребного будущего в отсутствии техноло­гии его достижения хилиастичен. В серьезной политике, высот которой так и не достигли зачинщики перестройки, не бывает программ без планов дейст­вий. Жизнеспособный, жизнетворный союз теории и практики в политике — конкордия апологий с технологиями. Апология конструирует, проектирует, технология претворяет. К апологии ближе законодательная власть, к техноло­гии— исполнительная. Во всех своих назначениях они синхронизированы. Апология как стратегический ресурс дальнего прицела судит о строе, ко­нечных целях. Технология как тактический, избавленный от глобализма, отре­шенности, совершенствующий ресурс судит о механизмах и институтах. Дос­тоинство апологии — глубина идей, связывающих ι ючву с цивилизационными универсалиями. Достоинство технологии — отлаженность, оперативность воздействий в створе мелиоризма. Учитывая важность тезиса, выскажемся пространнее. Политическим технологиям противопоказан радикализм «бы­стрее, дальше, больше»; не насилующая революция, а щадящая эволюция —

67Раздел II

режим их отправления. Рациональность их обеспечивается: постепенностью социальных изменений; демпфированием возмущений; слаженностью вла­стей через разделенность функций; предотвращением автократии; саморе­гуляцией, минимальностью централизованных вмешательств в автохтонные ритмы жизни; искоренением мании грандиоза, крупномасштабных всеобъ­емлющих реконструкций социума. Крупномасштабность, революционность, радикальность применительно к преобразованию реальности — синонимы безответственности; сопровождающиеся насилием, страданием, они про­тивопоказаны политическим технологиям. Постепенная, постадийная, обо­зримая, критичная, рефлексивная, обходящая форсмажорную утопию эво­люция — объект желаемого.

Политика — резюме просеивания, отбраковки фигур отклоняющегося, мизантропичного поведения, граждански опасных девиаций. Естественный отбор направляет воспроизводство жизни по вектору воплощения гумани­тарных констант, абсолютных устоев социальности. Сказанное не пропаган­да идиотической пасторали, когда, выражаясь библейским слогом, волк живет вместе с ягненком, барс лежит вместе с козленком, и теленок, и моло­дой лев, и вол пребывают вместе, а ударение на избирательности в логике пролонгации исторической жизни.

Общественное бытие упорядочено, внутренне связно, регуляризовано, что означает (в массе, на больших интервалах) исключение экстремизма, затрат­ных крайностей. Обмирщаются немногие конкурентоспособные возможно­сти, отличающиеся преимущественной жизнестойкостью в гарантиях дос-тойности существования. Политика, сколь бы полиморфной она ни была, строится не как попало. Скажем: нужна политику программа наращивания потребления. Ближайшее решение — сокращение населения: уполовинишь сограждан, вдвое поднимешь уровень жизни. Приемлемо? Смотря как рас­суждать. Если политика автономна от жизни — приемлемо (практика крас­ных кхмеров). Если политика не автономна от жизни, а подчинена ей — не приемлемо. Инверсность политики как обоюдоострого и ценностно неса­модостаточного предприятия особенно важно представлять в наши дни — дни омассовления политосферы, при нарастающем понимании того, что «убить человека» и «убить человечество» опасно сблизились (А. Адамович). Рациональность политики таится в диалектических хитросплетениях триа­ды «цель—средство — результат», навевающих диспозиции: 1) не все цели хороши; 2) даже хорошие цели нередко не достижимы; 3) даже достижимые хорошие цели никогда не достигаются любой ценой.

«Историей правит произвол», — утверждал В. Шеллинг С его мыслью в контексте обсуждаемого предмета мы позволим себе не согласиться. Исто­рией правит не произвол, а прошедшие испытание цивилизационным отбо­ром принципы целесообразной организации жизни. Произвол в мысли —

Природа политического

от «охотящейся за людьми» (Платон) софистики; произвол в истории — от государственно и морально безнравственного, безрассудного политиканст­ва, защищающего не ценности, а величайшие химеры. Сопрягаемая не с «фо­ном личности», а с социальными устоями политика по всем азимутам бло­кирует девиации. Отправная ее точка — жизненные гарантии, неважно чем обусловленные — ритуалом («ли» конфуцианцев), законом («фа» логистов), мифом (древневосточные Авеста, Законы Ману, гесиодовские «Труды и дни», аккумулирующие нормы «совместного поселения»), — но регуляри-зующие самоосуществление лиц, правителей, государств, народов.

Рациональность в политике приобретает редакцию противостояния циви­лизации варварству. Имеются два принципа существования: дивергенция — линия почвы, наращивания многообразия (тот же Восток с началом подда-ничества и Запад с началом гражданства) и конвергенция —линия единства истории, цивилизационных инвариантов (обеспечение достойного воспро­изводства жизни во всех регистрах экзистенциальности). Как ни обустраивать жизнесферу, суть — в достижении гарантированного существования, укре­плении уверенности в завтрашнем дне, преодолении отнимающего лучшую часть доблестей рабства, духовном, гражданском раскрепощении, творче­ской продуктивной самореализации.

Спектр политических воздействий на социальные единицы обозрим, дос­таточно узок. Наименее эффективны в нем традиционные, центрально-ад­министративные технологии, связывающие людей через диктат обряда, бюрократии. Богатство иницатив, простор воплощений здесь втиснуты в прокрустово ложе автоматичных реакций на директивы.

Предпочтительнее либеральные технологии, не исключающие наблюде­ния, присмотра, опеки, но ставящие на суверенность, предприимчивость субъективного. Политические акты, позитивные, негативные (блокирование инициатив), направленные на оптимальное достижение целей, проведение интересов, не могут не быть конформными опыту созидания социальности по обосабливаемому естественным отбором множеству общезначимых форм, олицетворяющих начала достойного, желанного, потребного сущест­вования. Интенция на подобные формы в мысли и действии, не избавляя вовсе от в виде флуктуации пробивающегося произвола, конституирует законосо­образность, упорядоченность политосферы, а через это — ее рациональность.

2.6. ПОЛИТИЧЕСКИЙ РИСК

Наивно-реалистическая философия толкует познание через призму моде­ли двух заведенных часов: имеется начало principium essendi (начало сущест­вования) и начало principium cognoscendi (начало познавания), по которым

69Раздел II

все долженствующее быть существует, а все существующее познаётся. По­добные установки вначале распространялись на науку как таковую: она дос­тигает абсолютно достоверного исчерпывающего знания о мире в целом. После идущей от М. Мерсенна, Ф. Санкеза и их сторонников умеренно скеп­тической критики позиция корректируется: возможность абсолютно досто­верного знания распространяется лишь на плоды деятельности. По анало­гии с божественным творением, не оставляющим для его автора никаких «ноуменов», обосновывается принцип всеведения для креатур человеческо­го: там, где мы творцы, мы знаем о сотворенном все, что можно о нем знать.

Сомневаясь в бесспорности посылки, смотря in medias res (в самую суть дела) задумаемся: так ли прозрачны для творцов их творения? Не ставя в об­суждении окончательной точки, проблематизируем исходный тезис.

Разряд высшей реальности. Почему Иуда— непонятый брат Христа? Или: если не так, в чем промысел божий, допустивший Иуду? Какова идея бого-сыновства? Почему Зосима намекает на тайну в основе мира? Для чего, кроме суеты, Савл, обращающийся в Павла? Если и свет во тьме светит, и тьма его не объемлет (Иоанн), к чему теодицея, экзегетика, гомилетика?

Разряд цивильное™. Говорит Лаоцзы: «Мои слова очень легко познать, очень легко им следовать. Но в Поднебесной нет могущих познать их и мо­гущих последовать им. В словах есть предок, в делах есть царь». Значит, на креацию (вероучительство) в жизни наслаивается опосредование — власт­ное, традиционное, событийное, лишающее ее признаков аутентичности.

Разряд экзистенциальное™. Действительность, доступная личности, про­низана диалектикой субъективности. Но всякий диалектик — противник са­мого себя. Не потому ли авгуры, смотря друг на друга, смеялись. Смех. Что кроме этой реакции выражает понимание посвященных?

Упоминание об этом в качестве поискового фона обслуживает вывод, что надо отрешиться от догм, распрощаться с иллюзиями о прозрачности креатур человеческого. Произведения живут собственной жизнью, ни один народ не ведает, какое будущее уготавливают ему дети. Потенциальные про­явления наших созданий хотя не алеаторичны, но неоднозначны, неопре-деленностны. Данные их капитальные свойства — глубинные основания рисковости. Отвечают последнему общество, социально-политическая ре­альность, политосфера: выступая творением человека, они в некоем дос­кональном смысле рисковы.

Политика и риск неразделимы. Нерискующий — неполитик или политиче­ский непрофессиональный хвостист. «Рискуйте, требуйте невозможного — будьте реалистами!»— максима трезвомыслия и трезводействия в политике.

Фактор риска обязывает, навевая осмотрительность, вдумчивость; рас­считывать политическую рентабельность (дивиденды и протори, доходы и

Природа политического

расходы) надо загодя. На этом пути, однако, не все безмятежно. Практика судьбоносных решений, принятие, проведение которых, в принципе, зависит от компетенции политических лиц, подвержена порывам за черту ясностей, вызванных прохождением блока случайных причин: флуктуации — непро­граммируемых уклонений, возмущений и, как ни странно, фатальностей — предопределенных событий, момент наступления коих не прогнозируем. Рисковость в политике, следовательно, от объективной и субъективной неоп­ределенности, отмечаемой люфтом между замыслом и конечным его вопло­щением, принимающим любое истинное значение в диапазоне «запланиро­ванная выгода, прибыль, триумф — фактическая потеря, провал, фиаско». Поскольку риска в политике не избежать, надо уметь пребывать в риске — рефлектировать, предвосхищать, не пускаясь в аферы, держась интервалов надежности, твердой почвы. Не инициативы, а непродуманные инициативы наказуемы в политике.

Плыть в узком фарватере между Харибдой перестраховки и Сциллой порывистости позволяет аналитика и прогностика, опирающиеся на пред­метно-профессиональную логику и интуицию жизни: расчеты и проница­тельность в полигике, как и во всяком глубоком деле, дополнительны.

Аналитика риска. Объективная сторона риска— многофакторность, по-лиморфность реальности, Броунова картина сшибки эгоистических воль, целей, интересов. Субъективная сторона риска — непредсказуемость, не-антиципируемость поведения политических лиц, пробелы в информации, способах ее обработки, экстраполяции. На уровне аналитики ставится зада­ча выяснения корней, источников, причин риска; степени доминирования, преобладания, важности отдельных факторов; выработки моделей нейтра­лизации, блокирования, преобразования агентов действия и влияния.

На этой ступени хорош дисперсионный анализ, выявляющий распреде­ление вероятностей случайных величин, значимые меры рассеяния их зна­чений. В качестве примера изберем ситуацию предвыборных баталий, где участвуют / политических деятелей, имеющих по К выступлений-попыток, достоинства которых оцениваются J голосующими. Тогда А_к — истинное значение характеристики достоинств политика i; B_tj — систематическая ошибка оценки 1-го политикау'-м выборщиком; X_jjk — оценкау-м выборщи­ком 1-го политика послеk-Ρι попытки; Yy_k — случайная погрешность. В ито­ге имеем:

Χν-Λ, + Β, + Гр.

Данная схема—типичный случай субъективной экспертизы достоинств ряда свойств и вещей, проводимой группой независимых судей.

Прогностика риска. Политик — не созерцатель, с безвольной апатией жду­щий, когда круговорот событий снесет его с лика Земли; политик — активист,

71Раздел II

обретающий себя не в сомнамбуле атараксии, а в риске действия. Рисковое действие статистично, исчисляется вероятностью возможных потерь. Опре­деляя их, политик руководствуется образом допустимого для себя, ситуа­ции уровня риска. Интерес его прикован к фазам: потеря выгод, утрата по­зиций; обострение обстановки, кризис; банкротство, катастрофа.

Как действовать, принимать решения, политик рассчитывает, привлекая аналитику, подводя под качественные градации количественные показатели. Какие? С точки зрения взвешенного подхода всякая серьезная акция должна быть не только тщательно спланирована, но и всесторонне обсчитана, вы­свечена на предмет вероятности потенциальных утрат. Исходя из прагмати­ческих диспозиций, согласимся, что вероятность отсутствия потерь в нетри­виальных случаях в принципе нулевая; вероятность катастроф при избежании авантюр также нулевая. Отбрасывая предельные «мертвые» нулевые точки, сосредоточим внимание на более или менее критических эпизодах с макси­мально приближенной к единице вероятностью потерь. Вероятность потерь изменяется в интервале 0< 1 < 0, не принимая крайних значений, монотон­но возрастая от 0 (отсутствие потерь) до 1 (максимум потерь) и монотонно убывая от 1 до 0 (катастрофа). Кривая распределения вероятности полити­ческих потерь приобретает вид графика. Нам интересны четыре точки:

1) Вв — вероятность возникновения потерь Пв;

2) Вд—вероятность допустимых потерь Пд;

3) Вкр.— вероятность критических потерь Пкр.;

4) Вкат.—■ вероятность катастрофических потерь Пкаг. Прогнозирование допустимости, целесообразности политического риска

строится на оценке уровня потерь и вероятности его перекрытия. Радикаль­ны при этом качественные параметры этого уровня (допустимости полити­ческих потерь), индуцирующие понятия издержек, жертв, обеспечивающих проведение курса. Если возобладает тяга к вседозволенности («во что бы то ни стало!»), тогда — «человек есть то, что должно превозмочь», «ужасный

Природа политического

век, ужасные сердца!»; если возобладает тяга к сдержанности («человече­ское слишком хрупко!»), тогда — гарантированный строй достойной само­налаживаемой жизни.

Человек не достигает окончательно сложившегося состояния — он все­гда складывается. Опасной стороной его складывания выступает перерож­дение, когда, говоря образно, сатана берет верх над дьяволом. Привилегии действовать произвольно в обществе ни у кого нет. Нет ее и у политиков.

Ответственность политиков — больная тема, проклятый вопрос. Но, по-видимому, не будет избыточного рационализма в утверждении, что избе­гающий тлетворного сужения диапазона возможностей до «света тьмы впе­реди» во всех перипетиях социально значимых своих предприятий политик руководствуется (в идеале) образом запредельных издержек. Иначе в луч­шем случае — непрофессионализм, в худшем — безответственное экспе­риментирование с оттенком насилия. Словом, можно идти на риск при очер­ченном интервале допустимых потерь с облигатной фиксацией вероятности

катастроф и т. п.

Имеются статистические (1), экспертные (2), расчетные (3) способы из­мерения риска: (1) — оценки массивов аналогов с установлением частот появления уровней потерь (что бывает при введении контингентов с пере­ходом на тимократические методы вершения истории); (2) — методы экс­пертных оценок с выявлением средних значений квалификаций и распреде­ления вероятностей (опрос специалистов); (3) — методы математического моделирования (имитационный эксперимент, дискриминантный анализ, метод моментов и т. д.). В связи с неформализуемостью, однократностью политических прецедентов, выглядящих как деиксисы, (1) и (3) применимы на практике в очень ограниченных масштабах. Действительно. Можно, ска­жем, рассмотреть математическое ожидание функции потерь:

R{O,d)=E_e{L)q,d{x)),

где Ц0, d(x)) — функция потерь, выражающая численные значения убытка от принятия решения d(x),χ = (jc, ...х_п) из множестваD, когда истинное рас­пределение есть Д0); R(B, d) — функция риска; и далее использовать аппа­рат теории статистических решений. Все дело, однако, в трудностях семанти­ческой интерпретации формализмов, приписывании им предметных смыслов—неоднозначность, подвижностыюлитического субстрата, во мно­гом исключающего идентичность элементов выборки (числа наблюдений), подрывает статут важнейших свойств статистических критериев (несмещен­ность, инвариантность, достаточность, эффективность и др.).

Принципиальная характеристика риска—совокупный риск, представляю­щий сумму систематического и несистематического риска. Систематический

Раздел II

риск детерминирован перманентным действием неблагоприятных и-чаще заранее известных причин. Средство избавления от него — превентивные меры блокирования, демпфирования негативных факторов. Несистемати­ческий риск — группа привходящих причин, оказывающих отрицательное влияние. Сила политика во многом определяется умением целесообразно реагировать именно на несистематический риск, выказывая оперативность, решительность и одновременно толерантность, склонность к консенсусу.

Выбор приемов политической борьбы и воздействия в прогностике за­висит от приоритетных целей, задач, интересов, а также глубины знания и понимания жизни. Э. Гуссерль различал два типа логик — общезначимую и профессиональную. Первая — от требований универсальных формаль­но-логических канонов мысли. Вторая — от погруженности в конкретный предмет, навевающий идеи предпочтительности тех или иных субстратных фигур, материальных связей. Политическая прогностика, несомненно, пи­тается профессиональной логикой, обостряющей чувство такта, предвосхи­щающей интуиции.

Кропотливый анализ обстановки и составление прогнозов развития со­бытий создают предпосылки принятия политических решений.

2.7. ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕШЕНИЯ

Специфика онтологии политического — неопределенность, неоднознач­ность, многофакторность, невоспроизводимость, скоротечность — начис­то лишает тривиальности практику принятия решений. Политик уподобля­ется игроку, имеющему заготовки, но призванному импровизировать в реакции на неожиданные выпады, удары, уколы. Выработка политических решений — ценностно детерминированный (в идеале) соблюдением гаран­тий (выживания, достойного существования, материального, духовного комфорта, гражданской защищенности, самореализации), многоотсечный, многоканальный акт, в качестве корреспондирующихся частей включающий: а) стадию упреждающих инициатив; б) стадию импровизаций. Пафос обе­их — максимальная нейтрализация помех в обеспечении эффективной, на­дежной работы политосферы (политических филумов) как таковой.

Стадия упреждения — целеориентированная система материальных и иде­альных действий (маневрирование, дискредитация, демарш, договор, посул, резервирование фондов), рассчитанных на ослабление потенциальных противников с усилением союзников наряду с самоусилением. Ее цель — снижение порога риска, уменьшение нежелательных прямых и побочных последствий рисковой деятельности. Это своеобразная форма страхования

Природа политического

политики как социально значимого предприятия, развертываемая в контек­сте высокой управленческо-политической культуры, склонной к предсказуе­мости и гражданственности проявлений.

Стадия импровизации — непосредственные оперативные ответы на фак­тические вызовы. Репертуар политической драматургии здесь—творческие реакции, взрывы, протуберанцы которых не оставляют свидетелей безуча­стными. Основное, что требуется акцентировать, так это небеспредельность импровизаций. Импровизация — свобода; свобода — выбор. Но для осу­ществления выбора в политике, являющейся лазейкой для проникновения в мир «ничто», нужна культура. Культура выбора поэтому — нерв политиче­ской свободы. Апеллируя к идущей рефреном через изложение мысли о социальных константах, цивилизационных универсалиях, подчеркнем: куль­туру выбора в политике обеспечивает в плоскости технологии эволюцио­низм, а в плоскости апологии— гуманизм, практическое человеколюбие. Принятие решений в политике, с опорой на интуицию и расчет имеет по­добие относительно рациональной процедуры с неким логическим оснаще­нием. Возможно следовать чисто прагматическим рецептам, как, скажем, эмпирическому правилу 70/30: если на 70% уверен в успехе—действуй; 30% скепсиса поощрят контрмеры в случае неудачи. Наша динамичная эпоха, однако, отчаянно сопротивляется универсализации этого правила: 70/30 — анемично, сковывает порыв действия. Более стимулирующе обратное пра­вило — 30/70, развязывающее энергию дерзаний'³.

Возможно полагаться не на индуктивные генерализации, а на доказательно строгие теории надежности, игр, решений. Теория надежности вводит коли­чественные детализации добротных решений, функций ресурсов, неисправ­ностей, интенсивностей отказов, способов контроля управляющих систем, оптимального резервирования. Теория игр поставляет общие принципы принятия оптимальных решений в условиях неопределенности, конфликтов (при несовпадении интересов), взаимодействий явлений конкурентной при­роды; строит модели потенциальных исходов конфликтов, мотивов заин­тересованности в исходах; рассматривает бескоалиционные, коалиционные, антагонистические, позиционные дифференциальные игры; вводит разнооб­разные стратегии достижения выигрыша.

Камень преткновения этих оригинальных теорий — количественные экви­валенты социально-политических процессов, не поддающихся формализации, не подпадающих под идентификацию, абстракцию отождествления. Ана­логичное утверждается о несколько более адаптированной к социальному материалу представляющей составную часть теории игр рациональной тео-

См.: Татенси К. Вечный дух предпринимательства. М.,1990.

75Раздел II

рии решений, оперирующей категорией субъективной пользы и рассмат­ривающей твердые (основательные), рискованные и беспочвенные реше­ния. Первый и третий тип решений, удовлетворяющих субъективному все­ведению или неведению, политически тривиален. Интерес вызывает вариант рисковых решений, принимаемых в неоднозначной обстановке и мотиви­руемых вероятностными оценками реальности. Последние строятся как перебор исходов в актах выбора с построением матриц релевантных обстоя­тельствам следствий.

Если субъекту предстоит выбор одного из m поступков^, ..Л_т, а из квали­фицируемых им как приемлемые последствий выбора в наличии η возмож­ностей обстоятельств U_v..U_n, то всякому Л, в U_k соответствует результат R_ik. Или в табличной записи'⁴:

ι/, и_г и, .......... и„