Социальная оценка техники. Социальная ответственность субъекта технической деятельности

В философии довольно давно была выработана идея, устанавливающая четкое различие между суждением о сущем, к разряду которого относится научное, в том числе и техническое знание и суждением о должном, т.е. морально-этическим высказыванием. Из данной идеи, однако, не еледует,

что познавательное отношение человека к окружающей его действительности и к самому себе не может в принципе стать объектом его этической или иной оценки. Человек, наоборот, всегда имел возможность выразить свое оценочное или, говоря более точно, ценностное отношение как к миру, частицей которого он сам является, так и к своим знаниям об этом мире. Исследование различных аспектов этой возможности и процесса ее реализации, в частности, привело к формированию обратной идеи максимального сближения вышеуказанных суждений друг с другом. Именно эта последняя идея и нашла свое яркое выражение в безраздельно господствовавшей вплоть до Второй мировой войны европейской научной традиции, по сути, отождествляющей научную истину с добром.

Трагический опыт этой войны не только потребовал от ученых всерьез задуматься над вопросом о том, является ли истина и ее поиск сами по себе благом, но и, пожалуй, впервые вынудил их усомниться в положительном ответе на него. Данную ситуацию образно и довольно точно обрисовал один из видных ученых XX столетия, немецкий физик-теоретик Макс Борн (1882-1970), который подчеркивал, что

«в реальной науке и ее этике произошли изменения, которые делают невозможным сохранение старого идеала служения знанию ради него самого... Мы были убеждены, что это никогда не может обернуться злом, поскольку поиск истины есть добро само по себе. Это был прекрасный сон, от которого нас пробудили мировые события»³⁶⁰.

А другой ученый, американский физик — создатель атомной бомбы Роберт Оппенгеймер (1904-1967) еще более жестко отреагировал на эти события, когда заявил, что физики после американских атомных бомбардировок японских городов в 1945 году потеряли свою невинность и впервые познали грех. Видимо, именно осознание им своей доли вины за гибель в результате данной варварской акции десятков тысяч мирных и ни в чем неповинных людей и вынудило его впоследствии выступить против создания водородной бомбы, а его попытки противостоять злоупотреблению научно-техническими достижениями, в конечном итоге, привели к тому, что он был обвинен в 1953 году властными структурами США в «нелояльности», лишен доступа к секретной научно-технической информации и фактически отстранен от научно-исследовательской работы.

Что же касается техники, которая намного старше науки и имела более богатую по сравнению с ней историю, то дело обстояло несколько иначе. Во всяком случае, отношение к ней не было столь простым и однозначным. Как раз наоборот, она с древних времен вызывала, как уже отмечалось, смешанные чувства и амбивалентные оценки. Ее то обоготворяли и благословляли как абсолютное добро, то, напротив, проклинали как демоническое зло. Правда, позднее и особенно вместе с утверждением в эпохе Просвещения веры в человеческий разум и формированием идеи безграничного прогресса превалировала позитивная оценка техники, а протест против ее разрушительной мощи и всевластия остался гласом во­пиющего в пустыне. И все же этот протест против бездумного и бесконтрольного развития техники был, наконец, услышан в XX столетии.

Одним из первых, кто не ограничивался общей критикой техники, а конкретно заговорил о необходимости упреждающей оценки всевозможных последствий технического развития, был немецкий социолог и экономист Вернер Зомбарт (1883-1941). В разделе своей книги «Немецкий социализм», изданном им в 1935 г. отдельным оттиском под названием «Обуздание техники», он выдвинул идею, согласно которой внедрение новой техники всегда должно сопровождаться или даже предваряться ценностным анализом ее возможных последствий³⁶¹.

Данная идея была впоследствии подхвачена и дальше развита многими исследователями и стала одной из важнейших положений философии техники, а осознание жизненной важности ее практической реализации привело к созданию в 1972 году при американском конгрессе первой официальной структуры по оценке техники — «Office of Technology Assessment» («OTA») («Бюро по оценке техники»). Позднее подобные организации появились в Швеции (1973), Канаде (1975) и ряде других развитых стран.

Однако деятельность «ОТА», как показал более чем тридцатилетний опыт его работы, была малоэффективной, из-за чего оно нередко подвергалось острой критике. Дело в том, что «Бюро» с самого начала своего существования было полностью отстранено от процесса принятия решения. Оно не только не принимало само никаких решений, но и не имело права порекомендовать что-либо конкретное тем политическим структурам, за которыми оставалась прерогатива принятия окончательного решения. По словам одного из руководителей «Бюро» — Дж. Гиббонса, оно никогда не давало рекомендаций о том, что следует предпринимать, а ограничивалось лишь представлением информации о том, что можно делать. Не исключено, что именно поэтому «ОТА» в конечном итоге было ликвидировано и прекратило свое существование в 1995 году.

Малопродуктивная деятельность данного «Бюро» и факт его роспуска спустя более трех десятилетий после его создания весьма симптоматичны. Они, несомненно, говорят о том, что любые попытки взять под контроль дальнейший ход научно-технического прогресса без каких-либо изменений основ существования современного общества непременно окажутся бесплодными и поэтому будут обречены на полный провал.

Вопрос о социальной оценке науки и техники волновал не только философов-профессионалов, но и многих ученых и техников, которые были искренне встревожены реальной тенденцией дегуманизации современного научно-технического прогресса. Альберт Эйнштейн (1879-1955) еще в своей беседе с будущими техниками — студентами калифорнийского технологического института (отчет о которой опубликовала «New York Times» в своем номере от 17 февраля 1931 г.) выдвинул важнейшее положение, согласно которому

«забота о человеке и его судьбе должна быть в центре внимания при разработке всех технических усовершенствований».

Он был убежден в том, что «творения нашего ума» должны быть «благословлением, а не бичом для человечества»³⁶².

А «отец» кибернетики Норберт Винер (1894-1964) в своей научной деятельности не ограничивался, как известно, личным отказом от всякого рода сотрудничества с военно-промышленным комплексом США, но и призывал своих коллег последовать его примеру. Уже в своей первой работе по кибернетике «Cybernetics, or Control and Communication in the Animal and Machine» (1948) он полностью осознал тот факт, что эта новая наука

«ведет к техническим достижениям, создающим... огромные возможности для добра и зла».

Исходя из этого, он призывал своих коллег не отказываться от исследований по кибернетике и не отдавать, таким образом, все исследовательское дело в этой новой научно-технической сфере

«в руки самых безответственных и самых корыстных из наших инженеров».

Вместе с тем Н.Винер также рекомендовал своим коллегам следовать в своей научной деятельности еще двум требованиям:

а) «позаботиться о том, чтобы широкая публика понимала общие направление и значение» указанных исследований и

б) «ограничиться в своей собственной деятельности такими далекими от войны и эксплуатации областями, как физиология и психология»³⁶³.

Серьезную озабоченность по поводу общей направленности современного научно-технического прогресса и тех опасностей, которые он таит в себе, выразили не только отдельные ученые и техники, но и целые научные сообщества. Пионером в данном отношении можно считать группу ученых-атомщиков США, которые еще до первого испытательного атомного взрыва в июле 1945 года обратились к своему министру обороны Генри Л. Стимсону с докладом, где, в частности, подчеркивали, что успех, достигнутый в исследовании ядерной энергии

«чреват бесконечно большими опасностями, чем все изобретения прошлого»

и что поэтому ученые теперь не могут более уклоняться

«от прямой ответственности за то, как использует человечество их бескорыстные открытия» .³⁶⁴

Чуть более десятилетия спустя проходившая в Вене в ноябре 1957 г. III Пагуошская конференция обратилась с декларацией, в которой призывала ученых не только внести свой вклад в образование людей, но и распространить среди них глубокое понимание тех опасностей, которые таит в себе нынешнее беспрецедентное развитие науки и техники. Далее можно указать и на «Маунт-Кармельскую декларацию по технике и моральной ответственности» («Mount Karmel Deklaration on Technology and Moral Responsibility» (1974)), где ведущие ученые мира констатировали, что техника в морально-этическом отношении не может быть нейтральной и что люди несут полную ответственность за все злоупотребления ею.

Однако самым примечательным событием в процессе осознания учеными своей профессиональной и социальной ответственности, пожалуй, остается беспрецедентный в истории науки и техники добровольный мо­раторий, который ввела группа ученых-генетиков и микробиологов в середине 70-х годов XX столетия на проведение некоторых исследований и экспериментов. Дело в том, что к началу указанного десятилетия стало ясно, что исследования и опыты, проведенные с искусственно полученными в лаборатории рекомбинатными (гибридными) молекулами ДНК сопряжены с определенным «биологическим» риском, так как подобные молекулы, как предполагалось, способны легко внедриться в гены любого живого организма и тем самым вызвать такие мутации, которые могли бы стать роковыми с точки зрения дальнейшего существования как человека, так и жизни вообще.

Исходя из этого, а также желая выработать единую стратегию научных исследований, адекватно отвечающую создавшейся ситуации, группа исследователей во главе с американским ученым — Паулем Бергом выступила с инициативой созвать международную научную конференцию, которая была проведена в феврале 1975 г. в г. Азиломаре (США). В работе конференции приняли участие более 150 ученых со всего мира, которые, предварительно обсудив положение дел, сложившееся к тому времени в генной инженерии и молекулярной биологии, приняли беспрецедентное решение наложить на некоторые виды своих исследований и экспериментов определенные ограничения. Правда, позднее выяснилось, что опасения по поводу рекомбината ДНК и его способность внедриться в генные структуры живых организмов и произвести губительные для самой жизни мутации были преувеличены и, поэтому, объявленный мораторий был отменен и заменен системой мер предосторожности, гарантирующих безопасную направленность научных исследований. (Заметим в скобках, что подобного рода система, которая включала бы в себя помимо всего и императивы морально-этического порядка становится архиважной сегодня, когда геном человека уже в основном расшифрован, а клонирование человека со временем грозит превратиться в обычную практику).

Так научное сообщество впервые само поставило под вопрос право ученого на неограниченный научный поиск, на абсолютно свободное научное творчество. Следует при этом заметить, что еще задолго до этого на данное право наложили определенные ограничения некоторые объективные обстоятельства. Ничем, по сути, не ограниченная свобода научного творчества вместе с образом ученого-одиночки давно канули в лету. Современные и особенно фундаментальные научные исследования можно успешно проводить лишь при задействовании целых научных коллективов, нередко достигающих несколько сот, а то и несколько тысяч человек. Они, как правило, требуют колоссальных материальных, главным образом финансовых, затрат. И оба эти фактора, несомненно, действуют ограничительно на свободу научных исследований. И поскольку именно общество в лице его различных структур и организаций выступает заказчиком и финансистом данных исследований, постольку оно имеет право ставить научному сообществу определенные условия и предъявлять ему конкретные требования, в том числе и морально-этического характера.

Вот, собственно, почему свободу научного творчества стали теперь рассматривать скорее не как абсолютное право ученого на ничем не ограниченный поиск истины, а как некий результат своего рода договора (контракта) между ученым (или научным сообществом) и обществом, условия которого могут быть пересмотрены и изменены в любой момент.

Вопрос о социальной оценке техники стал предметом обсуждения и дискуссии в философии техники. При его решении четко выработались два основных подхода, которые в свое время были точно подмечены, как мы уже видели, К. Ясперсом. Первый из этих подходов объявляет технику аксиологически нейтральной, а ответственность за злоупотребление ею целиком и полностью перекладывает на самих людей. Данный подход исходит из понимания техники не как самоцели, не как отдельной сущности, а лишь как созданное самим человеком средство, позволяющее ему легче достичь своих целей. Поэтому только от самого человека, по мнению приверженцев данного подхода, зависит, используются ли научно-технические достижения во благо человечеству или же, наоборот, во вред ему. Техника же сама по себе не является ни добром, ни злом. Она становится тем или другим только в руках человека (социальной группы, политической структуры и т.д.). Будучи доведенным до своего логического завершения, такой подход приводит к рассмотренной выше концепции, согласно которой техника и ее развитие провозглашаются чем-то зависимым, производным в конечном итоге от социальной системы, на которую как раз и возлагается вся полнота ответственности за пагубные последствия научно-технического прогресса.

Прямую противоположность такому взгляду составляет второй подход, согласно которому технику ни при каких обстоятельствах нельзя считать аксиологически нейтральной.

«Нет никакой реально существующей техники, которая была бы ценностно нейтральной...»³⁶³,

— довольно категорично заявляет один из сторонников данного подхода, немецкий исследователь Алоиз Хунинг. Другой исследователь — С. Флорман заметил, что ни один человек и ни одна социальная группа не желают того, чтобы техника была такой, какая она есть на самом деле. При этом делается попытка объяснить данный феномен

«тем фактом, что эволюция характерных черт современной техники существенно независима от социальных и политических систем».³⁶⁶

Между тем указанный феномен, на самом деле, не говорит ни о чем другом, кроме как о том, что развитие техники суть процесс, протекающий объективно, а отчасти и стихийно, хотя и реализуемый в конечном итоге через деятельность сознательно преследующих свои цели людей.

Расхождение желаемого с действительностью далеко не является исключительной особенностью только той деятельности, которая связана с техникой и ее развитием. Оно представляет собой общую характеристику многих видов человеческой деятельности, через которые осуществляются те или иные объективно протекающие в обществе процессы. Так, например, ни один капиталист, ни целые группы бизнесменов не хотели бы иметь такого экономического зла, как кризис перепроизводства, хотя вполне вероятно, что именно их экономическая деятельность непосредственно причастна к его созданию. Из-за этого, однако, никому не приходит в голову считать кризис перепроизводства явлением социально недетерминированным, независимым от социальной системы.

Подход, отрицающий аксиологическую нейтральность техники, фактически стирает всякое различие между техникой как таковой и самим техником, полностью отождествляя их, таким образом, друг с другом. Между тем, техника как форма человеческого существования, как вид человеческой деятельности, имеет не только своего субъекта, но и свой объект. Она по своей структуре и по своему содержанию не сводима к одному только своему творцу или своему носителю вообще. Поэтому неправомерно говорить об ответственности самой техники как таковой, техники в целом. Она сама по себе не может стать субъектом правовых, нравственных и иных действий. Таким субъектом может быть и в самом деле выступает только ее творец (изобретатель, проектировщик, конструктор) или ее носитель вообще — человек, общественная группа или общественная система в целом. Следовательно, только эти последние и должны нести полную ответственность за все возможные негативные моменты технического прогресса.

Указанный подход реализуется в двух основных формах, которые можно было бы охарактеризовать как умеренную и крайнюю. Фактически отрицая социальную обусловленность техники, и признавая, что ни один из ее аспектов не может быть нейтральным в морально-этическом плане, умеренная форма все же возлагает ответственность за злоупотребления техническими достижениями именно на человека. Более последовательно выступает, однако, крайняя форма рассматриваемого подхода, которая, отрицая социальную обусловленность техники, фактически превращает ее в самостоятельно существующую сущность (субстанцию). И это делается далеко не случайно. Дело в том, что только при обращении техники в самостоятельную субстанцию, в само по себе существующую объективную реальность, становится в принципе возможным говорить о ней, о технических устройствах, как о субъекте морально-этической и правовой деятельности, а соответственно и об их ответственности.

Именно так, по сути дела, поступают У. Бехтель, Дж. Снэппер и ряд других исследователей. Отвергая тезис Дж. Сирла о том, что интенциональность есть биологическая по своему происхождению и присущая одному только человеческому мозгу способность³⁶⁷, они считают, что такой же способностью могут обладать и в самом деле обладают некоторые виды компьютеров. В современной эпохе информационной техники созданы такие компьютерные системы, которые способны к обучению и адаптации к внешней среде, а следовательно, и к изменению самой программы своего поведения, когда этого потребуют изменившиеся условия данной среды.

Подобные системы действуют, по мнению У.Бехтеля, так, словно они имеют свои цели и желания и достаточно осознанно или обдуманно принимают свои решения. Поэтому подобные системы, как он полагает, «можно сделать ответственными за принятые им решения»³⁶⁸. Рассмотрение данных систем в качестве юридических и моральных субъектов и возложение именно на них «правовой и моральной ответственности» за их действия имеют, как считает Дж.Снэппер, большую практическую ценность, поскольку позволяют пострадавшей в результате этих действий стороне несравненно легче добиться справедливой компенсации за нанесенный ей ущерб.³⁶⁹

У.Бехтель, Дж. Снэппер и их единомышленники своей рассматриваемой позицией полностью игнорируют тот простой факт, что за техническими устройствами (в том числе и указанного типа) всегда стоят конкретные люди и социальные структуры (фирмы, их проектирующие и выпускающие с точно фиксированными характеристиками и определенными функциями; ученые и техники, создающие для них всевозможные программные обеспечения; фирмы и организации, их использующие, и т.д.), которые и должны в конечном итоге нести всю полноту ответственности за их работу. Нетрудно предположить, что это, осознанно или бессознательно, делается для того, чтобы снять бремя ответственности за разрушительные последствия современного технического прогресса не просто с отдельных лиц, но и с целых социальных групп и с существующей социальной системы в целом, в чем, собственно, можно усмотреть социальную подоплеку указанной позиции У.Бехтеля и др. Не оставляет никаких сомнений на этот счет и приведенная мысль Дж. Снэппера о справедливом возмещении причиненных техническим устройствам материальных убытков. И в самом деле, данная мысль достаточно убедительно показывает, что идея «ответственности техники» имеет своей конечной целью именно защиту «святая святых» буржуазного общества — права частной собственности. Все это, в свою очередь, лишний раз свидетельствует о том, что философия техники настолько тесно примыкает к социальной философии и взаимодействует с нею, что многие выдвигаемые в ней идеи и предлагаемые решения страдают определенным идеологическим налетом, а некоторые из них и впрямь несут на себе отпечаток социальной апологетики.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Хотя философия техники формировалась в качестве отдельной сферы философского знания, не так давно, тем не менее, она уже имеет свою довольно-таки богатую историю. Ее ускоренное развитие имеет своим основанием резкое повышение интереса к исследованию философского образа техники вместе с превращением последней в важнейший аспект современной цивилизации, которая поэтому стала называться теперь не иначе как технической или техногенной. Вот почему многие видные современные философы вынуждены были обратить свой «профессиональный» взор на феномен техники и отвести его исследованию важное место в своем творчестве.

И все же приходится констатировать, что философия техники сегодня еще не находится на уровне тех вызовов, которые бросает человечеству современный технический прогресс. В своих отдельных разработках, как, впрочем, и в своем развитии в целом, она явно отстает от темпов развития современной техники и от решения тех проблем и задач, которые это последнее развитие ставит перед ныне живущими и грядущими поколениями. Дело здесь усугубляется еще и следующими двумя обстоятельствами.

Во-первых, прогнозирование последствий современного технического прогресса оказывается делом весьма непростым (а иногда даже недоступным) ввиду сложности этого процесса, высоких темпов его прохождения и обусловленности его стихийным рынком.

Во-вторых, идеологическая «нагруженность» многих технофилософских идей и концепций, несомненно, является серьезным препятствием на пути выработки технофилософией системы адекватных и действенных мер (в том числе и социально-этического порядка), строгое следование которым способствовало бы существенной минимизации нежелательных последствий современного технического развития.

В связи с этим особую тревогу вызывает усиливающаяся тенденция ко все большей коммерциализации техники и ее дегуманизации. Формирование так называемой «Большой науки», представляющей собой своеобразный синтез производства, науки и техники, несомненно, вовлекает как науку, так и технику в экономический водоворот. Экономическая эффективность становится главным критерием (или, по крайней мере, одним из главных критериев) новых технических разработок и их практической реализации. Все остальное (загрязнение среды, истощение природных ресурсов, дальнейшая судьба человеческого рода, будущее жизни на нашей планете и т.д.) отступает на второй план.

Переломить данную зловещую ситуацию невозможно без изменения доминирующей сегодня в мире системы хозяйствования. Без этого ни о какой декоммерциализации науки и техники, ни о каком существенном уменьшении риска, связанного с научно-техническим прогрессом и ни о каком предупреждении его негативные последствия не может

быть и речи. Поэтому следует согласиться с Аурелио Печчеи в том, что человеку (человечеству) необходимо сегодня принципиально измениться, чтобы быть в состоянии предотвратить грядущую катастрофу, грозящую ему полным исчезновением с лица Земли.³⁷⁰ При этом, необходимо, однако, делать особый акцент именно на изменение социальных условий существования современного человечества, ибо только в таком случае человечество может гарантировать себе реальную возможность взять под свой контроль и в конечном итоге подчинить себе свое собственное детище - науку, технику и их развитие — и, тем самым, в позитивном ключе решить стоящую перед ним сегодня гамлетовскую дилемму, быть или не быть

[1] ⁵³ «Как и почему не пишу я о своем способе оставаться под водою столько времени, — отмечает, в частности, Леонардо да Винчи, — сколько можно оставаться без пищи. Этого не обнародываю и не оглашаю я из-за злой природы людей, которые этот способ использовали бы для убийств на дне морей, проламывая дно кораблей и топя их вместе с находящимися в ней людьми; и если я учил другим способом, то это потому, что они не опасны, так как над водой показывается конец той трубки, посредством которой дышат, и которая поддерживается кожаным мехом или пробками». Леонардо да Винчи. Избранные произведения в 2-х томах. М.-Л., 1935. Т. 1, с.284.

[2] ⁵⁹ Правда, К.Маркс несколько иначе датирует начало промышленной революции, связывая его с изобретением Джоном Уайтом в 1735 г. прядильной машины. См.: 39, с. 347.

[3] ⁶⁵28, с 21. Под кортезианским «cogito» подразумевается основоположение метафизики Р.Декарта: «Я мыслю, следовательно существую».

[4] ⁷² В другом месте Э.Капп замечает, что «... согнутый палец дергающей руки превратился в серп, серп — в косу, коса — в жатвенную машину...». Там же, с. 100-101.

[5] ⁸³ На раннем этапе исторического развития человека число, по-видимому, «отсчитывалось на пяти пальцах». В пользу подобного предположения, по мнению Э.Каппа, говорит наличие в греческом языке слово «pempazein» («пятерить»). Что же касается двенадцатиричной системы исчисления, то его основанием служат, с его точки зрения, «десять пальцев с придачей обеих рук» (там же, с. 106).

[6] ⁸⁷ 32, с. 103. В связи с этим интересно заметить, что основоположник «Кибернетики» — науки, производившей настоящую революцию в техническом развитии XX столетия, Н.Винер, подвергая сомнению подобную точку зрения, полагает, что время необратимо не только в живой природе, но ив «автоматах из металла» и поэтому «не удивительно, что автоматы и физиологические системы можно охватить одной теорией». (16, с. 99).

[7] ⁸⁸ Фактически рассматривая государство (а, впрочем, не только его, но и другие важнейшие социальные институты) как технику, Э.Капп в XII и XIII главах своей упомянутой выше книге, пытается приложить к его пониманию антропологический критерий и принцип органопроекции и таким образом раскрыть его сущность как обращенную вовне человеческую природу.

[8] ⁸⁹ 66, с. 32, 89; 67, с. 120. К сказанному следует добавить и то, что к моменту написания своего труда, посвященного философии техники, Э. Капп уже не был «гегельянцем», а являлся, как уже отмечалось, последовательным фейербахианцем.

[9] ¹⁰⁶ 80. Непонятно, почему К. Митчем в своем кратком историческом обзоре как «инженерной философии техники», так и «гуманитарной философии техники», вообще не упоминает ни данного издания, ни его автора, хотя Ф.Бон в указанном сочинении не просто оперировал вслед за Э. Каппом термином «философия техники», но и разработал и предложил довольно-таки оригинальную технофилософскую концепцию.

[10] ¹³² Данный прием (метод) был доведен, как увидим дальше, до крайности М. Хайдеггером.

[11] ¹⁵⁵ Здесь речь, по-видимому, идет о марксистской технофилософской концепции, которая исходит из иного типа отношения человека к природе.

[12] ¹⁷³ Странно, что К. Митчем в своем уже упомянутом кратком обзоре истории философии техники не уделяет К. Марксу никакого внимания и считает, что именно Х. Ортега-и-Гассет был первым профессиональным философом, обратившимся к проблематике философии техники. Между тем никто иной как К. Маркс явился основоположником того направления, которое К. Митчем называет «гуманитарной философией техники».

[13] ²²¹ «Осевое время» или «ось мирового времени» - понятие, введенное К.Ясперсом в свою философскую систему для обозначения третьего, согласно его терминологии, «среза» (т.е. этапа или эпохи) существования человечества, когда на протяжении VIII - II веков до н.э. одновременно в Китае, Индии, Персии, Палестине и Греции создавались основы духовного, а, стало быть, и подлинно исторического развития человека, при которых он впервые осознал конечность своего собственного бытия не в успокоительной, а в трагической форме и сформулировал идею экзистенциальной ответственности.

[14] ²³⁴ 99, р. 22. Опять приходится возражать Л.Мэмфорду. Дело в том, что интерпретаторская способность не могла в принципе формироваться у человека вне общественно-исторической практики, независимо от того опыта, который накопило и различным образом аккумулировало в себе человечество на протяжении всего процесса своего исторического развития. Поэтому совсем не понятно, как можно в таком случае столь резко противопоставлять данную способность опыту и эксперименту.

[15] ²⁶⁵ В своей «Монадологии» Лейбниц писал: «... всякое сотворенное бытие... подвержено изменению...». (34, с. 414).

[16] ²⁷⁹ «Perpetuum mobile» (лат.) - дословно: «Вечно движущееся», т.е. вечный двигатель .

[17] ²⁸² С данным высказыванием О.Шпенглера созвучна приведенная выше (см.: данную работу, с. 130) мысль Л. Мэмфорда о том, что «язык математики и компьютеризация восстановили и сек­ретность, и монополию знаний...».

[18] ²⁸⁶ См.: тамже, с. 491-492. Орфография цитируемого текста сохранена без из­менений.

[19] ²⁹¹ Витализм (от лат. слова «vita» -«жизнь») - учение, согласно которому в основе органической жизни и всех ее проявлений лежат особые, нематериальные и, по сути дела, иррациональные структуры (энтелехия, жизненный импульс, порыв к форме и т.д.). Неовитализм - термин, введенный в 1856 г. Вирховым для обозначения своих взглядов, представляющих собой некий синтез виталистической установки с применяемыми в естествознании принципом каузальности и понятием закона. Согласно неовитализму в основе всех биологических явлений лежит особая сверхматериальная закономерность.

[20] ³¹³ «Римский клуб» - созданная в 1968 г. по инициативе итальянского уче­ного-экономиста, бизнесмена и обще­ственного деятеля Аурелио Печчеи и официально (юридически) зарегист­рированная в Швейцарии междуна­родная неправительственная ассоци­ация ученых, политических и обще­ственных деятелей, преследующая в качестве своих главных целей прове­дение исследований глобальных про­блем современного мира, представля­ющих собой реальную угрозу суще­ствованию человечества, поиск и предложение оптимальных путей их решения. К моменту празднования своего 25-летнего юбилея «Римский клуб» объединил в свои ряды более ста видных ученых и общественных деятелей из пятидесяти стран всех континентов.

[21] ³²⁴ См.: 116, р. 427, 430, 434, 440-442. Следует сказать, что к «паразитирую­щим» социальным слоям, а, стало быть, и к «праздному классу» в ши­роком его понимании Т.Веблен отно­сит и священнослужителей.

[22] ³²⁵ См., например: 19; 20. Необходимо заметить, что тезис, согласно которо­му власть в обществе должна принад­лежать техническим специалистам был высказан еще до Т.Веблена (на­пример, немецким инженером Рудле-ром и другими), однако именно у него он получает свое теоретическое обо­снование и превращается таким об­разом в целостную концепцию.

[23] ³²⁶ Термин «меритократия» (от лат сло­ва «meritus» - «достойный» и греч. слова «kratos» - «власть») был пред­ложен в 1958 г. английским социоло­гом Майкелом Янгом для обозначе­ния той формы государственной вла­сти, при которой властные функции отправляют лица, избранные на ос­новании их профессиональных и дру­гих общепризнанных достоинств (см.: 72). Используя данный термин, Д.Белл следующим образом уточня­ет его значение: «Меритократия в том смысле, в каком я употребляю зто понятие, — пишет он, — делает упор на личностные результаты и зарабо­танный статус, подтверждаемые выс­шими авторитетами в данной облас­ти» . Конкретизируя далее данное со­держание, он отмечает: «Хотя ко всем людям следует относиться с уваже­нием, не все они вправе рассчитывать на восхваление. Меритократия в са­мом высоком понимании этого слова состоит из тех, кто этого достоин. Они являются людьми, олицетворяющими собой лучших специалистов в своих областях, согласно мнению собствен­ных коллег» (4, с. 612-613).

[24] ³²⁷ «Теория деидеологизации» - выдви­нутая в середине XX столетия рядом западных философов и социологов со­циально-философская футурологическая установка, согласно которой прогнозируется скорое наступление «конца» идеологии, так как в гряду­щем «постиндустриальном обществе», якобы, прекратят свое существование классы, вместе с которыми в вечность канут и сама идеология.

[25] ³²⁹ Под «аксиологическим детерминиз­мом» необходимо понимать философ­скую установку, которая объявляет морально-этические и другие ценнос­ти если и не единственным, то, во вся­ком случае, главным и решающим фактором существования и развития человеческого общества и, таким об­разом, абсолютизирует значение цен­ностного подхода в объяснении исто­рии и понимании социокультурной ре­альности.

[26] ³³⁵ 5, с. 332. Противопоставление Д.Беллом знания труду является, мягко говоря, некорректным хотя бы потому, что: а) знание есть продукт труда (ученого), оно добывается и приобретается трудом. Поэтому его можно охарактеризовать как осуществленный (мертвый) труд; б) знание выступает важнейшим аспектом «живого» труда (рабочего), и поэтому можно рассматривать труд этого последнего как процесс воплощения и практической реализации знания. Не выдерживает критики и противопоставление информации капиталу, поскольку любая экономически значимая информация непременно становится в современном обществе капиталом.