6 страница. Таким образом. Толстой часто применяет аналогичные или почти аналогичные приемы

Таким образом. Толстой часто применяет аналогичные или почти аналогичные приемы. Собрав материал, готовящий какое-то событие, он доводит читателя до начала открытого действия и тут внезапно способом параллельного монтажа уходит в сторону, чтобы в какой-то кульминационный момент вновь вернуться к основному действию уже после ожидавшегося события.

Мне хочется привести вам еще один, весьма поучительный пример в отношении монтажа изобразительного и звукового ряда, соединения звука и кадра, драматургической работы звука в монтаже, идейного осмысления монтажных ходов. Это большая сцена охоты из "Войны и мира". Сцена эта очень велика, и подробный разбор каждого кадра в ней занял бы слишком много времени. Но я полагаю, что после того, как мы с вами разобрали несколько пушкинских и толстовских сцен, вы сами по мере моего чтения будете отмечать отдельные кадры, тем более что у нас с вами не было расхождений в оценке крупностей и ракурсов при чтении Пушкина и Толстого. Они пишут с такой ясностью, что пресекают всякую возможность разночтений.
Построение сцены таково: сначала идет облава на волка, в которой принимает участие и старый граф, затем охота на зайца, где соревнуются три помещика - очень богатый Илагин, среднебогатый - Николай Ростов и совсем бедный, оскудевший дворянин -дядюшка; заканчивается сцена в доме у дядюшки - там пляшет Наташа, там показана идиллическая картина жизни дядюшки-помещика в своей усадьбе.

Отрывок этот очень интересен, и анализ его поможет нам выяснить, насколько построение сцены, монтаж и способ съемки связаны с общей идейной концепцией, с замыслом писателя, с внутренней тенденцией того материала, который нам предлагает литература.
Я буду читать с купюрами, частично рассказывать. Начинается сцена с описания осени, когда наступает охотничья пора.

"...15-го сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движение, которое было в воздухе, было тихое движение сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито-мокро чернела и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными навыкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по-русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и, подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
- 0-гой! - послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас и самый тонкий тенор; и из-за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по-украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник, с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот все презирающий и превыше всего стоящий Данило все-таки был его человек и охотник". Таким образом, отрывок начинается с пейзажа, причем поначалу показанного через окно, а затем в ряде самостоятельных кадров. Затем Николай выходит на крыльцо, и Толстой окружает его только теми деталями, которые необходимы для введения в атмосферу предстоящего эпизода охоты. Мало ли что могло попасть на глаза Николаю, вышедшему на крыльцо барского дома? Но Толстой отбрасывает все ненужное и мобилизует внимание только на предстоящей охоте. Барский двор как бы пуст, и единственные существа, которых видит Николай, это собаки, описанные очень подробно, и доезжачий Данило. Мы в доме Ростовых не в первый раз, но с собаками встречаемся впервые. Такой отбор деталей художником очень интересен и поучителен,- и Данила и собаки впервые появляются именно здесь, потому что приближается охота.
Дальше идет короткий разговор между Данилой и Николаем, который сводится к тому, что есть волки и можно охотиться.
"Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был невелик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как-нибудь господских покоев, и стараясь поскорее все высказать и выйти на простор, из-под потолка под небо".
Толстой особое внимание обращает на такое несоответствие Данилы барской жизни и, как мы впоследствии увидим, со специальными намерениями.
"Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данило хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
- Ты едешь? - сказала Наташа,- я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
- Едем,- неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю.- Едем, да только за волками: тебе скучно будет. - Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие,- сказала Наташа.- Это дурно, сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал,
- Тщетны Россам все препоны, едем! - прокричал Петя.
- Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя,- сказал Николай, обращаясь к Наташе.
- Нет, я поеду, непременно поеду,- сказала решительно Наташа.- Данила, вели нам седлать, и Михаила чтобы выезжал с моей сворой,- обратилась она к ловчему.
И так-то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое-нибудь дело с барышней,- для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как-нибудь нечаянно не повредить барышне".

Так заканчивается экспозиция этой большой сцены. Постепенно собираются разнообразные силы для эпизода охоты: сначала собаки, Данило, а затем Наташа и Петя со своим маленьким конфликтом. Конфликт нужен Толстому потому, что если просто пригласить Наташу, будет неинтересно; но и на ссоре он не особенно настаивает, задевая ее мельком для подкрепления атмосферы охотничьего возбуждения.

Что до старого графа, которому суждено сыграть особую роль, то он вводится совсем уж мимоходом:
"Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15-го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать".
И вот начинается действие: "Через час вся охота была у крыльца. Николай со строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что-то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников, в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к Отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меринка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми выехало доезжачими и выжлятниками 6 человек. Борзятников, кроме господ, было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130-ти собак и 20-ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшим к Отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистывание охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизгивание собаки, не шедшей на своем месте.
Когда отъехали с версту, навстречу ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
- Здравствуйте, дядюшка,- сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
- Чистое дело марш!.. Так и знал,- заговорил дядюшка (то был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых),- так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки) - Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя - чистое дело марш! - под носом выводок возьмут.
- Туда и иду. Что же, свалить стаи? - спросил Николай,- свалить...
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из-под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михаилом - охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему-то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верною рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты. - Здравствуйте, дядюшка, и мы едем,- прокричал Петя.
- Здравствуйте-то здравствуйте, да собак не передавите,- строго сказал дядюшка.
- Николинька, какая прелестная собака Трунила! Он узнал меня,- сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
"Трунила, во-первых, не собака, а выжлец",- подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
- Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому-нибудь,- сказала Наташа.- Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
- И хорошее дело, графинечка,- сказал дядюшка.- Только с лошади-то не упадите,- прибавил он,- а то - чистое дело марш! - не на чем держаться-то".

Итак, что содержится в прочитанном эпизоде? Во-первых, общее описание и общий план охоты, которые Толстой начинает с накопления, как обычно делается и в кинематографе. Он начинает с Николая, который отправляет свои своры, затем посылает стаю охотников в заезд, затем показывает гончих - 54 собаки со своими выжлятниками и доезжачими - и борзых собак с борзятниками. Постепенно он расширяет охоту и выводит в поле 120 собак и 20 охотников - огромную конно-собачью массовку, которая едет через поле плотной, большой массой в тумане.
Затем Толстой переходит к деталям. Вот едет Николай, потом подскакали к нему Наташа и Петя. Показалась навстречу еще группа охотников - дядюшка со своими людьми и собаками; свалили вместе собак - их стало уже 180. Таким образом, картина охоты все нарастает.

Теперь начинается сам монтаж сцен охоты.

"Остров Отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих, и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
- Ну, племянничек, на матерого становишься,- сказал дядюшка,- чур, не гладить (протравить).
- Как придется,- отвечал Ростов.- Карай, фюит!- крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам".
Как только Толстой доходит до дела, накопивши столько охотничьих элементов, показав сначала погоду, потом двух собак, Данилу, потом постепенно вовлекая все большую массу в событие,- как только он доходит до места охоты, он внезапно бросает и собак и охотников. Охота исчезает в лесу, в тумане,- Толстой переходит к новому материалу (совершенно аналогичный монтажный прием мы видели в обоих ранее разобранных эпизодах).
"Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую, как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь". (А охота исчезла.)
"Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но так же зажиревших, как хозяин и лошадь,- волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полбутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять".
Охота исчезла совершенно. Туман, капель, сырость,- но охоты нет.
"Худой, с вытянутыми щеками, Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из-за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна".

Кстати, посмотрите, как странно и, казалось бы, невнимательно пишет Толстой. Он пишет фразу, которую никак не мог бы принять любой современный редактор:
"Лицо это был старик в седой бороде". Это могло бы быть только предметом издевательской рецензии. Толстой же, тщательно работая над каждым словом, пренебрегал каноническими литературными правилами. Кажущаяся небрежность Толстого вызывалась тем, что он, избегая затертых оборотов, старался писать так, чтобы не чувствовалось нарочитого авторского намерения. Вместе с тем он тщательно, помногу раз переписывал и переделывал свои, как бы небрежные, фразы. Это тоже интересный урок. У нас многие сейчас, пытаясь подражать итальянским картинам, стараются работать как бы небрежно. Но работать "небрежно" совсем не легко. Кажущаяся небрежность требует еще большего труда и точности, чем тщательная отделка. Именно это характерно для Толстого. Его мнимая небрежность - результат тончайшей продуманности. Он именно потому и пишет: "лицо это был старик", что самим построением фразы намекает на крайне униженное положение этого существа, как бы и не человека: "это был шут Настасья Ивановна". "Отделка" только ослабила бы выразительность этой фразы.
"--Ну, Настасья Ивановна,- подмигивая ему, шепотом сказал граф,- ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
- Я сам... с усам,- сказал Настасья Ивановна". . (Кстати, этот шут у Толстого нигде ни одной остроумной шутки не произносит и никого не смешит.)
"- Шшшш! - зашикал граф и обратился к Семену.
- Наталью Ильиничну видел? - спросил он у Семена.- Где она?
- Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьянов стали,- отвечал Семен, улыбаясь.- Тоже, дамы, а охоту большую имеют".
Далее идет разговор графа с Семеном и с шутом Настасьей Ивановной, в котором они оба превозносят графских детей - Наташу и Николая. Об охоте мы временно как бы забываем, пока Семен не запинается среди начатой фразы.
"- Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил-то Сидорыч...- Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину.- На выводок натекли...- прошептал он,- прямо на Лядовской повели".
Итак, охота исчезла. Среди разговора не более двух-трех раз где-то в тумане залаяли собаки. Толстой только изредка напоминает, что охота где-то идет. В следующем за сим отрывке я прошу прислушаться к звуковой части и одновременно следить за кадрами.
"Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам, и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из-за всех голосов выступал голос Данилы, то басовитый, то пронзительно-тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из-за леса и звучал далеко в поле".
Все это слышно, а в кадре - граф со своей табакеркой.
"Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переваливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтобы оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть". (Вся симфония приблизившейся и вновь ушедшей охоты прошла на кадрах графа и стремянного.)
"- Назад!-крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее".
Эти три кадра открывают внезапный динамический монтажный кусок.
"Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот-вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
- Береги! - закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидели волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам и, так же мягко переваливаясь, прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника, и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данило, без шапки, с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
- Улюлюлю, улюлю!..- кричал он. Когда он увидел графа, в глазах его сверкнула молния.
- Ж--а! - крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
- Про...ли волка-то!.. охотники! - И как бы не удостаивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял, оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами, и ни один охотник не перехватил его".

Что поучительного для нас, кинематографистов, в прочитанном отрывке?
Разберем самым общим порядком, как ведет Толстой изложение события. Поначалу идет постепенное накопление материала к зрелищу охоты, которая на глазах все больше расширяется. Толстой только перечисляет количество собак, людей, не описывая, как они все выглядели, но для нас, кинематографистов, за этим перечислением открывается интересное, могучее, растущее зрелище, с очень тонкой звуковой инструментовкой.

Затем наступает момент, когда вся масса собак, лошадей и людей, самых разных, из которых выделены Данила, Николай Ростов и дядюшка, подходит к месту охоты. Толстой загоняет их всех куда-то в лес, в туман, и сосредоточивается на одинокой фигуре старого графа с двумя его приближенными. Мирный, никак не монтирующийся с воинственным зрелищем охоты граф приехал на дрожках, чуть пьяный после обеда. Охота ушла, ее не слышно, остаются туман, лес, капель, остается тихий интимный разговор. И вдруг, сразу после того как упала табакерка, вся охота вываливается из леса - резко приближаются звуки охоты, затем общий визг, лай, гон, потом неожиданно появляется лобастый, умный волк, которого граф прозевал; вслед за тем следует эскапада Данилы, который ругает графа последними словами (а ведь это крепостной человек) - наконец, вся охота проносится как ураган мимо графа, и он опять остается один. Вот как пишет об этом Толстой: "Граф, как наказанный, стоял, оглядываясь и стараясь вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было..."
Итак, пронеслась, как ураган, охота в остро монтажной фразе, проскакал Данило, барин остался в полном одиночестве. Толстой и после этого не возвращается к облаве, а переходит к другой одинокой фигуре в тумане.

В другом месте леса точно так же один со своими собаками стоит Николай. Он, как и граф, слышит, как начался гон собак, как охота куда-то завалилась по кустам, он понимает, что что-то произошло, что волк упущен, и молится богу, чтобы волк вышел на него.
"Ну, что тебе стоит,- говорит он богу,- сделать это для меня! Знаю, что ты велик и что грех тебя просить об этом; но, ради бога, сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах "дядюшки", который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвою хваткой в горло".
"Нет, не будет этого счастья,- думал Ростов,- а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье". Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. "Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!" и в этот момент как раз совершается великое счастье: "и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам, и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал впереди и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал неторопливо, очевидно, убежденный, что никто не видит его".
Уже до этого Толстой мельком сказал, что волк "повернул свою лобастую голову". Здесь очеловеченье волка еще больше развивается. Следует чисто монтажный кусок: "Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
- Улюлюлю,- шепотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши, и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти". (Этот кусок смонтирован исключительно точно и тревожно.)
"Пускать? не пускать?" - говорил сам себе Николай в то время, как волк подвигался к нему, отделяясь от леса".
Второй раз Толстой показывает волка. Один раз он уже прошел мимо старого графа. Сейчас зверь думает, что ушел от охоты. Теперь смотрите, как Толстой пишет волка:
"Вдруг вся физиономия волка изменилась, он вздрогнул, увидав еще, вероятно, никогда не виданные им человеческие глаза"... Толстой пишет "физиономия" по отношению к волку,- физиономия, а не морда, он описывает волка, как человека. Далее: "Волк остановился - назад или вперед? "Э! все равно, вперед! - видно",- как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком"... то есть волк, как человек, раздумывает, анализирует обстановку, спрашивает себя и сам же себе отвечает.
"- Улюлю!..- не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины впоперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки... Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе... вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как это она всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги".
То есть волк кинул на нее такой взгляд, что собака на бегу остановилась.
"- Улюлюлюлю! - кричал Николай.
Красный Любим выскочил из-за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту же секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
"Уйдет! Нет, это невозможно",- думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
- Карай! Улюлю!..- кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже недалеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти навстречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий, молодой длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами - и окровавленный с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
- Караюшка! Отец!..-плакал Николай... Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног, и наддал скоку. Но тут - Николай видел только, что что-то сделалось с Караем - он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из-под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло),- минута, когда увидал это Николай, была счастливейшей минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившеюся шерстью, вероятно ушибленный или раненный, с трудом вылез из водомоины.
- Боже мой! За что?..- с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал наперерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили".

Дальше здесь говорится, как затравили и связали волка. Кончается это описание так: "С счастливыми, измученными лицами живого матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться... Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матерого волка, который, свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
- О, материщий какой,-сказал он.-Матерый, а?- спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
- Матерый, ваше сиятельство,- отвечал Данило, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
- Однако, брат, ты сердит,- сказал граф. Данило ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски-кроткою и приятною улыбкой".

То, что дано здесь Толстым,- это исполненная кинематографического действия драма в самом остром столкновении характеров. Толстой спокойно и как бы объективно описывает драму волка, живого, умного зверя, которого травят люди. 180 собак выпущено на этого волка, 20 крепостных охотников гонится за ним, да еще сколько бар выстроились со своими собаками - граф Илья Андреич, Николай, дядюшка со своими доезжачими, выжлятниками, борзятниками и т. д. И сколько сил, страсти' потрачено на то, чтобы это живое существо заарканить и привязать. Сочувствие Толстого явно на стороне волка, которого травят. И это - одна сторона толстовской философии, которая, не будучи явственно раскрыта здесь, тем не менее подспудно окрашивает всю охоту в какие-то своеобразные и волнующие тона.

Но и другая сторона толстовского миропонимания довольно ясно здесь намечена. В этом отрывке также чувствуется некоторая идеализация патриархальных нравов, русского помещичьего быта, свойственная вообще Толстому. В частности, она выражается и в эпизоде с Данилой, человеком, специально приспособленным к охоте. Ему не только не следует жить в хорошем доме, но он там просто выглядит, как лошадь или медведь среди мебели. Однако в момент охоты Данила оказывается с графом наравне. Он может крикнуть графу самые последние ругательства, а граф смущается и не только не наказывает Данилу, но даже чувствует себя виноватым перед ним, как бы извиняется.