Конспект ДЕЛИНКВЕНТНОСТЬ 3 страница

Но здесь на первый план выступает нравственный критерий, связанный с целью личности, что существенно разделяет самих делинквентов, но уже не в зависимости от принадлежности к той или иной культуре, тем более – группировке.

Ценностная ориентация, являясь одним из наиболее важных регуляторов поведения (Тарарухин, 1974), до некоторой степени, связана с культуральной направленностью, но далеко не всегда с ней совпадает. Направленность культуры является первичным ориентиром, указывающим приблизительный путь и способ поисков, которые осуществляются личностью. Но делинквентное, само по себе, при любой культуре уже есть не только фон, но и своеобразная направленность культуры. Как таковая она может быть рассмотрена с ценностно-смысловой точки зрения, исходящей из того, что конечная цель личности состоит в определении и ощущении смысла своего бытия. Для понимания этого нужно обсудить возможные варианты нравственного развития правонарушителей, которые могут служить предпосылками для формирования разных целей личности. Исследующие этот вопрос обращали внимание на то, что типология здесь также крайне относительна из-за бесконечного разнообразия личностей (там же). «Одинаковых людей, в том числе и преступников, нет. Понять же мотивы поведения и прогнозировать восстановление социально положительных характеристик личности нам помогают сведения об индивидуальных особенностях личности …» (Алферов, 1981, с.66). Даже при анализе поведения трудных подростков с патологией характера очень трудно основываться на диагностической схеме. Раттер, в заключение своих построений, приходит к выводу, что «рассмотренная разветвленная контурная схема диагностики синдромов была достаточно механистичной и отчасти вводящей в заблуждение, поскольку она предполагает конечный набор категорий или ячеек и создается впечатление, что стоит только в логическом порядке выявить заранее намеченную информацию, как тут же соответствующую ячейку заполнит синдром …» (1987, с.72). Поэтому, автор предупреждает, что, применяя его схему, необходимо сначала изучить «… уникальные составляющие индивидуального поведения» (там же, с.73). Особую значимость при исследовании правонарушителей приобретает «направленность личности: нравственные убеждения, мировоззрение, стремления, интересы» с. 66 (там же). Однако это следует отличать от направленности деятельности на определенную область, которая еще не означает нравственную воспитанность.

В одной из прежних работ нашей клиники были выделены четыре возможных варианта развития делинквентности, исходя из критерия нравственности (Скроцкий, 1981). Дальнейшие уточнения подтвердили в главном высказанное ранее. Однако эти варианты оказались очень нестабильными и могут быть определены как четко очерченные группы. Скорее они являются тенденциями развития личности, более или менее, преобладающими в разные периоды. Ориентировочно их можно определить как 1. цинизм, 2. азартность, 3. мстительность, 4. случайность.

Для первой тенденции, наиболее стабильной, характерны проявления, напоминающие таковые при описании группы «циников» Бочкаревой (1972) и др. У подростков формировалась «антимораль», выраженная «… в том, что они высказывали уверенность, что каждый человек скажет неправду, если это ему на пользу; любой украдет, если находится в выгодной ситуации и не опасается разоблачения» (Бочкарева, 1972, с.332). Подавляющее большинство этих подростков уверенно обосновывает свое право на оскорбление других лиц, исходя из права сильнейшего. При беседе с такими юношами нередко приходится слышать почти цитаты из сочинений Дарвина. Духовные преимущества личности обессмыслены, что вытекает из крайне низкого чувства собственного достоинства и непризнания его у других. Это чувство успешно подменяется биологически аргументированным эгоцентризмом. Совесть определяется как «туманная идеалистическая выдумка». Если допустить, что это результат современной вульгаризации материалистически ориентированного мышления, то, чем объяснить известные слова Николая Ростова: «Все это поэзия и бабьи сказки – все это благо ближнего» - слова человека, воспитанного в традициях патриархальной московской семьи и русского православия. О такие каменные слова вдребезги разбиваются любые попытки обсудить проблему нравственности потому, что осознание этой проблемы отсутствует. Подростки спокойно парируют любые доводы сравнением мозга с биологическим аппаратом, соглашаясь, разве что, с принципом «разумного эгоизма». Все проблемы решаются в узких пространственно-временных пределах собственной личности, и это опять же удивительно совпадает с пониманием своей жизненной задачи Ростовым – «… мне нужно устроить наше состояние, пока я жив; вот и все».

За всем этим стоит стремление к миропорядку не справедливому, а удобному, причем удобному для себя. Идею этого вненравственного порядка, то есть, хаоса по существу, четко формирует Великий Инквизитор: «У нас же все будут счастливы, и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга … мы дадим им тихое, смеренное счастье … устроим им жизнь как детскую игру, … и они будут нам покоряться с весельем и радостью» (Достоевский, 1895, с.306-308). Но Алеша мог возразить, что «никакого у них нет такого ума, и никаких таких тайн и секретов. … Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет» (там же, с.310). Ну, а чем делинквентному подростку доказать неправоту доктора Хасса из фильма «Мертвый сезон». Ведь в интеллекте и общепринятому пониманию культуры и зрелости доктору не откажешь. Все его рассуждения очень логичны. Раз предполагаемые успехи, скажем, нейрофизиологии, позволяют надеяться на доскональное понимание проблемы совести, значит, совести просто нет, а есть некий нейрофизиологический регулятор, обеспечивающий «правильное» поведение. Если он ломается, то надо обдумать «объективно и без эмоций», насколько целесообразно ремонтировать объект.

Делинквентные подростки рассматриваемой тенденции охотно обсуждали эти вопросы, проявляя достаточный интеллект, в целом, пожалуй, более высокий, чем у остальных. Они с любопытством анализировали разнообразные жизненные ситуации, с удовлетворением отмечая удобство своей точки зрения. Нередко они достаточно читали и хорошо учились, а некоторые даже успешно занимались общественной деятельностью. У них могли быть чаще, чем у других располагающие манеры, хорошая речь, знание искусства или техники. Иногда они были настолько хорошо замаскированы, что первый антисоциальный поступок, ставший известным, совершенно не предугадывался (Stutte, 1967). Но подобная личность всегда несет в себе асоциальный заряд, который в любое мгновение может трансформироваться в антисоциальные проявления.

Пример такого поведения прекрасно проанализирован в одном из рассказов Макаренко, где образцово воспитанный юноша, вежливо улыбаясь, игнорирует умирающего отца. Если не разрывать искусственно понятие сознания на философское, психологическое, психиатрическое и т.п. определения, что скорее запутывает, чем проясняет, то можно сказать, что в данном случае наблюдается резкое эгоцентрическое, так сказать, «щелевидное» сужение сознания. Рассматривая мир сквозь такую щель, личность вынуждена видеть то, что позволяет существовать только ей. Она поневоле замкнута исключительно на себя. Все остальное глухо зашторено. Леденящее безразличие описанного юноши определяется тем, что умирающий находится за пределами его нравственного поля зрения – он просто его не видит. На одном из процессов по делу о хладнокровном убийстве одним шестнадцатилетним подростком другого, всех поразило, что убийца был, не только социально благополучен, но даже очень успешен в учении, спорте и т.д. Он происходил из дружной семьи, где его правильно воспитывали. Когда он захотел купить мопед, то поступил на работу почтальоном. Судья сказал, что, учитывая все это, он считает преступника особенно опасным, ибо он непонятен. Он даже не мог попасть под влияние, так как сам лидер (Беленкова, 1981).

Убедительность социальной маски подобных подростков - действительно самая опасная их особенность, состоящая в их удивительной социальной пластичности. Символ этой пластичности со зловещим блеском описан Бальзаком в образе Вотрена – Обмани-смерть – «перевертыше» по терминологии Эйзенштейна (Иванов В.В., 1976) «Быстрота, с которой огонь и лава в этом человеческом вулкане вырвались и снова ушли внутрь, изумила всех, и шепот восхищения пронесся по столовой» (Бальзак, 1949, с.96). Опасность усугубляется тем, что эта категория людей часто вызывает именно восхищение. Бальзак очень зорок, увидев в основе такой личности «…культ свободы своей воли, его главенство, созданное цинизмом его мыслей …» (там же, с.96), то есть – человекобожие, как сказали бы русские религиозные философы. Неограниченная свобода своей воли и есть освобождение ото всего, а значит отпадение от действительного мира и истины и ясно осознанный выбор лжи. В своих теоретических работах и средствами кино Эйзенштейн с особым вниманием исследовал возможность человека обнаруживать, казалось бы, взаимоисключающие качества, двойственность, связанную не просто с конформизмом, притворством, патологией характера и т.п., а со сложным мироощущением, в основе которого лежит понимание таким человеком мира как огромной арены страстей, а себя попеременно как игрока и как режиссера. Тогда социальные, характерологические и пр., условия являются лишь более или менее удачным механизмом, способствующим или тормозящим проявление главной идеи личности. Возможно, все это дает некоторое объяснение «непонятливости» судьи по делу вышеприведенного убийства. Такое недоумение связано с твердым убеждением в том, что трудолюбие, настойчивость, хорошая учеба это, собственно, и есть основа человеческого благополучия («А что же еще?»). Вспомним мнение большинства родителей наших подростков, причем, не только делинквентов. А между тем правонарушения подобных подростков, в том числе и столь тяжкие, вполне понятны, их причины вытекают из понимания мира как мастерской, в которой муравей, звезда, человек, квант и т.д. существуют через запятую, и все подлежит расчленению и познанию – ведь расчленяют же куклу. Моделью такой мастерской с успехом может стать городской мир с его анонимностью, большой степенью «свободы», безликим характером человеческих взаимоотношений, превращенных в контакты (Гиббенс, 1963; Шоу и Маккей, 1966). Это создает особенно благоприятную обстановку для нравственных отклонений, вплоть до полного выхолащивания последней.

В специальной литературе встречаются описания подростков, которые осуществляют активный поиск ситуации для преступления (Миньковский, 1971), или, которые «могут, но не хотят» (то есть, обладая разными способностями, сознательно выбирают антисоциальный путь, приспосабливая к нему все остальное), и которым незнакомо понятие совести (Сагатовская, 1973; Тарарухин, 1974). Вероятно к этой же категории делинквентов могут быть отнесены некоторые из «асоциальных агрессивных» и «общительных» (Shamsie, 1967). Судя по всему, эти и другие авторы, описывая подобных подростков, имеют в виду именно «циников», но следует заметить, что основная особенность их состоит не в асоциальности, но в явной, хотя не всегда проявляемой, антисоциальности. В культуральном отношении они более всего тяготеют к интеллектуально-эстетическим увлечениям, однако, на уровне мозаичной направленности. Несмотря на явный нравственный дефект, в процессе сравнительно длительного знакомства можно обнаружить «слабые места». Тогда слегка приоткрывается нечто, позволяющее заподозрить возможную способность личности к иному мировоззрению. Это зависит, прежде всего, от того, с чем мы сталкивались – с «зашторенностью» нравственного зрения или с его изначальной неразвитостью. В первом случае необходимо обнаружить нечто скрытое, во втором – попытаться развить то, что находилось в зачаточном состоянии.

Следующая, вторая тенденция (азартность), определяется преимущественно стремлением испытать себя в экстремальных, на фоне «мещанской жизни», ситуациях. Азарт псевдодрамантичен, так как происходит очевидная, но не замечаемая подростками, подмена ценностей. Это становится возможным из-за смещения акцента с цели на процедуру ее достижения. Тогда понятие нравственности применяется к чертам характера и способностям, как таковым. Наибольшее значение приобретают и абсолютизируются такие качества как смелость (не важно для чего), верность (не важно кому), мастерство (неважно какое) и т.п. В литературе описаны подростки, отличающиеся сильными потребностями, но слабыми тормозными механизмами, «бесконфликтные», то есть, оправдывающие свои правонарушения тем, что они «как все», однако подчеркивается, что мотивация их связана с потребностью в острых ощущениях (Бочкарева, 1972). В подобных ситуациях подростки иногда объясняют, что из краж они устраивают потеху, заменяя одни вещи в магазинах другими, украденными из следующего магазина и т.д. по цепочке (Клауорд и Оулин, 1966). Возможно, сюда же относятся те случаи, когда правонарушения обусловлены ориентацией на отрицательную среду (Миньковский, 1971), а так же тогда, когда «и хотят и могут», но не только в положительном значении как сочетающие личное с общественным (Сагатовская, 1973), ибо те, которых мы обсуждаем, действительно и хотели и могли, однако при другой социальной ориентации. Это тенденция может преобладать, как у «агрессивного асоциального», так и у «общительного» (см. выше), стирая типологические границы между ними. Тогда агрессивность может оказаться лишь наносной, а общительность - своеобразным побочным эффектом, условием осуществления авантюры. Кроме того, такие подростки часто отличались не слабыми, а сильными тормозными механизмами, что проявлялось в выдержке и умелых творческих решениях. Среда могла, конечно, способствовать формированию антисоциальных проявлений, но не ее влияние было решающим. Дело в том, «… что можно находить удовольствие в одном лишь приложении силы, в сознании силы своей души при преодолении препятствий, противостоящих нашим замыслам…» (Кант, 1965, с.337). Это и было основой данной, отнюдь не вненравственной тенденции, потому, что понятие силы (далеко выходящее за пределы понятия собственно физической силы) отождествлялось с нравственностью и определяло самый замысел. Неудовлетворенность семьей, школой, педагогическая запущенность, поиски авторитета на стороне и пр., что, по мнению многих часто определяется в качестве основы правонарушений, имеющих, скажем, протестный характер, совершенно неадекватны размаху и своеобразию делинквентного поведения. Нередко подростки придумывают протест, чтобы как-то объяснить свое поведение. В отличие от предыдущих, у них есть идеалы, которыми они очень дорожили. Соответственно, исключается двойственность и, напротив, приветствуется однозначная прямолинейность поведения. Внешне абсурдная, искаженная форма их интересов как раз с успехом может быть использована при умелой организации юношеских клубов, что, конечно, почти никогда не делается. Вероятно, основная задача состояла бы не в создании спортивных секций, дискотек и т.п., а в смещении акцента с процедуры на цель, то есть, не в развитии смелости и мастерства (это полностью сочетается с выраженной делинквентностью, как указывалось выше), а в наполнении этих качеств нравственным смыслом. Необходима переориентация личностного смысла с понятия, например, смелости на понятие ее предназначенности. Когда такие подростки попадают во вполне «благополучную» среду, наполненную тем комфортом, который столь ценен для других, они часто начинают этим чрезвычайно тяготиться (Шоу, 1966). Тот же пример Гекльберри Финна многое объясняет. Мальчик вовсе не был гипертимом, соскучившимся в пуританском доме вдовы Дуглас. Он даже скорее аутист. Он должен был осуществить свои мечты, измена которым была для него равна остановке жизни. Поэтому крайне трудно объяснять таким подросткам, что «хорошо» - это: учиться, быть аккуратным, не драться, не убегать из дома и т.д. … Их склонность к приключениям и авантюризму отчетлива (Невский, 1968; Белл, 1966). Одними из самых типичных нарушений у них бродяжничество, угон транспорта, драки, причем нередко в одиночку или с одним приятелем. Знаменательно, что их героем является человек с личной доблестью, но не властью, как у предыдущих. Среди всех четырех тенденций эти подростки выделяются наименьшей рациональностью. Если они совершают достаточно серьезные правонарушения, то меньше прочих задумываются над последствиями. Слова Зосимы о том, что никакие тюремные наказания никого не пугают и не исправляют, в первую очередь, можно отнести к этой категории, точно так же, как девиз на орденах, выдаваемых Шамилем – «если хочешь быть смелым, не думай о последствиях». Сами подростки нередко приводят поговорки типа «победителей не судят», «кто смел, тот и съел», «кто не рискует, тот не выигрывает» и прочее.

Чтобы заострить различие между истинной смелостью «во Имя …» и смелостью-самоцелью, приведем в пример дуэль. Речь идет о русских дуэлях пушкинского периода. «Право на поединок стало правом самому решать – пускай ценой жизни – свою судьбу. Право на поединок стало мерилом не биологической, но общественной ценности» (Гордин,1987, с.15). Так вот, при преобладании у подростков рассматриваемой тенденции личность ставит на карту, прежде всего, биологическую смелость, а не социальную, приближаясь к тому, что в эпоху дуэлей было известно как бретерство. Своеобразие дуэлянта-бретера состояло в стремлении постоянно и бессмысленно рисковать своей и чужой жизнью, при бескомпромиссной честности в проведении ритуала поединка.

Таким образом, при этой тенденции антисоциальность перемешивается с асоциальностью. Конкретного злого умысла часто могло не быть, но в результате вышеописанного поведения подобного подростка, окружающие его лица и он сам подвергались опасности. В составе интересов часто встречались мозаичная и спортивная направленности культуры. То, что подростки обнаруживают явную зависимость от неких идеалов существенно для психокоррекционной работы, успех которой мог основываться на самом факте их «чувствительности» к таким понятиям как «честность», «совесть», «свобода» и т.п.

Третья тенденция, условно обозначенная как «мщение», выражала собой сконцентрированный протест. Понятие протеста, которым очень злоупотребляют, описывая делинквентное поведение, не столь уж неукоснительно и равномерно проявляется в основе всех правонарушений в подростковом периоде. Но тот протест, о котором идет речь в данном случае, есть результат отчетливого (но, конечно не всегда одномоментного) нравственного конфликта. А стремление разрушить то, что его вызвало, связано с чувством удовлетворения от якобы восстановленной в результате экстремистских действий, справедливости, даже от самой процедуры этого восстановления. Последнее особенно важно, потому что объясняет те случаи, когда подростки в силу различных обстоятельств не могут реализовать акт мести. Тогда они уходят в асоциальное существование (побеги, пассивное участие в правонарушениях и т.п.) Как выясняется, они испытывают острейшую ненависть к определенным людям и социальным явлениям, иногда к обществу в целом, причем тем большую, чем с большим трудом они могли отомстить. Компенсаторную роль порой играло воображение, насыщенное сценами расправы, что уже было вторичным, зависящим от тех или иных особенностей характера. Часто весьма разных по поведению делинквентов объединяла общая мотивация, приводящая к сходному мировоззрению. Подростки, не будучи в силах ни примириться, с тем, что они считали ложным, ни игнорировать собственные представления с естественной легкостью циников, поневоле перемещаются в среду делинквентов. Они занимали в ней достаточно разные позиции, нередко становясь вынужденными правонарушителями. Большое значение приобретают личные склонности, уже имеющиеся к этому моменту образование и мировоззрение. Многие из юношей составляют ядро неформальных молодежных объединений. Опасность состоит в быстром расширении зоны того, что следовало «смести». В эту зону включались все новые и новые лица и явления.

Истоки данного феномена также восходят к древности и, в той или иной степени и облике, всегда были свойственны человечеству. В мифе о Каине показана как бы первая попытка земного создания самостоятельно исправить то, что ему показалось несправедливым, исходя из индивидуалистического понимания мира. Человек восстал на самый закон. Искусство прекрасно отразило в обобщенном образном виде, но отнюдь не выдумало реальных бесчисленных индивидуалистов с тайной душевной раной, стремящихся не развязать, а разрубить волевым личным актом гордиев узел несправедливости. Между Робин Гудом, Корсаром, Дубровским, Эдмондом Дантесом, Юрием Деточкиным и, наконец, современным комиссаром полиции, убивающим мафиози, не будучи в силах найти иного способа борьбы, общность намного превышает временные, национальные и прочие различия. Даже незыблемо стоящий на страже закона консервативного викторианства Шерлок Холмс, во имя помощи даме превращается в обыкновенного взломщика («Дело Чарльза Огюста Мильвертона»), а иногда раскрыв преступление, попросту отпускает преступника, оправдывая его на собственном суде чести. Прощаясь с человеком, убившем деспотичного мужа любимой женщины, Холмс говорит: «… вы свободны. Возвращайтесь через год к своей избраннице, и пусть ваша жизнь докажет справедливость вынесенного сегодня приговора» (Конан-Доиль, 1984, с.289). Нарушая закон, он в данном случае стремится радикально изменить личность преступника, то есть, парадоксально и милосердно совершить то самое, что прямо противоположным способом должен был бы осуществить закон. Вряд ли будет преувеличением сказать, что в значительной мере это тоже результат многовековой христианской традиции, свойственной европейской культуре, - «… и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин, 8, 11). Таким образом, проступки, совершенные в Ветхом Завете, получают иное освещение в Новозаветных представлениях, позволяющих самому Христу отступить от формального исполнения закона. Появляются два образа: нарушитель-преступник и нарушитель-судья, оправдывающий преступника. Мы задержались на этом потому, что эти два образа тесно связаны. Понимание концепции, из которой исходит второй, приближает к пониманию переживаний первого, что, в свою очередь, не безынтересно для тех, кто пытается как-то изменить мировоззрение нарушающих закон. Необходимо также учитывать то, что большинству людей свойственно испытывать сочувствие и даже любовь к героям, нарушающим закон «во имя справедливости». Это указывает на испытываемый катарсис и то, что этот катарсис необходим любой аудитории в любое время и, конечно же, прежде всего – молодежи.

В случаях осуществления желаемых действий по восстановлению справедливости юноши могут производить впечатление жестоких и бессмысленных хулиганов, ибо в своем воображении наделяют свои жертвы худшими человеческими качествами. К этому же относятся некоторые случаи вандализма или уничтожения краденного, которые тоже производят впечатление бессмысленного поведения (Коэн, 1966), но такая «бессмысленность» существенно отлична от «бессмысленной» жестокости циников или «бессмысленного» авантюризма азартных, так как происходила не из отсутствия ценностей или их смещения, а в результате их неопознанности, когда даже истинное могло быть принято за ложь.

Описывая таких подростков, многие опять же обращают внимание, прежде всего на неблагополучие среды, на то, «что за внешней бравадой скрывается легко ранимый, искалеченный обстоятельствами человек, к которому своевременно никто не пришел на помощь» (Алферов, 1981, с.75). Можно согласиться, что в данном случае в отличие от предыдущего, провоцирующая роль педагогической или семейной запущенности действительно велика, как на это указывают многие авторы (Johnsen Szurek 1954; Shamsie, 1967; Белкин, 1973; Сагатовская, 1973 и др.). Именно с социально обусловленными конфликтами были связаны побеги, носящие прямо противоположный характер, чем у предыдущих. Убегали не из любви к приключениям, а от неприятного и тягостного. В некотором отношении это могло напоминать радость беглецов при пограничных психических нарушениях (Иванова, 1972). Но что значит неблагоприятная среда для таких подростков? Это не обязательно пьянство родителей, их асоциальность, даже не обязательно их холодность, однако обязательно их лживость. Причем не обязательно по отношению к самим подросткам, а как людей вообще. Родители лишь только начало. Сказанное относится к любым лицам или явлениям, призванным воспитывать прямо или косвенно. Особенно к школе (Белкин, 1973). Известно, что подросткам свойственно постоянно сравнивать увиденное по телевизору, в кино, прочитанное, услышанное на уроках и т.п. с тем реальным, что нередко опровергает все это (Мансуров, 1968). Но особая склонность задумываться над выводами, вытекающими из таких сопоставлений и строить, исходя из этого особую линию поведения, специфично не для подростков вообще, даже не для всех трудных подростков, а именно для данной их категории. Поэтому их протест является протестом не столько против ограничений как таковых, сколько против их необоснованности, а также тех лиц, которые, исходя из собственной безнравственности, не имеют права ограничивать других. Это частично связано с реакцией эмансипации (Личко, 1977), которая при ближайшем рассмотрении представляет собой значительно более сложный феномен, весьма далекий от упрощенного понимания пресловутого «самоутверждения» в подростковом периоде. Таким делинквентам свойственно восхищаться бескомпромиссной честностью и остро ненавидеть внешне безобидного обывателя. Находясь во власти подобных чувств, подростки пытаются организовать свой мир, подчиняющийся жесткому закону, истинной, по их мнению, справедливости, как правило, противоположному общепринятому. Это происходит из-за непонимания того, что несправедливость часто кроется не в законе, а в его игнорировании теми, кто его декларирует. Широко известный юношеский максимализм, переворачивающий вниз головой социальные структуры «взрослого мира», и находящий в этом свое яркое выражение, имеет те же основания, что и сопротивление «менее зрелых» иррациональных культур «более зрелым» рациональным. Так, культ карго в Меланезии предусматривает после изгнания европейцев, образование туземцами своей государственной структуры, построенной, однако, на европейских образцах, но вывернутых наизнанку (Turner, 1969). Нечто аналогичное постоянно наблюдалось в послереволюционном периоде самых различных стран мира. В основе подобного явления лежит своеобразный механизм моральной защиты, необходимый для оправдания собственной жестокости («классовая мораль», например). Руководствуясь защитными механизмами такого рода, использующимися в качестве средства для усыпления собственной совести, делинквенты могут стойко переориентироваться на аморальные (точнее - безнравственные) цели (Карвацкая, 1982). Это имеет также ощутимые историко-социальные аналогии в терроризме, достаточно вспомнить «Бесы».

Направленность культуры не специфична для этой нравственной тенденции. Увлеченность спортом наблюдается реже всего, а мозаичность – чаще. По-видимому, это закономерно. Подростки слишком озабочены переоценкой ценностей, чтобы «отвлекаться» на увлечения. Надо уточнить – это не неустойчивые акцентуанты. Напротив, они были вполне устойчивы, и уж если очень пытаться приблизить их к характерологической девиации, то ближе всего они находились к паранойяльности, хотя, конечно же, подобные ярлыки здесь недопустимы. Успех психокоррекционной работы больше всего зависел от личных особенностей того, кто ее осуществлял, причем аргументация и эрудиция занимали последнее место (в предыдущей группе «азартных» - наоборот).

Четвертая, последняя тенденция («случайность»), существенно отличается от всех остальных явным преобладанием влияния среды над личным выбором. Делинквентность очень поверхностна, зависит, прежде всего, от подражания привычным для окружающих подростка людей, формам поведения. Своеобразие этой тенденции, которую удобнее всего характеризовать методом исключения с помощью частиц «не» или «ни», заключалось в том, что речь идет не о внушаемых, поведенчески неустойчивых юношах, а о характерологически обычных и нередко достаточно хорошо развитых в нравственном отношении. Они не являются в этой среде ни независимыми, ни особо подчиненными, ни конечно, лидерами – они «попутчики». С детства, естественно вписываясь в неблагополучную социальную среду, вырастая в ней и не противопоставляя ей себя, однако и не активизируясь в делинквентном отношении, подростки могут совершать правонарушения «за компанию». То есть, не из страха перед товарищами и не из активного стремления или озлобления, а потому, что это было принято. Обычно это мелкое хулиганство, реже – соучастие в драке или воровстве. Часто это совмещается с удовлетворительными занятиями и вполне приличным поведением в школе. Делинквентные развлечения для них что-то вроде ритуала, и они жили параллельно, руководствуясь общепринятыми нормами без особого труда. При такой двойной жизни они, тем не менее, не конформисты, ни лицемеры, наподобие «циников». По существу это относительно независимые юноши, по тем или иным причинам, не порывавшие со своей средой. Но при взаимодействии с последней поведенческая зависимость несомненна. Отдельные из них напоминают подростков, характеризующихся все-таки некоторой недостаточностью нравственной мотивации и собственных идей, что приводит к случайности правонарушений, исчезавших после смены среды (Миньковский, 1971; Бочкарева, 1972; Раттер, 1987). Таким образом, их социальный прогноз в большинстве случаев вполне благоприятен. После перемены в жизни (поступление в другое учебное заведение, смена жилища, работы и т.д.), делинквентность полностью исчезает при часто остававшихся дружеских отношениях с соучастниками по прежним правонарушениям.

Заканчивая, хочется отметить, что то, что на делинквентном жаргоне известно под названием «шестерки», может возникнуть почти при любой из описанных тенденций, исключая, пожалуй, «азартных», самая сущность делинквентности которых делает это невозможным. В остальных случаях многое зависит от характерологических особенностей, неспецифичных нравственному развитию, случайности ситуации и ряду других обстоятельств. К тому же положение «шестерки» в одной делинквентной группе, существенно меняется при переходе в другую, не говоря уже о социальной динамике в связи с возрастными изменениями.