КУЛЬТУРОЛОГИЯ КАК ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ЗНАНИЕ 61 страница

Часть 11

НАЦИОНАЛЬНОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ

Специальное выделение раздела, посвященного русской культуре, в курсе культуроло­гии, который освещает западную культуру в ее целом, вне национальных модификаций, не может быть оправдано только тем, что курс адресован русскому читателю. Ведь помимо русской культуры на западной почве возникли еще несколько великих культур, среди кото­рых, как минимум, французская, немецкая, английская. Поэтому специальный акцент на собственной культуре способен легко исказить историческую перспективу. Соглашаясь с этим, нужно учитывать и другое: русская культура — не просто западная в ряду других западных культур и, следовательно, недостаточно сказать, что развитие Запада в целом впрямую было развитием Руси — России. В том и дело, что, безусловно оставаясь западной, каша культура вместе с тем выбивается из общего ряда, ее западность особого рода. Для начала попытаемся применить к русской культуре такую формулу: она представляет собой Восток на Западе. Но не в том смысле, что в ней ярко выражены какие-то восточные черты. Для нас совершенно недопустимы положения о каком-то русском евразийстве, о русской пограничности и проме­жуточности между Западом и Востоком. Русская культура в своей основе именно западная, но внутри Запада она образует нечто слишком своеобразное, чтобы безусловно растворить ее в нем. Национальное своеобразие и нерастворенность в Западе как целом, видимо, есть в каждой западной национальной культуре. В нашем же случае речь идет о своеобразии, заходящем так далеко, что русская культура, взятая как целое, не укладывается в типоло­гию и периодизацию западной культуры. У нее во многом свой ритм и своя последователь­ность эпох и течений.

Глава 1

ОСОБЕННОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПУТИ РУСИ — РОССИИ

При характеристике России и русского народа уже в XIX веке быстро стало общим местом указание на их молодость. Молодая Россия и состарившийся, а то и одряхлевший Запад сопрягались и противопоставлялись самыми разными течениями в культуре и общест­венной мысли. Перечень только громких имен авторов, отдавших должное русской молодости

и старости Запада, был бы очень длинен. Ясно, что ощущение русским человеком своей принадлежности к молодому народу не случайно. Но точно так же очевидно другое: наш народ своим возрастом существенно не отличается от других западных народов. Если же отличия есть, то не всегда они в пользу нашей молодости. Мы приблизительно ровесники с французами. В середине IX века распадается империя, созданная Карлом Великим, и об­разуется западно-франкское королевство, в котором вскорости обозначаются признаки буду, щей Франции. Наш князь Олег сел княжить в Киеве в 882 году, и с этой даты можно вести отсчет Киевской Руси. В IX веке не существовало еще ни французов, ни русских, и все-таки их предки уже ощутимо вступили на путь формирования двух народов-ровесников. А вот англичан к ровесникам русских князей никак не отнести. Английский этнос — явление многосоставное. Отдаленная его основа — бритты, чье завоевание начал Юлий Цезарь. К V веку местное население Британии было романизировано. Затем последовало переселе­ние в Британию германских племен — англов, саксов, ютов. Они образовали постепенно англосаксонскую Англию. Однако в 1066 году нормайдский герцог Вильгельм предприни­мает успешное завоевание Англии, в результате которого французы образуют собой рыцар­ское сословие в королевстве. Французские пришельцы растворились в местном населении и привнесли в него элементы своей культуры далеко не сразу. Английские короли XII — начала XIII века по культуре были скорее французами, чем англичанами. Так же обстояло дело со значительной частью рыцарства. Английский народ становится однородным этно­сом, видимо, не ранее середины — конца XIII века. К этому времени у нас на Руси уже завершается первая наша культурно-историческая эпоха — эпоха Киевской Руси. Прервем сказанным сопоставления русского и других западных народов. Они ничего не изменят в вы­воде общего характера. Ощущение русским человеком молодости своего народа нельзя по­нимать буквально хронологически. За таким ощущением стоит что-то другое помимо возра­ста этнической общности. Что именно, может прояснить обращение к периодизации русской истории и культуры.

Эта периодизация в своем предельно обобщенном виде вполне очевидна, несмотря на всю свою грубоватую приблизительность. Она состоит в разделении нашего культурно-исто- рического времени на три эпохи: Киевскую, Московскую и Петербургскую. Не касаясь пока границ каждой из них, обратим внимание на то обстоятельство, что подобная периодизация- типологизация носит замкнуто-национальный характер и не имеет никакого отношения к за­падной истории и культуре. Там существовали попеременно Античность, Средние Века и Но­вое Время, эпохи, общие для всех стран Запада, исключая Русь — Россию и еще ряд православных стран. Впрочем, это наше последнее утверждение можно оспорить аргумента­ми двоякого рода. Во-первых, укажем на то, что Античность ушла в прошлое за несколько столетий до возникновения какого-либо из современных западных этносов. Второй же аргу­мент состоит в том, что Русь — Россия, как и западные народы, знала свое Средневековье и так же, как они, свою новоевропейскую по типу культуру. Сразу же признаем неотрази­мую убедительность каждого из приведенных аргументов самих по себе в их обобщенном виде. Сколько же нибудь конкретный их разбор не только не отменяет своеобразно русскую периодизацию нашей культуры, а скорее аргументирует ее.

Что касается разрыва между возникновением на Западе национальных культур и кон­цом Античности, то он хотя и имел место, никогда не был абсолютным. Античность непре­рывно оставалась в горизонте сознания западного человека. Он получал античное в значи­тельной степени образование и к тому же на античном языке. Уже шла речь о том, что для Запада Римская империя в течение всего Средневековья оставалась живой реальностью. Ее восстанавливал и франк Карл Великий, и сакс Оттон Великий. Потом к Античности как к своей духовной родине устремилось Возрождение. За подобными фактами стоит одно — у западных народов ощущение принадлежности к античной культуре было не просто очень глубоким, для них Античность была своей культурой, собственным прошлым, непрерывно

актуализируемым в современности. Во всяком случае, образованный человек на Западе нико- \ гда не мог идентифицировать себя только со своим народом* за ним он видел Античность, [ с которой также отождествлял себя. Поэтому для средневекового француза, немца, англичанина, I не говоря уж об итальянце, собственная история начиналась далеко за пределами памяти о I начале собственного народа. Каждый из них был, как минимум, еще и римлянином. Ничего [ подобного такому самосознанию у русского человека не было. Он помнил, что власть над ним I пришла от варягов, а православие — из рук византийцев. С этих времен и пошла действи- I телыю молодая по сравнению со своими западными соседями Русская земля.

Согласившись с тем, что ощущение молодости своего народа у русского человека связано к с гораздо меньшей, чем у западных народов, причастностью к Античности, все-таки нельзя I не признать, что по крайней мере Средневековье Россия — Русь пережила в качестве соб- I ственного исторического времени. Правда, началось оно у нас только с крещения Руси, то [ есть заметно позднее по сравнению с Западом. И заканчиваются Средние Века на Руси в конце I XVII века, когда Запад, пережив переходную эпоху, уже целое столетие пребывал в Новом I Времени. С внешней точки зрения дело как будто сводится к тому, что Русь — Россия | вечно запаздывала. В Античность вообще войти не успела, Средневековье, начавшись в ней I позже, длилось дольше, чем на Западе. Такое запаздывание, между тем, само по себе ничего к не объясняет, да и не о запаздывании здесь нужно вести реч^. Положим, в начале своего I исторического пути Русь на самом деле припозднилась с вхождением в культурный круг F западных народов, пребывавших в Средневековье. Иначе, видимо, и быть не могло ввиду ее окраинного географического положения. Тем более, если учесть, что скандинавские наро- I ды, несмотря на свое ближайшее родство с другими западными народами, вошли в Средневе- I ковье никак не раньше Руси. Выходила, однако, наша страна из Средних Веков совсем [ иначе, чем остальной Запад. Для Запада переход к Новому Времени был чисто внутренним имманентным процессом, когда в недрах западной культуры зародились Возрождение и J Реформация, сделавшие возможным преодоление кризиса позднесредневековой культуры. Всякие попытки обнаружить нечто подобное Возрождению и Реформации на русской почве до сих пор не привели и не могли привести к чему-либо иному, кроме выстраивания наду­манных параллелей и чисто внешних уподоблений западной культуре. Напротив, ничего надуманного нет в утверждении о том, что русская культура выходила из Средневековья и входила в Новое Время далеко не только за счет своих внутренних ресурсов. Для нее в самом конце XVII века жизненно необходима стала фундаментальная переориентация культуры в сторону ее сближения с Западом. На Западе в это время начинало разворачи­ваться Просвещение, и русская культура, позднесредневековая по типу, по мере своего сбли- ! жения с западной культурой начинает приобретать просвещенческие черты. Представить Г себе нечто подобное на Западе невозможно, так как невозможно вызревание чего-либо подоб- I ного Просвещению в недрах Позднего Средневековья. Просвещение, хотя и не расставляет I все точки над «i* в секуляризации культуры, тем не менее представляет собой решающий I шаг в ее осуществлении. Поэтому между Поздним Средневековьем и Просвещением, посколь- I ку последнее состоялось, обязательно должны были существовать промежуточные течения ( или эпохи. Эти эпохи и течения в России как раз и не возникли, что лишний раз свидетель*

[ ствует о внешнем, заемном характере новоевропейской культуры для нашей страны. Ко- | вечно, внешний характер и заемность никогда не были абсолютны. Что-то само по себе недостаточное, но необходимое для перехода в Новое Время вызревало и на русской почве. Со временем же новоевропейская культура становится в полной мере отечественной культу­рой, и Россия развивается в том же ритме, что и Запад. И все же при всем принятии и ' творческом преобразовании новоевропейской культуры, Россией она усвоена, а не порождена изначально. Для России обращение к Западу на рубежах XVII—XVHI веков было чем-то неравнозначным, разумеется, но отдаленно подобным крещению Руси. Второй уже раз Русь — Россия очутилась в ситуации молодого полуварварского народа-ученика, догоняющего своих

I

родственников и соседей. Когда-то через крещение Руси русская культура стала по типу близкой средневековой культуре. Затем в процессе и в результате петровских преобразований она приобрела новоевропейские черты. Но делать из этого вывод о наличии у нас своего Средневековья и Нового Времени вряд ли было бы корректно. И Средневековье, и Новое Время захватывали и включали в себя Русь — Россию. Однако в целом она оставалась культурой, развивавшейся в своем собственном ритме. На это указывает, в частности, то обстоятельство, что русская культура в промежутке между X и XVII веками, если и может быть сближена с западным Средневековьем, в отличие от него, естественным образом делит­ся на две эпохи, в одну из которых существовала Киевская, в другую — Московская Русь. Между Киевской и Московской Русью существует глубокое преемство. И та, и другая - прежде всего Древняя Русь и уже потом Киевская или Московская. И все же между ними пролегает катастрофа татаро-монгольского нашествия и последующего исторического и куль­турного безвременья, которое Русь преодолела предельным напряжением сил. Ничего подоб­ного катастрофе XIII века Запад не знал. Для него XIII век — это Средневековье в его самом пышном расцвете. Уже одно это несходство между Русью и Западом заставляет быть осто­рожным в отношении приложения западной периодизации к истории русской культуры. Она ей и не чисто внешняя и в то же время не совпадает с внутренним ритмом культурного развития Руси — России.

Наличие у русской культуры своей собственной периодизации и типологизации, не по­крываемой общезападной периодизацией и типолологизацией, связано вовсе не с какой-то нашей национальной самобытностью и уникальностью, изначальной невместимостью Руси в сверхэтнические культурные общности. В свое время Русь успешно вошла в одну из таких общностей и успешно развивалась в ее составе. Таким вхождением стало крещение Руси в 988 году. Хорошо известно, что христианство Русь восприняла от Византии. В результате крещения в церковном отношении она стала одной из многочисленных, хотя и наиболее крупной по населению, не говоря уж о территории, митрополией Константинопольского патриархата. То, что в Киеве первые три века после крещения Руси сидел митрополит, подчиненный Константинопольскому патриархату, верно и справедливо отражало не только соотнесенность русской и византийской Церкви, но и иерархию культуры. В результате крещения Русь вошла в тот культурный круг стран, ту сверхэтническую культурную общность, которую центрировала собой Византийская империя и ее центр — Константинополь. В кон­це X века, по крайней мере формально, в церковном отношении Запад оставался единым. У него, правда, было два центра, соперничавших между собой и во многом несогласных. Этими центрами являлись Ветхий и Новый Рим, то есть собственно Рим и Константинополь во главе с их иерархами Папой и Патриархом. Пройдет несколько десятилетий после креще­ния Руси, и в 1054 году Римский Папа и Константинопольский Патриарх прекратят церков­ное общение между собой и затем отлучат друг друга от Церкви. Произойдет церковный раскол единого до тех пор. хотя бы формально Запада. Назревавшему длительное время и разразившемуся в середине XI века церковному расколу соответствовала и дивергенция (рас­хождение) двух центров западной культуры. Они образовались еще во времена существова­ния Римской империи и выражали собой наличие в ней двух центров притяжения — латин­ства и эллинства, древнеримского и древнегреческого элементов единой государственности и культуры. Ко времени крещения Руси расхождение латинского Запада и греческого Восто­ка внутри пока еще единой западной культуры зашло очень далеко. Внешне оно было оформ­лено как существование двух римских империй. Непрерывно продолжавшейся империи роме­ев с центром в Новом Риме — Константинополе, и Священной Римской империи, которую впервые возобновил на Западе Карл Великий в 800 году, а затем подтвердил в 962 иИ совсем незадолго до крещения Руси, Оттон Великий.

В конце X века в Европе существовало две империи, два Рима, два сердца> Щ «пупа земли» западной культуры. Причем первенствовал пока еще «восточный Запад* а

Константинополь. Блеск и великолепие ромеев-византийцев ни в какое сравнение не шли j с блеском и великолепием их скромных братьев по вере, но все же, на византийский взгляд, варваров — франков. Так обычно именовали западные народы в Константинополе. В этот исторический момент и делает свой выбор в пользу православия и принадлежности к «вос­точному Западу* Русь. В результате крещения она входит в культурную общность, обладав-

■ шую очевидными преимуществами перед другой западной культурной общностью в той же [ мере, в какой по тем временам почти необозримый царственный Константинополь превосхо- | дил своего собственного собрата — небольшой среди величественных развалин далекого прош- [ лого Рим. Однако развитие событий в достаточно близкой исторической перспективе обнару- I жило тенденцию, прямо противоположную настоящему конца X века. Западно-католическое | культурное сообщество стран и народов неуклонно шло к своему расцвету, тогда как восточно- I православный культурный центр все более уступал свое первенство западному собрату. Ви­зантийской империи предстояло еще почти полутысячелетнее существование после крещения I Руси. Но оно от века к веку становилось все менее благополучным. Натиск мусульманского Востока, еще в VII-VIII веках приведший к сокращению империи едва ли не на половину, никогда не прекращался. В результате уже к XIII веку Византия, несмотря на громкую титулатуру своих императоров и все еще несравненную роскошь и изощренность двора и пыш- I ность придворной жизни, по сути, представляла собой среднее по размерам государство. Но и такая империя сокращалась с постоянством шагреневой кожи. Наряду с собственно визан­тийскими землями, под власть иноземных завоевателей-мусульман попадали и православные страны византийского культурного круга: Болгария, Сербия, Валахия, Молдавия, Грузия. Если прибавить к этому взятие Константинополя в 1204 году участниками 4-го крестового похода и исчезновение на несколько десятилетий Византийской империи, восстановленной с большим трудом и в сильно сокращенных границах, то все неблагополучие православного культурного сообщества по сравнению с католическим станет вопиющим. На католическом Западе расцвет культуры состоялся именно тогда, когда Византия становится добычей кресто­носцев и турок-османов. В такой культурный круг вступила своим крещением Русь в 988 году, вступила как полуварварская страна и глухая окраина православного мира. Полуварварской страной и глухой окраиной она перестала быть довольно быстро. Но ее церковная и культур­ная периферийность сохранялись веками. Иначе и быть не могло. Когда же в 1453 году под ударами турок пал Константинополь, главный и к тому же последний центр православного мира, удар был нанесен и по Руси. В этот период Московское княжество было на подъеме, находилось накануне своего превращения в Московскую Русь и окончательного свержения татарского ига. И тем не менее падение Константинополя и всего православного сообщества подрезало крылья русской культуре.

Русь оказалась в положении, не испытанном ни одной западной национальной культу­рой. Это положение можно назвать культурным одиночеством. Конечно, оно не было таким рке полным, как у Робинзона Крузо на необитаемом острове. Но одиночество в данном слу­чае — это не метафора и не преувеличение. Остальные православные культуры после завое­вания православных стран не исчезли с лнца земли. Однако и развиваться в нормальном ритме они не могли. Строго говоря, о развитии здесь можно вести речь с большими оговор­ками. Православные культуры скорее боролись за выживание. Культура же, только выжи­вающая, если она не обретет перспективу развития, рано или поздно обречена на гибель.

При любом раскладе для взаимодействия с другими культурами у нее практически нет ресурсов. Поэтому русская культура со второй половины XV века хотя и не находилась в полной изоляции, но и равнозначных ей самой, выживших и развивающихся православ­ных культур рядом с ней не было. С известной долей преувеличения можно сказать, что культурное сообщество, которое некогда центрировал собой Царьград — Константинополь,

XVI веку для Московской Руси уменьшилось до одного полноправного члена. Русь осталась наедине с собой. Соответственно, русская культура вынуждена была развиваться в своих

собственных ритмах, не резонируя более или менее точно ни с какой другой национальной культурой единого культурного сообщества и образуя присущий только ей тип культуры. Ситуация культурного одиночества — безусловно тупиковая. Она была естественной для первобытных культур. В ее пределах успешно существовали в течение многих столетий древневосточные культуры. Пожалуй, можно рискнуть и на утверждение о том, что куль­турное одиночество целиком не противопоказано любой языческой культуре. Она в той или иной степени обязательно воспроизводит оппозицию своего, космически устроенного, и чу­жого, тяготеющего к хаосу, бытия. Для языческих культур в резко выраженном или ослаб­ленном варианте характерен этноцентризм. Это тот воздух, которым они дышат. По поводу же христианизированной культуры Руси, каковой она была в XVI веке, можно сказать словами Священного Писания: «Нехорошо быть человеку одному». «Нехорошо* не только отдельному человеку, но и целому народу, если он крещен. Русь быстро ощутила на себе последствия своего одиночества. Подъем культуры XIV—XV веков сменяется в ней вначале бесперспективной опасливостью и холодом консерватизма, затем стремительно надвигается разложение. В XVII веке у него множество симптомов и проявлений. Помимо тех из них, которые носили чисто негативный характер (бунты, пьянство и т. п.), симптомы и прояв­ления разложения русской культуры имели отношение к ее провинциализации и фолькло- ризации.

Одна из впечатляющих особенностей нашей национальной культуры состоит в том, что ей уже самой географией была задана сильно выраженная периферийность. Более глухого угла, где могло бы жить сколько-нибудь многочисленное население, чем территория Киев­ской и, в особенности, Московской Руси, в Европе просто нет. Географическая периферий­ность не могла не повлечь за собой и историческую периферийность, выразившуюся в отно­сительно очень позднем вхождении Руси в круг послепервобытных культур. Тем более поражает то, как стремительно преодолевает Русь свой, казалось бы, на долгие века вперед, а то и навсегда заданный провинциализм. Уже в XII веке у нас появляется архитектура, которую недостаточно назвать даже столичной, для отличия от провинциальной. Конечно, Успенский или Дмитровский соборы во Владимире — это безусловно столичное зодчество, столична и монументальна, несмотря на свои небольшие размеры, и церковь Покрова на Нерли, расположенная уже не в стольном городе Владимиро-Суздальского княжества, а на подходе к нему. Но помимо столичности каждый из названных храмов представляет собой некоторое художественное совершенство. Он таков, каким только и должен быть, к нему ничего не прибавить и от него ничего не убавить. Остается смотреть на Успенский, Дмит­ровский или Покровский храмы как на чудо и волшебство. Надо же, люди оказались спо­собны создать сооружение, которое ясно и непреложно свидетельствует, что принадлежит оно одному Богу и несет в себе знак Его присутствия. Если после храмов Владимиро- Суздальской Руси обратиться к не менее известному и знаменитому собору Василия Бла­женного в Москве на Красной площаДи, то все его несомненные достоинства, все то восхи­щение, которое он способен вызвать, не отменяют одного: московский собор второй половины

XVI века — это вовсе не место пребывания Бога. Не будем преувеличивать, служить Богу в нем можно. Правда, в тесных храмиках, из множества которых, по существу, собор Васи­лия Блаженного состоит и которые образуют такой разительный контраст соборному эксте­рьеру. Изумительное же богатство и затейливость экстерьера — о чем они нам говорят и на что указывают? Не о Боге и не на Него. Перед нами изобильная, избыточная и вместе стен стройная и укрощенная стихия народной низовой или близкой к ней культуры. Она, щ культура, страшно обаятельна. Но попробуем себе представить собор Василия Блаженного рядом с греческим Парфеноном, древнеримским Пантеоном или ренессансно-барочным со­бором Святого Петра в Риме. Что-то в нашем храме окажется не то. Он сразу станет совсем уж открыто простодушным и простоватым, слишком откровенно и ярко вырядившимся и разгулявшимся. Даже у античных богов жилище было более строгое, возвышенное.

гармоничное и, самое главное, внутренне собранное и определенное, в сравнении с нашим Василием Блаженным. А теперь представим в ряду с теми же Парфеноном, Пантеоном и собором Святого Петра Успенский, Дмитровский и Покровский храмы. Все они сразу умень- , шатся в размерах, потеряют свой масштаб. Но ни один из этих храмов не станет смешным или .странным, жалким, нелепым, неуместным, простоватым и т. д. Наши русские храмы i устоят, и никакое сопоставление не способно их сокрушить или поставить под вопрос. Ско- [ рее, напротив, мы изумимся: как это при таких скромных размерах, при таком минимуме . изобразительных средств были достигнуты такие безусловные результаты? Оказывается, в со- I вершенном зодчестве все может быть таким простым, ясным и уместным в своей непритя­зательности.

«Несокрушимость* русских храмов XII века при сопоставлении с любой великой архи- [ тектурой — свидетельство того, как много обещала русская культура уже в самом начале I своего исторического пути. Если же обратиться к храмам конца XVI и особенно XVII веков I и представить себе, что таковы предварительные итоги развития русской архитектуры и куль- I туры в целом, то результаты будут неутешительны. Наша культура заканчивала обращенно- I стью к фольклорной стихии, резко выступившими в ней чертами простонародности. Можно, I конечно, сослаться на то обстоятельство, что русская культура переживала в XVII веке не I просто упадок, а кризис роста, который и на Западе имел место и в Позднее Средневековье, и в XVI веке. К тому же Запад тоже знал, как раз в эпоху кризиса и перехода, оживление В низовой культуры, ее экспансию в сферы, где безраздельно господствовала высокая культу- I ра. Однако такой фольклоризации, присущей культуре в целом, как это имело место в Мос- I ковской Руси XVII века, на Западе никогда не было. Там интенсивно шла секуляризация I культуры. В частности, ей способствовало то, что высокая культура обращалась к опреде- I ленным явлениям и темам, связанным с низовой культурой, носящим фольклорный харак- I тер. Таким обращением высокая культура решала свои проблемы и задачи, в полной мере I оставаясь высокой культурой. У нас же дело обстояло совсем иначе. Низовые и фольклор- I иые мотивы, растворяясь в высокой культуре, размывали и снижали ее, делая чем-то проме- I жуточным высокой и низовой культуре. В русской культуре возникли и явления, которые I напоминали то, что присуще культуре, идущей по пути секуляризации. Скажем, всякого I рода снижающие переиначивания образов, сюжетов и смыслов, связанных с православием. К Однако в целом подобного рода снижения, при том, что они действительно могли разлагаю- I ще действовать на православие и церковность, никаких имеющих перспективу мировоз- I зренческих позитивов не открывали. Скорее дело шло к торжеству языческих элементов в культуре, если не прямо к нигилистическому отрицанию культуры как таковой„ В ситуа- к ции безусловного культурного одиночества фольклоризация, «снижение», возрождение и вы- I движение на передний план языческих моментов культуры для Руси были неизбежны. Хо- I Дом исторического процесса Русь была поставлена в такое неблагоприятное положение, которое I делало проблематичным самое существование национальной культуры. Из одиночества ей I необходимо было выбираться. «Святая Русь» не в состоянии была вечно ощущать себя право- [ славным царством, окруженным с востока и юга «погаными», то есть мусульманами, вос- I принимаемыми как язычники, с запада же — схизматиками (раскольниками). Очевидно,

[ что внутренне чуждое, вызывающее страх и отвращение окружение Руси могло и должно |$ыло перестать восприниматься в качестве враждебного и угрожающего исключительно в его [ западной части. Не случайно первый век открытости русской культуры станет веком учебы t У Запада и цепи войн с мусульманским Востоком.

С культурным одиночеством связана неразрывной связью еще одна особенность русской | истории и культуры их катартрофизм. О нем немало было сказано в русской религиозно- Iфилософской мысли первой половины XX века. Не заметить его нельзя, настолько явно, что | ваша тысячелетняя история и культура неоднократно прерывалась и ставилась под вопрос г бурными катаклизмами; приходящими извне как стихийное бедствие или зарождавшимися

в глубине русской жизни. Если быть точным, то чисто внешняя катастрофа произошла с Русью всего лишь один раз. Очевидно, что такой катастрофой стали татаро-монгольские нашествия 1237-1240 годов и последующие десятилетия. Последствия завоевания татара­ми Руси были таковы, что повлекли за собой почти полтора столетия культурного безвреме­нья, когда русская культура боролась за выживание, естественный же процесс ее развития был прерван. По своим последствиям катастрофа татаро-монгольского нашествия сопоста­вима с вторжением германцев в пределы Римской империи в конце IV — начале V веков, с той только разницей, что в случае с Русью катастрофу потерпела совсем еще молодая культура. В результате молодость ее оказалась необыкновенно трудной и неблагоприятной для нормального развития. Следующая катастрофа в русской истории и культуре началась в 60-х годах XVI века и внешних причин не имела. Она не просто носила чисто внутренний характер, но и разразилась тогда, когда по всем признакам Русь набирала силы. Расширя­лись ее границы, росло население и его благосостояние и т. д. В это время царь Иван IV учреждает в своем царстве опричнину и земщину, в результате чего страна оказалась разде­ленной на две части, причем первая из них находилась в состоянии непрерывной войны со второй. Служившие царю верой и правдой опричники буквально подвергли разорению и опустошению земскую часть царства. В земщине они вели себя,' как жестокие завоеватели ведут себя в чужой земле. Наверное, своего кровавого апогея действия опричников достигли в 1570 году, когда царь предпринял поход на Новгород. Во время пребывания Ивана IV там творились такие ужасы и непотребства, было столько пыток и убийств, что вряд ли страш­нее оказалось бы для новгородцев счастливо миновавшее их в свое время татарское наше­ствие. Создание и деятельность опричнины историки пытались объяснить по-разному. Среди них были и апологеты опричного террора, преобладали же те, кто осуждал опричнину. Однако каждый раз в опричнине стремились увидеть нечто рационально объяснимое и оправ­данное, хотя бы с позиций ее инициатора и предводителя царя Ивана IV. Между тем всякое рациональное конструирование по поводу опричнины тонет и растворяется в ужасе и бес­смыслице, которую она с собой несла. Конечно, ее введением царь надеялся укрепить свою власть, конечно, он нашел в своем царстве множество людей, готовых выполнить любое царское повеление, наконец, можно согласиться с тем, что правление Ивана IV вызвало недовольство и противодействие боярства и дворянства, с которым царь пытался справиться. Но в результате страна оказалась бессильной и бесконечно податливой перед вспышками кровавого безумия своего правителя. По его вине она послушно из года в год занималась самоуничтожением, от которого если кто и выигрывал, то ненадолго и случайно. Ведь и опричники очень часто становились палачами только для того, чтобы потом стать жертва­ми своего непредсказуемого даже для самого себя повелителя. Опричный террор, по сути, стал и предварением, и первым этапом Смутного времени. Это действительно была смута, смутность, смущение и темнота русской души, вышедшая наружу. И, что характерно, Иван IV не был анафематствован, не стал в народной памяти или последующих решениях государственной власти царем-Иродом или Иваном Окаянным по подобию своего далекого предка из XI века Святополка Окаянного. Ивана IV нарекли всего лишь Грозным. Эпитетом, который в разных контекстах звучит по-разному, в том числе и положительно. Грозным, между прочим, именовали и деда Ивана IV. Но Иван III при всей своей обычной для того времени суровости и жестокости был государем-собирателем, охранителем и устроителем своей земли, и уравнивания с ним в своем прозвище сладострастный убийца Иван IV уж точно не заслужил.