ИМИДЖ В СТРУКТУРЕ МИРА 6 страница

Имидж "капитализма" в целях удобства воздействия был заменен на имидж "рынка". Мы не знаем что значит ни первое, ни второе, только мифологическое знамя ведет нас вперед. Но в этом нет ничего нового: "коммунизм" собс­твенно также реально присутствовал в виде "социализма". Какова же аксиоматика того и другого?

Обратим внимание на определенную параллельность эли параметров, что вытекает из достаточно близких зако­номерностей в построении этих символических миров. Дек­ларируя свою полную противоположность, на самом деле они в ряде случаев максимально сближаются. Они называли друг друга врагами, но подчинялись достаточно близким ми­фологемам. И были готовы биться за мир (или в другом ва­рианте — демократию) во всем мире до последнего патрона. Возможно, это косвенно связано с тем, что у них реально как бы единый источник (но разные составные части) -Карл Маркс и его "Капитал". Коммунизм взял себе отца-ос­нователя, а капитализм — его капитал (хотя и интеллектуаль­ный).

Мы получаем сегодня гораздо больше информации, чем, к примеру, в Средние века, но механизмы обработки оста­лись теми же. Человек не в состоянии обрабатывать эту ин­формацию с той же полнотой и тщательностью, как раньше, и потому все чаще он выходит на имиджевые представления. Имидж же представляет собой вариант свертывания целого текста (или набора текстов) к одному символу.

КОММУНИЗМ строился на том, что все равны и всем бу­дет хорошо. Кстати, чтобы доказать эту равность всех, при­поднимался тот, кто заранее как бы не был равен "стандар­ту", поскольку явно жил хуже — рабочий и колхозник. Поэтому хотя бы вербально, идеологически он был припод­нят, чтобы снять неэквивалентность его реальной расстанов­ке ценностей. "Каждый охотник желает знать..." трансформи­ровалось в "Каждая кухарка может управлять государством''. Была такая сказка. Никто реально не давал этой возможнос­ти, но в имиджевом представлении важны декларируемые, потенциальные возможности. Хотя, к примеру, вузы стара­лись выдерживать соответствующий процент среди своих первокурсников, за чем следило бдительное око ЦК. Кстати, и в некоторых других случаях пропорции были правильные — ₍В случае с числом женщин среди депутатов или рабочих в партии, к примеру. То есть "золотое сечение" в области ста­тистики явно существовало и за него боролись совершенно серьезно.

КАПИТАЛИЗМ строится как бы на иной мифологеме. Хотя на самом деле, при более пристальном рассмотрении, прослеживается масса удивительных совпадений, как будто

эти мифы писались одним и тем же человеком. Итак, капи­тализм говорит не о том, что все когда-то будут иметь все, как при социализме, а то, что все потенциально имеют возмож­ность стать миллионерами. Любимой сказкой капитализма является чистильщик обуви, который становится миллионе­ром. Мифологемой капитализма является сюжет Золушки, претерпевающий самые разные трансформации, но сохраня­ющий самое главное: КТО БЫЛ НИЧЕМ, ТОТ СТАНЕТ ВСЕМ. Вам ничего это не напоминает? Например, Джулия Роберте в "Красотке" — это современная Золушка, но однов­ременно это и кухарка, которая вдруг начинает управлять го­сударством.

То есть реально два основных лозунга капитализма и ком­мунизма — "все будут иметь все" и "каждый имеет возмож­ность стать миллионером"- реально близнецы-братья. Все бу­дет хорошо, говорят они, но только не сегодня. А когда же? "Ты сам виноват, — говорится в одном случае, — ты же ком­мунизм еще не построил". "Ты сам виноват, — вторят в дру­гом, — поскорее становись миллионером, тогда все будет хо­рошо". И капитализм, и коммунизм в этом смысле являются утопией. Но прекрасной утопией, которая хоронит недо­вольство, придавая ему цивилизованные формы. Если я сам виноват, что до сих пор не построен к (-апитал-, -оммун-) изм -ненужное вычеркнуть — то нечего на власть кивать.

Вспомним модели успеха в прошлом обществе. Их мож­но отчетливо проанализировать на примере кино. Все эти модели были представлены в виде распространенных кино­сюжетов, ибо кино также было идеологическим искусством.

А. Рабочий (шахтер) вырабатывает (выдает на-гора) мно­го-много. Поэтому его любит начальство и девушка.

Б. Военный хорошо ездит, стреляет (летчик летает). По­этому его любят старшие офицеры и девушка.

В тридцатые годы этот сюжет варьировался и в число ме­шающих факторов попадал "вредитель". Но рабочий (шах­тер, военный) все равно делал все хорошо, и поэтому его любила девушка. В шестидесятые годы образ "вредителя" иногда сливался с образом "рабочего", и тогда появлялись сюжеты, которые тогда назывались комедийными. Типа:

Рабочий плохо работает. Но чтобы его полюбила девушка, он начинает работать хорошо. Поэтому в результате его лю­бит начальство и девушка.

Как видим, единообразие этих сюжетов выдает единый вариант happy end'a: надо хорошо работать, чтобы тебя по­любили начальник и девушка. Это благородное движение -от работы к девушке - было окончательно раздавлено филь­мами, где работа исчезла вовсе. В фильмах нашего времени были только девушки, и уже не было начальства. К приме­ру, комедия "По семейным обстоятельствам", где все проб­лемы постепенно решаются как бы сами по себе, вне зави­симости от работы. Работа же отступает на далекий задний план, что и стало предвестием грядущих перемен.

Какую же модель киноуспеха нам предлагают сегодня? К сожалению, в основном чужую, отражения нашей менталь-носга в ней мы сегодня не найдем. И этому имеются опре­деленные причины. Как недавно сказал режиссер Анджей Вайда о польском киноэкране, что мы видим теперь свой мир только сквозь призму западных очков: "Общество не знает, какими проблемами живет наше государство, так как фильтрует все сквозь фильмы, сделанные где угодно, кроме Польши, и поэтому начинает смотреть на себя, скажем, сквозь призму Америки" (День, 1997, 4 марта).

Родные киносюжеты дают тип успеха только чисто кри­минальный. В постперестроечный период мы были раздав­лены рассказами о бандах и мафии, с которыми, конечно, борются, но как-то очень вяло. Да и зачем, если мы вновь в советское время привыкли, что "кое-где и кое-кто у нас по­рой честно жить не хочет". Такими неопределенностями можно расписывать разве что жизнь на Марсе! Хотя худо­жественная действительность, наоборот, максимально кон­кретна. Поэтому сегодня типичным названием книг на лот­ках стало: Банда-1, Банда-2, Банда-3...

Коммунизм был очень четок в порождении имиджей сво­их врагов, этого у него не отнять. Разбуди любого бывшего советского человека и даже среди ночи он как заклинание четко повторит слова, среди которых будут: "американские агрессоры", "агрессивный оскал империализма" или "Нью-Йорк - город контрастов". Капитализм же внешне гораздо более мягок к своим врагам. Хотя именно он путем долгой и целенаправленной пропаганды, получившей название "хо­лодной войны", привел к гибели коммунизма. Это достаточ­но странно, учитывая, что именно этот срез порождения

символической действительности и был центральным для аппарата КПСС.

Капитализм активно использует одну очень важную ха­рактеристику, ведущую свое начало с первобытных времен. Это СВОЕ/ЧУЖОЕ. Капитализм считает (а нам приходится с этим соглашаться), что, к примеру, объявив землю частной собственностью, можно резко увеличить урожаи, надои и прибыль. Миф это или нет, покажет время. Пока это тоже чисто имиджевая характеристика, поскольку формулируется в сослагательном наклонении "вот если бы..." Характерис­тику "свое/чужое", вероятно, следует считать во многом да­же биологической. И вывод из падения коммунизма должен быть сделан в первую очередь именно в этом плане. Социа­лизм попытался изменить этот параметр, размыть четкое де­ление на "свое/чужое". Оказалось, что с биологией бороть­ся очень сложно. В этом же почти биологическом аспекте, кстати, лежит и национальное измерение. Его также пытал­ся размыть социализм, строя новую общность — советский народ. Но и это оказалось утопическим заданием. Люди чувствуют себя более комфортно в рамках своего языка и своей культуры. Строительство именно национального госу­дарства стало первым политическим требованием, расшатав­шим бывший СССР. Вторым стало экономическое пред­ставление, чисто имиджевая эквивалентность между "капитализмом" и "возможностью стать миллионером", о которой все думали. Никто не хотел отказаться от возмож­ности разбогатеть. При этом прошла смена основной оси общества, в рамках которой размещались все его герои.

Если в прошлом списке нашей героики одним из первых часто стоял секретарь обкома, который мог поступать толь­ко правильно, и в конце концов оказывался прав, то в се­годняшнем списке на место секретаря обкома пришел мил­лионер из "Далласа" и других киноверсий богатства. Он тоже может ошибаться, но принципиально все равно прав. Его деньги доказывают, что он все делал как надо, раз дос­тиг такого успеха (как в прошлой схеме доказательством слу­жило партийное кресло героя). А антуражем, где проходит реализация героя, остается то же самое. Это шахты. Это по­ля. Это заводы. Только теперь "проходит как хозяин" новый типаж героя. Поэтому новыми лозунгами, которые вовсю тиражируются, становится завышение понятия "частной

собственности" и "собственника". Это на уровне мифов. На уровне реалий единственной собственностью для большинс­тва граждан стал "ваучер". На нем можно написать самые красивые слою, придуманные отделами пропаганды и аги­тации уже капиталистического ЦК, но он пока все равно ос­тается всего лишь бумажкой.

Антигерой сегодняшнего дня покрыт мраком. Типичной фразой стало "в обществе есть определенные силы, заинте­ресованные в ..." Антигерой скрывается, как мы видим, под черными очками, хотя называется "определенными сила-пи". Он еще не обозначен, а только намечен. Иногда на эту роль выставляют коммунистов или социалистов. Иногда российских руководителей (однако ни в коем случае не са­мых первых). Достаточно часто список антигероики попол­няют парламентарии, которых масс-медиа старательно изоб­ражают в виде сил, сдерживающих благородную поступь реформ по городам и весям Украины. Но в целом это не столь понятная антигероика, какими были, к примеру, "вре­дители" в тридцатые годы.

Именно подобное сближение "коммунизма/капитализ­ма" заставляет государство усиленно подчеркивать различия, включая и борьбу за смену паспортов ( при явном недостат­ке средств на медицину, например), которую ведет с родным населением не менее родная милиция.

Перестав быть "коммунистами", мы не стали "капита­листами" (в том "миллионерском" смысле, на который рас­считывали). Мы вновь строим что-то утопическое, что-то большое и красивое. Но что именно — не знает никто. Прав­да, лозунги мы сменили и СЛАВА КПСС трансформирова­лось в СЛАВА УКРАИНЕ. Но язык лозунгов особый. Он только зовет подобно сиренам, манящим Одиссея, но ни-когда не дает конкретных путей. От станции КОММУ­НИЗМ к станции КАПИТАЛИЗМ, как оказалось, нет раз и навсегда проложенной дороги.

ИМИДЖ НЕФОРМАЛЬНЫХ ДВИЖЕНИЙ

_ Перестройка приносит новые типы имиджей не только в области официальной (например, президент или народный

депутат). В этот период впервые возникают и набирают оп­ределенный социальный статус различного рода неформаль­ные движения, которые до этого воспринимались чисто за­падным феноменом. Новые социальные движения функционируют в рамках процесса создания контркультуры, являясь ответом на неудовлетворенность процессами офи­циальной культуры. В советское время эти движения держа­лись в определенных рамках, как например, фестивали ту­ристской песни.

Если в период перестройки неформалы противостояли официозу марксистского толка, то в прошлом эту же роль играл нынешний официоз. Как пишет Иванов-Разумник:

"Восьмидесятые годы были эпохой зарождения и первого развития русского марксизма; теперь выясняется, что это была его наиболее блестящая пора. Правда, он не был тогда особенно влиятелен и популярен, но небольшая группа его сторонников держалась тесно сплоченной и была сильна не количественно, а качественно, представляя из себя один из островов интеллигенции в гнилом море мещанства "куль­турного" общества той эпохи" [154, с. 322-323].

Мы сразу можем подчеркнуть две важные характеристи­ки неформальной группы:

а) она небольшая,

б) членство в ней более четкое.

В отличие от гигантских организаций типа ДОСААФа здесь имеет место личное знакомство членов организации и ее руководителей, при этом еще не произошел отрыва руко­водителей от своей среды, наблюдамый в "официальных" общественных организациях. Любая замкнутая группа на следующем этапе своего дальнейшего развития вырабатыва­ет определенные правила поведения, собственную "грамма­тику чести". Возникает достаточно сильный имидж "честно­го поведения", противопоставленный имиджу "поведения обманного", характерного для официальных структур.

Есть и третья характеристика неформального движения, которое оказывается достаточно сильным для религиозных и псевдо-религиозных структур:

в) из-за своей узкой направленности оно оказывается четко удовлетворяющим индивидуальным интересам его членов.

Малые группы составляют основу каждого общества. Возможности реальной коммуникации резко ограничивают число таких участников в одной группе. Это двенадцать апостолов, это одиннадцать футболистов, это солдатский взвод. В таких мини-группах социальные группы управляют 1шдивидуальными нормами. Это было четко обнаружено при изучении юношеских преступных группировок, когда оказалось, что невозможно изменить тип поведения каждо­го отдельного члена, но это оказывалось возможным только через изменение групповых норм. Возможно, в этом лежит ошибка работы с религиозными группами типа "Белого братства'', когда пытаются повлиять на каждого отдельного члена братства.

Имидж неформального движения эпохи перестройки связан с апелляцией к общественному мнению. Неформа­лам свойственно "упоение самой возможностью быть в "своей среде", осваивать пространство, привлекать к себе внимание сограждан" [209, с. 87]. Таким образом, мы полу­чаем еще одну важную характеристику неформальных дви­жений:

г) ориентация на общественное мнение.

Собственно, неформальное движение и создается ради этой внешней ориентации, оно также заинтересовано в вер­бовке своих новых сторонников. В имидж неформального Движения обязательно входит "митинг" или иной тип жес­ткого/мягкого выражения своего "я", выражения своего протеста. П. Шампань отмечает: "Сегодня даже уличные де­монстрации, за редким исключением, планируются с целью "быть показанными телевидением": организаторы торгуют­ся с силами правопорядка по поводу времени и места их проведения для того, чтобы демонстрацию показали в но­востях" [426, с. 218].

Митинг создает для нас новые наборы лидеров, от кото­рых мы отвыкли за период советской власти. Одной из их пивных характеристик становится определенная оппозици-оввюсть к официальной среде. Л. Лисюткина и А. Хлопин ■водят также следующую характеристику: "В процессе под-^готовки и проведения митинга возникают контакты между незнакомыми прежде людьми, формируются малые группы, происходит противопоставление себя одним объединениям и идентификация с другими" [209, с. 88]. Обозначим это

также как процесс объединения вокруг того или иного имиджа движения (например, зеленые или антикоммунисты обладают разными имиджами).

Собственный имидж должен отталкиваться от имиджа своих врагов.

"В разговорах фигурируют собирательные отрицательные об­разы: милиционер, бюрократ, партийный функционер, степень значимости которых, очевидно, зависит от конкретного опыта неформалов. На первом месте, вне конкуренции. - страж по­рядка ("мент", "ментовка"). Примечательно, что в разговорах диссидентов 60-х - первой половины 80-х годов центральной негативной фигурой был сотрудник КГБ" [209, с. 88].

Анализируя процессы коллективного поведения, Н. Смел-сер рассмотрел волнения 1965 года в Уотгсе — негритянском квартале Лос-Анджелеса. Они начались в ответ на явную или мнимую жестокость полиции. При этом выделяются та­кие характерные особенности происходивших событий [347, с. 5771:

1. Это были необычные события, поскольку беспорядки не случаются всюду и везде.

2. Эмоциональное возбуждение достигало наивысшего уровня, при этом главными чувствами были гнев и волнение.

3. Этот эпизод характеризовался ощущением надвигаю­щейся опасности, поскольку люди чувствовали необычность ситуации.

4. Ход событий был стихийным и непредсказуемым.

5. Каждый день беспорядки длились лишь в течение нес­кольких часов.

6. Беспорядки в Уотгсе не были "громом среди ясно­го неба".

Исследователями выделяются три основных чувства тол­пы: страх, враждебность и радость.

Н. Смелсер [347, с. 580] приводит таблицу (см. следу­ющую страницу) из "Социальной психологии" Розенберга и Турнера:

Движения выдвигают разные требования к своим лиде­рам на каждом из этапов [347, с. 608[:

На первом этапе — лидер является агитатором. На втором -пророк, вселяющий энтузиазм. На третьем — администратор во главе формальной организации. На четвертом — полити-

ческий деятель. Эю все разные имиджи, сменяющие один другой. Эрик Хоффер выразил это следующими словами: "Движение начинается с людей слова, материализуется фа­натиками и консолидируется людьми действия" [500, р. 134]. При этом он считает, что если движение проходит этот путь с тем же лидером, который не успевает видоизменяться, это приводит к нулевому результату. Сталина он рассматривает как комбинацию фанатика и человека действия. Люди дейс­твия должны спасти массовое движение от возможности са­моуничтожения, куда его могут завести фанатики. На чело­веке действия завершается динамическая фаза движения, он хочет не обновить мир, а завладеть им.

Эрик Хоффер считает, что активная фаза движения зави­сит от его целей: конкретные цели ведут к более короткой активной фазе [500, р. 142]. Человек действия уже не может основываться только на убеждении, он включает в действие механизмы принуждения, поскольку они дают больший эф­фект. Возможно, это также связано с неформальными свя­зями в группе, удержать которые можно только более силь­ной защитой этих связей, что собственно происходит в преступных гругтировках.

Психологи видят два вида реакции на приход в группу ав­торитарного лидера. Она становится либо агрессивной, либо члены ее впадают в апатию.

"Группы становились агрессивными из-за обиды на свое­го лидера, поскольку он ограничивал их, но они также боя­лись его и выказывали свою неудовлетворенность с помо­щью непрямых форм агрессии. Они будут изображать, что не услышали, когда к ним обращались, будут нарушать пра­вила "по ошибке", уходить до срока, портить материалы" [468, р. 230].

Неформальное движение завершает свой процесс полным подчинением своему лидеру, приобретая черты формального движения. Другим вариантом может быть "выталкивание" своего лидера на новые позиции, что произошло, к примеру, с украинскими зелеными и их лидером Юрием Щербаком. Лидер прошел формальный путь министра и дипломата, а движение после этого отрыва своего лидера сохранило свой неформальный характер.

Имидж неформального движения обязательно должен со­хранять свой образ неофициального, противопоставленного "бюрократическому креслу" направления. Он как бы заполня­ет иную нишу, чем активно пользуются партии, которые строятся на оппозиции власти. Многообразие форм сопротив­ления власти (М. Фуко) приобретает в этом случае организа­ционный характер. Человек не чувствует себя в меньшинстве, что является важнейшим стимулом многих неформальных объединений, начиная, к примеру, с аквариумистов. В резуль­тате человек получает защищающую его атмосферу, избавля­ется от чувства одиночества.

При этом постперестроечные неформальные движения не приобретают характеристик явной оппозиционности к власти, они скорее все ищут сотрудничества с властными структурами. ВА Ядов охарактеризовал эту ситуацию следующим образом:

"Странным, казалось бы, образом в массовом сознании совмещаются убеждения в том, что экономическая ситуация в обозримом будущем не улучшится, власти беспомощны, а политикам (депутатам, в особенности) доверяться не следу­ет, демонстрации и протесты вряд ли изменят положение, но... "совсем не довольных" своей жизнью - около трети

- опрашиваемых. В застойные годы мы наблюдали близкую . статистику — до 20%. Все это говорит о том, что в условиях общенационального кризиса человек уходит в свою частную жизнь и здесь стремится обрести опору" [451, с. 46].

Одновременно неформальные движения служат опреде­ленным объединителем, позволяющим преодолевать этот уход в стратегию индивидуального спасения.

ИМИДЖИ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА

Перестройка по сути привнесла совершенно новый ас­пект в нашу политическую жизнь. Власти пришлось поте­рять свою деперсонификацию, что привело к потере своего места под солнцем для многих бывших политических деяте­лей. А. Мшранян отмечает: "Если для сохранения системы в неизменном виде деперсонифицированная власть номен­клатуры есть идеальное средство, то эта же безличная власть становится колоссальной помехой для реформы. Так назы­ваемое коллективное руководство является идеальным средством для сохранения застоя и стагнации. Именно по­этому ни одна динамично функционирующая политическая система не пользуется подобным инструментом власти" [237, с. 169]. Власть принялась обретать лицо, в ряде случа­ев оно оказалось не очень интересным.

Новыми имиджами стали не только имиджи президента или депутата (в последнем случае новизна оказалась в нео­бычном облике оппозиции власти, в то время как депутат советского периода как раз был защитником власти). Имидж последнего времени — это и коррупционный имидж чинов­ника, и имидж нового русского/украинца. В последнем слу-чае моделируется странный образ, модель мира которого ог­раничена двумя-тремя составляющими. Это наличие бездонного мешка денег, не менее безграничной тупости, с точки зрения неразумности его поступков. И это огромное желание произвести максимальное впечатление на окружа­ющих. Поступки, которые обыгрываются в анекдотах о "но­вых русских". Возьмем, к примеру, известный анекдот о по­купке большой золотой цепи за цену, которая вдвое дороже, чем в другом магазине. Мотивация — это произвести впечат-

ление. Одновременно деньги не являются помехой для лю­бого поступка. Анормальность состоит в том, что акценти­руется желание потратить как можно больше за единицу то­вара, что нарушает принятые законы мира.

Имидж переходного периода акцентирует очень сильно временный характер происходящего. Перед нами проходит общая тенденция развития постсоветского политического пространства, поэтому мы остановимся на этом подробнее. В книге Б.Ельцина "Исповедь на заданную тему", которая б&ша в определенней степени одной из знаковых примет пе­рестройки, есть одна симптоматичная фраза: прошло всего лишь пять лет, чего же вы хотите от перестройки. Книга была девяностого года, сегодня прошло гораздо больше пя­ти лет. Но текст мы слышим тот же: прошло всего лишь... Просто сегодня этот бесконечный срок удачно вербализиро-ван словами "переходный период", которым, как палочкой-выручалочкой, можно объяснять все. Еще одним любимым сочетанием этого периода стало "У перестройки нет альтер­нативы", которое потом заменили на "У реформ нет альтер­натив".

Перестройка за это время проходит от имиджа "восста­новления ленинских традиций" до полного отрицания тех же традиций. При этом глашатаи этого периода практически не менялись, кроме прошедшей смены первых лиц: от М. Гор­бачева до В. Щербицкого.

Более десяти лет назад нам объявили (то есть решение было "царским", спущенным сверху, а не пришедшим сни­зу), что мы теперь "плывем" в режиме перестройки. Первым результатом этого решения стало множество капитанов у не­когда единого капитанского мостика. Теперь на корабле быстро построили свои капитанские мостики: и левые, и правые, а также серо-буро-малиновые тоже.

То ли корабль действительно получил пробоину, то ли она только намечалась, но было предложено спасаться по одиночке. Поэтому каждый капитан собрал вокруг себя сво­их и начал командовать "налево" или "направо". При этом корабль оставался прежним, потому слабо подчинялся зыч­ным командным голосам.

Мы не очень четко помним свое прошлое, даже недав­нее. Точнее мы помним то, что хотели бы помнить. И забы­ваем то, что не хотим помнить. Поэтому прошлое покрыто

провалами и черными дырами. Только пунктирно можно пройтись по сопоставлению времени того и этого. Мы тог­да я мы сегодня, но без оценок "лучше стало или хуже", поскольку вряд ли история понимает их.

Бели посмотреть на ту систему ценностей, то она кажет­ся более многомерной, чем сегодня. Сегодня финансовая составляющая, как то подчинила себе все остальные. Успех, счастье также измеряются сегодня, в первую очередь, фи­нансовым успехом и финансовым счастьем. Ради справедли­вости следует добавить, что определенное искривление бы­ло и тогда, назовем его партийным. Вполне естественно писатель, проходящий мимо здания ЦК КП Украины (кста­ти, сегодня улица весьма символично поменяла свое назва­ние на Банковскую), мог говорить мне: что уже сам проход по соседству со святым местом "надихае на творчють".

В целом, неденежная составляющая нашего бытия имела большее значение тогда, чем сегодня. Возможно, дело также ив том, что тогда она имела четкую пороговую величину. Сегодня для каких-то социальных групп этот порог снят.

Это то, что мы потеряли. Столь же несомненно мы наш­ли МНОГОВЕКТОРНОСТЬ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ. Тогда все двигались по заранее заданным "узкоколейкам". К при­меру, почти все нынешние руководители академических институтов и вузов вышли из секретарей парткома. Из-за разности путей произошел более сильный РАЗРЫВ МЕЖ­ДУ ПОКОЛЕНИЯМИ, чем это было раньше. Дети не пов­торяют жизненный путь отцов. Например, если высшее об­разование было семейной приметой многих поколений, то сегодняшнее счастье часто начинают искать уже вне высше­го образования. Это смена тенденции с семейной на внеш­нюю ориентацию, поскольку сегодняшний отец не может служить положительным примером для ответа на вопрос "что такое хорошо и что такое плохо". Опыт будущего, если можно так выразиться, раньше несомненно был у старшего поколении, поэтому оно и было необходимо для младших. Сегодня опыт будущего у молодых, они выступают в роли Удачливых учителей. Старшее поколение не может так быс­тро менять свои правила игры.

Что не исчезло? Как это ни странно, не исчезли двойная ^м°РЗДь и двойной язык. Как и прежде о правильности изб-Ринного пути говорят из проносящихся мимо "мерседесов".

Но теперь эти мудрые указания воспринимаются не так ра­достно, поскольку транспорт стал работать хуже, и на оста­новке приходится стоять дольше. И видно невооруженным глазом, что "наши глашатаи" явно едут сегодня в гораздо лучших машинах, чем прежде. Мы за них рады. Но скорость большая, и некоторые слова трудно разобрать: им-то все ка­жется, что люди кричат "Ура!", "Терпели раньше и потер­пим еще!". У Паустовского в воспоминаниях о киевской гимназии рассказывается о посещении ее особой высокого ранга из Сербии. Гимназисты должны были разучить крики "Живио!". Но они вместо этого кричали родное словцо, ко­торое на иностранный слух звучало похоже. Словцо это бы­ло симптоматичным — "Жулье!". И под эти крики торжес­твенной поступью шли особы высокого ранга по улицам дореволюционного Киева.