Начальное состояние равновесия

Пусть перечисленные условия существуют уже так долго, что общество достигло состояния равновесия. Тогда относительные цены определяются путем уравнений Вальраса, а номинальные – отношением массы наличных денег к доходу.

Зачем в этом простом обществе нужны деньги? Главная причина состоит, конечно, в том, что они служат средством обращения благ или временным вместилищем покупательной способности и позволяют избежать знаменитого "двойного совпадения". которым чреват бартер. При отсутствии денег, если некий субъект пожелает обменять Л на В. он должен отыскать кого-то, кто хочет в точности обменять В на А. В денежной же экономике этот субъект может просто продать А за деньги, т.е. за обобщен­ную покупательную способность, всякому, кто только пожелает купить А и обладает соответствующей покупательной способностью, а затем купить В за деньги у любого, кто пожелает В продать, независимо от того, что сам продавец хочет взамен купить. Это отделение акта продажи от акта покупки является фундаментальной производительной функцией денег. В результате и появляется тот самый "трансакционный мотив'', столь часто упоминаемый в литературе.

Второй мотив – желание иметь резерв как страховку от возможных в будущем неожиданностей, причем в реальном мире деньги представляют лишь один из активов, способных выполнять эту функцию. Но у нас они олицетворяют единственный мотив, который называется "мотивом предосторожности" или "активным мотивом". Совершенно очевидно, что оба мотива непосредственно связаны с условием [5] существования общества индивидуальной неопределенности. В полностью статичном мире, населенном абсолютно одинаковыми субъектами, заведенный раз и навсегда клиринговый механизм исключает первый мотив, а невозможность возникновения в нем непредвиденных ситуаций – второй.

Сколько же денег пожелают иметь люди, руководствуясь названными мотивами? Очевидно, ответ должен выражаться не в номинальных, а в реальных единицах, иначе говоря, в объемах товаров и услуг, которыми люди захотят распоряжаться в денежной форме. Я не вижу какой-либо возможности убедительно ответить на этот вопрос на абстрактном уровне. Это количество будет зависеть от особенностей институциональных механизмов, регулирующих поток платежей в состоянии равновесия, а те, в свою очередь, определяются уровнем мастерства, вкусами и предпочтениями членов общества и их отношением к неопреде­ленности.

Но можно ответить на этот вопрос, исходя из эмпирических данных. Если деньги гипотетического общества идентифицировать с наличностью в реальном мире, то масса последних составляет около V₁₀ годового дохода, т.е. равна доходу за 5,2 недели². Таким образом, скорость обращения составит 10 оборотов в год.

Можно идентифицировать деньги не с доходом, а с объемом национального богатства в реальном мире (за исключением человеческого фактора), который составляет от трех до пяти годовых доходов³, а соответствующая скорость будет тогда равняться 0,2 – 0,3 оборота в год.

Вторая трактовка была приведена лишь в качестве примера. Далее используется первое сравнение, так что 1000 долл. соответствует viq годового дохода, а сам он оценивается в 10 000 долл. Такова номинальная величина годового дохода, соответствующая номинальным ценам в состоянии равновесия. Это в среднем. Отдельные субъекты могут иметь на руках запас наличности, отличающийся от их 5,2-недельного дохода, что определяется их операционными нуждами и предпочтением той или иной формы активов. Обычно номинальный национальный доход выступает в нескольких формах: 1) стоимость конечных услуг; 2) стоимость производственных ресурсов; 3) вся сумма чистой добавленной стоимости. Но обычно возникающие при этом проблемы подсчета национального дохода для нашего гипотетического общества являются второстепенными, и углубляться в них здесь мы не будем. <...>

<...> обратное введение экономики в общеисторический контекст. Следовательно, если мы определяем хозяйственный порядок времен Диоклетиана, то мы не только применяем различные актуальные чистые формы, но и рассматриваем этот хозяйственный порядок как составную часть всей духовной и социально-политической жизни Римской империи того времени. Если в ходе анализа мы временно отстранились от исторического взгляда на вещи, то теперь, вооруженные результатами морфологического анализа, мы возвращаемся к историческому подходу в полном объеме. Взаимосвязь всей исторической жизни, действующая в каждый момент истории, приобретает теперь всю свою силу; такова, к примеру, связь современной общей исторической обстановки с хозяйственным порядком, существующим в данный момент и в данном месте. Более подробные примеры этого будут приведены ниже в этой главе (разделы III—V).

3. Из всего этого вытекает одно важное следствие для взаимодействия экономической истории и национальной экономии. То, что взаимодействие вообще необходимо, выяснилось уже давно. Но спрашивается, как можно сделать его плодотворным. Господствую­щее среди экономистов-теоретиков мнение, будто специалист по экономической истории должен иметь дело с единичными хозяйственными фактами, а специалист по национальной экономии должен раскрывать главные взаимосвязи, не только ошибочно, но просто непонятно. Историк, который взялся бы нанизывать один на другой отдельные хозяйственные факты, к примеру, описывать подряд тысячи конкретных арендных сельскохозяйственных производств в Верхней Италии XVI в., действовал бы бессмысленно. Он поступал бы как человек, которому нужно описать дом, а он вместо этого изображает отдельные камни, из которых этот дом построен, не имея представления об его горизонтальной и вертикальной проекции и не зная его архитектоники. Историк должен разбираться в хозяйственных порядках и уметь видеть отдельное хозяйство и любой отдельный экономический факт в целом. Но как ему определить хозяйственный порядок? По каким признакам? К этому надо добавить еще один близкий вопрос. По каким критериям следует ему различать и отделять друг от друга экономику двух различных народов или различных эпох?

Если бы историк обратился к экономистам-теоретикам и спросил их, как ему справиться с этой задачей, то ответы были бы малоудовлетворительными. Что прикажете делать историку со "стадиями" Бюхера, если ему необходимо описывать экономику Германии времен великой реформы Штайна? "Городское хозяйство" не подходит, а "народное хозяйство" слишком бессодержательно. С помощью этих понятий он не смог бы квалифицировать громадные изменения, произошедшие в период между началом и концом XIX в. Не смог бы он сделать это и в том случае, если бы говорил о "территориальном хозяйстве" и "народном хозяйстве" или о "раннем" и "развитом капитализме". Таким образом, историку не оставалось бы ничего иного, как описывать историю экономики с помощью собственных понятий, взятых из повседневного опыта и потому недостаточных.

Вполне оправданные запросы историков должны удовлетворяться иным способом. Экономисты-теоретики должны прежде всего показать, что необходимо ставить вопрос о структуре хозяйственного порядка и мыслить категориями хозяйственных порядков. Историки должны ставить вопрос о структуре германского хозяйственного порядка около 1800 и около 1900 гг., если они хотят понять и отразить экономику XIX в. и переворот, произошедший в ходе этого столетия. Далее экономисты должны им сказать, что хозяйственный порядок какого-либо периода можно понять, только применяя чистые формы порядка – подлинно идеальные типы. Тогда историки оказались бы в состоянии сами определять отдельные конкретные хозяйственные порядки. В чистом виде формы порядка существуют только мысленно, но в виде сплава они конституируют каждый конкретный порядок. Историк живет в мире конкретного. Чтобы познать мир конкретной экономики, он должен знать формы порядка, которые открывает национальная экономия. Только так он может выйти за пределы простой констатации отдельных, произвольно выхваченных фактов, которая не является еще наукой. Итак, национальная экономия должна предлагать не схемы, претендующие на отражение конкретной экономики (но не делающие этого), а чистые формы, применение которых делает возможным познание данного хозяйственного порядка .