Последние дни жизни м. Петра

Прежде, чем мы вернемся к деятельности м. Сергия после этих событий, я хочу закончить с вами разговор о м. Петре, потому что его дальнейшая жизнь, конечно же, станет настоящим мученическим житием, и по его пребыванию в тюрьме мы можем представить, что переживали многие из наших иерархом, причем именно тех иерархов, которые занимали высшие должности, например местоблюстители или те, кто был назначен заместителем местоблюстителя, т.е. те, иерархи, которые оказывались в заключении и были одновременно волею патриарха или того же м. Петра поставлены на высокие должности заместителя местоблюстителя, они, конечно, были объектами особенно сильного давления властей. Причем, их могли не просто сразу убить, а могли попытаться сначала вырвать какие-то уступки.

Итак, м. Петр в июне 1926 года оказывается в Суздале. Никакого приговора нет. И только 5 ноября 1926 года он получает приговор особого совещания 111/, приговор вроде бы небольшой - 3 года ссылки. Тогда очень часто давались такие приговоры, которые потом быстро дополнялись даже без освобождения из лагеря или тюрьмы.

И в декабре 1926 года м. Петра этапом отправляют через пересыльные тюрьмы в Тобольск. Что такое эти пересылки, прочитайте "Архипелаг ГУЛАГ' Солженицына, очень выразительно представите себе это, а м. Петру в это время уже 63 года.

Впрочем, упомяну, что 21 января 1927 года, когда он в результате следования по этапу оказался в Екатеринбургской тюрьме, его вновь посетил архиеп. Григорий и обратился к нему с предложениями о поддержке его группы, но м. Петр, уже информированный о ситуации, подтвердил свои прошения григорианам, и ничего не получилось.

8 феврале 1927 года он оказывается, почти полгода пропутешествовав таким тяжелейшим, мучительным образом, в Абалаке.

Знаменитого Абалакского монастыря уже не было, и с помощью монахини Евгении, которая там оказалась, он стал обустраиваться на месте своей ссылки. У него была комната в глухой сибирской деревне.

Однако, м. Петр прожил здесь недолго, и в апреле 1927 года был вновь арестован и доставлен в Тобольскую тюрьму.

9 июля 1927 года ВЦИК вновь рассматривал его вопрос, и было решено направить его из Тобольской тюрьмы не в абалакскую ссылку, а в Заполярье, на берег Обской реки в поселок Хэ в двухстах верстах от Обдорска. Там, конечно, условия были очень тяжелые.

Так м. Петр, шестидесяти четырехлетний старик, уже достаточно больной, оказался, по существу, в темнице под открытым небом. Трехлетний срок его ссылки должен был закончиться в конце 1928 года (срок считается с момента ареста, а он был арестован в конце 1925 года).

Он ожидал окончания срока ссылки, но 11 мая 1928 года опять постановление особого совещания ОПТУ, срок его ссылки был продлен еще на 2 года. Обратите внимание, никакой мотивировки, никакого обоснования, просто взяли и продлили.

В ответ на это он в июле 1928 года обращается с письмом в ОГПУ и ВЦИК. Он, в частности, пишет: "Оставление меня в селе Хэ Обдорского района далеко за полярным кругом среди суровой обстановки слишком пагубно отражается на моем здоровье, которое после моего годичного проживания здесь пришло в окончательный упадок. Дальнейшее оставление меня в настоящем трудно переносимом климате при моих сильно развивающихся болезнях (эмфизема, миокардит, хронический ларингит и др. ) и при отсутствии средств для ослабления их равносильно обречению на смерть".

Никакого ответа нет, но наоборот, есть стремление ОГПУ изыскать какие-то дополнительные основания для ужесточения заключения м. Петра. За ним не просто следят, 29 марта 1929 года проводят обыск, хотя какой компромат можно было найти в этом заполярном поселке у умирающего старика?

Хочу отметить, что иногда тяжелое пребывание в ссылке в полном одиночестве скрашивалось тем, что у него появлялась возможность вступить в переписку хотя бы с теми ссыльными, которые оказывались в тех местах. Примерно в это время ему удалось вступить в переписку с сосланным в Сургут

профессором Иваном Васильевичем Поповым. Он был составителем знаменитого соловецкого послания и известный патролог МДА, написавший фундаментальное исследование о блаженном Августине.

Но это были, всего лишь, эпизоды, а в основном полная изоляция. В результате, 17 августа 1930 года, когда заканчивался срок уже продленной ссылки, ПТУ вновь арестовывает м. Петра, привозит его сначала в Тобольскую тюрьму, потом через 3 месяца переводит в Екатеринбургскую тюрьму, где вновь начинает им активно заниматься уполномоченный ПТУ его однофамилец Полянский.

Он него требуют отказаться от местоблюстительства, обещая при этом пересмотреть его дальнейшую участь. В противном же случае обещают еще продлить срок его заключения либо в тюрьме, либо в ссылке до двух лет.

М. Петр очень хорошо понимает, что его отказ приведет к тому, что и полномочия м. Сергия должны будут исчезнуть, а при всем том, что м. Петр был изолирован, периодически ему удавалось получать информацию о деятельности м. Сергия, и его отзыв на "Декларацию" м. Сергия 1927 года, безусловно, будет свидетельствовать о том, что он одобрял действия м. Сергия, он не хотел никаких перемен и понимал, что в переменах заинтересованы, прежде всего, власти.

Но отдавая себе отчет в том, что его отказ от местоблюстительства будет основанием для дальнейшего на него давления, он пишет после этих переговоров с уполномоченным ПТУ письмо главе ПТУ Менжинскому в марте 1931 года.

Обратите внимание, что срок его ссылки уже прошел, но он остается в тюрьме без всяких правовых оснований. Вот что он пишет Менжинскому:

"Прежде всего, я нарушил бы установленный порядок, по которому местоблюститель остается на своем посту до созыва Поместного Собора. Собор, созванный без санкции местоблюстителя, будет считаться неканоническим, и постановления его недействительными.

Далее, моя смена должна повлечь за собой и уход моего заместителя м. Сергия. К такому обстоятельству я не могу отнестись равнодушно. Наш одновременный уход нс гарантирует церковную жизнь от возможных трений, и конечно вина ляжет на меня.

Поэтому в данном случае необходимо наше совместное обсуждение, равно как и совместное разъяснение вопроса в связи с моим письмом к м. Сергию.

Наконец, мое распоряжение, вышедшее из тюрьмы, несомненно вызовет раздоры, догадки, будет истолковано как вынужденное с разными нежелательными выводами.

Откровенно скажу, что лично о себе я не хлопочу, дней моей жизни осталось немного, да и, кажется, я уже потерял интерес к жизни, скитаясь в общем более восьми лет по тюрьмам и ссылкам. Я только опасаюсь, что распоряжением, сделанным наобум, могу нарушить свой долг и внести смуту в среду верующих".

Как видите, он достаточно сдержан по форме, но по сути он остается непримиримым - он не будет отказываться от местоблюстительства. А власти это, конечно, не устраивает, в том числе и Менжинского, которому адресовано письмо.

Поэтому ответа нет, продолжаются допросы, и уже заключение в одиночной камере в условиях строжайшей изоляции и от заключенных и даже от свежего воздуха и солнечного света.

Итак, м. Петр уже почти год находится в тюрьме, хотя срок ссылки его истек уже, никаких разъяснений. И он в мае 1931 года вновь пишет письмо Менжинскому:

"В настоящее время я настолько изнурен, что затрудняюсь двигаться, стоять и даже говорить. Признаки удушья, иногда совместно с обморочными состояниями, участились, и всякий раз после них делаюсь совершенно разбитым и словно не мыслящим.

Лишение существенных потребностей слишком велико, и все мои мысли фиксированы на одном вопросе: когда же, наконец, окончатся мои скитания по тюрьмам и ссылкам, продолжающиеся вот уже девять лет.

За все время ареста я еще ни разу не видел солнца. Мне приходится положительно подвизаться, сидя в камере. Мои двадцатиминутные прогулки, точнее сидения у тамбура, ведущего в каменный подвал, в условиях тюремной жизни обычно

совершаются между десятью и половиной двенадцатого ночи, да и то с перерывами.

Угнетает также изоляция, лишение права переписываться с родными и получать от знакомых пищу.

С особой настойчивостью утверждаю, что контрреволюцией никогда не занимался, каких-либо противоправительственных действий не совершал.

Обращаюсь в лице Вашем к советской справедливости, убедительно прошу Вас освободить меня из заключения и возвратить на место постоянного жительства, где бы я мог основательно заняться лечением пользовавших меня раньше профессоров и иметь общение с сослуживцами, архиереями, моим заместителем и другими".

От Менжинского никакого ответа нет, но 23 июля 1931 года особое совещание ГПУ вновь выносит решение:

"Постановили - Полянского - Крутицкого Петра Феодоровича заключить в концлагерь сроком на пять лет, считая срок с момента вынесения настоящего постановления".

То, что он почти год провел в одиночке уже по истечении своего срока ссылки, это не учитывается. Еще пять лет, т.е. до 1932 (1936?) года, и уже в лагере.

Но при этом власти постоянно намекают на периодических допросах, что если он откажется от местоблюстительства, все это может быть смягчено.

И уже в сентябре 1932 года м. Петр вновь пишет письмо в особое совещание ОПТУ, ему уже 69 лет:

"Я постоянно стою перед угрозой, более страшной, чем смерть, как например паралич, уже коснувшийся оконечности правой ноги, или цинга, во власти которой нахожусь свыше трех месяцев и испытываю сильнейшие боли то в икрах, точно кто-то их сжимает железным обручем, то в подошве. Стоит встать на ноги, как в подошву точно гвозди вонзились.

Меня особенно убивает лишение свежего воздуха, мне еще ни разу не приходилось быть на прогулке днем. Не видя третий год солнца, я потерял ощущение его. С ранней весны вынужден прекратить и ночные выходы, этому препятствуют приступы удушья (эмфизема легких), с вечера настолько развивающихся, что положительно приковывают к месту. Бывает, что по камере затруднительно сделать несколько шагов.

В последнее время приступы удушья углубились и участились, неизменно повторяясь каждую ночь. Они то и дело поднимают с постели, приходится сидеть часами, иногда до утра.

Неладно делается и с сердцем, тяжелые боли в нем доводят до обморочного состояния".

Ответа никакого нет. Тогда он обращается к Тучкову. Это уже не особое совещание ГПУ, а начальник шестого отделения секретного отдела ГПУ, непосредственно курирующий все церковные дела.

"Много раз умолял врача исходатайствовать мне дневные прогулки, лечебное питание взамен общего стола, тяжелого и несоответствующего потребностям организма, исхлопотать относительно технико-протезов, но все тщетно. Неоднократно и сам обращался к начальству с той же просьбой, и также безрезультатно.

А болезни все сильнее и сильнее углубляются и приближают к могиле".

Нужно сказать, что у м. Петра сломались зубные протезы, а ведь на практике это ведет к тому, что он не может нормально пережевывать пищу, а пища в тюрьме, вы сами понимаете, не диетические каши. Это ведет к общему расстройству организма, начинаются заболевания желудка, хронический гастрит и т. д.

"Откровенно говоря, смерти я не страшусь, только не хотелось бы умирать в тюрьме, где не могу принять последнего напутствия, и где свидетелями смерти будут одни стены. Поступите со мной согласно постановлению, отправьте в концлагерь. Как ни тяжело там будет, но, все таки, несравненно легче настоящей одиночки. Меня неизменно держат в строжайшей изоляции и окружают постоянным молчанием. Наказание очень тяжелое".

Но на этом все не закончилось, и, несмотря на то, что срок его заключения должен был закончиться в 1932 году, он оставался в тюрьме. В дальнейшем м. Петра перевели в Верхне-Уральскую тюрьму особого назначения, где был анонимный учет заключенных, только номера камер и номера заключен

ных. Его поместили в 23-ю камеру под номером 114. Такой жесткий надзор еще усугублял психологическое давление.

9 июля 1936 года на заседании особого совещания уже при НКВД СССР (изменилось за это время даже название этого органа), где секретарем был Тучков, в очередной раз был продлен срок заключения м. Петра еще на 3 года, и ВЦИК это одобрил. Обратите внимание, ВЦИК - высшая инстанция, все это не просто злоупотребление чиновников, это государственная линия.

В сентябре 1936 года ему вновь сообщили о продлении срока заключения. Когда ему объявили этот очередной срок, он сказал: "Теперь я, наверное, вообще не умру".

А далее власти опять начинали некие манипуляции. В декабре 1936 года, хотя м. Петр был еще жив, м. Сергию объявили о том, что он может отныне называть себя патриаршим местоблюстителем, что было истолковано как свидетельство либо смерти, либо гибели м. Петра в заключении. И длительное время считалось, что именно в это время он и погиб.

Но это было не так, м. Петр был еще жив, и власти продолжали, видимо, строить какие-то планы. Но конец 1936 года - это одновременно время, когда начинается резкое ужесточение репрессий. Я вам уже приводил цифру, что с 1937 по 1941 год, во время усиления репрессий среди православного духовенства и активных православных мирян около 172 тысяч репрессировано, и из них 116 тысяч расстреляно. И в это число попадает и м. Петр (Полянский) наряду со многими другими иерархами.

После возобновившихся интенсивных допросов с применением соответствующих методов, 2 октября 1937 года "тройка" НКВД под Челябинской областью приговорила его к расстрелу, и 10 октября 1937 года в 16 часов м. Петр был расстрелян. Это уже окончательные и точные сведения.

В этом же году погибнет много других наших ведущих иерархов, которых власти держали до поры до времени в тюрьмах и лагерях, рассчитывая их как-то использовать. Но их принципиальная позиция, их нежелание идти на сотрудничество с властями сделало невозможным использовать их в качестве орудия раскола, и в значительной степени благодаря этому м. Сергию в тех тяжелейших условиях удавалось сохранять церковное единство. Другое дело, что власти потом будут употреблять иные интриги.

Я хочу вам сказать, что все материалы, которые я вам приводил, были обнаружены в уголовном деле м. Петра, т.е. все это из архивов Госбезопасности, потому что все те письма, которые писал м. Петр, копировались и вкладывались в его дело.

Вы можете сказать, что это за письма: старец пишет о своих болезнях. Но, вместе с тем, обратите внимание, все величие м. Петра в том и заключается, что он, ведя себя очень сдержанно, очень смиренно, просто как незаконно осужденный узник, обращаясь с просьбами о возвращении законности в отношении его, во всех вопросах, в которых власти ждут от него уступок, остается непреклонным. И это сочетание мягкости и твердости, это и самая христианская позиция, и, в то же время, это позиция, требующая особого мужества.

Как относился он к своим мучителям и гонителям, сказать очень сложно. Конечно, может быть, ему не хватало сил их любить, как заповедал Христос, но, уж во всяком случае, не было оголтелой ненависти, какая была у политических узников в царской тюрьме, когда, желая досадить властям, какие-нибудь террористы, приговоренные к смерти, старались обязательно покончить с собой до смертной казни, чтобы и здесь не исполнилось требование государства.

Мы уже подошли к вопросу о том, что события 1926 года выдвинули на первый план в русской церковной иерархии м. Сергия. Он был безусловным авторитетом и не только в связи с тем, что его м. Петр поставил первым своим заместителем в случае своего ареста, не только потому, что остальные патриаршьи местоблюстители находились под арестом (вы видели, что после освобождения м. Агафангела все равно м. Сергий оказывается авторитетной фигурой).

Чтобы понять, почему этот церковный иерарх оказался столь авторитетным, несмотря на то, что был в его жизни эпизод, связанный с поддержкой обновленчества, следует остановиться на его жизни и деятельности за весь предыдущий период.