Художественный мир Е. Замятина

Произведения Евгения Замятина разных лет чрезвычайно разнообразны по использованному в них жизненному материалу. Ранние повести и рассказы («Уездное», «Ала – тырь», «На куличках») знакомят читателя с миром русской провинции; повести «Островитяне», «Ловец человеков» переносят в Англию, а рассказы 1918 – 1920 годов («Дракон», «Мамай», «Пещера») – в Петроград, действие романа «Мы» разворачивается в вымышленной стране, лишенной определенных географических координат. По – разному использует писатель и художественную хронологию (обстоятельства и характер течения времени в произведениях). Так, в «Уездном» время почти остановилось, за кажущимся движением жизни – мертвенная неизменность ее устройства, сохранившего страшные черты далекого прошлого. Безудержный вихревой поток времени в послереволюционных рассказах, наоборот, создает острое ощущение современности, краткого момента истории, когда прежний уклад безжалостно уничтожается, а контуры будущего абсолютно не ясны. События романа «Мы» отнесены к далекому будущему, когда сложились совершенно новые формы бытия, зарождение которых зоркий глаз художника зафиксировал во внешне незначительных приметах дня сегодняшнего.

Что же объединяет эти столь непохожие на первый взгляд произведения? Что делает их неповторимо замятинскими?

Общим в произведениях является то, что большую опасность видит писатель в попытках гармонизировать человеческие отношения насильственным путем. Фантастический «Завет Принудительного Спасения», созданный викарием Дьюли в «Островитянах», звучит предупреждением о грозящей человеку утрате свободы и индивидуальности. Согласно своему «Завету» мистер Дьюли составил всевозможные расписания: «расписание часов приема пищи; расписание дней покаяния ( два раза в неделю ); расписание пользования свежим воздухом; расписание занятий благотворительностью». Такой порядок викарий стремится внедрить не только в свою жизнь, но и в жизнь своих прихожан и даже пытается добиться принятия государственного закона «о принудительном спасении». В механическом укладе жизни викария Дьюли картина замкнутого, ограниченного человеческого существования доведена Замятиным до абсурда.

В своих статьях и в романе «Мы» Б. Замятин неоднократно употребляет слово «энтропия». Этот термин, заимствованный из физики, обозначает рассеяние, обесценение энергии при переходе всех видов энергии в тепловую и равномерном распределении последней между всеми телами природы. Духовная энтропия – вот то состояние, в которое погружен мир, изображённый в ранних произведениях Замятина. Покой и самодовольство, по мысли писателя, губительны для мира. Только в вечной неудовлетворенности - залог вечного движения вперёд, вечного торжества, - писал он в статье «Завтра». – Тот, кто нашёл свой идеал сегодня… уже врос в землю и не двигается дальше. Мир жив только еретиками: еретик Христос, еретик Коперник, еретик Толстой. Наш символ веры – ересь: завтра – непременно ересь для сегодня…». Как великую ересь, способную преодолеть всеобщую энтропию, вывести мир из замкнутого состояния, открыть дорогу свободному человеческому духу, воспринял Замятин революцию. «Мы пережили эпоху подавления масс; мы переживаем эпоху подавления личности во имя масс; завтра принесет освобождение личности во имя человека» - так оценивал Замятин перспективы революции на рубеже 1919 – 1920 годов. Но позиция еретика Замятина на этом историческом перепутье принципиально отличалась от позиции многих его собратьев по перу, которые тоже увидели в революции путь к освобождению личности. Нарождающаяся советская литература, исполненная безграничной веры в безоблачное завтра, утверждала временность революционного кризиса. Неподвижная, сонная, замкнутая жизнь, какой мы видели ее в «Уездном», выведенная из равновесия, предстает в рассказах 1918 – 1920 годов то в виде бешено мчащегося вон из человеческого мира трамвая («Дракон»), то в образе корабля, несущегося по волнам «разбунтовавшегося каменного океана улиц» («Мамай»). Курс корабля не ясен, не указан пункт назначения трамвая. Куда же мчится выведенный из равновесия мир? Что победит в человеке: духовное, гуманистическое – или звериное, утробное, уездное? Контрасты звериного и человеческого не разведены во времени и не распределены по отдельным человеческим типам.

С легкостью и невозмутимым спокойствием повествует красноармеец в рассказе «Дракон» о том, как расстрелял какого-то интеллигента («Довел: без пересадки – в Царствие Небесное. Штычком»), а через минуту бережно согревает своим дыханием замершего воробьенка. Украсть, чтобы выжить, или погибнуть от холода, но остаться человеком, - решает и все не может решить герой рассказа «Пещера». Это пространство служит писателю моделью современного ему мира. Положение человека в этом мире определяется его способностью или неспособностью преодолеть замкнутость, победить в себе звериное, утробное, вырваться на просторы свободного духа.

«Еретики – единственное (горькое) средство от энтропии человеческой мысли», - утверждал Замятин. Поэтому столь дороги ему герои, не подчиняющиеся общему течению жизни: нерастраченную человечность подмечает писатель в монахе Евсее, портном Тимоше ( в «Уездном»),желание убежать в мир фантазий от «скучной правды» в князе – почтмейстере («Ала – тырь»), щедрую русскую натуру в погибающем на баррикадах 1905 года вечном студенте Сене Бабушкине(«Непутевый»), одухотворенную мечту о любви в поморе Федоре Волкове («Африка»), гордый дух бунтарства в центральных героях романа «Мы».

Еретичество считал Замятин и важнейшей чертой настоящей живой литературы. «Никакая революция, никакая ересь – не уютны и не легки. Потому что это – скачок, это разрыв, рана, боль. Но ранить нужно: у большинства людей – наследственная болезнь, а больным этой болезнью (энтропией) – нельзя давать спать, иначе последний сон, смерть». Желание пробудить мир от успокоенности и самодовольства, от замкнутости и неподвижности пронизывает все творчество Замятина. Стремление докричаться до людей, спасти их от «последнего сна» во многом определило и устойчивый комплекс важнейших выразительных средств, которой характерен для замятинской прозы, несмотря на ее тематическое разнообразие.