Дикарь с барометром. Эпилепсия. Если бы

До сих пор мне в жизни было ясно (недаром же у меня, кажется, некоторое пристрастие к этому са­мому «ясно»). А сегодня... Не понимаю... первое: действительно получил наряд быть именно ториуме 112, как она мне и говорила.

Аудиториум. Огромный, наквозь просолнеченнный полушар из стеклянных массивов. Циркулярные ряды благородно шарообразных, гладко остриженных голов. С легким замиранием сердца я огляделся кругом. Думаю, я искал: не блеснет ли гденад голубыми волнами юниф розовый серп - милые губы О. Вот чьи-то необычайно белые и острые зубы, похожие... нет, не то. Нынче вечером, в 21, О придет ко мне - желание увидеть ее здесь было совершено естественно.

Вот - звонок. Мы встали, спели Гимн Единого Государства - и на эстраде сверкающий золотым громкоговорителем и остроумием фонолектор.

«Уважаемые нумера! Недавно археологи откопа­ли одну книгу ХХ-го века. В ней иронический автор рассказывает о дикаре и о барометре. Дикарь заме­тил: всякий раз, как барометр останавливался на«дожде», - действительно шел дождь. И так как дикарю захотелось дождя, то он повыковырял ровно столько ртути, чтобы уровень стал на «дождь»(на экране - дикарь в перьях, выколупывающий ртуть: смех). Вы смеетесь: но не кажется ли вам, что смеха гораздо более достоин европеец той эпохи. Так же,' как и дикарь, европеец хотел «дождя», ­дождя с прописной буквы, дождя алгебраического. Но он стоял перед барометром мокрой курицей. У дикаря, по крайней мере, было больше смелости и энергии и - пусть дикой - логики: он сумел установить, что есть связь между следствием и причиной. Выковыряв ртуть, он сумел сделать первый шаг на том великом пути, по которому...»

Тут (повторяю: я пишу, ничего не утаивая) тут я на некоторое время стал как бы непромокаемым для живительных потоков, лившихся из громкоговорителей. Мне вдруг показалось, что я пришёл сюда напрасно (почему «напрасно. И как я мог не прийти, раз был дан наряд?); мне показалось все пустое, одна скорлупа. И я с трудом включил внимание только тогда, когда фонолектор перешел уже к основной теме: к нашей музыке, к математической композиции (математик - причина, музыка - следствие), к описанию недавно изобретенного музыкометра.

- «...Просто вращая вот эту ручку, любой из вас производит до трех сонат в час. А с каким трудом давалось это вашим предкам. Они могли творить, только доведя себя до припадков «вдохновения. - неизвестная форма эпилепсии. И вот вам забавнейшая иллюстрация того, что у них получалось, музыка Скрябина - ХХ-й век. Этот черный ящик(на эстраде раздвинули занавес и там их древнейший инструмент) - этот ящик они называли «рояльным. или «королевским., что лишний раз до­казывает, насколько вся их музыка.... и дальше - я опять не помню, очень возможно, потому что... Ну, да, скажу прямо: потому что к «рояльному. ящику подошла она - I-330. Вероятно, я был просто поражен этим ее неожиданным появлением на эстраде.

Она была в фантастическом костюме древней эпохи: плотно облегающее черное платье, остро подчеркнуто белое открытых плечей и груди, и эта теплая, колыхающаяся от дыхания тень между... и ослепительные, почти злые зубы...

Улыбка - укус, сюда - Вниз. Села, заиграла. Дикое, судорожное, пестрое, как вся тогдашняя их жизнь, - ни тени разумной механичности. И, конечно, они, кругом меня, правы: все смеются. Только немногие... но почему же и я - я?

Да, эпилепсия - душевная болезнь - боль... Медленная, сладкая боль - укус - и чтобы еще глубже, еще больнее. И вот, медленно - солнце. Не наше, не это голубовато-хрустальное и равномерное сквозь стеклянные кирпичи - нет: дикое, несущееся, опаляющее солнце - долой все с себя все в мелкие клочья.

Сидевший рядом со мной покосился влево - на меня - и хихикнул. Почему-то очень отчетливо запомнилось: я увидел - на губах у него выскочил микроскопический слюнный пузырек и лопнул. Этот пузырек отрезвил меня. Я - снова я.

Как и все - я слышал только нелепую, суетливую трескотню струн. Я смеялся. Стало легко и просто. Талантливый фонолектор слишком живо изобразил нам эту дикую эпоху - вот и все.

С каким наслаждением я слушал затем нашу теперешнюю музыку. (Она продемонстрирована была в конце - для контраста.) Хрустальные хроматические ступени сходящихся и расходящихся бесконечных рядов - и суммирующие аккорды формул Тэйлора, Маклорена; целотонные, квадратно-грузные ходы Пифагоровых штанов; грустные мелодии затухающе - колебательного движения; переменяющиеся фраунгоферовыми линиями пауз яркие такты - спектральный анализ планет... Какое величие! Какая незыблемая закономерность! И как жалка своевольная, ничем - кроме диких фантазий - не ограниченная музыка древних.

Как обычно, стройными рядами, по четыре через широкие двери все выходили из аудиториума. Мимо мелькнула знакомая двоякоизогнутая фигура; Я почтительно поклонился.

Через час должна прийти милая О. Я чувствовал себя приятно и полезно взволнованным. Дома скорей в контору, сунул дежурному свой розовый билет и получил удостоверение на право штор. Это право у нас - только для сексуальных дней. А так среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен - мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга. К тому же это облегчает ТЯЖКИЙ и высокий труд Хранителей. Иначе мало ли бы что могло быть. Возможно, что именно странные, не­прозрачные обиталища древних породили эту их жалкую клеточную психологию. «Мой (sic!) дом ­моя крепость» - ведь нужно же было додуматься!

В 21 я опустил шторы - и в ту же минуту вошла немного запыхавшаяся О. Протянула мне свой розовый ротик - и розовый билетик. Я оторвал талон и не мог оторваться от розового рта до самого последнего момента - 22.15.

Потом показал ей свои записи. и говорил - кажется, очень хорошо - о красоте квадрата, куба, прямой. Она так очаровательно-розово слушала и вдруг из синих глаз слеза, другая, третья, - пря­мо на раскрытую страницу (стр. 7-я). Чернила расплылись. Ну вот, придется переписывать.

- Милый Дэ, если бы только вы - если бы...

Ну что' если бы? Что если бы? Опять ее ста­рая песня: ребенок. Или, может быть, что – нибудь новое - относительно... относительно той? Хотя уж тут как будто... Нет, это было бы слишком нелепо.

Так перед нами начинает раскрываться эта удивительно правильная, разумная жизнь. Настало время пояснить некоторые ее азы, о кото­рых также говорится в « поэме» Д-503 (но несколько вразброс - слишком уж для него это всеочевидно! ):

Часовая Скрижаль - «сердце и пульс» Единого Государства, распорядок дня этого сложного Механизма: .Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот жечас и в одну и ту же минуту, - мы, миллионы, встаем, как один. В один итот же час, едино- миллионно, начинаем работу ­Единомиллионно кончаем. И, сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, - мы подносим ложки ко рту (Запись 3-я);

Личные Часы - время, отведенное Скрижалью нумepaм на себя лично, когда единый общий организм распадается на отдельные клетки (два раза в день - с 16 до 17 и с 21 до 22): одни гуля­ют по улице (точными колоннами), другие занимаются в своих прозрачных комнатах за прозрачными столами (читают, пишут во славу Единого Государства и Благодетеля), третьи целомудренно опускают шторы...

Розовый билет - величайшее достижение Еди­ного Государства (это произошло уже спустя 300 лет после Двухсотлетней Войны). Победив Голод (владыку мира) созданием своей нефтяной пищи, оставшиеся победили и другого властителя -Любовь: «всякий из нумеров имеет право как на сексуальный продукт - на любой нумер» (Запись 5-я). После тщательного исследования в Сексуальном Бюро каждому нумеру выписывают соответствующий Табель сексуальных дней, затем остается только сделать заявление на желаемый нумер и получить талонную книжку (розовую) - по ней и будут выдаваться те самые шторы (исключение из правил прозрачного мира, только подтверждающее эти правила). ­

Запись 8-ая.

Конспект: