Социология в России.

Традиционно зарождение социологического знания в России датируется концом 60-х – началом 70-х годов XIX столетия. Сам процесс развития российской социологии имел много общего с аналогичными явлениями в Западной Европе и Америке, но с одной оговоркой: вопрос о ее научности является открытым и сегодня. Безусловно, отечественная социологическая мысль испытала мощное влияние как позитивистской парадигмы, так и теорий М.Вебера и К.Маркса. Однако общий контекст российской общественно-политической жизни всегда отличался от западного. Это прослеживается, прежде всего, в проблематике социологических исследований: если западная традиция старается избегать отвлеченных (метафизических) рассуждений, то отечественная включает их – пусть большей частью и неявно – в общую систему социального знания. Одна из причин этого в том, что многие из представителей отечественной социологической мысли (П.Лавров, А.Стронин, Л.Мечников, Г.Плеханов, П.Сорокин) подвергались репрессиям, как из-за политической, так и из-за научной деятельности, которая, по мнению царского правительства, также была по большому счету «крамолой». Социальное знание оказывалось слишком тесно связанной с непосредственной реальностью – что не могло не повлиять не только на форму его изложения, но и на саму постановку проблем.

Указанная специфика наблюдается, прежде всего, в работах Петра Лавровича Лаврова (1823-1900) и Николая Константиновича Михайловского (1848-1904), заложивших основу так называемой этико-социологической (или – субъективной) парадигмы. Иногда работы П.Лаврова и Н.Михайловского относят к позитивистскому направлению, однако их теории от позитивизма существенно отличаются как по методологии, так и по научным выводам. Впрочем, говорить о строгой теории в данном случае вряд ли возможно без оговорок – обобщающих законченных работ ни первым, ни вторым создано не было. Изначально общей для обоих мыслителей является сама формулировка задач социального знания. Если на Западе исследовательское внимание было приковано к определению предмета и метода («что именно составляет сущность социального и как именно его изучать?»), то П.Лаврова и Н.Михайловского интересует нечто иное: проблема личности в ее связи с обществом. Все остальные вопросы рассматривались ими в указанной плоскости, ибо «реальны в истории лишь личности». Именно в критически мыслящих личностях, отмечает П.Лавров, заложена вся сила исторического прогресса, поскольку только личность способна к мышлению как таковому.

Здесь мы видим еще одно отличие отечественной социологической мысли: существующая социальная система рассматривается здесь не позитивно (она существует – и ее необходимо исследовать такой, какая она есть), а как явление историческое. И П.Лавров, и Н.Михайловский через анализ существующего приходят к описанию должного. Социальное само по себе, по мнению П.Лаврова, не есть нечто специфически человеческое, оно лишь продолжение зоологического. Такого рода «социальное» можно наблюдать, например, и в муравейнике. Человеческое же общество принципиально иное по своей сути – его цель не воспроизводство себя самого, но постепенное становление личности, становление свободного человека. Само общество изначально выступает и как остаток зоологического, и как борьба с ним. Именно эта двойственность и дает основания верить в возможность указанного становления личности в рамках общества. Н.Михайловский в своих построениях шел еще дальше – для него свобода человеческой личности является главным критерием социального прогресса вообще. Заметим, что оба мыслителя критиковали дарвинизм в его претензиях на универсальное знание о человеке и обществе (эта критика присутствует и, например, в ряде работ Л.Мечникова), однако признавали его главное достижение – идею эволюции, изменения, становления. Для Н.Михайловского индивидуальность и есть высшая цель всего эволюционного процесса, вектор которого направлен к точке освобождения человека. Цель истории, таким образом, превращение простой социальной функции в личность, способную придать социальным отношениям качественно иной характер. Отсюда и определение социологии как науки о солидарности сознательных особей, и смещение предмета познания из области чистой позитивной науки в область этики (чтó значит ! быть человеком – вопрос, занимавший еще Сократа). Целью исторического процесса становится «борьба за индивидуальность». Это напоминает ! идею Э.Дюркгейма об органической солидарности, однако акцент здесь смещен не на социальное само по себе, а на социальное сквозь призму личного. Здесь же кроется и разгадка так называемого «субъективного метода», ставящего в основу познавательной деятельности не выявление некой связи между явлениями (как в господствующем тогда позитивизме), а оценку их нравственного значения, оценку – повторим еще раз - с позиции должного, а не сущего. Идеал, цель, высшая ценность (человек) – вот критерии отбора материала и его оценки. Можно сказать, что познание в данном случае движется не от реальности к идеалу (как например, в случае К.Маркса), а от идеала к оценке реальности.

Похожую по своим основным посылкам концепцию развивает представитель географического направления Лев Ильич Мечников (брат другого известного ученого – И.И.Мечникова) (1838-1888). Его теория, изложенная в работе «Цивилизации и великие исторические реки», напоминает географический детерминизм Ш.-Л.Монтескье и геополитические штудии К.Риттеля, однако серьезно от них отличается. Как П.Лавров и Н.Михайловский, Л.Мечников использует дарвиновскую эволюционную идею, опирается в некоторых случаях на идеи Г.Спенсера, хотя и критикует и первое, и второе. Точно также он отстаивает наличие некой цели в социальных процессах. По мысли Л.Мечникова – опять же, пересекающейся с некоторыми рассуждениями Э.Дюркгейма – человеческое общество проходит в своем развитии три стадии: деспотическую, стадию союзов, стадию свободной кооперации (солидарности). В основе периодизации лежит критерий, характеризующий доминирующую систему господства-подчинения. На первом этапе социум подчиняет всех без исключения (механическая солидарность), на втором одна группа подчиняет другую (физиологическая солидарность – человек выживает только в группе), третий этап приводит к снятию господства-подчинения и формированию добровольной, «свободной социальности». Очевидно, сама суть социальности изначально заключается в принуждении, но в ходе своего развития социальное постепенно меняет основания – принуждение сменяется доброй волей. Вся история человечества, говорит Л.Мечников, есть история нарастания солидарности, и потому предметом социологии как «науки об обществе» является все та же солидарность во всем многообразии своих исторических форм. Правда, определяет ее суть Л.Мечников довольно туманно, однако не ! этот вопрос, собственно интересует его как строгого исследователя.

В центре его внимания другая проблема: почему же социальность изначально принудительна? Ответ следующий – социальность есть не что иное как приспособление человека к среде, выживание в среде вопреки самой среде. Среда – вот то, что определяет тип социальности. Точнее, способность человека этой среде противостоять. Цивилизация изначально возникает как речная (великие реки: Нил, Тигр, Евфрат и др.) – а речная среда требует тотального принуждения. Человек слишком слаб, чтобы быть свободным. Выбор невелик: «солидарность или смерть». Дальнейшее развитие ведет к расширению ареала обитания цивилизаций – то есть, к изменению среды. Возникают морские цивилизации и наконец, океанские (соответствующие этапам физиологической и добровольной солидарности). Исторический процесс выступает, таким образом, одновременно и как борьба со средой, и как изменение этой среды. Но отличие от географического детерминизма здесь в том, что этот процесс есть в то же время и процесс высвобождения из тисков среды. Когда человек не может среде противостоять, он вынужден подчиняться, вынужден солидаризоваться с другими людьми принудительно. Когда же человек от среды независим, он соединяется с другими «добровольной солидарностью». Изначально солидарности «учит» природа. Постепенно человек учится сам.

Органическое направление в российской социологической мысли представлено работами А.И.Стронина (1827-1889), вышедшими в 70-х гг. XIX века. Для построения модели общества А.Стронин прибегает к аналогии с конусом: острая вершина устремлена вперед (потому она и сужается, чтобы уменьшить сопротивление), широкое основание гарантирует устойчивость. Однако общество это не столько механизм, сколько организм, имеющий свою собственную социальную физиологию. Подобного подхода придерживался также и П.Ф.Лилиенфельд (1829-1903). Что же такое социальная физиология? Практически, то же самое, что и физиология обычная: область науки, исследующая процессы саморегуляции внутренней среды живых организмов. Само собой, только лишь социальной физиологией дело в работах органицистов не ограничивается: вводятся и обосновываются понятия «социальная анатомия» (внутреннее строение общества, выступающее как сложная органическая структура), социальная морфология (многообразие социальных форм как внутри одного социального организма, так и в целом), социальная патология (различные типы девиаций (отклонений)) и т.д. Именно специфика данной аналогии привлекла внимание Н.Михайловского, выступившего по этому поводу со специальной статьей. Однако следует заметить, что с развитием социологии – как в России, так и на Западе – произошел постепенный отказ от подобных аналогий. Это и не удивительно – аналогия может помочь в формулировке проблемы, но не в ее решении.

Аналогия активно используется и видным представителем славянофильского направления общественно-политической мысли Николаем Яковлевичем Данилевским (1822-1885). Работа «Россия и Европа» стала первой в череде трудов, составивших так называемую цивилизационно-культурологическую парадигму. Многие идеи, высказанные Н.Данилевским, позже будут развиты в рамках западной социально-философской мысли О.Шпенглером и А.Тойнби. Стержневая мысль его следующая: не существует в реальности никакой мировой цивилизации, никакого однородного «мирового сообщества». В наличии имеется лишь совокупность различных культурно-исторических типов, как сосуществующих, так и последовательно сменяющих друг друга: славянского, европейского, китайского, арабского и т.д. В основе этого тезиса лежит известный «вечный» вопрос, осмысленный с позиций последовательного славянофильства – является ли Россия частью Европы? И если это так, то почему Европа большей частью воспринимает Россию враждебно? Ответ Н.Данилевского – Европа и Россия представляют собой разные культурно-исторические типы (слово «цивилизация» он не использует). Вся история человеческого общества становится, таким образом, дискретной, квантовой, не-единой. Культурно-исторический тип вырастает из общности языка, территории, исторической судьбы, традиций государственного строительства. Далеко не всякий народ способен к созданию такого рода систем, являющихся вершинами развития социальности. Каждый тип сам по себе есть некий особый организм, однажды рождающийся, достигающий расцвета и умирающий. Между ними не существует и не может существовать никакой преемственности. Однако, тем не менее, история не представляет собой хаотичного нагромождения различных культур – смысл исторического процесса состоит в том, что каждая культура представляет тот или иной вариант (путь) социального развития, реальный единичный способ социального бытия, максимально исчерпывая его в ходе своего существования, доводя его до конечных пределов. В том и заключается прогресс, чтобы «исходить социальное пространство во всех направлениях». Впрочем, здесь Н.Данилевский выступает уже не как исследователь социальных процессов, но как историософ, рассуждающий о судьбах России и славянского типа в целом (по мысли Н.Данилевского, западная культура себя исчерпала и должна уступить место культуре славянской) – и потому анализ этой части его учения выходит за рамки данной главы.

Видным представителем психологического направления был Николай Иванович Кареев (1850-1931), которого в социологической литературе иногда называют лидером «второй волны» субъективистской школы. Н.Кареев воспроизводит ряд идей П.Лаврова и Н.Михайловского – о субъективном методе, о критерии истины (благо человеческих личностей) и др. Общество рассматривается им как «надорганическая среда» со своими собственными законами, раскрывать которого призваны взаимодополняя друг друга коллективная психология и социология. Общество для него представляется как совокупность всех типов взаимодействия людей в процессе их совместной жизнедеятельности. Этот феномен изучается множеством наук, однако предметом социологии являются не сами взаимодействия, а их глубинные основания, связи между отношениями различных сфер. Для Н.Кареева это проблема относится к психологической сфере, поскольку уровень психики является более глубоким по отношению к внешней социальности. Именно психология способна, по его мнению, уловить сущностные черты как личности самой по себе, так и ее отношения внутри коллектива. Н.Кареев – ярый противник органицизма в его радикальном виде. По его мнению, никакие аналогии общества и живого организма недопустимы без оговорок, но дело в том, что эти оговорки в большинстве случаев способны вообще девальвировать истинность полученных результатов. Тем не менее, он различает в социологическом знании два уровня (и, соответственно, два базовых метода): идеографический – изучение отдельных обществ – и номологический – изучение общества вообще. В первом случае внимание обращено на исторический процесс, на становление; во втором – на сущностные характеристики социальной системы как таковой.

К психологизму вплотную примыкают многие ранние идеи Питирима Александровича Сорокина (1889-1968). Особенность этой крупной фигуры социологической мысли состоит в том, что его научная деятельность достаточно четко может быть разделена на два периода: работа в России (до 1922 года) и за границей, прежде всего в США. Тесные отношения с Временным правительством в 1917 году вышли для П.Сорокина боком: после революции он был вынужден покинуть Россию. Собственно, основные исследования, принесшие ему мировую славу и признание (например, теории социальной стратификации и социальной мобильности), были написаны уже в эмиграции, однако и ранние его работы представляют несомненный интерес, прежде всего те, где даются первые попытки определить предмет и специфику как социального знания, так и социальности как таковой. Социальное действие определялось им как психическое взаимодействие индивидов, реализуемое в тех или иных актах поведения, а сама социология рассматривалась как наука «о поведении взаимодействующих людей и его результатах». При этом, П.Сорокин строго различает психологию индивида и психологию социума – последнюю он именует (судя по всему, вслед за В.М.Бехтеревым (1857-1927)) рефлексологией. Рефлексология, которая становится синонимом социологии, не занимается анализом людских переживаний, ее предмет – высшие акты человеческого взаимодействия. Всякий подобный акт порождает цепочку последствий. Однако никакой акт невозможен, если нет «нечто», связывающего индивидов. Это нечто – коллективная реальность, складывающаяся как некое цельное пространство всех типов социального взаимодействия. Индивидуальные отношения переходят в групповые, поскольку в пространстве социального контактируют не только индивиды, но и группы индивидов. Возникает сложная сеть взаимодействий – сам человек участвует в этой системе не статично, а динамично, занимая те или иные позиции, часто одновременно несколько. Человек, таким образом, становится центром пересечения различных социальных практик, своего рода особой возбужденной точкой социального пространства. С переходом взаимодействий с индивидуального уровня на уровень групповой усложняется их структура, усложняется система факторов, определяющих ее построения.

Ряд работ П.Сорокина посвящен проблемам социальных изменений и революций. П.Сорокин делает верное наблюдение, что революционная активность людей связана со степенью подавления их базовых психических инстинктов, соответствующих базовым потребностям. Разрабатывая эту теорию, он выстраивает иерархию потребностей, делая вывод о том, что существует прямая зависимость между степенью воздействия социальной системы на различные ступени этой иерархии и потенциальной возможностью революционного взрыва (например, голод – как подавление потребности в еде – делает вполне реальной революцию под левыми лозунгами). К сожалению, в дальнейшем П.Сорокин не возвращается ко многим темам раннего периода своего творчества, да и сама его дальнейшая научная деятельность будет протекать в иной интеллектуальной среде.

Мощное развитие получили в России идеи марксизма, прежде всего, в лице выдающегося ученого и политического деятеля Георгия Валентиновича Плеханова (1856-1918). Особенностью российской марксистской мысли являлось то, что во-первых, изначально она выступала не столько как научная парадигма, сколько как оппозиционное политико-идеологическое учение, находящееся, к тому же, под официальным запретом. Во-вторых, становление марксизма происходило в контексте борьбы исторического материализма с народничеством, представителями которого были, например, П.Лавров и Н.Михайловский. Марксизм, таким образом, изначально был теорией воинствующей – что впрочем, наблюдалось и в рамках западной мысли. Наконец, в-третьих, марксизм существовал не только в легальной (так называемый «экономизм») и нелегальной форме. Размежевание было более глубоким и радикальным – например, Г.Плеханову активно оппонировал В.И.Ленин (1870-1924) – причем, размежевание большей степени политическое, а не научное.

Работы Г.Плеханова были посвящены дальнейшей разработке марксистской парадигмы, в частности, таких его аспектов как проблема роли личности в историческом процессе, вопросы, связанные с общественным сознанием, идеологией и культурой в целом, уточнение учения о соотношении! базиса и надстройки. Научное понимание общества он связывал с анализом деятельности людей и ее переходящих исторических форм. Мысль о диалектической связи формы и содержания получает в его работах дальнейшее развитие. Корректируя ряд положений географического детерминизма, Г.Плеханов приходит к выводу, что географическая среда является общей основой развития общественных отношений и влияет на них непосредственно на ранних этапах существования обществ. Своеобразие последних является прямым следствием влияния географического фактора, однако, в ходе углубления социального развития действие указанного фактора становится все более опосредованным усложнившейся общественной системой. Тот же диалектический принцип используется Г.Плехановым и при анализе взаимодействия базиса и надстройки, производительных сил и производственных отношений. По его мнению, между ними имеется прямая причинно-следственная связь, описанная еще в работах К.Маркса, но эта связь существует реально в гораздо более сложных формах, нежели представляется в рамках примитивного детерминизма. Возникнув изначально как следствие определенных производственных отношений, надстройка, например, в процессе собственной эволюции начинает влиять на свои собственные причины и преобразовывать их.

Не следует, считает Г.Плеханов, понимать тезис о материалистическом понимании истории слишком упрощенно – «социальное бытие определяет общественное сознание». В работах посвященных данной проблеме он показывает, что общественное сознание во всех своих формах (социальная психология, идеология, религия и др.) зависит не только от форм производственной деятельности – такой подход слишком упрощает идеи марксизма – но и от собственной предшествующей традиции, и от окружающего идеологического контекста. В ряде моментов (например, в учении о государстве, о социалистической революции) Г.Плеханов резко разошелся с В.Лениным. Спор этот завершился, как известно, не в рамках науки – а иными способами. Не секрет, что для В.Ленина политическая практика была важнее отвлеченной теории – ведь, по его мнению, «приятнее и полезнее “опыт революции” проделывать, чем о нем писать».

В завершении нельзя не отметить ряд важных моментов. Особенностью развития отечественной социологической мысли было то, что она так и осталась незавершенной. Если западные школы породили целую генерацию парадигм и теорий, то рассмотренная выше российская социология погибла в огне катаклизмов начала ХХ века. Те ученые, которые оказались в эмиграции либо вошли в контекст жизни западной (как например, П.Сорокин), либо постепенно ушли в небытие, так и не сумев воспитать своих продолжателей. В том числе и поэтому российская социология часто рассматривается как периферия западной или как нечто несущественное на фоне развития западной мысли. С другой стороны, социология была уничтожена в России после прихода к власти большевиков не столько интеллектуально, сколько физически. Реального снятия ее идей новым этапом развития не произошло – большевики-марксисты после 1917 года не вели со своими оппонентами научных дискуссий. Многие идеи были заморожены, законсервированы, но не опровергнуты – ибо идею опровергает только идея, а не «товарищ Маузер». В конце 80-х – начале 90-х годов, когда с них была снята цензура, а сам отечественный марксизм оказался в глубоком кризисе и требовал альтернативных подходов, эти идеи вновь воскресли в отечественной социальной мысли. К сожалению, статус «запретного плода» привел к тому, что воспринимались они часто не критически, а как откровение свыше – хотя за сто лет в большинстве своем сами по себе они безнадежно устарели. Сейчас, впрочем, идет активный процесс их переработки и модернизации – незавершенный и в настоящий момент.

Библиографический список:

1.История теоретической социологии. В 4-х томах. - М.: Изд-во «Канон+», М., 2002.

2.Развитие социологии в России с момента зарождения до конца ХХ века./ под. Ред. Е.И.Кукушкиной – М., Высшая школа, 2004.

3.Хрестоматия по общей социологии. / сост. В.П. Култыгин - М. Научная книга, 2004.