Введение в психологию 3 страница

...Нирей... из Симы...

...Нирей был Аглаей рожден...

...Нирей... меж всеми красивейший.

О ком говорится многое, о том, конечно, гово­рится часто; и если [о ком-нибудь говорится] часто, кажется, [что о нем сказано] многое; таким образом, [и поэт], раз упомянув [о Нирее], с помощью па­ралогизма увеличил число раз и увековечил таким образом его имя, хотя нигде в другом месте не ска­зал о нем ни слова.

Стиль речи, произносимой в народном собрании, во всех отношениях похож на скиаграфию, ибо чем больше толпа, тем отдаленнее перспектива, поэто­му-то и там, и здесь, все точное кажется неуместным и производит худшее впечатление; точнее стиль речи судебной, а еще более точна речь, [произноси­мая] перед одним судьей: [такая речь] всего менее заключает в себе риторики, потому что здесь виднее то, что идет к делу и что ему чуждо; здесь не бывает препирательств, так что решение [получается] чис­тое. Поэтому-то не одни и те же ораторы имеют успех во всех перечисленных родах речей, но где всего больше декламации, там всего меньше точнос­ти; это бывает там, где нужен голос, и особенно где нужен большой голос.

Наиболее пригоден для письма стиль речи эпидейктической, так как она предназначается для про­чтения; за ней следует [стиль речи] судебной.

Излишне продолжать анализ стиля [и доказывать], что он должен быть приятен и величествен, потому что почему [ему обладать этими свойствами] в большей степени, чем умеренностью, или благо­родством, или какой-нибудь иной этической добро­детелью? А что перечисленные [свойства стиля] по­могут ему сделаться приятным, это очевидно, если мы правильно определили достоинство стиля; пото­му что для чего другого, [если не для того, чтобы быть приятным], стиль должен быть ясен, не низок, но приличен? И если стиль болтлив или сжат, он неясен; очевидно, что [в этом отношении] пригодна середина. Перечисленные качества сделают стиль приятным, если будут в нем удачно перемешаны вы­ражения общеупотребительные и малоупотребитель­ные, и ритм, и убедительные [доводы] в подобаю­щей форме.

Итак, мы сказали о стиле — о всех стилях вооб­ще и о всяком отдельном роде в частности. Оста­ется сказать о построении [речи].

На какие две части должна разделяться речь? — Подразделение Аристотеля и подразделение, устано­вившееся до него.

Речь имеет две части, ибо необходимо назвать предмет, о котором идет речь, и доказать его; по­этому невозможно, назвав, не доказать или до­казать, не назвав предварительно; человек дока­зывающий, доказывает нечто, и человек, предва­рительно излагающий что-нибудь, излагает это с целью доказательства. Первая из этих двух частей есть изложение, вторая — способ убеждения, как если бы кто-либо разде­лил речь на части, из которых первая — задача, вторая — решение. А как делят теперь, так это [просто] смешно, ибо рассказ свойствен только су­дебной речи; каким образом может быть в речи эпидейктическои и в речи, произносимой в народ­ном собрании, то, что принято называть рассказом, или то, что относится к противнику, или заключе­ние доказательств? Предисловие, взвешивание [до­водов] и краткое повторение всего сказанного в ре­чах, произносимых в народном собрании, бывает тогда, когда бывают прения, потому что в них часто дело идет об осуждении и оправдании, но не в тех случаях, когда бывает совещание. А заключение бывает даже не во всякой судебной речи, напри­мер, [его не бывает], когда речь коротка или когда дело легко запомнить, потому что обыкновен­но приходится убавлять от того, что пространно. Следовательно, необходимые части речи — изло­жение и способ убеждения; они составляют ее не­отъемлемую принадлежность, но по большей части бывают: предисловие, изложение, способ убежде­ния, заключение, потому что то, что говорится про­тивнику, относится к способам убеждения, а сопоставление [доводов за и против] есть лишь усиление своих доводов, так что и оно — некоторая часть способов убеждения: делающий это [то есть сопо­ставление] доказывает нечто, а предисловие и за­ключение [ничего не доказывают], [заключение] же лишь напоминает. Если принять подобное подраз­деление, то придется сделать то же, что дела­ли ученики Феодора: отличать собственно изложе­ние от заключительного и предварительного и доказатель­ство — от окончательного доказательства. Следует лишь, называя какой-нибудь особый вид, устанав­ливать для него особый термин, в противном случае термин является пустым и вздорным; так поступает, например, Ликимний в своей «Риторике», употреб­ляя термины «вторжение», «отклонение», «развет­вление».

Анализ первой части речи — предисловия. Сравнение предисловия с мелодией. — Предисловия к речам эпидейктическим и судебным, к произведениям дифирам­бическим, эпическим, трагическим и комическим. — Другие виды предисловия, общие для всех родов произведений, — из чего слагается их содержание и какая цель при этом преследуется?

Итак, предисловие есть начало речи, то же, что в поэтическом произведении есть пролог, а в игре на флейте — прелюдия. Все эти части — начало; они как бы прокладывают путь для после­дующего. Прелюдия подобна предисловию в речах эпидеиктических, потому что флейтисты все хорошее, что они имеют сыграть [во всей пьесе], играют в начале и объединяют в [такой] прелюдии; и в речах эпидеиктических следует писать так же: сразу изло­жить и связать все, что хочешь [доказывать], как это и делают все. Примером этого может служить предисловие к «Елене» Исократа, потому что нет ничего общего между Еленой и эристическими рас­суждениями. Вместе с тем если предисловие отсту­пает [от общего содержания речи], то получается та выгода, что не вся речь имеет одинаковый вид. Предисловия речей эпидеиктических слагаются из похва­лы или хулы, например, у Горгия в олимпийской речи: «О мужи эллины, заслуживающие уважения со стороны многих», ибо он восхваляет тех, кто ус­тановил общественные собрания. Исократ же пори­цает их за то, что они, почитая дарами физические добродетели, не установили никакой награды для людей добродетельных. [Предисловие может состо­ять и] из совета, например что [следует] почитать хороших людей, что поэтому-то и он сам восхваляет Аристида, или что следует почитать тех людей, ко­торые не пользуются известностью и не дурные

люди, но которые, будучи хорошими людьми, пре­бывают в неизвестности, как Александр, сын Приама, ибо таким путем автор подает совет.

[Можно еще заимствовать содержание преди­словия] из предисловий к речам судебным, то есть из непосредственного обращения к слушателям, если речь идет о чем-нибудь трудном или о чем-нибудь общеизвестном, с тем чтобы получить прощение, так, например, начинает Херил:

Теперь, когда все разделено.

Итак, вот из чего [слагаются] предисловия к речам эпидейктическим: из похвалы, из хулы, из убеждения, из разубеждения, из обращений к слу­шателям. Эта «прелюдия» должна быть или связа­на с содержанием речи, или быть ему чуждой. От­носительно предисловий к речам судебным следует установить, что они имеют такое же значение, как и прологи к драматическим произведениям и преди­словия к произведениям эпическим. А предисловия к произведениям дифирамбическим подобны предисловиям к речам эпидейктическим, [например]:

Из-за тебя, твоих даров и добычи.

В эпических произведениях предисловие есть по­казатель [содержания] речи, чтобы [слушатели] за­ранее знали, о чем будет идти речь, и чтобы уж не были в недоумении, потому что неопределенное вво­дит в заблуждение. А кто как бы дал в руку слу­шателю начало речи, тот [этим самым] дает возможность следить за речью. Поэтому-то [говорится]:

Пой, богиня, про гнев.

И:

Муза, скажи мне о том многоопытном муже.

И:

Слово иное начни, о том, как в пределы Европы

От азиатской земли война великая вторглась.

И трагики дают понятие о драме [в предисловии], если не тотчас, как Еврипид, то где-нибудь, как это [делает] и Софокл:

Отцом мне был Полиб.

Так же [поступают] и комики, ибо необходимей­шее назначение предисловия, свойственное ему, за­ключается в том, чтобы показать, какова та цель, ради которой [произносится] речь; поэтому-то, если дело ясно и коротко, не следует пользоваться пре­дисловием.

Другие виды [предисловия], которыми пользуют­ся [ораторы], представляют собой определенные приемы, они общи [всем родам про­изведений]; содержание их слагается в зависимости от личности самого оратора, от личности слушателя, от дела, от личности противника. Все, что способ­ствует установлению обвинения или опровержению его, касается самого оратора или его противника. Но тут следует [поступать] неодинаково: оправдываясь, [следует приводить] то, что касается обвинения, в начале, а обвиняя, [следует приводить это] в заклю­чение. Почему [следует поступать так], это совершенно ясно: когда оправдываешься, необходимо устранить все препятствия, раз рассчитываешь по­ставить самого себя перед судом, так что прежде всего следует опровергнуть обвинение. А когда сам обвиняешь, следует помещать обвинение в конце, чтобы оно больше осталось в памяти.

Предисловия, имеющие в виду слушателя, [возни­кают] из желания сделать слушателя благосклонным или рассердить его, а иногда еще из желания возбудить его внимание или наоборот, ибо не всегда по­лезно возбуждать его внимание; поэтому-то многие [ораторы] стараются рассмешить [слушателей]. Все это приводит к благосклонности [слушателя], если кто этого желает; [того же достигнет оратор], если вы­кажет себя нравственно хорошим человеком, потому что [слушатели] относятся с большим вниманием к таким людям. [Слушатели] внимательно относятся ко всему великому и к тому, что лично их касается, ко всему удивительному и приятному; поэтому следует внушать слушателям, что речь идет о подобных пред­метах. Если же нежелательно возбудить внимание [слушателей], [то должно им внушить], что дело, [ко­торого касается речь], ничтожно, что оно нисколько их не касается, что оно заключает в себе нечто пе­чальное. Не должно, однако, забывать, что все подобное не относится прямо к речи и предназначается для плохого слушателя, слушающего то, что к делу не относится. Если же слушатель не таков, в преди­словии нет никакой надобности, а нужно разве только вкратце изложить дело, чтобы тело, так сказать, име­ло голову. Обязанность возбуждать внимание слуша­телей, когда это нужно, лежит одинаково на всех час­тях речи, потому что внимание ослабевает во всех других частях скорее, чем в начале. Поэтому смешно стремиться к этому в начале, когда [и так] все слу­шают с наибольшим вниманием. Таким образом, следует, где это уместно, употреблять [такие фразы]: «Уделите мне ваше внимание, потому что это дело касается не больше меня, чем вас» и: «Я вам скажу нечто такое страшное или такое удивительное, подобного чему вы никогда не слыхали». Это подобно тому, что Продик, когда его слушатели готовы были за­снуть, говорил, что он вставит [в свою речь] драхмовое учение. Очевидно, что [подобные приемы упо­требляются] по отношению к слушателю, когда он не слушает, потому что все в своих предисловиях или обвиняют, или рассеивают страхи, [например]:

Царь, не спешил сюда я в быстром беге.

Или:

К чему столько предисловий?

[К этому приему прибегают также] те, дело ко­торых неправо или кажется неправым, потому что им выгоднее останавливаться на всем другом, кроме своего дела. Поэтому-то и рабы отвечают не то, что у них спрашивают, а [ходят] вокруг да около и де­лают длинные вступления.

Каким образом следует делать [слушателей] благосклонными, об этом мы сказали, так же как и о каждом подобном [приеме в отдельности], ибо хо­рошо сказал [поэт]:

Дружбу мне дай и жалость сыскать у народа

феаков...

так как к этим двум [вещам] следует стремиться. А в речах эпидейктических нужно заставлять слушателей думать, что похвала относится также или к ним самим, или к их роду, или к их образу жизни, потому что правду говорит Сократ в надгробной ре­чи: «Нетрудно хвалить афинян среди афинян, [но трудно хвалить их] среди лакедемонян».

Предисловия в речах, произносимых перед наро­дом, берутся из предисловий к речам судебным; но по самой своей природе [эти речи] наименее в них нуж­даются, потому что и [слушатели] знают, о чем идет речь, и самое дело нисколько не нуждается в предисловии. [Предисловие] может быть нужно лишь или ради самого оратора, или ради его противников, или если слушатели считают дело не таким важным, каким [оратор] желает [его представить], но или более, или менее важным, почему и бывает необходимо устано­вить обвинение или опровергнуть его, увеличить или уменьшить [значение дела]; ради этого и бывает нуж­да в предисловии, — еще [предисловие бывает нужно] для украшения, так как речь кажется наскоро состав­ленной, если в ней нет [предисловия]. Такова, например, хвалебная речь Горгия к элейцам, где он, не под-боченясь и не размахнувшись предварительно, прямо начинает: «Элея, счастливый город...»

Обвинение; различные способы, какими можно его оп­ровергнуть.

Что касается обвинения, то один [спо­соб опровергнуть его заключается в пользовании тем], с помощью чего можно рассеять неблагоприятное мнение; при этом безразлично, высказано оно кем-нибудь или нет; это общее правило.

Другой способ [заключается в том], чтобы идти навстречу спорным пунктам, [утверждая], что этого нет, или что это невредно, или что это не [вредно] для данного лица, что это вовсе не так важно, или не несправедливо, или невелико, или непостыдно, или не имеет тех размеров, [какие ему приписывают], потому что относительно подобных пунктов [может быть] спор; как и Ификрат [говорил] Навсикрату: он созна­вался, что сделал то, о чем говорил [противник], и причинил вред, но [утверждал], что не сделал ничего несправедливого. [Еще можно утверждать], что, по­ступая несправедливо, мы даем нечто взамен или что если это вредно, то в то же время и прекрасно, и если печально, то полезно, или что-нибудь подобное.

Третий способ [заключается в утверждении], будто Данный поступок совершен по ошибке, или вследствие несчастного случая, или по необходимости, как, например, говорит Софокл, что он дрожит не для того, что­бы, как говорит обвинитель, казаться стариком, но по необходимости: не по его воле ему 80 лет.

[Можно] также подставить [другую] причину, ради которой [поступок якобы совершен; сказать], что мы желали не причинить вред, а сделать то-то, не то, в совершении чего нас обвиняли, что [нам самим] пришлось при этом понести ущерб: стоило бы нас возненавидеть, если бы мы действовали с тем, чтобы случилось это. Еще один [способ заклю­чается в том], чтобы обратить обвинение на самого обвинителя, [утверждая], что прежде сам он или кто-нибудь из его близких [сделал это самое]. Еще один [способ заключается] в упоминании проступка таких лиц, которые, по общему признанию, не под­лежат обвинению, [говоря], например, так: если со­вершивший то прелюбодеяние невиновен, то и этот также невиновен.

Еще один [способ заключается в указании], что [противник раньше] обвинял других, или что [кто-нибудь] другой [обвинял] их, или что они, не под­вергаясь прямо обвинению, были подозреваемы, как и обвиняемый теперь, а потом оказались невинов­ными.

Еще один [способ заключается] в возведении об­винения на самого обвинителя, потому что было бы странно, если бы заслуживали доверия слова чело­века, который сам его не заслуживает.

Еще один [способ возникает в том случае], если судебный приговор уже произнесен, как в деле об обмене состояниями [говорит] Еврипид Гигиенонту, обвинявшему его в безбожии за то, что он побуждал к клятвопреступлению словами:

Язык поклялся, сердце жне клялось мое.

Еврипид утверждал, что сам он не прав, перенося в суд дела, по поводу которых произнесен приговор на состязании в честь Диониса, что он, [Еврипид], там уже отдал отчет в своих словах или отдаст его, если он [Гигиенонт] пожелает поддерживать обви­нение.

Еще один [способ заключается] в том, чтобы осу­дить клевету, показать, какое [она зло], [показать], что под влиянием ее возникают иные приговоры и что она не соответствует делу.

Способ, общий для обеих сторон, заключается в пользовании признаками, как, например, в «Тевкре» Одиссей [говорит], что он, Тевкр, родствен­ник Приама, потому что Гесиона, [его мать], — се­стра [Приама]. Тевкр же [отрицает это, говоря], что Теламон, его отец, был враг Приама и что он сам не донес на лазутчиков.

Еще один [способ, которым можно пользовать­ся] обвинителю, [заключается в том], чтобы, про­странно похвалив что-нибудь ничтожное, в немногих словах осудить что-нибудь важное, или же [в том, чтобы], поставив на вид многие хорошие сто­роны [подсудимого], осудить одно то, что имеет решающее значение для дела. Эти [приемы] самые искусные, но и самые несправедливые, потому что они стремятся повредить человеку с помощью его же хороших сторон, смешивая их с [его] недостат­ками.

[Прием], общий для обвиняющего и для оправ­дывающегося (так как одно и то же может быть сделано ради многих различных причин), заключа­ется в том, чтобы обвиняющему обвинять, принимая все в худшем свете, а оправдывающемуся — в луч­шем, например, по поводу того, что Диомед выбрал Одиссея, одному следует говорить, что Диомед по­ступил так, считая Одиссея самым доблестным, а другому — что вовсе не потому, а по той причине, что [Одиссей] один, по своей трусости, не мог бы стать для него соперником.

Вот все, что нужно сказать об обвинении.

Анализ второй части речи (рассказа). — Как нужно строить рассказ и какими свойствами он должен об­ладать в речах эпидейктических, судебных и произно­симых перед народным собранием?

В речах эпидейктических рассказ должен быть изложен не весь сразу, а по частям, так как следует изложить те деяния, вследствие которых сложилась речь. Речь слагается, таким образом, из части, не зависящей от искусства (потому что оратор к фак­там не имеет отношения), и части, зависящей от искусства; эта последняя заключается в том, чтобы показать или что предмет речи факт, если он ка­жется невероятным, или что он именно таков, или настолько важен, или все [это вместе]. Поэтому-то иногда следует излагать не все подряд, потому что при таком способе изложения трудно все запомнить; на основании того-то, например, [устанавливается, что] он, [то есть лицо, о котором идет речь], — человек мужественный, на основании другого, что он — человек мудрый или справедливый. При первом способе изложения речь бывает слишком про­ста, а при другом она разнообразна и небесцветна. Факты, всем известные, нужно только напоминать; поэтому для большинства [таких случаев] рассказ во­все не нужен, например, если желаешь восхвалять Ахилла, так как его подвиги всем известны и ими нужно только воспользоваться. А если [ты хочешь восхвалять] Крития, [то рассказ] необходим, потому что не многие знают [о нем]. В настоящее время смешно утверждают, будто рассказ должен быть быстр. Как некто на вопрос булочника, какой заме­сить хлеб, крутой или мягкий, ответил: как, [а разве] невозможно [замесить] хороший хлеб? Точно так же и здесь: не следует пространно рассказывать, так же как не следует делать пространные предисловия и приводить [пространные] доказательства. В этом слу­чае «хорошо» заключается не в быстроте или сжатости, а в надлежащей мере; последнее же состоит в том, чтобы сказать все то, что уясняет дело, или что надобно для того, чтобы показать, что [то-то] было, или что [тот-то] причинил вред, или поступил несправедливо, или что [данный случай] имеет ту важность, какую ты хочешь [ему придать]. А для противника [пригодно все] противоположное. К рассказу присо­единять [следует] все то, что возвеличивает твою соб­ственную добродетель, например: «Я всегда внушал ему справедливое, убеждал его не покидать своих детей», или [усиливает] негодность противника, напри­мер: «Он мне отвечал, что везде, где он будет, у него будут другие дети», как, по словам Геродота, отве­чали поднявшие смуту египтяне. Или [следует при­соединить к рассказу] все то, что приятно для судей. При защите рассказ [должен быть] короче, так как оспаривается при этом, что [то или другое] произошло, или что оно вредно, или что несправедливо, или что имело столь важное значение, так что о фактах уста­новленных говорить не следует, если только они не ведут каким-нибудь образом [к фактам неустановлен­ным], например, если [доказано, что данный поступок] совершен, но [не доказано, что он] не заключает в себе ничего несправедливого. Кроме того, следует го­ворить о таких совершившихся фактах, которые, не совершаясь [на глазах слушателей], возбуждают или сожаление, или ужас. Пример этого [мы находим] У Алкиноя, рассказанном Пенелопе в стихах, в киклической поэме Фаилла и в прологе к «Ойнею». Рассказ должен отражать характер, а это будет в том случае, если мы будем знать, в чем заключается ха­рактер. Во-первых, в обнаружении намерения, ибо ка­ков характер, это [определяется] тем, каково намере­ние, а каково намерение, это [зависит] от того, какова цель [его]. Поэтому-то речи на научные темы совсем не отражают характера, так как не [отражают] наме­рения. Другое дело, сократовские речи — они каса­ются именно таких вопросов. Все, что есть следствие какого бы то ни было характера, отражает характер, например, слова «говоря, он шел вперед», так как это указывает на порывистый и грубый характер. И [нуж­но] говорить не по расчету, как [поступают] теперешние люди, а согласно намерению [принципу], [напри­мер]: я этого хотел, потому что считаю это лучшим, и это лучше, даже если я здесь не получу никакой пользы. Первое, [расчет], свойственно человеку бла­горазумному, второе, [принцип], — человеку хороше­му: благоразумному в его погоне за полезным, хоро­шему — за прекрасным. Если же [то, что говорится] неправдоподобно, то должно присовокуплять основа­ние [своих слов], как делает Софокл: примером могут служить слова Антигоны, что она больше заботилась о брате, чем о муже и детях, потому что в случае погибели мужа и детей на место их могут явиться другие [муж и дети]:

Но если мать с отцом в Аид сокрылись,

Уж никогда не народится брат.

Если же ты не можешь привести основания [сво­их слов], то [должен сказать], что отлично сознаешь неправдоподобность своих слов, но что таков уж ты от природы, потому что люди не верят, что можно добровольно делать что-нибудь кроме того, что тебе полезно. Кроме того, пользуйся в рассказе чертами, относящимися к страстям, касаясь и того, что бы­вает их следствием, а также того, что [слушателям] известно, и частностей, которые касаются самого оратора или его противника, например: «смерив ме­ня сердитым взглядом, он удалился». Или как Эсхил [говорит] о Кратиле: «шипя и потрясая рука­ми», так как [такие выражения] убедительны, ибо то, что слушателям известно, является признаком того, что им неизвестно. Множество подобных при­меров можно заимствовать из Гомера, [например]:

Так говорила. Лицо старуха закрыла руками.

Действительно, принимаясь плакать, люди закры­вают глаза [руками]. Выставь себя сразу человеком известного склада, чтобы слушатели смотрели на те­бя как именно на такого человека, а на противника [наоборот], но делай это незаметно. А что это не­трудно, это мы видим, когда кто-нибудь является к нам с известием; и о том, кого мы совсем не знаем, мы все-таки составляем себе некоторое предположе­ние. Рассказывать следует во многих местах [речи], и иногда не в начале.

В речах, произносимых перед народным собрани­ем, всего менее рассказа, потому что никто не рас­сказывает будущего, а если и есть рассказ, то он будет касаться прошедшего, для того чтобы, припо­мнив его с осуждением или похвалой, [слушатели] лучше рассудили о будущем; но в этом случае [оратор] принимает на себя обязанность не простого со­ветника. Если же [то, что оратор говорит], пред­ставляется неправдоподобным, [нужно] тотчас же обещать привести основание для своих слов и изло­жить его перед кем они [слушатели] желают, как, например, Иокаста, в Каркиновом «Эдипе», посто­янно дает обещания в ответ на вопросы того, кто искал ее сына. То же делает и Гемон у Софокла.

Анализ третьей части речи (доказательства). — Откуда следует заимствовать и как строить дока­зательства в речах эпидейктических, произносимых перед народом, и судебных?

Способы убеждения должны иметь аподиктиче­ский характер. Так как спор [может касаться] четы­рех пунктов, то следует доказывать, направляя дока­зательства к спорному пункту, например, если спорят относительно того, действительно ли что-нибудь бы­ло, то при судебном разбирательстве доказательства следует как можно больше свести к этому; если же [спорят о том], действительно ли причинен вред, [то и доказательства должны быть сведены] к этому; и [если спор касается] важности или справедливости совершенного поступка, то [здесь нужно иметь в ви­ду] также, точно ли этот факт имел место. Не следует при этом забывать, что только в случае такого спора один из противников необходимо бывает бесчестен, потому что здесь не может быть виною неведение, как в том случае, когда кто-либо расходится в мнении относительно справедливости [чего-либо]. Таким об­разом, на этом вопросе следует останавливаться, а на других нет. В речах эпидейктических по большей час­ти преувеличению подлежит оценка прекрасного и по­лезного. Факты сами должны внушать доверие, по­тому что относительно их редко приводятся доказа­тельства, — разве если они неправдоподобны или если их относят на счет другого лица.

В речах, произносимых перед народом, может быть спор относительно того, что что-нибудь не будет, или что то, что оратор советует, будет, но что оно или несправедливо, или неполезно, или не так важно. Сле­дует при этом также иметь в виду, не позволяет ли себе [противник] лжи в чем-нибудь не относящемся

к данному делу, так как это представляется доказательством, что он лжет и в других случаях. Примеры более свойственны речам, произносимым перед наро­дом, а энтимемы — речам судебным: первые имеют в виду будущее, так что необходимо приводить при­меры из прошедшего, а вторые [касаются] того, что есть или чего нет; тут более нужны доказательства и понятие необходимости, потому что прошедшее имеет характер необходимости. Не следует приводить энти­мемы одну за другой, а [нужно] примешивать их [к другим оборотам], в противном случае они вредят одна другой, потому что есть предел и для количества.

Все ты, мой друг дорогой, говоришь, что сказал бы и сделал, а не то, [что сказал бы разумный]. И не по всякому поводу [следует] изыскивать энтимемы, потому что в противном случае ты поступишь так же, как некоторые философы, которые силлогистическим пу­тем доказывают вещи более известные и более прав­доподобные, чем те [положения], из которых они исходят. И когда хочешь возбудить страсть, не употребляй энтимему, потому что она или погасит страсть, или будет приведена совершенно напрасно, ибо [два] одновременных движения задерживают друг друга, или совсем уничтожаются, или ослабля­ются. И когда речь должна носить известный [нрав­ственный] характер, не следует в то же время приискивать энтимемы, потому что доказательства не имеют никакого отношения ни к характеру, ни к принципам. Изречения следует употреблять и при рассказе, и при доказательстве, потому что они имеют отношение к характеру: «и я дал, хотя и знал, что не следует [вообще] доверять». Или если [кто хочет] возбудить страсть: «хоть я и потерпел, а не раскаиваюсь, потому что на его стороне выгода, а на моей справедливость». Произносить речи в на-родном собрании труднее, чем произносить речи су­дебные; [это и] естественно, так как в первом случае [приходится говорить] о будущем, во втором же о прошедшем, которое стало известно даже и проро­кам, как говорил Эпименид Критский: он отгадывал не будущее, а события, которые хотя и свершились, но остались темными. В речах судебных основани­ем служит закон, а раз имеешь точку отправления, легче найти доказательство. [В речах, произносимых перед народом], нет бесчисленных отступлений, на­пример, против доводов противника, или о самом себе, или с целью возбудить страсть. [Этот род красноречия допускает подобные отступления] ме­нее, чем все другие роды, если только он не вы­ходит [за пределы своей области]. В затруднитель­ных случаях нужно делать то же, что делают в Афинах ораторы и Исократ: в речи совещательной он прибегает к обвинению, например [обвиняет] лаке­демонян в своем «Панегирике» и Харета в речи о союзе. В речах эпидейктических следует вставлять в речь похвалы, как это делает Исократ: он посто­янно вводит какую-нибудь [похвалу]. И слова Горгия, что у него никогда не бывает недостатка в теме для речи, сводятся к тому же самому, ибо если он, говоря об Ахилле, восхваляет Пелея, затем Эака, затем бога [Зевса], и также мужество, и то-то, и то-то, он делает то же самое. Раз [оратор] имеет в руках доказательства, он должен придавать речи и этический, и эпидейктический характер, если же у него в руках нет энтимем, [он должен говорить] этически. Более подходит нравственно хорошему че­ловеку выказать свою честность, чем ясность речи. Из энтимем большей известностью пользуются эн-тимемы опровергающие, чем показательные, потому что во всем том, что имеет характер опровержения, силлогизм виднее, ибо противоположности становят­ся яснее, раз они поставлены рядом.

[Рассуждения, прямо] направленные против про­тивника, не представляют собою какого-либо особого вида, так как к области способов убеждения относится опровержение доводов противника — посредством ли 5 возражений или посредством силлогизмов. Оратор, начиная речь, совещательную или судебную, должен сначала изложить свои собственные способы убежде­ния, а потом выступить против доводов своего про­тивника, уничтожая их или заранее браня их. Если же много пунктов, вызывающих возражения, то следует сначала приняться за них, как, например, поступил Каллистрат в народном собрании в Мессене: он сам начал говорить, лишь опровергнув предварительно то, что должны были говорить его [противники]. Говоря вторым, [оратор] должен сначала направить свою речь против речи противника, разбивая его доводы или про­тивополагая [им свои], особенно если [доводы про­тивника] имели успех, ибо как душа не привязывается к человеку, который раньше подвергся обвинению [в чем-либо дурном], точно так же [не принимает она] и речи [оратора], если речь противника представляется убедительной. Нужно, таким образом, в душе слуша­теля очистить место для предстоящей речи, чего ты достигнешь, опровергнув [доводы противника]; по этой причине должно придать своим словам вес по­средством предварительной борьбы или со всеми до­водами противника, или с главнейшими из них, или с наиболее поддающимися опровержению.