ИСТОРИЧЕСКИХ СУБДИСЦИПЛИН

Расширение проблематики исторических исследований привело к значительному увеличению источниковой основы исторической науки, вовлечению в научный оборот новых видов и типов исторических источников. Все это заставляло исследователей обращать внимание на «ненамеренные свидетельства» исторических источников, искать новые ме­тоды повышения информационной отдачи уже введенного в оборот исторического ма­териала. Результатом этого стало распространение различных методов синтезного анализа ис­торического материала и бурное развитие исторических субдисциплин, которые обращают внимание на новые стороны человеческой жизнедеятельности: история семьи, история женщин, экологическая история и т.д.

«Подумать только - у нас нет истории Любви! Нет исто­рии Смерти. Нет ни истории Жалости, ни истории Жестокости. Нет истории Радости», - с горечью сетовал еще в середине XX столетия Л. Февр. Прошли годы, и появилась и ис­тория любви, и история сексуальности, и история милосердия, и история смерти, и мн. др. Наиболее плодотворными и перспективными подходами в этом направлении стали психоистория, история ментальности, историческая антропология и клиометрия.

§1. Психоистория как направление и метод исторических исследований

Исторической субдисциплиной, оказавшей значительное влияние на развитие исторической науки в XX столетии, стала психоистория. Она появилась в 50-е годы в США благодаря исследованиям Э. Эриксона, создавшего биографии Мартина Лютера, Зигмунда Фрейда, Адольфа Гитлера, Махатмы Ганди, а также книге Ф. Арьеса о ребенке в феодальной Европе. С этих пор стали выходить журналы по психоистории. Ее героями стали многие исторические личности.

Особенно большую роль в складывании психоистории как исторической субдисциплины сыграл разработанный Фрейдом психоанализ, примененный к изучению истории. Психоистория – это интеграционное направление, в котором психоанализ сочетается с другими методами исторических исследований. Заслуга Фрейда заключается в том, что он доказал трехчастное деление человеческой психики, открыв в ней, наряду с сознанием, предсознательное (латентное) и бессознательное. Таким образом, появилась возможность истолкования истории не только рациональными факторами. Фрейд первым начал изучение сферы бессознательного. Суть психоанализа заключается в утверждении, что поведение человека, а значит, исторической личности, предопределяется всякого рода социальными травмами, которые не исчезают бесследно, а жестко определяют всю дальнейшую жизнь человека. Фрейд полагал, что бессознательное сохраняет опыт детских травм и переживаний, которые определяют эмоциональную реакцию индивидов на окружающий мир во взрослом возрасте.

Как практикующий психолог, Фрейд в каждом случае имел дело с конкретной личностью, к тому же - с человеком XX в., и потому автоматически переносить его выводы на анализ прошлых столетий нельзя. Однако, уже последователи Фрейда существенно модернизировали психоанализ, дав в руки ученых-историков более действенные инструменты. Речь идет, прежде всего, о таких исследователях, как К.-Г. Юнг и Э. Фромм. Первый из них разработал учение о «коллективном бессознательном», выделив в нем определенные архетипы. Под ними он подразумевал систему психических установок и реакций, которые незаметно определяют жизнь человека. В них запечатлевается опыт жизни всего человеческого рода. Хотя, как подчеркивал Юнг, архетипы коллективного бессознательного - это уровень общего, а не частного, проявляются они всегда через индивидуальную психику.

Что касается Фромма, то его заслуги выглядят не менее внушительно. В дополнение Фрейда, он сумел доказать, что человеческая психика, помимо врожденных инстинктов, формируется и конкретно-исторически, под влиянием тех обстоятельств и условий окружающей среды, которые сопровождают всю человеческую жизнь. Это дало возможность строить познавательные модели складывания специфических социально-психологических типов различных человеческих сообществ, этносов и т.п. Существенным вкладом Фромма в развитие психоанализа стало его учение о человеческой деструктивности. Он обратил внимание на истоки и процесс формирования данного феномена социальной психологии, отметив две основные разновидности человеческой деструктивности - злокачественную и доброкачественную агрессию. Последняя из них связана с необходимостью защиты человеком своих витальных (жизненных) интересов, в то время как при злокачественной агрессии такая потребность отсутствует. Взятые вместе наработки Фромма, Юнга и других психоаналитиков значительно расширили познавательные возможности историка, особенно когда он обращается к отдаленным векам, изучает действия больших людских сообществ в прошлом.

Еще одной психоаналитической вариацией стала психогенетическая теория Л. Де Моза. Ученый полагал, что в истории существовало несколько типов отношений между родителями и детьми: инфантицидный (детоубийственный) - античность до IV в. н.э.; оставляющий - IV-XIII вв.; амбивалентный - XIV-XVII вв.; навязчивый - XVIII в.; социализующий - XIX-XX вв.; помогающий - конец XX в. С течением времени отношение к ребенку улучшается, а потому совершенствуется и общество. Изменение отношений между взрослыми и детьми - главные двигатели прогресса цивилизации. Поэтому эволюция этих отношений определяла эволюцию всех общественных отношений вообще.

Разговор о психоистории, однако, будет неполным, если не упомянуть имена двух выдающихся французских социальных психологов – Г. Лебона и Г. Тарда. Они известны как основоположники «психологии толпы», что также представляется важным для историка-исследователя.

Лебон разработал так называемую «теорию заражения». Изучая феномен толпы, ученый пришел к выводу, что с людьми, когда они становятся частью толпы, происходят драматические перемены. Они превращаются в жестоких, обезумевших зверей, способных на поступки, не мыслимые для них вне толпы. Лебон называл три главных причины данной метаморфозы:

1) чувство анонимности, которое возникает в толпе; в результате человек ощущает безнаказанность, отсутствие ответственности за свои поступки;

2) феномен заражения, когда каждое чувство и действие, возникающие в толпе, словно вирус заражают окружающих;

3) в толпе люди становятся легко внушаемыми (суггестивными). Они принимают на веру и послушно исполняют указания фанатичных лидеров (суггесторов).

К тому же, как показал Лебон, толпа является самой стойкой хранительницей традиций. Идеи Лебона были развиты австрийским исследователем Р. Вельдером, который, вслед за своими предшественниками (Лебон, Фромм), обратился к изучению проблемы человеческой агрессии как подсознательного феномена.

Согласно тардовской «теории подражания», повторяемость явлений - это мировой закон, существующий и в космическом, и в биологическом, и в социальном мире. Следовательно, подражание играет огромную роль в общественной жизни, к нему сводится всякое социальное явление. Более того, как полагал Тард, само общество дано только там, где существует подражание.

Развитие идей и методов психоистории оказало существенное влияние на мировую историческую науку XX столетия. Явные следы психоистории можно обнаружить и в современных исторических исследованиях. Однако сегодня для историков очевидны не только значимость, но и ограниченность возмож­ностей психоанализа для их дисциплины.

В целом же расцвет психоистории оказался непродолжительным. Задача синтеза истории и психологии хотя и имеет несомненный смысл, но все еще остается делом будущего. Одна из причин этого - разнообразие конкурирующих подходов: фрейдистский, неофрейдистский, юнгианский и т.д. С кон­ца 1960-х годов в историографии начинается мощное движение за изучение истории масс, простецов. На этом фоне историка интересует уже не личность, например, Гит­лера, а подверженность немецкого народа его политическому стилю руководства стра­ной. Поэтому в последние десятилетия психологизм более ощутимо присутствовал в исторической науке не в качестве психоистории, а в виде такого направления, как ис­тория ментальности.

§2. История ментальности в современном историческом познании

История ментальности в последнее время стала одним из наиболее плодотворных и перспективных научных направлений. Жизнь этому понятию дала книга Л. Леви-Брюля «Первобытное мышление», в которой ученый утверждал, что «ментальность - это понятие, альтернативное понятию психики как обобщению лабораторно-эмпирических действий с человеком».

Изучение истории ментальности в науке обычно связывают с так называемой «школой «Анналов» - историографическим направлением, сложившимся еще в 20-30-е годы XX столетия, вокруг одноименного журнала, благодаря стараниям М. Блока и Л. Февра - историков первого поколения анналистов. По мнению одного из представителей этой школы французского историка Р. Мандру, ментальность - это мировидение. Однако это есть наиболее упрощенное понимание названной научной дефиниции. Определение Ж. Ле Гоффа выглядит уже посложнее и поинтереснее. Он писал, что «ментальность - это безличное содержание мысли». Ж. Дюби выразился еще более образно: «ментальность - это механизмы духа, действующие на разных уровнях определенного культурного ансамбля».

История ментальности, как отмечалось, особенно активно изучается во Франции, главным образом применительно к средневековью (М. Блок, Л. Февр, Ф. Бродель, Э. Ле Руа Ладюри и др.). Изучают ее и у нас, и особенно интенсивно также медиевисты и востоковеды - А.Я. Гуревич, Л.М. Баткин, И.Ю. Николаева, В.М. Мучник, А.В. Гордон и мн.др. Например, по классическому определению А.Я. Гуревича, ментальность - это духовная оснастка людей средневековья. Но что такое «оснастка людей» также остается не очень понятно.

Представляется более точным, отрешаясь от словесно образных и художественных формулировок, определить ментальность как стиль коллективного мышления эпохи или группы, выраженный в интуитивных бессознательных образах, архаичных по происхождению. В основе ментальности лежит культурный архетип.

Не удивительно, что приверженцы этого метода, как прави­ло, стараются избегать жестких формулировок в отношении понятия «ментальность». Некоторые историки, например, Ж. Ле Гофф или Ж. Ревель, усматривают в такой раз­мытости понятия не только уязвимость, но и определенное преимущество в силу его методологической пластичности, открывающей для историка новые возможности познания.

В данном контексте, по справедливому выражению М. Вовеля, история ментальности - это изучение опосредований и диалектического отношения между объективными условиями жизни людей и способом, которым они их понимают. История ментальности связана с эмоциональным, инстинктивным и имплицитным областями мышления, которые обычно не находят непосредственного выражения.

При этом не стоит ставить знак равенства между понятиями «ментальность» и «менталитет». Хотя они близки, но все же не тождественны. Суммируя имеющиеся в науке определения, можно сказать, что менталитет - это умонастроения людей, широкий круг их представлений, связанный с традициями, нравами, обычаями, которые находятся ниже уровня идеологии. Менталитет включает в себя представления о человеке, его месте в природе и обществе, его понимание природы. При этом все эти представления не подвергнуты логической систематизации. Они связаны не столько с сознанием, сколько с подсознанием. Следовательно, менталитет регулирует не мышление, а поведение человека.

В настоящее время существует два направления в изучении истории ментальности, отличия между которыми заключаются в разности исходных принципов. Для первого направления, которое продолжает традицию Блока и Февра, обращение к проблеме ментальности представляет собой метод изучения общественных и цивилизационных структур, исторического процесса в целом. В данном случае изучение ментальностей выступает как метод исторического синтеза. Другое направление сосредоточилось на изучении собственно ментальностей кон­кретной эпохи, конкретного времени. В русле этого направления исследуются пред­ставления людей о жизни и смерти, отношение к браку и т.п. Здесь подход историка во многом смыкается с методами, распространенными в этнологии и социальной психо­логии.

Таким образом, благодаря истории ментальности, в историческую науку входит новый, ранее неизведанный пласт, связанный с умонастроениями людей. Это очень важно для понимания историчности человека, ибо человек каждой эпохи жил и чувствовал соответственно своей эпохе.

Однако, излишняя «ментальная эйфория» в исторической науке все же неуместна. Гораздо разумнее было бы прислушаться к мнению тех ученых, которые, наряду с дос­тоинствами и преимуществами ментального «измерения» истории, отмечают и его ограниченность.

Неслучайно, что новые перспективные направления исследований в настоящее время разрабатываются уже не столько в рамках истории ментальности, сколько в русле исторической антропологии, которая, сохранив главный фокус иссле­дования - человека, все-таки позволяет историку более свободно обращаться с истори­ческим материалом, провоцируя новые вопросы и ответы на них.

§3. Историческая антропология как историческая субдисциплина

Сфера интересов исторической антропологии - новая территория, сравнительно не­давно аннексированная исторической наукой. Историческая антропология как само­стоятельное направление складывалась в борьбе с концепцией структурной истории, которая ставила своей целью разъяснение социальной действительности методом ре­конструкции объективных процессов и структур.

По мере того, как структурная исто­рия приближалась к своему идеалу, она становилась историей без человека. В проти­воположность ей, в центр интересов исторической антропологии помещен конкретный исторический человек с его опытом и образом поведения, обусловленными культурой. По мнению ряда историков, антропологический анализ как раз и может объяснить связь между объективной структурой и субъективной практикой.

Реконструкция прошлого как истории человеческой деятельности с неизбежностью требует ориентации на изучение не отдельного человека, а его связей с социальными, политическими и культурными процессами в обществе. На передний план исследова­ния выдвигается человек в его единстве с окружающим миром, что требует не только новых теоретических моделей изучения человеческого фактора в истории, но и, соответственно, новых методов исследования.

Историческая антропология не может довольствоваться классическим разделе­нием истории на политическую, экономическую или культурную. Она намерена пре­вратиться, по замыслу ее создателей, в точку синтеза различных аспектов истории и в силу этого не просто описать отдельные события человеческой истории, но и объяс­нить их логику. Отсюда интерес к жизни «маленьких людей» и к истории повседневно­сти, изучающей микроисторические процессы, а также внимание к тем документам, которые раньше казались малозначительными.

Оформление исторической антропологии происходит на фоне многообразных меж­дисциплинарных контактов, характеризующих современную систему наук в целом. Здесь можно выделить три взаимосвязанные между собой тенденции.

В первую оче­редь, это сближение теоретико-методологических арсеналов истории и социологии как «систематической» науки, т.е. теории общества в целом. Характерная для 60-70-х го­дов XX столетия ориентация на сближение этих дисциплин направлялась на поиски «номотетически ориентированной исторической науки» и «идиографически исполненной социологии». В этих условиях исторической антропологии отводилась посредническая роль между «понимающими» и «объясняющими» науками, между описанием и обобщением, меж­ду индивидуализацией и генерализацией.

Во-вторых, историческая антропология отразила в себе тенденцию к интеграции частных наук, изучающих человека, культуру и общество (биология, науки о жизни и поведении, экономика, политология и т.д.). Таким образом, речь идет об историзации и социологизации антропологии и об антропологизации истории и других обществен­ных наук.

И, наконец, в-третьих, историческая антропология отразила в себе тенденции, характерные для наук о человеке. Это - уже упомянутая тенденция ее социологизации, а, кроме того, стремление к использованию методов квантификации, как пути приближения наук о человеке к «строгим» наукам о природе и обществе.

В то же время историческая антропология не должна быть результатом простого смешения различных дисциплин. Ее исследовательская перспектива - это изучение центрального вопроса человековедения и обществоведения - вопроса о взаимозависи­мости человека и обстоятельств, в которых он действует.

На протяжении 60-70-х годов прошлого века в полемике об исторической антропологии преоблада­ли общетеоретические постановки вопросов. В ходе нее были представлены различные позиции по вопросу об определении исторической антропологии, ее содержания и методов.

Основные положения наиболее гибкой и открытой ее характеристики можно свести к следующему: главное отличие исторической антропологии от других истори­ческих дисциплин, изучающих человека (таких, как историческая демография и т.п.), видится в ее более общем по сравнению с ними характере. Если они понимаются, как описательные, то историческая антропология должна брать на себя задачи объяснения антропологических аспектов истории. По словам немецкого ученого О. Кёлера, она трактует «маленького» человека, как «фактор, формирующий историю», поскольку именно многообразие форм овладения людьми окружающим их миром определяет многообразие форм общества.

Следовательно, историческая антропология ставится ее апологетами не в один ряд с другими науками о человеке, культуре и обществе, а над ними. Они не приравни­вают историческую антропологию ни к этнологии, ни к истории поведения или к исто­рии духа. Именно эти науки в своей совокупности пролагают путь к исторической ан­тропологии, создают тот багаж знаний о человеке и обществе, который она намерена перерабатывать.

Поэтому историческая антропология мыслится, как попытка поднять­ся на новую ступень исторического познания, где изучение различных процессов и со­бытий в истории неотделимо от анализа их движущих сил, где политические, социаль­ные и культурные структуры рассматриваются как объективации человеческих мыслей и поступков.

Целью познания исторической антропологии, таким образом, провозглашается изу­чение исторически обусловленного и изменяющегося человеческого поведения в его индивидуальных и коллективных формах, которое должно анализироваться сквозь призму взаимоотношений индивида и общества.

В результате, историческая антропо­логия, выдвигающая на первый план проблемы механизма развития культуры, пытает­ся ответить на вопрос о том, каким образом культура передается во времени (от поко­ления к поколению), как осуществляется процесс взаимодействия культур, каково со­держание этого взаимодействия и куда направлен его вектор.

§4. Клиометрия или количественная история

Направление исследований, связанное с применением количественных и формальных методов, или, как его иногда называют, клиометрия, зародилось на Западе и в СССР в 50-е - начале 60-х годов XX века. Причины этого были связаны, в частности, с той огромной ролью, которую играла математизация смежных общественных и гуманитарных дисциплин - социологии, лингвистики, психологии, а также с использованием компьютера. Крупнейшими представителями и основоположниками данного направления в историографии являются историки Дж. Холл, Т. Парсонс, И.Д. Ковальченко и др. Распространение количественных методов свидетельствовало о внимании не только к событийной истории, прежде всего к политической, что было характерно для исторической науки конца XIX-начала XX вв., но и о внимании к историческим ситуациям, явлениям, отношениям и процессам. Иначе говоря, акцентировался обществоведческий аспект исторической науки. К настоящему времени клиометрия прошла три этапа в своем развитии.

Первый этап (конец 1950-х - середина 1960-х гг.) характеризовался односторонней разработкой проблем количественной истории, вне ее связи с изучением индивидуальных факторов и личностных проявлений. Характерно, что применению количественных методов в истории не предшествовал детальный и глубокий методологический анализ, т.е. анализ их возможностей, границ и познавательного значения. Считалось, что более адекватная репрезентация может быть достигнута в результате приведения таблиц, баз и банков данных и т.д. Клиометрия противопоставлялась традиционной истории, связанной с использованием качественных методов и нарратива.

Второй этап (2-я половина 1960-х - середина 1970-х гг.) был отмечен всплеском интереса к теоретическим проблемам. Особое место заняли сравнительные исследования. Большое значение придавалось анализу степени репрезентативности изучаемых совокупностей. Исторические теории, по мнению американского историка У. Эйделота, служили объяснению «сходных признаков и отношений, ранее не объясненных». Историки, широко использующие количественные методы, зачастую подчеркивали недостаточность исторического нарратива.

Третий этап (2-я половина 1970-х - до нашего времени) характеризуется дальнейшей разработкой теоретических, гносеологических и методологических предпосылок, составляющих основу развития клиометрии. В этот период в центре внимания находятся такие проблемы, как соотношение исторического и физического времени, взаимосвязь сознательной деятельности людей и социальных процессов и отношений, т.е. исторических ситуаций. Иначе говоря, возникают и реализуются идеи цельного комплексного подхода к историческому знанию, что способствовало обогащению исследовательских практик и познавательных возможностей исторической науки.

Безусловно, клиометрия, означавшая стремление создать новую науку, основанную на применении математических методов и электронно-вычислительной техники, принесла ряд позитивных результатов. Это та сфера, в которой нет идеологических и национальных различий. Благодаря клиометрии в научный оборот были введены новые исторические источники, уточнены некоторые понятия, стало возможным решение некоторых задач (например, установление авторства тех, или иных сочинений, обработка большого количества массовых однотипных источников и т.д.).

Вместе с тем, американский опыт показал, что попытки опираться только на количественные методы не могут привести к существенно новым позитивным результатам. Например, так случилось с американскими историками Р. Фогелем и С. Энгерманом, которые в своей монографии «Время на кресте», опираясь на возможности клиометрии, доказывали, что плантационное рабство в США не препятствовало развитию экономики страны, что едва ли можно считать взвешенным и обоснованным выводом.

Опасность математизированной истории заключается и в том, что таким образом теряется человек, для него в истории не остается места. Нет места и нормальному литературному языку. К тому же клиометрия привела к превращению исторической науки в удел избранных, которая становится непонятной не только для непосвященных, но и для тех историков, которые не владеют математическими знаниями.

Подытоживая опыт развития исторических дисциплин в целом, следует заметить, что они, безусловно, имеют право на существование и играют существенную познавательную роль. Но когда они начинают пониматься, как основа основ исторического исследования, начинают сказываться их отрицательные стороны. В этом случае история становится слишком математизированной или психологизированной и т.п., что неизбежно отражается на качестве научных изысканий и их результатах.

Динамизм, который характеризует развитие современной исторической мысли, ведет к тому, что ни одна из существующих попыток объяснения истории с позиций клиометрии или, например, истории ментальности не утверждается в качестве господствующей.