Критика позитивистских взглядов исторического объяснения

Дедуктивно-номологическая модель объяснения была выдвинута, одним из лидеров логического позитивизма К. Гемпелем, а самое главное - навязывалась всем наукам, независимо от их конкретной специфики. Такой позитивистский подход к объяснению исторических и социальных событий встретил резкие возражения со стороны ученых-гуманитариев антипозитивистского направления. Даже несмотря на то, что некоторые из них готовы были признать, что объяснения должны иметь дедуктивный характер, так как объясняемый факт должен с необходимостью вытекать из некоторых посылок общего характера, в отличие от позитивистов они не считали, что для этого необходимо обращаться к общим законам. Фактически многие историки в своих объяснениях событий прошлого избегают ссылок на общие законы. Одни из них считают, что история вообще не открывает таких законов и, поэтому они не используются при объяснении, а другие заявляют, что хотя при объяснении они и используют общие законы, но заимствуют их у других наук (экономики, социологии, психологии). Третьи, - как, например, К. Поппер - вообще отрицают существование в истории подлинных общих законов. «В истории, - пишет он, - есть множество тривиальных законов, которые мы принимаем без доказательства. Эти законы практически не представляют никакого интереса и абсолютно не способны внести порядок в предмет исследования»[159].

Главное возражение антипозитивистов против гемпелевской модели объяснения состоит в том, что подведение неповторимых и, в ряде случаев, даже уникальных исторических событий под общие законы, по их мнению, в принципе невозможно потому, что при этом пришлось бы отказаться от изучения их конкретного своеобразия и индивидуальности. Такой подход возможен в естествознании, где для открытия общих законов природы ученые должны абстрагироваться от всего, частного и индивидуального в исследуемых явлениях и процессах; каждый предмет и явление рассматривается здесь как один из многих экземпляров единого класса, обладающий одинаковыми общими свойствами. Именно поэтому общие законы естествознания оказываются применимыми для объяснения всех предметов и явлений, которые охватываются этими законами природы. Другими словами, объяснение отдельного явления здесь сводится к подведению его к определенному закону потому, что такой закон отображает некоторое общее свойство или отношение, присущее каждому отдельному явлению.

Совсем иначе подходит к своей науке историк. Когда он изучает, например, Великую французскую революцию 1789 г., то интересуется, прежде всего, тем, чем она отличается от других революций, происходивших в истории. Анализируя события первой мировой войны, он будет интересоваться теми конкретными особенностями, которые выделяют ее среди других войн. Безусловно, историк в состоянии выявить также некоторые признаки, общие и одинаковые для всех революций и множества войн, но это мало чем поможет ему при объяснении конкретных особенностей революции 1789 г. или первой мировой войны.

Если рассматривать исторический факт как отдельный случай проявления общего закона, тогда сама история исчезнет. Предпосылкой исторического исследования, заявляют некоторые ученые, выступает не подведение конкретного события прошлого под общий закон, а, напротив, более полное и конкретное изучение его деталей.

В ответ позитивисты заявляют, что без обращения к общим законам, гипотезам и понятиям немыслимо никакое объяснение и даже коммуникация между людьми, поскольку всякое слово, выражающее понятие, уже содержит обобщение. Даже если историческое событие считается особенным в том смысле, что оно не может быть подведено под общий закон, тем не менее, мы не интересуемся им как таковым, вне связи и сравнения с другими сходными событиями, а это предполагает обращение к классификации и установлению общности между событиями. Кроме того, в отличие от явлений "природы, которые можно изучать непосредственно с помощью наблюдений и опыта, исторические события относятся к прошлому и их можно исследовать только по сохранившимся свидетельствам. Все указанные обстоятельства, конечно, приходится учитывать, но их нельзя переоценивать и считать позитивистскую концепцию объяснения универсальной, применимой ко всем без исключения явлениям и событиям.

В западной философии серьезной критике позитивистскую модель объяснения исторических событий подверг Р. Коллингвуд, возражения которого основаны не столько на противопоставлении явлений природы историческим событиям,' сколько на том, что за событиями прошлого всегда предполагается мысль, руководившая участниками этих событий. «Для естествознания, - указывал он, - событие открывается через его восприятие, а последующий поиск его причин открывается путем отнесения его к классу и определения отношения между этим классом и другими. Для истории объектом, подлежащим открытию, оказывается не просто событие, но мысль, им выражаемая. Открыть эту мысль - значит, понять ее»[160].

Так, чтобы объяснить действия Юлия Цезаря, историк должен определить, какие именно мысли заставили его бросить вызов законам Республики. Решение Брута убить Цезаря также следует объяснять мыслями, приведшими его к такому действию. Даже интеллектуальную деятельность философа или ученого прошлых эпох в принципе можно объяснить аналогично. Например, историк философии, изучая Платона, стремится узнать, что он думал, когда писал свои произведения, с какими проблемами сталкивался, в чем видел недостаток предлагаемых прежних решений и т.д.

Подобный способ объяснения, считает Р. Коллингвуд, отнюдь не сводится к простой реконструкции или воспроизведению мыслей исторического лица. «Историк, - пишет он, - не просто воспроизводит мысли прошлого, он воспроизводит их в контексте собственного знания и потому, воспроизводя их, он их критикует, дает свои оценки их ценности, исправляет все ошибки, которые он может обнаружить в них. Эта критика мысли, историю которой он прослеживает, не является чем-то вторичным по отношению к воспроизведению ее истории. Она - неотъемлемое условие самого исторического знания»[161].

Критика Р. Коллингвудом позитивистской концепции объяснения, как нетрудно заметить, основана, на психологическом приеме эмпатии или вживания историка во внутренний мир исторического лица, что осуществить весьма трудно, особенно если такое лицо отделено от историка большим интервалом времени. Во-первых, мысли историка могут не совпасть с мыслями действующего исторического лица. Во-вторых, между мыслями и действиями людей не существует необходимой связи. Человек может задумать одно, а поступить совсем по-другому; даже если мысли историка и его героя будут тождественными, нет уверенности в том, что его герой поступит именно так, как думает историк. В-третьих, чтобы заключения историка были правдоподобными, следует допустить, что действия людей всегда будут разумными и основываться на рациональном анализе ситуаций, складывающихся в жизни>

Защитники универсальной модели объяснения справедливо возражали Р. Коллингвуду, указывая, что его подход в лучшем случае может объяснить индивидуальные действия и поведение людей. Между тем историки, прежде и больше всего, занимаются анализом и объяснением коллективных действий людей, принимающих участие в широких общественных движениях, революциях, войнах и т.п. если действия отдельных исторических личностей можно еще как-то связать с их мыслями, то как можно применить такой прием к большим коллективам участников исторических событий и процессов?

Самое главное возражение против позиции Р. Коллингвуда состоит в том, что она исходит из признания идей, теорий и сознания вообще в качестве фундаментальной основы не только исторического объяснения, но и движущей силы общественного развития в целом; таким образом, он не задается вопросом, почему именно возникают сами идеи, как они связаны с потребностями материальной жизни людей и какую роль играют в истории.