Материальные факторы в истории

Философской смысл тезиса о материальной основе всего сущего, в том числе истории, получил отчетливую формулировку в древнегреческой философии; до изучения истории с опорой на материальные факторы было еще очень далеко. Есть, однако, по крайней мере, один значительный пример такого изучения, столь же поразительный, как и необъяснимый.

Историк древнего Рима, грек по происхождению Аппиан (конец I —70-е гг. II в.) в своей книге о гражданских войнах в Риме отчетливо выразил мысль о том, что причиной этих событий была борьба за земельную собственность [128]. У Аппиана не было предшественников и последователей, поскольку на роль материальных факторов в истории стали обращать внимание лишь в XVIII в. Это уникальный пример выхода мысли за рамки своего времени и предвосхищения, будущих представлений о роли материального начала в истории. При объяснении этого выхода можно лишь сослаться на довольно высокий по тому времени уровень развития имущественных отношений, имущественного неравенства в поземельных отношениях; сам он объяснения на этот счет не оставил.

В историографии эпохи Просвещения мы находим отдельные примеры понимания значения материального фактора для объяснения поведения людей и тех или иных событий. Вольтер вполне определенно считал собственность необходимым признаком полноправного гражданина и исходил из неизбежности деления общества на богатых и бедных. Двигатель истории, согласно Вольтеру, — человеческий интерес, к которому относится и стремление к благополучию, самосохранению. И. Г. Гердер (1744—1803) к числу мотивов, объясняющих человеческое поведение, относил потребности, нужду [129]. Более определенное отношение к материальному фактору выражено у Ж. Ж. Руссо: возникновение имущественного неравенства привело к образованию государства, которое, в свою очередь, стало фактором углубления имущественного неравенства [130]. Правда, этот вполне материалистический взгляд нельзя вырывать из общего контекста просветительского мышления философа, согласно которому источник неравенства коренится в прогрессе разума: «... неравенство, почти ничтожное в естественном состоянии, усиливается и растет за счет развития наших способностей и успехов человеческого ума и становится, наконец, прочным и узаконенным в результате установления собственности и законов» [131].

Взгляды представителей нового поколения мыслителей — К.А. Сен-Симона и др. — явились продолжением взглядов просветительских и одновременно их отрицанием. Философия истории К. А. Сен-Симона основана не в меньшей мере, чем это было у просветителей, на тезисе о господстве разума в истории, на развитии знаний как основном факторе исторического развития.

Вместе с тем общественное устройство послереволюционной Франции не являлось для него воплощением разума, оно было подвергнуто философом весьма обоснованной реалистической критике. Однако предполагаемый им выход из положения был не нов: система идеального человеческого общежития должна стать продуктом усилий мыслящего рассудка, чтобы затем быть внедренной в жизнь [132]. Это — утопия, так как будущее рассматривается не как продукт предыдущего развития истории, а как изобретение разума: люди просто должны поумнеть. На фоне этого представления реализмом отличается мысль К. А. Сен-Симона относительно того, что собственность является основой общественного здания, а изменение форм собственности — причиной изменения общественного порядка. Производство, по мнению К. А. Сен-Симона, — цель всякого общественного союза. Однако и подобные идеи упираются в конечном счете в убеждение о решающей роли умственного развития во всех переменах в области производства [133]. Разница в форме и уровне производства в разные времена объясняется различием целей, интересов людей, уровня их умственного развития. Остается прояснить лишь происхождение самого этого различия применительно к каждому этапу движения истории, чего нет у К. А. Сен-Симона.

Представители школы французских историков периода Реставрации (О. Тьерри, Ф. Гизо и др.) расширили сферу представлений о роли материального фактора в истории. Фигурой, оказавшей особенно большое влияние на историков, был Ф. Гизо. Его представление о решающей роли идей в истории менее выражено, чем у просветителей или К. А. Сен-Симона, хотя и не лишено своего значения. Ф. Гизо гораздо более основателен в рассуждениях о роли материальных отношений в истории. Прежде всего, это касается его представлений о соотношении общества и государства, которые кардинально отличаются от господствовавших в то время взглядов: «Большая часть писателей, ученых, историков старалась объяснить данное состояние общества, степень или род его цивилизации политическими учреждениями этого общества. Было бы благоразумнее начинать с изучения самого общества, для того чтобы узнать и понять его политические учреждения. Прежде чем стать причиной, учреждения являются следствием. Общество, его состав, образ жизни отдельных лиц в зависимости от их социального положения, отношения различных классов лиц — словом, гражданский быт людей — таков, без сомнения, первый вопрос, который привлекает к себе внимание историка» [134].

Расставив акценты в решении данной реальной и крупной проблемы, Ф. Гизо идет значительно дальше просветителей. У всех народов, утверждает он, гражданский быт находится в тесной связи с поземельными отношениями, а потому их изучение должно предшествовать изучению быта. «Чтобы понять политические учреждения, надо изучать отдельные слои, существующие в обществе, и их взаимные отношения. Чтобы понять эти различные слои, надо знать природу поземельных отношений» [135]. Таким образом, логика рассуждений Ф. Гизо приводит к представлению о собственности как некой общей основе политической и социальной структуры общества. Данное представление в общей форме и с отчетливым пониманием его новизны выражено следующим образом: «Я говорил о значении моральных факторов... Но есть ряд совершенно противоположных соображений, которыми до сих пор слишком пренебрегали: я имею в виду материальные условия общества... До сих пор недостаточно считались с изменениями, которые вносят крупные кризисы в материальное существование людей... эти изменения имеют гораздо большее влияние на все общество, чем думали до сих пор... это все факты, имеющие исключительное значение: простое изменение в материальной жизни мощно воздействует на цивилизацию. Каждая великая революция вносит в общественный строй изменения этого рода, и с ними нужно обязательно считаться» [136]. В соответствии с этим корни Английской революции середины XVII в. Ф. Гизо усматривал в изменениях, происшедших в социальном положении и правах народа [137]. Борьбу имущественных интересов он находил и в истории средневековой Франции, и в истории Великой французской революции конца XVIII в.

Откуда же берется это имущественное, социальное неравенство, которому Ф. Гизо вполне справедливо отводил такую большую роль в истории? Ответ на этот вопрос прост: из естественного неравенства людей, данного им природой. Действительно, люди изначально не равны по своим физическим, умственным и т.д. данным, однако этим невозможно объяснить ни различие форм собственности в истории, ни имущественные и социальные различия между людьми в разное время. Ф. Гизо не мог убедительно объяснить и происхождение общественных слоев, средневековой и современной ему Франции, для обозначения которых он пользовался понятием «класс».

В данном случае историк, по существу, заимствовал у К.А. Сен-Симона теорию завоевания, хотя подобные идеи высказывали еще раньше Ж. Дюбо (1670— 1742) и А. Буленвилье (1658— 1722) [138]. Суть этой теории заключается в том, что социальная структура средневекового общества в Западной Европе стала результатом завоевания франками — Галлии, норманнами — Англии и т.д. Несостоятельность этой теории — в невозможности объяснить различие социальных последствий этих завоеваний.

Далее был марксизм и другие разновидности детерминизма второй половины XIX в. Наибольшее влияние на развитие философско-исторической мысли разных стран оказал экономический детерминизм К.Маркса. Основоположники материалистической теории отчетливо понимали связь своих взглядов с предшествующим идейным наследием. В частности, по мнению Г. В. Плеханова, участвовавшего в научных беседах с Ф.Энгельсом, они «...считали себя во многом обязанными научным трудам того же Ф. Гизо и других французских историков времен Реставрации» [139]. А вот одно из свидетельств самого К. Маркса по поводу предшественников его взглядов: «Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собой. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов» [140].

Связь с рассмотренными выше представлениями характеризует экономический детерминизм К. Маркса; еще более фундаментальными являются его отличия от них. В самом общем виде они сводятся к следующему. Экономический фактор, по мнению К. Маркса, — не сумма отдельных примеров или обобщений даже весьма общего характера (общество первично по сравнению с государством и т.д.), а фундаментальная основа понимания истории в целом, в пространственно-временном и в сущностном ее выражении. Экономический фактор выступает в виде способов производства, последовательно сменяющих друг друга в развитии истории. Этот фактор представляет собой базис, основу для понимания всех других сфер жизнедеятельности людей. Вот как об этом писал сам К. Маркс: «В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания.

Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» [141].

Каков точный смысл экономического детерминизма К. Маркса? По этому поводу высказывались различные мнения, вплоть до абсурдных. По мнению Л. П. Семенниковой, необходимо освободиться от марксистского экономического редукционизма как от жесткой привязки любых исторических явлений к экономическому интересу [142]. За этим стремлением стоит утверждение о детерминизме К. Маркса как монокаузальности, т.е. представление об экономическом факторе не только как фундаментальной, но и как единственной первопричины всех явлений и процессов в истории. На это обратил внимание один из известных противников К. Маркса К.Поппер. Он писал по этому поводу следующее: «О марксовом материализме было сказано много совершенно несостоятельного. Особенно нелепо звучит часто повторяемое утверждение о том, что Маркс не признавал ничего выходящего за пределы "низших", или "материальных", аспектов человеческой жизни» [143]. Формулировку точного смысла рассматриваемого экономического детерминизма мы находим у Ф.Энгельса: «...согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете (выделено автором. — Н. С.) является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно (выделено автором. — Н. С.) определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение — это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественную форму (выделено автором. — Я. С.) ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты — государственный строй..., правовые формы..., политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения... существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое, в конечном счете, прокладывает себе дорогу...» [144].

Современный уровень развития исторического познания в целом, а не только исследования историков марксистской ориентации прошлого и в настоящее время, неоспоримо свидетельствует о невозможности добиться понимания и объяснения социальной структуры общества, природы и характера политической власти, механизма принятия и социальной сути политических решений, сферы законодательства и права и т.д. без опоры на экономическую мотивацию человеческой деятельности, которая всегда связана с определенным характером и типом производства. Каждая из названных сфер деятельности обладает относительной самостоятельностью и оказывает влияние на экономику, так что ситуация вовсе не выглядит так: экономика — причина, все остальное — следствие. Во всеобщей взаимосвязи явлений следствие становится причиной, оказывающей влияние на ход событий. Политика — концентрированное выражение экономических интересов, она может способствовать развитию экономических сил, тормозить это развитие или действовать избирательно по отношению к различным секторам экономики [145]. Реформы Т.Рузвельта — «новый курс», связанный с радикальным вмешательством в экономику США, — вывели страну из тяжелого кризиса. Приватизация в России 90-х гг. XX в. привела к экономическому кризису и способствовала сосредоточению огромных материальных ценностей в руках малочисленной группы людей. Это связано с вульгарным пониманием роли экономического фактора в жизни. «Все материальное (и ваучеры в том числе), — утверждал один из наших политических деятелей, — первично, а идеальное (дух, совесть и прочая воздушность) — субстанции почти утопические, а потому ими следует пренебречь» [146]. Правда состоит в том, что изменение формы собственности в России является действительной основой многих перемен в ее жизни, хотя с призывом к пренебрежению совестью согласны далеко не все.

Экономическая мотивация человеческой деятельности является фундаментальным, но не единственным признаком человеческого поведения.

Невозможно объяснить поведение Г. Галилея на суде с его знаменитым «и все-таки она вертится» ссылкой на материальный фактор, тем более на личный меркантильный расчет. Также нельзя объяснить только экономическими причинами жертвы инквизиции в Средние века, гугенотских войн во Франции, возвышение Москвы над другими княжествами. «Едва ли удастся кому-нибудь, не сделавшись посмешищем, — писал Ф.Энгельс, — объяснить экономически существование каждого маленького немецкого княжества в прошлом и в настоящее время или происхождение верхненемецкого передвижения согласных...» [147].

Действительно: еще не все сказано, если Г.Флобера определить, как буржуа, а Тинторетто — как мелкого буржуа [148].

Таким образом, вариант монокаузального (в материалистическом смысле) объяснения истории не является и не может быть принципом научного познания; этот вариант не соответствует и точному смыслу экономического детерминизма К. Маркса. Подлинно научная оценка роли экономического фактора в свете современного уровня познания состоит в признании того, что оно неспособно охватить действительность в целом, различные сферы жизнедеятельности без опоры на этот фактор. Такая опора в настоящее время не обязательно должна быть только марксистской по своему характеру и смыслу, т.е. быть присуща лишь историкам марксистской ориентации. Вот как писал об этом М. Вебер (1864 — 1920), один из самых профессионально подготовленных критиков К.Маркса: «Отказываясь от установленного мнения, будто всю совокупность явлений культуры можно дедуцировать (выделено автором. — Н. С.) из констелляций материальных интересов в качестве их продукта или функции, мы, тем не менее, полагаем, что анализ социальных явлений и культурных процессов под углом зрения их экономической (выделено автором. — Н. С.) обусловленности и их влияния был и — при осторожном, свободном от догматизма применении — останется на все обозримое время творческим и плодотворным научным принципом» [149]. От чего отмежевывается и с чем соглашается М.Вебер, оценивая материалистическое понимание истории? В резких выражениях он отвергает стремление «любителей и дилетантов» отыскивать при объяснении любых явлений экономические причины. Вполне очевидно, что историк полемизирует не с точным смыслом материалистической теории, а с приписываемым ей смыслом. Если учесть этот факт, то в остальном его оценка принципа экономической обусловленности исторических событий и процессов и, что еще более важно, его прогноз в этой связи, представляются глубокими и верными. «...История хозяйства, — писал М. Вебер, — образует почву, без познания которой немыслимо плодотворное исследование ни одной из областей культуры» [150]. Оценка К. Поппером К. Маркса в качестве лжепророка не помешала ему сделать следующий вывод: «Возвращение к домарксистской общественной науке уже немыслимо» [151].

В какой мере и в каком смысле область духовных явлений можно рассматривать в связи с развитием материальных основ жизни? Факты говорят о том, что прямого и обязательного во всех случаях соответствия уровня материальных производственных отношений уровню духовной жизни не существует. Германия в конце XVIII — первой трети XIX в. вовсе не была передовой, развитой экономической страной, но немецкая классическая философия, культурное течение «Буря и натиск» были и остаются великими и непревзойденными образцами развития духа. Россия во второй половине XIX в. также не находилась на вершине экономического развития, но какого расцвета достигли в это время художественная литература, музыка, живопись! И напротив, уровень экономического развития США не согласуется с уровнем духовности американского общества в целом, о чем свидетельствует и американская поговорка: «Если ты умен, то почему не богат». Речь идет, таким образом, о диспропорции между развитием сфер материального производства и духовной жизни. «Относительно искусства известно, — писал по этому поводу К. Маркс, — что определенные периоды его расцвета отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества, а, следовательно, также и с развитием материальной основы последнего, составляющей как бы скелет его организации» [152]. Как видим, чем дальше отстоит от экономики сфера деятельности, тем с меньшей определенностью можно судить о характере ее отношения к ней; дух искусства, его природа и суть несовместимы с их переводом на язык экономических интересов, экономической мотивации человеческой деятельности. Согласно притче, к великому голландскому художнику эпохи Возрождения Рембрандту пришел начинающий художник. Он принес свою картину и хотел получить отзыв. Рембрандт посмотрел на его произведение и ничего не сказал. Автор картины добавил, что продает ее и назвал значительную сумму. «А вот это искусство», — услышал он в ответ от великого живописца. Ирония слов Рембрандта лишь подчеркивает тайну искусства, которая в значительной мере является тайной художника и духом того времени, в котором он жил. Давно ушла в небытие эпоха Рембрандта, но его картины не теряют своей художественной ценности и поныне. И все-таки они неотделимы от своего времени. Время — это все, в том числе и материальные основы жизни. Почему искусство Возрождения столь сильно проникнуто духом индивидуализма, возвеличения личности? Этого не было в предшествующие столетия Средневековья. Ослабление и разрушение корпоративных, общинных связей, зарождение рыночных раннекапиталистических отношений поставило индивида один на один со стихией рынка, когда выживанию как хозяйственному субъекту он был обязан только самому себе — таков был дух времени, характер новых хозяйственных распорядков.

В культуре Возрождения эти тенденции выразились в форме эгоцентризма, крайнего индивидуализма.

Есть и более конкретные свидетельства влияния экономических основ жизни на духовную сферу, в том числе и на религию. Почему на излете Средних веков при переходе к Новому времени возникли такие весьма близкие по сути формы верований, как лютеранство, цвинглианство, кальвинизм? Их сходство — в своеобразном, хотя и не одинаково выраженном в каждом случае отношении к богатству, бережливости, рачительности, труду. Особенно это характерно для кальвинизма с его тезисом о светском призвании, объявляющем богатство, накопительство трудового происхождения святостью. Но как такое представление соотносится с отношением к богатству, скажем, в христианстве и исламе? М. Вебер ставил вопросы о роли протестантской этики в становлении капитализма, что важно в двояком отношении: «Является ли капитализм продуктом Реформации?» и «Как можно понять происхождение протестантской этики именно в данное время?» На первый вопрос историк дает отрицательный ответ, справедливо полагая, что на процесс становления капитализма оказала большое влияние религия. Добавим, это влияние стало фактом веры некоторой части людей, что не могло быть случайностью или результатом целенаправленного замысла, действия индивидуальной или коллективной воли. Отвечая на второй вопрос, М. Вебер решительно отмежевывается от той точки зрения, сторонники которой выводят Реформацию из экономических сдвигов как их «исторической необходимости», и ссылается на бесчисленные исторические констелляции [153]. Но отмежеваться от чего-либо еще не значит опровергнуть его, а сослаться в столь зашифрованной форме на бесчисленные констелляции также еще не значит объяснить данный феномен. Следовательно, фундаментальной предпосылкой Реформации в Западной Европе было становление нового, по сравнению со средневековым, общества с иными хозяйственными порядками, в основе которых лежало стремление к прибыли и неограниченному накоплению. Это стремление пришло на смену знатности происхождения, сословности и т.д. Кальвинизм наиболее адекватно передает дух того времени, является его порождением. Он освящает накопление капитала, превращает его в богоугодное занятие и сам при этом становится одним из факторов становления нового общества.

Таким образом, в обосновании экономической обусловленности исторических явлений и процессов К. Маркс более глубок и рационален, чем М.Вебер. Впрочем, у К.Маркса и Ф.Энгельса экономический детерминизм также не выглядит как законченная, исчерпывающим образом обоснованная система взглядов, «...возможен ли Ахиллес, — спрашивал К.Маркс, — в эпоху пороха и свинца? Или вообще "Илиада" наряду с печатным станком и тем более с типографской машиной?» [154] Мы понимаем невозможность этого именно благодаря К. Марксу: духовное начало, идеи и т.д. — продукт мыслящего рассудка, но, что не следует забывать, находящегося в условиях определенного времени, без учета которого оно не может быть объяснено.

Существенно и другое: в экономическом детерминизме К. Маркса есть нечто изначально (т.е. для того времени) ошибочное, не реализовавшее себя и в качестве прогноза: «Вместе с постоянно уменьшающимся числом магнатов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого процесса (обобществления производства. — Н. С.) превращения, возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растет и возмущение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей численности... Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается... Экспроприаторов экспроприируют» [155]. Прогрессирующей динамики обнищания во времена К. Маркса не было. Так, Англия, использовав выгоду своей колониальной монополии, взрастила прослойку рабочей аристократии к середине XIX в. Не было этой динамики и в XX в., причем одна из предпосылок такой ситуации — влияние реального социализма. Октябрь 1917 г. явился, конечно, подтверждением марксизма как теории в целом, но все же это была особая историческая ситуация, выходящая за рамки антагонизма капитала и труда. Впрочем, и этот вывод о правоте К. Маркса не является окончательным, особенно в свете крушения советского строя в нашей стране. Ответ в теоретических спорах даст сама история. Реализуемая сегодня в целом ряде стран концепция социального государства — не просто продукт осознания капитализмом «собственных пороков» [156], а новый этап его развития.

В целом время не показало ошибочности экономического детерминизма К. Маркса в главном, а именно — вывода о фундаментальном значении экономической мотивации человеческой деятельности и экономических структур в истории. А теперь перейдем к анализу других видов детерминизма.