Глава 3. НАУКА В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ 24 страница

Эта вновь возникшая социальная роль науки полу­чает соответствующее оформление и закрепление: наряду с той наукой, которая существовала прежде и которую иногда называют «малой наукой», возникает «большая наука» - - i тая обширная сфера приклад­ных исследований и разработок. Массовый характер приобретает привлечение ученых в лаборатории и конструкторские отделы производственных предпри­ятий и фирм. Деятельность ученого здесь строится на индустриальной основе: он решает вполне конкрет­ные задачи, диктуемые не логикой развития той или иной области знания, а потребностями совершенство­вания, обновления техники и технологии. Соответству­ющим образом меняется и мотивация ученого, рабо­тающего в этой сфере: в ее основе оказываются не столько ценности искания истинного знания, сколько ценности получения нового практически полезного эффекта.

Это, между прочим, становится источником мораль­ной напряженности и даже конфликтов внутри науч­ного сообщества, приобретающих особую остроту уже в наши дни, в связи с резко усиливающейся коммер­циализацией научных исследований. В начале XX в. конфликт зачастую осознавался как противостояние идеалов и ценностей «чистой науки», аристократичес­кой по своему духу, не отягченной мирскими заботами, и «плебейских» ценностей коммерциализированной науки, доступных технико-экономической калькуляции.

Так, английский ученый и писатель Ч. Сноу, вспо­миная о своей работе в Кембридже в 1920— 1930-х гг. прошлого столетия, следующим образом характеризо­вал атмосферу того времени: «Больше всего мы горди­лись тем, что наша научная деятельность ни при каких мыслимых обстоятельствах не может иметь практичес­кого смысла. Чем громче это удавалось провозгласить, тем величественнее мы держались». При сравнении этих установок с теми, которые преобладают в наши дни, бросается в глаза резкий контраст. Сегодня уче­ным, исследования которых не дают непосредственно­го практического эффекта, а стало быть, не получают щедрого финансирования, чаще приходится принимать не горделивую, а оправдывающуюся позицию, доказы­вая, что наука может быть важной и полезной не толь­ко в качестве бизнеса, приносящего прибыль.

Как бы то ни было, создание постоянных каналов для практического использования научных знаний имело значительные последствия как для науки, так и для ее социального окружения. Если говорить о науке, то наряду с тем, что она получила новый мощный им­пульс для своего развития и для упрочения своего социального статуса, она обрела и такие формы орга­низации, которые намного облегчают непрерывный ток ее результатов в сферы индустрии и бизнеса. Со своей стороны, и общество все более явно ориентируется на устойчивую и непрерывно расширяющуюся связь с наукой. Для современной индустрии, и далеко не толь­ко для нее, новые научные знания и методы, повыша­ющие ее эффективность, становятся не просто жела­тельными. Все более широкое их применение высту­пает теперь как обязательное условие существования и воспроизводства многих видов деятельности, осуще­ствлявшихся прежде вне всякой связи с наукой, не говоря уже о тех, которые порождены самим прогрес­сом науки и техники.

В целом для этого этапа можно считать характер­ным то, что все более ощутимым становится инстру­ментальное понимание социальной роли науки. Если на предыдущем этапе наука воспринималась как бе­зусловное благо, то теперь широкое распространение и поддержку получает идея ценностной нейтральнос­ти науки.

Такая трансформация оказалась тесно связанной с бурно протекавшим в то же самое время процессом профессионализации научной деятельности. Профес­сионализация и сопровождавшая ее нарастающая спе­циализация в науке влияли на ценностные ориентации ученых по двум линиям. С одной стороны, ученые-про­фессионалы в сфере своей компетенции склонны осу­ществлять строгий контроль, резко ограничивая воз­можности высказывания некомпетентных, дилетантс­ких суждений. С другой стороны, в общем и целом они и сами вовсе не расположены высказываться по воп­росам, выходящим за рамки их компетенции (которая, заметим, в ходе прогрессирующей специализации ста­новится все более узкой).

Дилетант-любитель, основное действующее лицо предшествующей науки, считал себя вправе с более или менее одинаковой уверенностью выносить суж­дения по довольно широкому кругу вопросов. Профес­сионал же и в своих глазах, и в глазах окружающих — не только коллег, но и общественного мнения — при­знается компетентным лишь в ограниченной сфере, а именно в той, в которой оплачиваются его знания и квалификация.

Профессионализация сопровождается формирова­нием установки на резкое разграничение норматив­ных, ценностных суждений, с одной стороны, и фактических, свободных от ценностей — с другой. Про­фессионал рассматривает себя и рассматривается ок­ружающими как поставщик средств — объективных, достоверных и обоснованных знаний — для достиже­ния целей, поставленных не им, а теми, кто в обмен на его услуги дает ему средства, обеспечивающие суще­ствование.

С предельной четкостью эта позиция была выра­жена немецким социологом М. Вебером, который в начале прошлого столетия говорил: «Сегодня наука — это профессия, осуществляемая как социальная дис­циплина и служащая делу самосознания и познания фактических связей, а вовсе не милостивый дар про­видцев и пророков, приносящий спасение и открове­ние, и не составная часть размышления мудрецов и философов о смысле мира. Это, несомненно, неизбеж­ная данность в нашей исторической ситуации, из кото­рой мы не можем выйти, пока остаемся верными са­мим себе».

Установка на нормативно-ценностную нейтраль­ность науки получила наибольшее распространение в научном сообществе в 30 — 40-е гг. прошлого столетия, когда многие воспринимали ее как выражение подлин­ной сущности науки. Именно на эту установку в зна­чительной мере опиралась, в то же время давая ей понятийное оформление, философия неопозитивизма, в рамках которой развивались соответствующие пред­ставления о природе и содержании научной деятель­ности.

В ходе последующего развития науки, впрочем, выяснилось, что такие представления отнюдь не явля­ются прямым и неискаженным отражением духа и ценностей науки. Скорее они характеризовали специ­фическую линию поведения, которой считали необхо­димым придерживаться научное сообщество и его лидеры во взаимоотношениях с теми социальными силами, от коих зависели возможности прогрессивно­го развития науки.

Такое узкое понимание социальной роли ученого как всего лишь носителя специализированного знания, ко­торому закрыт доступ в сферу ценностей (исключая, ко­нечно, специфические ценности самой научной профес­сии), возникает только на определенном этапе развития и социальной институционализации науки в соответ­ствующих социально-исторических условиях. В чем-то такая трактовка являлась продолжением и развитием сложившейся ранее системы ценностей ученого; в дру­гих отношениях, однако, она вступала в противоречие — сначала скрытое, но с течением времени становившее­ся все более явным — с этой более широкой системой.

В допрофессиональной науке ученый считал себя вправе высказываться по достаточно широкому кругу вопросов, и это было обусловлено тем, как он понимал свое предназначение, свою роль в обществе. В частно­сти, в его самосознании заметное место занимали про­светительские мотивы — он воспринимал себя как носитель столь необходимого людям света истинного знания, способного развеять тьму невежества и пред­рассудков. Он не боялся браться за обсуждение самых серьезных мировоззренческих вопросов, хотя, быть может, порой делал это поспешно, далеко отрываясь от фундамента достоверных научных знаний. Он, на­конец, видел в науке великую гуманизирующую силу и едва ли согласился бы считать плоды своей деятель­ности — знания — всего лишь средством для достиже­ния каких-то внешних по отношению к науке, сугубо утилитарных целей. В условиях бурной профессиона­лизации эта система ценностей «малой науки» на ка­кое-то время отступила на второй план, но все же ее влияние продолжало сохраняться.

| Ценности науки и проблема социальной ответственности

Следующий этап социальной институционализа­ции науки можно отсчитывать со времени окончания Второй мировой войны. Он продолжается и в наши дни. Для этого этапа характерно новое изменение и расши­рение социальных функций науки; соответственно изменяются и нормативно-ценностные ориентиры научной деятельности.

На предыдущем этапе, как мы видели, особенно интенсивным стало применение научных знаний в качестве технико-технологических, организационных и т. п. средств человеческой деятельности. При этом широкое распространение получили воззрения, со­гласно которым наука ограничивается сферой средств, а потому непричастна к целям, которые ставят перед собой люди и ради достижения которых они применя­ют эти средства.

Однако дальнейшие события показали, что это не так. Действительно, реальное соотношение целей и средств в деятельности человека и общества не допус­кает столь жесткого разграничения. Цели, которые преследуют люди, определяются не только их желани­ями, стремлениями и интересами, но также и тем, ка­кими средствами они располагают. Ставя перед собой те или иные цели, если эти цели — не просто плод безудержной фантазии, люди обычно ориентируются на уже имеющиеся или реально доступные средства деятельности.

Таким образом, характер и масштабы человечес­кой деятельности, ее цели и задачи в самой существен­ной степени зависят от тех средств, которые созданы человечеством. И если поставленная цель обусловли­вает выбор средств для ее достижения, то и наоборот, совокупность доступных средств деятельности предоп­ределяет горизонт реально достижимых в данных ус­ловиях целей.

В этой связи можно привести такой пример. Ком­пьютеры первоначально создавались как средство для ускорения и автоматизации громоздких рутинных рас­четов. Однако по мере того, как они усложнялись и совершенствовались методы работы с ними, круг це­лей и задач, решаемых с помощью этого средства, непрерывно расширялся. И, что особенно важно, ста­ло возможным ставить такие цели — скажем, машин­ный перевод с одного языка на другой, управление транспортными средствами, диагностика различных заболеваний и многое другое, что в докомпьютерную эпоху невозможно было и помыслить.

Если же принять во внимание, что наука стала источником поистине безбрежного и неуклонно рас­ширяющегося многообразия новых средств деятельно­сти, то станет ясно, что уже в силу одного этого она существенным образом участвует и в определении тех целей, которые люди ставят перед собой и считают достижимыми. Скажем, сегодня, после серии ярких открытий в области молекулярной генетики, люди уже не только в порывах безудержной фантазии, а вполне серьезно начинают задумываться о возможности про­дления человеческой жизни до двухсот, трехсот и бо­лее лет!

Таким образом, в современном обществе наука, наряду с рассмотренными ранее функциями, все бо­лее активно вовлекается в функцию целеполагания. Это вовсе не значит, что наука начинает диктовать человеку цели — речь идет о том, что ныне человек и общество, ставя перед собой цели, вполне могут опи­раться, а очень часто и действительно опираются, на те возможности, которых имеет смысл ожидать имен­но от науки.

Но развитие науки не только создает новые сред­ства и позволяет ставить новые цели, расширяя тем самым возможности человека. Наряду с этим в после­дние десятилетия человечество все чаще сталкивается с новыми, часто чрезвычайно масштабными и серьез­ными, вплоть до глобальных, проблемами, которые порождает прогресс науки и техники. Парадоксальным образом этот прогресс усиливает не только могущество, но и уязвимость как самого человека, так и мира, в котором он живет.

В этой связи можно сослаться на три примера. Первый из них относится к периоду Второй мировой войны. Это —- серия достижений в области физики, приведшая к созданию оружия массового уничтоже­ния — сначала атомной, а потом водородной бомбы. Первое же применение атомного оружия в августе 1945 г., когда США подвергли бомбардировке японс­кие города Хиросима и Нагасаки, привело к колоссаль­ным жертвам среди мирного населения. Впоследствии испытания ядерного оружия сопровождались радио­активным поражением людей, оказывавшихся побли­зости от места взрыва (причем порой это делалось на­меренно), а также заражением огромных территорий и значительным экологическим ущербом.

Последующее развитие событий поставило перед человечеством такие проблемы, как необходимость ограничения испытаний ядерного оружия и его рас­пространения, а также и контроля за использованием атомной энергии в мирных целях. Стало ясно, что не только применение и испытания ядерного оружия, но и неосторожное, бесконтрольное применение энергии атома в мирных целях ставят под вопрос сохранение человечества и всего живого на планете. Осуществле­ние такого контроля потребовало формирования новых сфер человеческой деятельности.

Другой пример — примерно в те же годы, вскоре после окончания Второй мировой войны, мир узнал о жестоких научных экспериментах над узниками кон­центрационных лагерей, которые проводились нацис­тской Германией и фашистской Японией. При этом на Нюрнбергском процессе, на котором подсудимыми стали немецкие биологи и медики, руководившие про­ведением таких исследований, один из основных аргу­ментов защиты состоял в том, что исследования прово­дились во имя прогресса науки. В результате со всей остротой встала проблема: насколько далеко могут идти исследователи, преследуя интересы науки, и существу­ют ли на этом пути какие-нибудь моральные барьеры?

Составной частью судебного вердикта Нюрнберг­ского трибунала стал документ, получивший извест­ность как Нюрнбергский кодекс. Он стал первым, но далеко не последним международным документом, зафиксировавшим этические нормы проведения иссле­дований с участием человека в качестве испытуемого. Сегодня этический и юридический контроль такого рода исследований также стал самостоятельным и весьма разветвленным видом деятельности.

И еще один пример. Хорошо известно, что бурный научно-технический прогресс составляет одну из глав­ных причин таких опасных явлений, как вызывающее тревогу истощение природных ресурсов планеты, ра­стущее загрязнение воздуха, воды, почв. Следователь­но, наука весьма причастна к тем радикальным и да­леко не безобидным изменениям, которые происходят сегодня в среде обитания человека.

И сами ученые отнюдь не скрывают этого. Больше того, именно они были в числе тех, кто стал первым подавать сигналы тревоги, именно они первыми уви­дели симптомы надвигающегося кризиса и привлекли к этой теме внимание политических и государствен­ных деятелей, хозяйственных руководителей, обще­ственного мнения. Научным данным, далее, отводится ведущая роль в определении масштабов экологичес­кой опасности.

Наука, таким образом, не только обслуживает че­ловека плодами своих открытий и привлекает своими перспективами, но и заставляет его беспокоиться за свое будущее, требует от него решений и действий. Возникновение экологической опасности и ее обна­ружение; первые формулировки проблемы и после­дующие ее уточнения; выдвижение целей перед об­ществом и создание средств для их достижения — все здесь оказывается замкнутым на научную деятель­ность.

Таким образом, пронизав сначала сферу средств деятельности и укоренившись здесь, наука затем ста­ла затрагивать и самые основания человеческой дея­тельности. Ее участие отныне далеко не ограничивает­ся той стадией, когда смысл и цели деятельности уже заданы, очерчены и определены и надо лишь найти надлежащие средства. Напротив, она заявляет о себе и в момент определения смысла и выбора цели.

Но если признать, что научное знание причастно к определению смысла и целей человеческой деятель­ности, то отсюда с неизбежностью следует, что и тезис о ценностной и моральной нейтральности науки вовсе не безупречен. Ведь людские ценности с наибольшей полнотой проявляются именно тогда, когда люди опре­деляют смысл и цели того, что они делают.

Ущербность позиции, утверждающей ценностную нейтральность науки, с особой остротой обнаружива­ется тогда, когда плоды научного прогресса несут людям зло. Подобное случилось, например, после уже упоминавшихся событий — атомной бомбардировки японских городов. Эхо этих взрывов достигло и сооб­щества физиков, поставив их перед сложным мораль­ным выбором.

Ценности и установки профессиональной науки подсказывали им путь, позволявший снять с себя бремя социальной ответственности. Для этого достаточно было прибегнуть к спасительной мысли о том, что ученые — лишь поставщики средств, и их не касается то, как эти средства используются. Однако тогдашняя критическая ситуация обнаружила, что на деле власть этих норма­тивных стандартов далеко не безгранична и что идеалы «малой науки» прошлого вовсе не выветрились под напором приземленных ценностей «большой науки».

Как сообщество физиков в целом, так и его при­знанные лидеры заняли тогда социально ответствен­ную позицию. Им, правда, не удалось, несмотря на все их усилия, на обращение к политикам с призывом не применять ядерное оружие против мирных жителей, предотвратить катастрофу. Но у событий тех дней был и еще один итог — ценностные установки профессио­нальной науки продемонстрировали свою ограничен­ность, неадекватность реальной роли науки и ученых в обществе, в то время как проблематика их социаль­ной ответственности стала неотъемлемой составной частью существования и развития науки. И именно активность мирового сообщества физиков в конечном счете привела к тому, что в 1960-е гг. был заключен международный договор о запрещении ядерных испы­таний на земле, в воздухе и под водой.

Нежелание ученых брать на себя бремя социаль­ной ответственности за последствия того, что ими по­рождено, — не такая уж редкость. Важно, однако, то, что подобная позиция воспринимается отнюдь не как естественная и единственно возможная.

Одно из оснований социальной ответственности ученого состоит в следующем. Сегодня уже ни для кого не секрет, что достижения науки далеко не всегда несут благо людям. Довольно часто они порождают новые проблемы и трудности, порой весьма серьезные. Меж­ду тем никто не в состоянии настолько глубоко и полно предвидеть эти негативные последствия, насколько это доступно ученым.

Принято считать, что последствия исследований, особенно фундаментальных, часто непредсказуемы. Это действительно так, но в современных условиях специальные усилия, направленные на то, чтобы зара­нее предвидеть возможные последствия применения научных достижений, стали социально необходимыми. И именно ученые могут раньше и более серьезно, чем кто-либо другой, эффективно приложить эти усилия. Большая информированность, осведомленность уче­ных накладывает на них особую социальную ответ­ственность.

В целом же нынешний этап институционализации науки можно охарактеризовать как этап, на котором проблемы социальной ответственности науки занима­ют все более заметное место. Ушли в прошлое как те времена, когда научную деятельность как таковую можно было считать безусловным благом, так и те, когда она могла представляться ценностно-нейтральной, лежащей «по ту сторону добра и зла». Научное сооб­щество, получающее сегодня солидную долю ресурсов общества, поставлено перед необходимостью постоян­но, снова и снова демонстрировать обществу и то, что блага, которые несет людям прогресс науки, переве­шивают его негативные последствия, и то, что оно, сообщество, озабочено возможностью таких послед­ствий и стремится предупредить их либо, если они уже стали реальностью, нейтрализовать их негативные эффекты.

НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС И ЕГО МОРАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

Интерес к проблемам социальной ответственнос­ти науки возник, конечно, отнюдь не сегодня, однако в последние десятилетия эта область изучения науки предстала в совершенно новом свете.

Говоря об общей направленности этих сдвигов, отметим, что вплоть до середины прошлого столетия проблемы социальной ответственности науки и ученых не были, вообще говоря, объектом систематического изучения. Их обсуждение часто носило оттенок необя­зательности, порой сбивалось в морализирование и потому нередко представлялось плодом досужих рас­суждений. Такие рассуждения могли быть ярким вы­ражением гуманистического пафоса и озабоченности автора, но они, как правило, мало соотносились с ре­альной практикой научных исследований.

Этические вопросы и этические оценки при этом касались науки в целом, а потому не могли оказывать прямого влияния на деятельность конкретного иссле­дователя, на формирование и направленность его на­учных интересов. Было бы, впрочем, ошибкой считать, что они не имели значения — их роль в процессе ста­новления современной науки несомненна. Ведь в ходе этого процесса наука, помимо всего прочего, должна была получить и моральную санкцию — обоснование и оправдание перед лицом культуры и общества.

И сегодня, когда спектр социальных воздействий науки быстро расширяется, когда непрерывно увели­чивается число каналов, связывающих науку с жизнью общества, обсуждение ее этических проблем остается одним из важных способов выявления ее изменяющих­ся социальных и ценностных характеристик. Однако ныне попытки дать недифференцированную, суммар­ную этическую оценку науке как целому оказывают­ся — независимо от того, какой будет эта оценка, по­ложительной или отрицательной, — все менее доста­точными и конструктивными. Те стадии развития науки и социально-культурного развития, когда мож­но было оспаривать необходимость самого существо­вания науки как социального института, ушли в про­шлое.

Из этого отнюдь не следует, что наука больше во­обще не может быть объектом этической оценки, что единственная оставшаяся перед людьми перспекти­ва — это слепо поклоняться научно-техническому про­грессу, но возможности адаптируясь к его многочис­ленным и не всегда благоприятным последствиям. Просто такая оценка должна быть более дифференци­рованной, относящейся не столько к науке в целом, сколько к отдельным направлениям научного познания. Именно здесь морально-этические суждения и оценки не только могут, но и действительно играют вполне серьезную роль.

Таким образом, по мере прогресса науки и появле­ния все новых технологий этические проблемы науки становятся все более конкретными и резко очерчен­ными. В то же время имеет место и противоположная тенденция — проблемы социальной ответственности науки и ученых не только конкретизируются, но и в определенном смысле универсализируются. Они воз­никают в самых разных сферах познания, а следова­тельно, едва ли можно считать, что какая-либо область науки в принципе и на все времена гарантирована от столкновения с этими проблемами.

Мы уже отмечали, что фундаментальные научные открытия непредсказуемы, а спектр их потенциальных приложений чрезвычайно широк и едва ли обозрим. Уже в силу одного этого нет оснований говорить о том, что этические проблемы являются достоянием лишь некоторых областей науки, что их возникновение есть нечто исключительное и преходящее, внешнее и слу­чайное для развития науки.

Вместе с тем было бы неверно видеть в них след­ствие изначальной, но обнаружившейся только теперь «греховности» науки по отношению к человеку. Такой мотив, заметим, достаточно распространен в современ­ных общественных настроениях, в которых определен­ное место занимает резко критическое отношение к науке. В целом, однако, тот факт, что эти проблемы становятся неотъемлемой и весьма заметной стороной современной научной деятельности, является, помимо всего прочего, одним из свидетельств развития самой науки как социального института, ее все более возра­стающей и многогранной роли в жизни общества.

Ценностные и этические основания всегда были необходимы для научной деятельности. Однако до тех пор, пока ее результаты лишь спорадически оказыва­ли влияние на жизнь человека и общества, можно было удовольствоваться представлением о том, что знание вообще есть благо, а потому сами по себе занятия наукой, имеющие целью приращение знаний, представ­ляют собой этически оправданный вид деятельности.

В современных же условиях достаточно отчетливо обнаруживается односторонность этой позиции, как и вообще бессмысленность обсуждения вопроса о том, является ли наука изначально невинной или изначаль­но греховной. К этому стоит еще добавить, что сам прогресс науки расширяет диапазон таких проблем­ных ситуаций, в которых предшествующий нравствен­ный опыт человечества оказывается недостаточным.

Например, в связи с успехами реаниматологии по­явилась возможность возвращать к жизни людей, состо­яние которых прежде считалось безнадежным. Но при этом особую остроту приобрел вопрос о том, когда чело­веческое существо следует считать умершим. В 1960-е гг. XX в. был предложен новый критерий смерти, опреде­ляющий ее не по необратимой остановке дыхания или кровообращения, а по прекращению фиксируемой энцефалографом мозговой активности.

Необходимость такого критерия была обусловлена тем, что появились возможности с помощью искусст­венных средств достаточно долго поддерживать дыха­ние и кровообращение у человеческого организма, необратимо утратившего не только сознание, но и боль­шинство других функций. Однако при этом возник целый веер новых проблем.

Так, родственникам пациентов, оказавшихся в та­ком состоянии, бывает чрезвычайно тяжело видеть близкого им человека пребывающим в таком состоя­нии, и потому некоторые из них стали настаивать, вплоть до обращения в суд, на отключении аппаратов жизнеподдерживающего лечения. Кроме того, для проведения таких жизнеподдерживающих мероприя­тий приходится занимать весьма сложную и дефицит­ную аппаратуру, которую вследствие этого не удается использовать для того, чтобы вернуть к сознательной и активной жизни других пациентов.

Наконец, примерно в те же годы произошел науч­ный прорыв в еще одном направлении: были достигну­ты первые впечатляющие успехи в области трансплан­тации сердца. Но для проведения этой операции тре­буется донор, т. е. человеческое существо, сердце у которого живое, но само оно тем не менее является мертвым. Такого рода доноров и позволяет получить упомянутый новый критерий — критерий смерти моз­га. С этИхМ критерием, впрочем, далеко не все соглаша­ются, поскольку он позволяет признавать умершим человеческое существо, у которого поддерживается не только дыхание и кровообращение, но и осуществля­ются многие другие органические функции и отправ­ления. К тому же высказываются опасения, что с це­лью получения органов для трансплантации медики могут преждевременно прекращать борьбу за продле­ние жизни умирающего пациента.

Обсуждение возникающих в этой связи острейших моральных проблем продолжается уже многие десяти­летия. Дело, однако, не ограничивается одними лишь дискуссиями — в ходе них и во многом благодаря ним разрабатываются и уточняются этические и юридичес­кие нормы, регулирующие как жизнеподдерживающее лечение и его прекращение, так и изъятие и использо­вание донорских органов и тканей.

Раздел IV. Этика пари

Начиная с 1970-х гг. не менее острым стало обсуж­дение того, с какого момента эмбрионального (или по­стэмбрионального) развития развивающееся существо следует признавать человеком со всеми вытекающими отсюда последствиями. И опять-таки эти дискуссии вспыхнули вследствие научных достижений — на сей раз в области эмбриологии и появления технологий искусственного воспроизводства человеческой жизни.

1 Логика развитии науки и проблемы социальной ответственности

Примечательная особенность развития этики на­уки в последние десятилетия состоит в том, что это развитие не просто сопровождается острейшими дис­куссиями, но, более того, можно сказать, что такие дискуссии являются формой ее существования. Одна из таких дискуссионных тем — основания и границы социальной ответственности ученых. Следует подчер­кнуть, что то или иное толкование проблем социальной ответственности в существенной мере определяется пониманием природы науки и научного познания.

Например, наука может рассматриваться только как сложившаяся к данному моменту система соответ­ствующим образом обоснованных знаний без учета всех тех человеческих и социальных взаимодействий, в которые вступают люди по поводу создания и приме­нения этих знаний. В таком случае отдельный ученый выступает лишь как безликий агент, через посредство которого действует объективная логика развития на­уки. Этот агент — познающий субъект -— осуществля­ет познавательное отношение к действительности, что предполагает с его стороны «чистое», совершенно не заинтересованное и бесстрастное изучение познавае­мого объекта. Всякое же проявление личностных, субъективных качеств исследователя понимается при этом исключительно как источник помех и ошибок.

Понятие «чистого» познавательного отношения, однако, является абстракцией, позволяющей выделять и изучать отдельные стороны научного познания, и, как

Глава ч. Научнп-твкничвский прогресс и его моральные проблемы

всякая абстракция, оно может давать лишь односторон­нее представление о рассматриваемом объекте. Смысл этой абстракции и состоит в том, что она позволяет при анализе познавательной деятельности отвлечься от ценностных, и в том числе от этических, моментов этой деятельности. Благодаря этому мы получаем упрощен­ную картину науки, которую можно сравнить с проек­цией объемной фигуры на плоскость.

Если, однако, абстракция познавательного отноше­ния начинает применяться за пределами сферы своей обоснованности, если она мыслится по сути дела как выражение специфики научного познания, то мы, ес­тественно, лишаемся оснований апеллировать при рассмотрении науки к моральным критериям. Очевид­но, при таком понимании науки вопрос о социальной ответственности ученого в значительной степени сни­мается — место социальной ответственности занимает та самая объективная логика развития, т. е. разверты­вания безличного познавательного отношения.