Глава 3. НАУКА В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ 7 страница

Имеется ли различие в природе онтологических, гносеологических и аксиологических принципов как различных элементов в структуре метатеоретического научного знания? С нашей точки зрения, ответ на дан­ный вопрос должен быть утвердительным. Его основа­ния коренятся в структуре сознания. Тогда как онтоло­гические и гносеологические основания науки суть конструктивно-мыслительные продукты познаватель­ной подструктуры сознания, аксиологические — его ценностной подструктуры. Обе подструктуры сознания равноправны, внутренне взаимосвязаны и дополняют друг друга в рамках функционирования сознания как целого в каждом акте сознания. Наука, хотя и является предметной деятельностью сознания, есть, тем не ме­нее, целостное выражение всей структуры сознания, а не только его познавательных функций. Ценности и ценностное знание — необходимый внутренний эле­мент не только социально-гуманитарных наук, как полагали неокантианцы, но и естественно-научного и логико-математического знания.

Одной из важных проблем в философии науки является вопрос о статусе философских оснований науки в структуре научного знания. Главный пункт проблемы: включать или не включать философские основания науки во внутреннюю структуру науки. В принципе никто не отрицает влияние философских представлений на развитие и особенно оценку науч­ных достижений. История науки и, в частности, выс­казывания на этот счет великих ее творцов не остав­ляют в этом никаких сомнений. Однако позитивисты настаивают на том, что влияние философии на про­цесс научного познания является чисто внешним, и потому философские основания нельзя включать в структуру научного знания, иначе науке грозит реци­див натурфилософствования, подчинение ее различ­ным «философским спекуляциям», от которых наука с таким трудом избавилась к началу XX века. Натур­философы и сторонники влиятельной метафизики (в том числе марксистско-ленинской философии), на­против, утверждали, что философские основания на­уки должны быть включены в структуру самой науки, поскольку служат обоснованию ее теоретических конструкций, расширяют ее когнитивные ресурсы и познавательный горизонт. Третьи занимают проме­жуточную позицию, считая, что в моменты научных революций, в период становления новых фундамен­тальных теорий философские основания науки вхо­дят в структуру научного знания. Однако после того как научная теория достигла необходимой степени зрелости, философские основания науки удаляются из ее структуры. Они ссылаются на то, что в учебной ли­тературе, отражающей стадию зрелых научных тео­рий, при изложении содержания последних мы очень редко находим упоминание о ее философских основа­ниях. Эта позиция развивалась, в частности, в рабо­тах Э.М. Чудинова под названием концепции СЛЕНТ (философия как строительные леса научной теории). Кто же прав? Все и никто, то есть все, но лишь час­тично, и никто полностью. Дело в том, что ни одна из представленных выше позиций не сумела дать пра­вильного истолкования особой природы и особой структуры философских оснований науки. Необходи­мо подчеркнуть, что философские основания науки — это особый, промежуточный между философией и наукой род знания, который не является ни чисто фи­лософским, ни чисто научным. .

Философские основания науки суть гетерогенные по структуре высказывания, включающие в свой со­став понятия и термины как философские, так и кон­кретно-научные. Они являют собой второй случай су­ществования в науке кентаврового знания. Первым случаем такого рода были рассмотренные выше интер­претативные предложения, связывающие теоретический и эмпирический уровни научного знания. В этом отно­шении имеет место полная аналогия между философс­кими основаниями науки и интерпретативными пред­ложениями по структуре (смешанной), статусу (опреде­ления), функциям (мост между качественно различными по содержанию уровнями знания), природе (идентифи­кация значений терминов разных уровней знаний).

Приведем примеры философских оснований науки: «Пространство и время классической механики суб­станциальны», «Числа — сущность вещей», «Числа су­ществуют объективно», «Однозначные законы детерми-нистичны», «Вероятностные законы индетерминистич-ны», «Пространство и время теории относительности атрибутивно и относительно», «Аксиомы евклидовой геометрии интуитивно очевидны», «Распространение энергии квантами — свидетельство дискретной струк­туры мира» и т. д. и т. п. Далее в соответствии с основ­ными разделами философии необходимо выделять раз­личные типы философских оснований науки: онтологи­ческие, гносеологические, методологические, логические, аксиологические, социальные и др.

Как известно, в силу всеобщего характера филосо­фии ее утверждения не могут быть получены путем обобщения только научных знаний. Справедливо и то, что научные теории нельзя чисто логически вывести в качестве следствий какой-либо философии. Между философией и наукой имеется такой же логический разрыв, как и между теоретическим и эмпирическим уровнями научного знания. Однако эта логическая брешь может быть преодолена и постоянно преодоле­вается благодаря не логической, а конструктивной деятельности мышления по созданию соответствующих интерпретативных схем, которые являются по своей природе условными и конвенциональными положени­ями. Только после введения соответствующих философ­ских оснований науки научные теории могут выступать подтверждением или опровержением определенных философских концепций, равно как та или иная фило­софия может оказывать положительное или отрица­тельное влияние на науку. Спрашивать же, включать ли философские основания науки в структуру научно­го знания или нет, аналогично вопросу, включать ли эмпирическую интерпретацию теории в структуру эмпирического знания или теоретического. Очевидно, что мы ставим заведомо некорректный вопрос, на ко­торый не может быть дан однозначный ответ. Ясно одно, что без философских оснований науки наруша­ется целостность знания и целостность культуры, по отношению к которым философия и наука выступают лишь ее частными аспектами. И эта целостность куль­туры постоянно заявляет о себе не только в периоды создания новых научных теорий, но и после этого, в периоды их функционирования и принятия научным сообществом в качестве парадигмальных.

Итак, анализ структуры научного знания показыва­ет ее трехуровневость (эмпирический, теоретический и метатеоретический уровень) и n-слойность каждого из уровней. При этом характерно, что каждый из уровней зажат как бы между двумя плоскостями (снизу и сверху). Эмпирический уровень знания — между чув­ственным знанием и теоретическим, теоретический — между эмпирическим и метатеоретическим, наконец, метатеоретический — между теоретическим и фило­софским. Такая «зажатость», с одной стороны, суще­ственно ограничивает творческую свободу сознания на каждом из уровней, но, вместе с тем, гармонизирует все уровни научного знания между собой, придавая ему не только внутреннюю целостность, но и возможность органического вписывания в более широкую когнитив­ную и социокультурную реальность.

Три основных уровня в структуре научного знания (эмпирический, теоретический и метатеоретический) обладают, с одной стороны, относительной самостоя­тельностью, а с другой — органической взаимосвязью в процессе функционирования научного знания как целого. Говоря о соотношении эмпирического и теоре­тического знания, еще раз подчеркнем, что между ними имеет место несводимость в обе стороны. Теоретическое знание не сводимо к эмпирическому благодаря конст­руктивному характеру мышления как основному детер­минанту его содержания. С другой стороны, эмпири­ческое знание не сводимо к теоретическому благодаря наличию чувственного познания как основного детер­минанта содержания эмпирического знания. Более того, даже после конкретной эмпирической интерпре­тации научной теории имеет место лишь ее частичная сводимость к эмпирическому знанию, ибо любая тео­рия всегда открыта другим эмпирическим интерпре­тациям. Теоретическое знание всегда богаче любого ко­нечного множества его возможных эмпирических ин­терпретаций. Постановка вопроса о том, что первично (а что вторично): эмпирическое или теоретическое — неправомерна. Она есть следствие заранее принятой редукционистской установки. Столь же неверной ус­тановкой является глобальный антиредуционизм, осно­ванный на идее несоизмеримости теории и эмпирии и ведущий к безбрежному плюрализму. Плюрализм, од­нако, только тогда становится плодотворным, когда до­полнен идеями системности и целостности. С этих позиций новое эмпирическое знание может быть «спровоцировано» (и это убедительно показывает ис­тория науки) как содержанием чувственного познания (данные наблюдения и эксперимента), так и содержа­нием теоретического знания. Эмпиризм абсолютизиру­ет первый тип «провоцирования», теоретизм — второй.

Аналогичная ситуация имеет место и в понимании соотношения научных теорий и метатеоретического знания (в частности, между научно-теоретическим и философским знанием). Здесь также несостоятельны в своих крайних вариантах как редукционизм, так и ан­тиредукционизм. Невозможность сведения философии к научно-теоретическому знанию, за что ратуют пози­тивисты, обусловлена конструктивным характером фи­лософского разума как основного детерминанта со­держания философии. Невозможность же сведения научных теорий к «истинной» философии, на чем на­стаивают натурфилософы, обусловлена тем, что важ­нейшим детерминантом содержания научно-теорети­ческого знания является такой «самостоятельный иг­рок» как эмпирический опыт. После определенной конкретно-научной интерпретации философии имеет место лишь частичная ее сводимость к науке, ибо философское знание всегда открыто к различным его

Раздел II. Стрртдра, методы и развитие нзрнрго знания

научным и вненаучным интерпретациям. Содержание философии всегда богаче любого конечного множества его возможных научно-теоретических интерпретаций. Новое же теоретическое конкретно-научное знание может быть в принципе «спровоцировано» содержа­нием как эмпирического знания, так и метатеоретичес­кого, в частности, философского.

Таким образом, в структуре научного знания мож­но выделить три качественно различных по содержа­нию и функциям уровня знания: эмпирический, теоре­тический и метатеоретический. Ни один из них не сводим к другому и не является логическим обобщени­ем или следствием другого. Тем не менее, они состав­ляют единое связное целое. Способом осуществления такой связи является процедура интерпретации тер­минов одного уровня знания в терминах других. Един­ство и взаимосвязь трех указанных уровней обеспечи­вает для любой научной дисциплины ее относитель­ную самостоятельность, устойчивость и способность к развитию на своей собственной основе. Вместе с тем, метатеоретический уровень науки обеспечивает ее связь с когнитивными ресурсами наличной культуры.

МЕТОДЫ ЭМПИРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Человек может получать новое знание о действи­тельности прежде всего непосредственно, т. е. без применения специальных познавательных средств, — путем восприятия и обыденного наблюдения. Однако в науке, как правило, используется опосредствованный способ постижения истины. Существуют три основных метода опосредствованного получения нового знания — операциональный, экспериментальный и логико-мате­матический. Все остальные частные методы, как пра­вило, представляют некоторую комбинацию этих трех. В данной главе мы рассмотрим первые два из этих методов.

На операциональном уровне используются такие процедуры, как систематическое наблюдение, сравне­ние, счет, измерение и некоторые другие. Принципи­альная методологическая важность операциональной методики в развитии естественных наук была осозна­на лишь в первой четверти XX века в свете новатор­ских достижений ученых при создании теории относи­тельности и квантовой механики. Прежде всего был ясно понят тот фундаментальный факт, что познаватель­ные операции являются не только средством добыва­ния знания о мире, но и важнейшим способом прида­ния точного физического смысла научным понятиям. Отсюда возникла потребность заново, в свете новых фактов развития науки, проанализировать логико-ме-^тодологический статус основных эмпирических про-Ч^еАУР в научном исследовании. Такая работа впервые была осуществлена Н. Кэмпбеллом (1920) и Р. Бридж­меном (1927), положив начало методологии операцио-нализма.

Поскольку многие ключевые понятия классичес­кой физики оказались непригодными для описания и объяснения новых экспериментальных фактов в обла­сти релятивистских скоростей и микропроцессов, по­явилось естественное желание проанализировать природу физических понятий вообще, структуру их «взаимоотношений» с экспериментом в частности. Имеются ли такие средства определения научных по­нятий, которые гарантируют их от «выбраковки» (как это было с понятием «эфира» в релятивистской меха­нике) в случае обнаружения принципиально новых данных? Ответ на этот вопрос стали искать в различ­ных способах формирования понятий и, в частности, таких, которые использовали создатели новых научных теорий. Например, в релятивистской механике значе­ния временных переменных (в соответствующих урав­нениях) для двух событий, происходящих в разных точках пространства, считываются по показаниям «син­хронизированных» часов, расположенных вблизи со­ответствующих точек. Принципиально новым здесь оказывается понятие одновременности событий, кото­рое определяется операционально, т. е. включает ука­зания на последовательность операций, — действий наблюдателей — по синхронизации часов, располо­женных в разных точках, и кроме того — для однознач­ного истолкования результатов этих операций, — ука­зание на систему отсчета, в которой находятся при­боры и наблюдатели.

Таким образом, очевидно, что эмпирическая проце­дура может выступать как средство выявления точно­го и однозначного физического смысла тех или иных ключевых понятий, для чего в их определение должен входить метод, позволяющий в каждом конкретном случае на основе (возможно мысленного) эксперимен­та решить, осмысленно (правильно ли) применение этого понятия в данной познавательной ситуации или нет. Иначе говоря, каждое такое понятие приобретает строгий смысл лишь в операциональном контексте, т. е. тогда, когда указана последовательность актуаль­но (или потенциально) осуществимых операций (дей­ствий), фактическое выполнение которых (или мыслен­ное их прослеживание) позволяет шаг за шагом выя­вить реальный смысл этого понятия и таким образом гарантировать его непустоту.

Обратимся теперь к рассмотрению эксперимен­тального метода. При экспериментальном изучении действительности исследователь «задает» вопрос ин­тересующему его объекту и «получает» на него ответ. При этом вопрос должен быть задан на языке, «понят­ном» природе, а ответ должен быть получен на языке, понятном человеку. Поэтому речь идет об особым об­разом организованном диалоге между человеком и природой. Такую деятельность в прошлые века было принято называть «испытанием природы», а самих ученых «естествоиспытателями». Искусство испытания заключается в том, чтобы научиться задавать природе внятные для нее вопросы. Не всякий понятный нам, людям, вопрос, обращенный к объекту, может найти у него отклик, и не всякий ответ на наши вопросы может быть рационально расшифрован человеком. Часто, вслушиваясь в «голоса вещей», мы слышим лишь от­звук своего собственного вопрошания. И все-таки в результате многовековой научной практики ученые приобрели навыки беседовать с природой. Главным средством здесь послужил метод экспериментирова­ния. Суть этого последнего В. Гейзенберг раскрывает в следующих словах: «В сегодняшней научной работе мы существенным образом следуем методологии, от­крытой и развитой Коперником, Галилеем и их после­дователями в XVI —XVII вв. Для нее прежде всего ха­рактерны две особенности: установка на конструиро­вание экспериментальных ситуаций, изолирующих и идеализирующих опыт и поэтому порождающих новые явления; сопоставление этих явлений с математичес­кими конструктами, которым приписывается статус естественных законов»¹. Благодаря искусству экспери­ментирования человек — в своем отношении к приро­де — научился создавать такую опытно контролируе­мую и прозрачную для понимания ситуацию диалога, когда явления раскрывают себя в «чистом виде» вне затемняющих дело обстоятельств, а ответы природы носят однозначные «да» или «нет». Как бы ни были разнообразны формы конкретных естественно-науч­ных экспериментов и отдельных экспериментальных процедур, в любом случае они заключают в себе не­которые общие черты: 1) в основе экспериментально­го способа получения нового знания лежит матери­альное взаимодействие, используемое в познаватель­ных целях; 2) всякое специфическое воздействие при одних и тех же условиях его осуществления однознач­но связано со специфической реакцией материальной системы (предмета исследования).

В истории опытных наук эксперимент как метод познания и эффективный способ получения фактуаль-ной информации возникает в эпоху Ренессанса и пе­рехода к Новому времени. Эксперимент входит в прак­тику науки как следствие определенных социокультур­ных предпосылок. Как отмечает B.C. Степин, идея эксперимента могла утвердиться в научном сознании только при наличии следующих мировоззренческих установок: во-первых, понимания субъекта познания как противостоящего природе и активно изменяющего ее объекты, во-вторых, представления о том, что опыт­ное вмешательство в протекание природных процес­сов создает феномены, подчиненные законам приро­ды, в-третьих, рассмотрения природы как закономер­но упорядоченного поля объектов, где неповторимость каждой вещи как бы растворяется в действии законов, которые одинаково действуют во всех точках простран­ства и во все моменты времени¹.

Операциональный и экспериментальный методы образуют средства получения эмпирического знания, включающего получение фактуального знания (фактов) и эмпирических обобщений. Факты науки — эмпири­ческое звено в построении теории, некая реальность, отображенная информационными средствами. Нечто существующее становится научным фактом лишь тог­да, когда оно зафиксировано тем или иным принятым в данной науке способом (протокольная запись в виде высказываний, формул; фотография, магнитофонная запись и т. п.).

Любой факт науки имеет многомерную (в гносео­логическом смысле) структуру. В этой структуре мож­но выделить четыре слоя: 1) объективную составляю­щую (реальные процессы, события, структуры, которые служат исходной основой для фиксации познаватель­ного результата, называемого фактом); 2) информаци­онную составляющую (информационные посредники, обеспечивающие передачу информации от источника к приемнику— средству фиксации факта); 3) практи­ческую детерминацию факта (обусловленность факта существующими в данную эпоху качественными и количественными возможностями наблюдения, изме­рения и эксперимента); 4) когнитивную детермина­цию факта (зависимость способов фиксации и интер­претации фактов от системы исходных абстракций теории, теоретических схем, психологических устано­вок и т. п.).

1 Научное наблюдение

■ обработка, осмысление и истолкование полученно­го массива данных.

Наблюдение — важнейший способ получения на­учных фактов.

Из всех средств познания, как в науке, так и в практической жизни, наблюдение, по-видимому, явля­ется наиболее простым. Будучи исходным звеном в познавательной деятельности человека, оно вместе с тем оказывается необходимым моментом и во многих более высших ее формах. Конечно, существует важное различие между наблюдением как средством научного познания и наблюдением, как оно выступает в донауч­ном или обыденном познании. Однако для того, чтобы это различие выявить, мы начнем наш анализ с наибо­лее простых случаев.

Взаимодействие наблюдателя и наблюдаемого объекта, практическое преобразование человеком предметного мира является необходимым условием и исторической предпосылкой наблюдения. Прежде чем человек научился выделять в чувственном опыте от­дельные вещи, фиксировать их взаимоотношение и т. д., он должен был вначале выделить, индивидуализиро­вать вещи практически в процессе предметно-чув­ственного оперирования с ними. Наблюдение фикси­рует не только формы, цвета и звуки предметов, но и их отношения, взаимозависимость, изменение, давая тем самым объективные сведения о природе. Если мы зафиксируем результаты проведенного наблюдения средствами некоторого принятого языка (это может быть обыденный язык, либо язык физики, либо какой-нибудь еще), то мы получим так называемые эмпири­ческие высказывания, например:

1. Книга, купленная мною вчера, лежит на моем пись­менном столе.

2. Стрелка гальванометра остановилась против деле­ния «10».

3. Два данных предмета уравновешены между собой на чашечных весах.

Каждое эмпирическое высказывание характеризу­ется следующими свойствами: во-первых, оно отража­ет некоторое, независимое от наблюдателя существу­ющее событие и, следовательно, заключает в себе объективное содержание; во-вторых, оно способно выражать наблюдаемые события некоторым контроли­руемым способом. Вот почему, если принят один и тот же язык, то разные и независимые друг от друга на­блюдатели выразят одно и то же наблюдаемое событие в идентичных ситуациях или в одной и той же системе отсчета однозначным образом.

Как же достигается объективность и однозначность эмпирических предложений? Прежде всего путем уточ­нения той наблюдаемой ситуации, относительно кото­рой мы формулируем эти предложения. Такое уточне­ние заключается в указании места, времени, конкрет­ных условий протекания наблюдаемого события. Но для этого мы должны, как правило, осуществлять некоторые материальные операции, применять инструменты и т. д.

Наиболее важные из них — это сравнение, изме­рение и эксперимент. Именно систематическим при­менением специально разработанных процедур и раз­личаются наблюдения в научном познании и обыден­ной жизни. Физик М. Борн пишет: «Сейчас мы знаем бесчисленное множество случаев, когда одно из наших чувств заменяет или по крайней мере служит провер­кой другого. По сути дела вся наука — это сложный лабиринт такого рода взаимосвязей, составляющих чисто геометрические структуры, понятные зрению или прикосновению и, таким образом, предпочитаемые нами как заслуживающие наибольшего доверия. Этот про­цесс представляет собой самую суть объективизации, которая преследует цель сделать наблюдения настоль­ко не зависимыми от индивидуальности наблюдателя, насколько это возможно»¹.

Однако прежде чем рассмотреть процесс совер­шенствования наблюдения как средства познания, необходимо отметить его самую фундаментальную гносеологическую функцию, заключающуюся в том, что с его помощью мы переводим наблюдаемую объектив­ную ситуацию в область сознания, превращаем ее в нечто идеальное. Этот перенос внешнего во внутрен­ний план является предпосылкой для различных ког­нитивных операций, для превращения исследуемого объекта в эмпирический предмет нашего знания.

| Сравнение ___________________ _____________

Хотя наблюдение и является исходным средством в процессе познания человеком действительности, однако часто необходимо знать, как организовать на­блюдение, чтобы сделать его эффективным.

Представим себе следующую элементарную зада­чу. Даны две подобные фигуры, слегка различные по величине. Требуется определить большую из них. Во избежание ошибки мы накладываем фигуры одна на другую и с помощью наблюдения сравниваем их меж­ду собой. Указанная процедура обеспечивает получе­ние ответа с требуемой точностью. Сравнение в этом случае выступает как особый способ организации на­блюдения.

Когда мы сравниваем два каких-либо предмета А и В, то мы имеем две логические возможности: 1) А и В тождественны, 2) А и В различны.

Отношение тождества может выступать в виде ра­венства, подобия, изоморфизма и т. д. Отношение раз­личия можно, в частности, детализировать, имея в виду такие две возможности: 1) А больше В, 2) А меньше В.

В реальном мире отношения и связи между пред­метами исключительно разнообразны. В самом деле, два предмета могут быть равными по весу, но разли­чаться по объему, или иметь одинаковую длину, но быть несходными по физическим свойствам. Вот почему, когда мы говорим «А тождественно В» или «А и В раз­личны», но не уточняем, в каком именно смысле это верно, то наши высказывания неопределенны и, сле­довательно, лишены познавательной ценности.

Отсюда ясно, что сравнивать предметы можно только по какому-либо точному выделенному в них признаку, свойству или отношению, т. е. в рамках за­данного интервала абстракции. Лишь то, что однород­но, можно сравнивать, отождествлять или различать. Сведение к определенному единству является необхо­димым условием процедуры сравнения. Сравнение имеет смысл лишь в границах некоторого качества, а последнее всегда актуализировано лишь в том или ином контексте.

Но достижение единства как условия сравнения вовсе не есть некоторый чисто субъективный прием. Перед нами ситуация, в принципе аналогичная той, которую, в частности, рассматривал К. Маркс на при­мере определения веса одного предмета с помощью веса другого предмета. Маркс рассуждал следующим образом: голова сахара как физическое тело имеет оп­ределенную тяжесть, вес, но ни одна голова сахара не дает возможности непосредственно наблюдать ее вес. Если мы возьмем кусок железа, то его телесная форма сама по себе столь же мало является формой проявле­ния тяжести, как и телесная форма головы сахара. «Тем не менее, чтобы выразить голову сахара как тяжесть, мы приводим ее в весовое отношение к железу. В этом соотношении железо фигурирует как тело, которое не представляет ничего, кроме тяжести... Эту роль желе­зо играет только в пределах того отношения, в которое к нему вступает сахар или какое-либо другое тело, когда отыскивается вес последнего. Если бы оба тела не обладали тяжестью, они не могли бы вступить в это отношение, и одно из них не могло бы стать выраже­нием тяжести другого. Бросив их на чаши весов, мы убедимся, что как тяжесть оба они действительно тож­дественны и потому, взятые в определенной пропор­ции, имеют один и тот же вес»¹

Итак, процедура сравнения предполагает существо­вание такого отношения, в котором сравниваемые пред­меты объективно выступают как качественно однород­ные, и никакие другие свойства данных предметов не играют для указанного отношения никакой роли. В при­веденном примере такие свойства взвешиваемых пред­метов, как объем, цвет, твердость и т. д., никаким обра­зом не влияли на возможность и точность взвешивания.

Все предметы выступают здесь как воплощенные тяже­сти. Это и есть пример конкретного тождества.

Следует подчеркнуть, что отношения, в которых предметы фигурируют как тождественные, однород­ные, сравнимые и т. д., существуют объективно, неза­висимо от процедуры сравнения. Сравнивая, человек лишь использует подобные отношения, подбирая или воспроизводя их. Использование сравнения в качестве познавательной процедуры предполагает, что мы как-то уточнили ту объективную ситуацию, в рамках кото­рой производится сравнение.

Это значит, что: 1) мы выделили то отношение, которое позволяет нам сравнивать интересующие нас свойства предметов; 2) мы знаем те условия, в которых производим операцию сравнения, в том смысле, что нам понятно значение этих условий для осуществления ука­занной операции. Назовем ситуацию, удовлетворяющую этим требованиям, операциональной ситуацией.

Процедура сравнения включает в себя, таким об­разом, с одной стороны, способ, которым может быть осуществлена операция сравнения, с другой — соот­ветствующую операциональную ситуацию. Вот почему любое наше утверждение о тождестве или различии каких-либо предметов имеет определенный и точный смысл лишь тогда, когда мы можем указать соответству­ющую процедуру сравнения в рамках той или иной познавательной позиции. Сравнение, следовательно, не только повышает познавательную ценность наблю­дения, позволяя решать более тонкие задачи, но и выполняет семантическую функцию, то есть помогает выявить смысл наших утверждений. Последнее обсто­ятельство особенно важно в тех случаях, когда нам приходится сравнивать свойства, которые невозмож­но наблюдать непосредственно.

1 Измерение____________________________________

Измерение — процедура, фиксирующая не только качественные характеристики объектов и явлений, но и количественные аспекты. Оно предполагает наличие в средствах деятельности некоторого масштаба (единицы измерения), алгоритма (правил) процесса измерения и измерительного устройства. Измерение есть процеду­ра установления одной величины с помощью другой, принятой за эталон. Первая из указанных величин на­зывается измеряемой величиной, вторая — единицей из­мерения. Отсюда под измерением можно понимать про­цедуру сравнения двух величин, в результате которой экспериментально устанавливается отношение между величиной измеряемой и принятой за единицу.