Часть III Июнь – декабрь 1337 года 14 страница

– Убирайся!

Он нырнул в низкую дверь и исчез в лестничном проеме. Керис заплакала.

Мерфин понятия не имел, удастся ли уговорить жителей Кингсбриджа отправиться на каменоломню. У всех свои дела, свои заботы. Поймут ли они, что совместный труд по постройке моста важнее? Юноша не был в этом уверен. В Книге Тимофея строитель вычитал, что в трудные минуты, когда требовались усилия очень многих людей, аббат Филипп нередко добивался своего, обращаясь к простолюдинам. Но Мостник не Филипп, простой плотник. Разве у него есть право повести за собой город?

Тем не менее Фитцджеральд составил список тех, у кого имелись телеги, и разбил его по улицам. Эдмунд собрал десять знатных горожан, Годвин пригласил десять старших монахов, и они подвое пошли по городу. Молодой мастер оказался в паре с братом Томасом. Сначала они постучались к Либ Колеснице. Вдова продолжила дело Бена, наняв работника.

– Возьмите обе телеги. И людей. Все, что угодно, только бы этот проклятый граф умылся.

Однако во втором доме им отказали. У Красильщика имелась телега, на которой он возил рулоны сукна на покраску – в желтый, зеленый и розовый цвета. Но Питер заявил:

– Я болею. Не смогу.

А на вид вполне здоров, подумал Мерфин. Может, боится стычек с людьми графа? Строитель был уверен, что больше никаких драк не будет, но этот страх понимал. А если так же ответят и остальные?

Молодой Гарольд Каменщик, надеявшийся надолго получить работу на постройке моста, согласился сразу.

– Джейк Чепстоу тоже поедет. – Гарольд и Джейк дружили. – Уверен.

После этого согласились почти все. Никому не нужно было объяснять, как важен мост, – все владельцы телег вели торговлю. Кроме того, у них появился дополнительный стимул в виде отпущения грехов. Но, кажется, самую важную роль сыграло предвкушение праздника. Многие спрашивали: а такой-то поедет? – и, узнав, что друзья или соседи едут, присоединялись.

Обойдя всех по своему списку, Мерфин расстался с Томасом и направился к парому. Телеги нужно переправить на тот берег ночью, чтобы выехать на каменоломню с рассветом. На паром помещалась только одна телега, двести телег – несколько часов. Как же нужен мост.

Бык вращал большое колесо, владельцы телег, переправившись, распрягали тягловую скотину, чтобы она ночью попаслась, возвращались на паром и шли спать. Эдмунд уговорил Джона Констебля и шестерых его помощников посторожить до утра телеги и животных.

Паром еще ходил от одного берега к другому, когда Мостник около часа ночи отправился спать. Какое-то время он лежал и думал о Керис. Он любил ее – в том числе за причуды и непредсказуемость, – но иногда девушка бывала невозможной. Самый умный человек в Кингсбридже – и временами такой неразумный.

Неприятнее всего был «слизняк». Фитцджеральд даже не знал, сможет ли когда-нибудь простить ей это слово. Десять лет назад граф Роланд оскорбил его, сказав, что он не сможет быть сквайром, а годен только в подмастерья плотника. Он восстал против тирании Элфрика, он победил аббата Годвина в истории с мостом и скоро спасет весь город. «Может, я и не вышел ростом, – думал Мерфин, – но, честное слово, я сильный». Но что делать с Керис, молодой человек не знал и уснул, так и не успокоившись.

Эдмунд разбудил его на рассвете. Уже почти все телеги перебрались на другой берег и теперь неровной вереницей выстроились вдоль Нового города и дальше, на полмили в лес. Еще пару часов паром переправлял людей. Хлопоты – он будто организовывал паломничество – отвлекли Мерфина от мыслей о возлюбленной. Скоро пастбище на дальнем берегу представляло собой мирный хаос – десятки людей ловили своих лошадей, быков, вели к телегам, запрягали. Дик Пивовар перевез огромную бочку эля на всех, «чтобы подбодрить путешественников», и некоторые так подбодрились, что пришлось уложить их спать. На городском берегу собралась толпа любопытных. Когда вереница телег наконец тронулась, раздались крики ликования.

Но камни – лишь первая часть проблемы. Зодчий уже думал о второй. Если приступать к фундаменту сразу после подвоза камней, то воду нужно вычерпать из коффердама не за две недели, а за два дня. Когда гиканье поутихло, строитель решил обратиться к людям. Внимание можно привлечь именно сейчас: возбуждение несколько улеглось, и все начинали задумываться о том, что же дальше.

– Мне нужны самые сильные мужчины, какие остались в городе, – крикнул он. Люди прислушались. – Есть еще в Кингсбридже сильные мужчины? – Фитцджеральд нарочно поддразнивал: работа предстояла тяжелая, и, вызывая только сильных, он надеялся подстегнуть молодых, кому самолюбие не позволит отмолчаться. – Прежде чем телеги завтра к вечеру вернутся с каменоломни, нам нужно вычерпать воду из коффердама. Тяжелее работы вам еще не выпадало, поэтому, пожалуйста, никаких слизняков. – Юноша вдруг перехватил взгляд Керис, стоящей в толпе, и заметил, как она вздрогнула. Значит, помнила это свое слово и знала, что оскорбила его. – Любой женщине, которая считает себя не хуже мужчин, тоже добро пожаловать. Пожалуйста, захватите ведра и как можно быстрее перебирайтесь ко мне на ту сторону острова. Помните – только самые сильные!

Мерфин отнюдь не был уверен, что люди откликнутся. Закончив, он нашел глазами высокого Марка Ткача и протиснулся к нему через толпу.

– Марк, помоги, – попросил Фитцджеральд.

Этого добродушного великана любили все. Несмотря на свою бедность, здоровяк пользовался уважением, особенно у молодежи.

– Не волнуйся, соберем людей, – кивнул Ткач.

– Спасибо.

Потом Мерфин разыскал Яна Лодочника.

– Ты будешь нужен мне весь день – надеюсь. Возить людей к коффердаму и обратно. Можешь брать с них деньги, а можешь переправлять бесплатно, на твое усмотрение.

Ян был увлечен младшей сестрой жены и скорее всего денег брать не станет, рассчитываясь либо за прошлые грехи, либо за те, что надеялся совершить в ближайшем будущем.

Юноша подошел к берегу. Можно ли вычерпать коффердамы за два дня? С трудом верилось. Интересно, сколько там галлонов воды? Тысячи? Сотни тысяч? Наверняка можно подсчитать. Не может быть, чтобы греческие философы не придумали такой способ, но о нем не рассказывали в монастырской школе. Узнать это можно в Оксфорде, где, по словам Годвина, живут знаменитые на весь свет математики. Мостник стоял у реки и думал, придет ли кто-нибудь. Первой появилась Мегг Роббинс, рослая дочь торговца зерном, натренированная за годы перетаскивания мешков.

– Я переборю почти всех мужчин в этом городе, – заявила она, и Мерфин ей поверил.

Чуть позже подоспели несколько юношей, затем три послушника… Как только собралось десять человек с ведрами, зодчий велел Яну переправить добровольцев к коффердамам. На внутренней стороне частокола из столбов он чуть выше уровня воды соорудил круговую приступку, чтобы поставить на ней людей. От нее на дно спускались четыре приставные лестницы. Внутри коффердама на воде покачивался большой круглый плот. Между ним и приступкой оставался вертикальный зазор примерно в два фута. Плот практически в распор удерживали вбитые в бревна деревянные штыри, и он покачивался, меняя местоположение лишь на несколько дюймов в каждом направлении.

– Будете работать парами, – распорядился Мерфин, – один на плоту, другой на приступке. Первый зачерпывает ведро и передает второму, а тот выливает воду в реку. Получая обратно пустое ведро, первый передает второму другое, полное.

– А что будет, когда уровень воды внутри понизится и мы друг до друга не дотянемся? – спросила Мегг Роббинс.

– Хорошо думаешь, Мегг. Останешься здесь за старшую. Тогда начнете работать тройками – третий будет стоять на лестнице.

Девушка быстро схватывала.

– А потом четверками – двое на лестнице…

– Да. Хотя к тому времени люди устанут, понадобятся свежие силы.

– Это верно.

– Начинайте. Я приведу еще десятерых, места много.

Мегг обратилась к добровольцам:

– Эй, разбивайтесь на пары!

Люди принялись зачерпывать ведрами воду.

– Нужно держать ритм, – командовала Роббинс. – Зачерпнул – поднял, передал – выплеснул! Раз-два, три-четыре! А что, если петь, чтобы легче работалось? – И запела густым контральто:

Жил на свете рыцарь славный…

Эту песню знали все, и следующую строку пели уже хором:

Меч его остер и смел.

Фитцджеральд наблюдал. Через несколько минут все промокли насквозь, а уровень воды почти не понизился. Трудиться придется долго. Он перелез через частокол и спустился в лодку к Яну. На берегу ждали еще тридцать добровольцев с ведрами. Строитель наладил работу на втором коффердаме, оставил там за старшего Марка Ткача, затем добавил людей и начал потихоньку заменять уставших. Ян Лодочник выбился из сил и передал весла сыну. Вода убывала мучительно, дюйм за дюймом. А когда ее все-таки стало меньше, дело пошло медленнее, потому что ведра нужно было поднимать выше.

Мегг первая поняла, что удержать равновесие на приставной лестнице с полным ведром в одной руке и пустым в другой невозможно, и наладила одностороннюю передачу: сначала полное ведро вверх по лестнице, затем пустое вниз. Марк ввел у себя такую же систему.

Люди час работали, час отдыхали, но Мерфин трудился без продыха. Он группировал добровольцев, наблюдал за переправой к коффердамам и обратно, заменял треснувшие ведра. Большинство мужчин во время перерывов пили эль, и после обеда кое-кто попадал с лестниц. К ним с повязками и мазями пришла мать Сесилия, ей помогали Мэтти Знахарка и Суконщица.

С наступлением сумерек работу пришлось прекратить. Мерфин попросил всех прийти завтра и отправился домой. Съев несколько ложек материнского супа, он уснул за столом и проснулся только для того, чтобы завернуться в одеяло и лечь на выстеленный соломой пол. Открыв глаза на следующее утро, он первым делом подумал, придет ли кто-нибудь сегодня.

На рассвете юноша с тревогой поспешил к реке и увидел Марка Ткача и Мегг Роббинс. Ткач неторопливо дожевывал огромный кусок хлеба, а Роббинс зашнуровывала сапоги, надеясь не промокнуть. Полчаса просидели втроем, и Мерфин уже начал подумывать, что же ему делать без добровольцев. Затем появились юноши, неся с собой завтрак, за ними послушники, а потом и все остальные. Показался Ян Лодочник, Фитцджеральд велел ему перевезти Мегг с людьми, и добровольцы приступили к работе.

Сегодня работать было труднее. После вчерашнего все устали. Каждое ведро приходилось поднимать примерно на десять футов выше. Но уровень воды неуклонно понижался, и уже проглядывало дно.

Вскоре после обеда показались первые телеги с каменоломни. Зодчий велел выгрузить камни на пастбище и переправиться на пароме в город. Чуть позже в коффердаме Мегг плот лег на дно.

Но еще нужно было разобрать и поднять сам плот, бревнышко за бревнышком, вверх по лестнице. Десятки рыбин бились на мокром песке, их собрали в сеть и раздали добровольцам. Наконец Мостник встал на приступку, усталый, но с ликованием в сердце, и долго смотрел вниз, в двадцатифутовый колодец, на плоское илистое дно.

Завтра он засыплет в каждый по несколько тонн мелких камней, скрепит их раствором, и получится мощный неподвижный фундамент. А потом начнет строить мост.

Вулфрик ополоумел с горя. Почти ничего не ел и перестал умываться. Механически вставал на рассвете, ложился, когда темнело, но не работал и не приближался к Гвенде по ночам. Когда девушка спрашивала, что с ним, отвечал: «Не знаю, правда». Примерно так же он отвечал и на все остальные вопросы, а то и просто мычал.

В полях оставалось немного работы. Наступило то время года, когда крестьяне усаживались перед очагом, шили кожаные башмаки, вырезали дубовые лопаты, ели соленую свинину, моченые яблоки и капусту. Гвенду не тревожило, что они будут есть: у Вулфрика еще оставались деньги от продажи урожая, – но крайне тревожил он сам.

Парень трудился всю жизнь. Встречаются нытики, потирающие руки на каждый свободный день, но этот не из таких. Поле, урожай, скот, погода – вот чем он жил. По воскресеньям не находил себе места, пока не придумывал какого-нибудь дозволенного занятия, а в праздники всячески старался обходить правила.

Гвенда понимала, что его нужно встряхнуть, иначе юноша просто заболеет. Да и денег на всю жизнь не хватит. Рано или поздно им придется искать работу. Однако девушка ничего не говорила два месяца, пока не уверилась окончательно. Но как-то декабрьским утром решила, что пора:

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

Обобранный крестьянин сидел за кухонным столом, неизвестно зачем строгая палочку, и, не поднимая глаз, что-то промычал в ответ. Верная подруга наклонилась через стол и схватила его за руки, прервав это бестолковое занятие.

– Вулфрик, пожалуйста, посмотри на меня.

Он угрюмо поднял голову, рассердившись, что ему приказывают, но воли возражать не было.

– Это важно, – настаивала Гвенда.

Парень молча смотрел на нее.

– У меня будет ребенок.

Выражение лица Вулфрика не изменилось, но землепашец уронил нож и палочку. Девушка долго смотрела на него.

– Ты меня понимаешь?

Он кивнул:

– Ребенок.

– Да. У нас будет ребенок.

– Когда?

Гвенда улыбнулась. Первый вопрос, который он задал за последние два месяца.

– Летом, до жатвы.

– За ребенком нужно ухаживать. За тобой тоже.

– Да.

– Мне нужно работать.

И вновь погрузился в уныние. Девушка затаила дыхание. Что сейчас будет? Вулфрик вздохнул и стиснул зубы:

– Я пойду к Перкину. Ему нужно проводить зимнюю вспашку.

– И удобрять землю, – радостно откликнулась Гвенда. – Я пойду с тобой. Он предлагал работу нам обоим.

– Хорошо. Ребенок, – повторил молодой человек, словно это было чудо. – Интересно, мальчик или девочка.

Она встала, обошла стол и подсела к нему на лавку.

– А ты кого больше хочешь?

– Маленькую девочку. У нас были одни мальчики.

– А я мальчика, похожего на тебя.

– А может, будут близнецы.

– Мальчик и девочка.

Вулфрик обнял ее.

– Нужно сходить к отцу Гаспару и повенчаться.

Гвенда облегченно вздохнула и положила голову ему на плечо.

– Да, – сказала она. – Наверно, нужно.

Мерфин съехал от родителей незадолго до Рождества. На принадлежавшем ему теперь острове Прокаженных он построил себе небольшой домик волну комнату, объяснив, что нужно охранять растущую гору ценного строительного материала – дерево, камни, известь, веревки, железные инструменты. Примерно в это же время Фитцджеральд перестал ходить в дом Эдмунда обедать. А Керис в предпоследний день декабря отправилась к Мэтти Знахарке.

– Можешь не говорить, зачем пришла. Три месяца?

Отводя глаза, Суконщица кивнула. На небольшой кухне, забитой бутылочками и флакончиками, Мэтти в маленьком железном котелке варила какое-то снадобье с едким запахом, и девушке захотелось чихнуть.

– Я не хочу ребенка.

– Эх, если бы мне каждый раз при этих словах давали по цыпленку.

– Это плохо?

Знахарка пожала плечами:

– Я стряпаю отвары, а не приговоры. Все знают, что хорошо, а что плохо, а если не знают, так на то есть священники.

Керис расстроилась. Она ждала понимания и уже несколько суше спросила:

– У тебя есть отвар, чтобы избавиться от беременности?

– Есть, только… – Мэтти замялась.

– Что?

– Чтобы избавиться от беременности, нужно отравить себя. Можно выпить галлон крепкого вина. Я делаю отвар из ядовитых трав. Иногда срабатывает, иногда нет. Но в любом случае тебе будет очень плохо.

– Я могу умереть? Это опасно?

– Да, хотя не более опасно, чем роды.

– Давай.

Знахарка сняла котелок с огня и отставила на каменную плиту. Встав перед выскобленной старой рабочей доской, взяла из шкафчика глиняную миску и насыпала туда понемногу каких-то порошков.

– Мэтти, ты что? Говоришь, что не судишь, а смотришь волком.

Та кивнула:

– Ты права. Конечно, сужу. Все судят.

– Осуждаешь.

– Я считаю, что Мерфин хороший парень и ты его любишь, но, похоже, не способна обрести с ним счастье. Это меня огорчает.

– Считаешь, что я, как все женщины, должна броситься мужчине в ноги?

– Кажется, для них это счастье. Я-то выбрала другую жизнь. И ты скорее всего сделаешь то же самое.

– Ты счастлива?

– Я родилась не для того, чтобы быть счастливой. Но я помогаю людям, зарабатываю на жизнь и свободна. – Знахарка перелила смесь в кружку, добавила немного вина и помешала, растворяя порошки. – Ты завтракала?

– Выпила молока.

Мэтти капнула в кружку немного меда.

– Выпей и не трудись обедать, все равно стошнит.

Керис взяла кружку, помедлила и выпила.

– Спасибо.

Настой оказался очень горьким, мед несущественно подсластил его.

– Завтра утром все кончится – так или иначе.

Девушка заплатила и ушла. По пути домой она испытывала странную смесь радости и грусти. Облегчение оттого, что после недель беспокойства наконец приняла решение, и вместе с тем ощущение утраты, как будто с кем-то попрощалась – с Мерфином, например. Может, они разошлись навсегда. Керис думала об этом спокойно, так как злилась на возлюбленного, но знала, что ей будет ужасно его не хватать. Вероятно, Фитцджеральд скоро найдет себе другую подружку, почему бы и не Бесси Белл, но Керис была уверена, что сама так не сможет. Никого не будет любить так, как Мерфина.

Когда Суконщица зашла в дом, от запаха подходящей на огне свинины ее замутило, и девушка вернулась на улицу. Ей не хотелось болтать с женщинами на лавочке, не хотелось говорить о делах с мужчинами в гильдии, и, потеплее закутавшись в тяжелый суконный плащ, она направилась в аббатство, села на кладбище и уставилась на северную стену собора, дивясь совершенству сложной лепнины и изяществу словно летящих контрфорсов.

Своевольница просидела долго, наконец ей стало плохо. Девушку стошнило, но желудок был пуст, и вышла только желчь. Заболела голова. Хотелось лечь, но, вспомнив кухонные запахи, она решила пойти в монастырский госпиталь. Монахини разрешат немного передохнуть. Суконщица покинула кладбище, пересекла лужайку перед собором и зашла в госпиталь. Вдруг ей страшно захотелось пить. Дочь Эдмунда приветливо встретила Старушка Юлия с добрым круглым лицом.

– О, сестра Юлиана, – обрадовалась Керис. – Вы не принесете мне кружку воды?

В монастыре был акведук, доставлявший воду с реки – холодную, прозрачную, чистую.

– Ты заболела, дитя мое? – с беспокойством спросила Юлия.

– Немного тошнит. Если можно, прилегла бы ненадолго.

– Конечно. Я позову мать Сесилию.

Девушка легла на один из аккуратно разложенных на полу соломенных матрацев. Сначала ей стало лучше, но потом вновь ужасно разболелась голова. Вернулась Юлия с кувшином и кружкой, следом пришла мать Сесилия. Керис отпила воды, ее вырвало, она выпила еще. Аббатиса задала несколько вопросов, а затем подвела итог:

– Ты что-то съела. Нужно прочистить желудок.

Керис было так плохо, что отвечать она не могла. Сесилия ушла и, вернувшись с бутылкой, дала больной ложку приторной микстуры со вкусом гвоздики. Девушка лежала с закрытыми глазами и больше всего хотела, чтобы боль прошла. Через какое-то время у нее дико свело живот и начался неконтролируемый понос. Суконщица смутно подозревала, что это действие лекарства. Через час все кончилось. Юлия раздела ее, омыла, поменяла испачканное платье на женский подрясник и положила на чистый матрац. Больная закрыла глаза и лежала без сил.

Зашедший проведать ее аббат Годвин сказал, что нужно пустить кровь. Потом пришел другой монах, усадил ее, заставил вытянуть руку, поместив локоть над большим тазом. Затем взял острый нож и вскрыл на сгибе вену. Керис почти не заметила боли и медленного ручейка крови. Через какое-то время монах наложил на надрез повязку, велел прижать и унес таз с кровью.

В каком-то тумане видела отца, Петрониллу, Мерфина. Старушка Юлия время от времени подносила к ее губам кружку, своевольница пила, пила и никак не могла напиться. Потом обратила внимание на горящие свечи и сообразила, что, должно быть, уже вечер. Упрямица погрузилась в полудрему, ее мучили какие-то ужасные видения, и все про кровь. Каждый раз, когда она просыпалась, Юлия давала воды.

Наконец девушка проснулась. Было светло. Боль утихла, осталась только тупая игла в голове. Потом Суконщица поняла, что кто-то ее моет, и приподнялась на локте. Возле матраца на корточках сидела послушница. Задрав подрясник больной до пояса, она протирала ей ноги тряпкой, смоченной в теплой воде. Через какое-то время Керис вспомнила ее имя:

– Мэр.

– Да, – улыбнулась послушница.

Когда она выжимала тряпку в таз, дочь Эдмунда с испугом заметила красную жижу.

– Кровь, – испугалась она.

– Не волнуйся. Это месячные. Сильные, но ничего страшного.

Керис поняла, что одежда и матрац пропитаны кровью. Откинулась и посмотрела в потолок. Слезы показались у нее на глазах, девушка не знала – радости или печали. Она больше не беременна.