Часть V. САГА О КАРТОШКЕ

( В СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОМ РАЗРЕЗЕ)

« Ах, картошка , ах, картошка, ты - студентов идеал!

Тот не знает наслажденья, кто её не убирал!»

Пришло письмо из Москвы от Инны Шиманской. Немало она удивлена, что я почти ничего…да нет, без «почти», практически ничего интересного не могу вспомнить о картошке. То бишь, о том, как студентов ЛГОЛУ им.А.А.Жданова (так и не переименованного, как предполагалось в им. Мариуполя) отправляли по деревням Ленинградской области убирать картофель, с чем сами колхозники не справились бы, даже если бы у них вдруг и возникло такое горячее желание. Шёл сентябрь 1954 года, мы только и успели что перездороваться, явившись после каникул в университет. И сразу – в бой! Близ отрогов Жигулей тысячи зэков в это время строили Волжскую ГЭС, а здесь, в Волосовском районе, в недальних от Северной Пальмиры весях, запасалидля их прокорма картошку мы, без пяти минут филологи и газетчики. Так сказать, в едином насильственном трудовом порыве крепившие экономбазу социализма.

Наш четвёртый курс филфака определён был в колхоз «Трудовик». А деревня, где нас расселили, называлась Негодицы. Правда, по утверждению известного топонимиста, - Инна даже фамилию вспомнила – Э.М.Кондратова - историческое название захудалой той местности было иным, а именно Ягодицы. Видимо, из-за обилия ягод в далёком прошлом. А потом и они, видать, были съедены, и совсем уж никчёмной стала деревушка. Оттого и Негодицы… Ну а работать мы ходили в Буяницы. Там трудящегося народа почему-то особенно не хватало. Хотя, пожалуй, и это вполне объяснимо. С учетом опять же науки топонимики.

Вот всё, что я помню. И теперь с немалым облегчением вручаю нить повествования Инне Шиманской, в ясной памяти которой запечатлены события той поры.

ГОЛОД И ТЁТКА

…Да как ты, Эдик, мог забыть о том колхозном радушии, с каким нас встретили в этих благословенных Негодицах? Романтика! Как расселили нас по крестьянским избам, где мы спали на полу, но не голом, нет – на застеленном… то ли соломой, то ли сеном. Как отовсюду дуло, как не хотелось поутру «разъёживаться» и идти умываться. И как хотелось – всегда, всегда! – хотелось нам есть.

Юные девушки, известно, существа субтильные, на страницах классики едят совсем не часто. Нам же – Норе Кутасовой, Нине Захаренко, Наташе Вяткиной и мне, питавшимся добываемой нами картошкой и молоком, нам так мечталось еще чего-то иного… И девичьим грёзам почти суждено было сбыться. Однажды – единожды в месяц! – колхоз по-царски одарил нас несколькими голенастыми, очень длинношеими цыплятами. Живыми, представь – живыми!

В том-то и горе… Вернули мы их, этих бройлерных доходяг колхозу. Не потому, что побрезговали – какое там!.. Просто…просто не нашлось среди нас человека, способного отрубить им жалкие головёнки.

Интеллигенция… Эх!..

А ведь столько было рядом мужчин… Вы с Игорем Шпекторовым жили с нами по соседству и торчали в нашей избе постоянно. После рабочего дня, понятно. Когда вы приносили с поля очередное ведро картошки. А мы её варили. А потом вместе ели – чудо! И так хохотали, сыто разомлев, когда наш серьёзнейший Игорёк блаженно произнёс : « У вас тут так уютно!» Да уж!..

Не могу остановиться, память настаивает – голодуха, голодуха, тема не исчерпана!

У Наташи Вяткиной в конце сентября был день рождения. Послабление ей тогда вышло: на побывку домой отпустили.

И вот ковыряемся мы после дождичка хорошего в картофельном поле, копошимся в вязкой грязи серозёмной. И видение вдруг предстаёт пред нами чудесное:далеко: вдалиот шоссе, бредёт через картофельное поле ма-а-а-ленькая фигурка с двумя чемоданищами.

Это ж Наташка…. С грузом пирогов… От мамы, Софьи Борисовны… Которая…своими пирогами…так славилась…так славилась… Боже, что ж это счастье… как слёзы сдержать?!

И - как звонкая концовка повести о днях тощих… Вскоре по возвращении в Ленинград я зазвала тебя в гости к своей тёте Симе, у которой жила в те годы. И угостила она нас с тобой гороховым супом с копчёным окороком. Как хорошо-то было, как хорошо. Особенно, наверное, тебе, жившему где-то у чужих, в людях. Всё мы съели до донышка, но осталась в тарелке не съеденной здоровенная кость. И ты, опустив глаза долу, тихо спросил: «Можно я возьму её с собой?».

И стал с тех пор ты, Эдик, тётисиминым любимцем. Фаворитом.