Вот что он рассказал, узнав о моей работе над этой книгой.

«Нужно ли говорить, кем был Сталин для моего поколения, детские годы которого пришлись на военное лихолетье? Смерть нашего кумира стала всенародным горем. Многие тогда рыдали. Сестра моего друга была в истерике, понадобилась помощь врачей. Я тогда заканчивал десятый класс На траурном митинге прочитал стихотворение, не забыл его до сих пор. Заканчивалось оно так: «Выше товарища Сталина знамя! / Нашим врагам на страх. / Сталин бессмертен! Сталин с нами! / В наших стальных рядах!»

Учитель литературы Василий Павлович Финкельштейн, правда, заметил тогда, что негоже траурный стих писать в ритме марша. Но у меня было другое мнение.

И вот получен аттестат зрелости, золотая медаль…Собеседование – и я принят на отделение журналистики Ленинградского университета.

В феврале 1956 года, когда открылся ХХ съезд КПСС, мне было двадцать лет. Секретный доклад Н.С.Хрущёва о культе личности Сталина и его последствиях услышали тогда только делегаты съезда, о впечатлении же, которое он произвёл на них, можно судить по тому, что кого-то пришлось выносить из зала. Немного позже текст доклада был размножен для зачтения на закрытых партийных собраниях. Но разве ж такое скроешь? Сначала поползли слухи, а потом до нас, молодых, совсем не подготовленных к осмыслению страшных фактов истории, дошёл и текст.

Бурные споры кипели в каждой комнате общежитий. На факультетах появились дискуссионные клубы. Один из них был организован и на историческом факультете, куда я и отправился, решив, что здесь-то дебаты будут наиболее содержательными.

Я ожидал, что откроется заседание клуба докладом какого-нибудь учёного мужа, призванного направить дискуссию в нужное русло. Вместо этого первый же оратор призвал всех высказываться свободно, заявив, что никаких оргвыводов не будет.

Поначалу я не думал, что окажусь на трибуне. Но страстные монологи ораторов, неизвестные мне факты, яростные споры – всё это непроизвольно заставило меня поднять руку. В моём выступлении звучала обида на то, что от нас многое скрывают, что мы до сих пор не знаем всей правды. Да и то, что узнаём, не публикуется. Вспомнил рассказ отчима, участника гражданской войны. Мы тогда и не знали Сталина, говорил он. А Троцкий на нашем Восточном фронте произнёс перед нами двухчасовую речь, после которой все мы готовы были в огонь и в воду.

Вообще-то речь моя была сумбурной. Я говорил о том, что вот, мол, был вынужден взять в деканате справку, чтобы получить в читальне Библию. Вспомнил недавно вычитанное в журнале сообщение о том, сколько пьес запрещается в стране. Главной же мыслью была эта – ничего не скрывать от народа! Ну а кощунственным был конец выступления. Я заявил, что Хрущёву лучше было бы быть министром сельского хозяйства, а не главой партии и правительства.

Вскоре последовала реакция: выступления участников той дискуссии обсуждались на заседании комсомольского комитета ЛГУ в присутствии ректора А.Д.Александрова. Меня решили было исключить из комсомола и университета, однако ректор, остроумно, с цитатами из Библии раскритиковав моё выступление, заметил, что за убеждения из вузов не исключают. Спорить с ним не решились, но довольно скоро меня всё-таки исключили «за нарушения правил внутреннего трудового распорядка». В комсомоле же, как это ни странно, оставили. Разумеется, со строгим выговором.

После исключения я год работал в Куйбышеве, в многотиражке завода имени Фрунзе. С отличной характеристикой вернулся в Ленинград и без особого труда восстановился в университете.

Много лет прошло с тех пор, немало было переоценок, но Сталин после ХХ съезда стал для меня одной из самых ненавистных фигур нашей истории».