ВЕК ДО СТАРОСТИ БЫТЬ ЕЙ СТАРОСТОЙ

Сел я за компьютер и приготовился сурово править присланный мне Инной Шиманской текст. Обязал я её прислать оный, поскольку не обойтись – книжка-то о нас, то есть, о кучке студентов-филологов ЛГУ, которым выпал жребий учиться в интересное такое время. Ну а Инна, как уже сказано, была старостой группы. Улыбчивая, как говорила в каком-то фильме Теличкина, «юморная». С очень серьёзным лицом при иронической улыбке в глазах. Такая вот не девчоночка, а… Старостой группы её выбрали безо всяких сомнений.

И ещё была у неё коса… Ну и коса-а-а!.. Русо рыжеватая, толщиной, пожалуй, в мужскую руку и – ниже пояса!.. Помнится, Вера Самойлова, девушка из соседней группы, сказала Инне перед экзаменом: « Чего тебе-то волноваться? С такой косой!»

Инна все эти мои ссыльные годы в русской группе была одной из моих… как бы это сказать?.. подруг…Но это несколько другое… Друзей? «Одной из друзей?» Ха! Не то. Однако ж вам понятно, надеюсь, что была она той женщиной, которая во время утешит, высмеет по-доброму твою заполошную чушь, покажет себя куда мудрее, чем ты.

В моей большой-пребольшой книге «Я помню всё…(записки счастливого склеротика)» есть абзац, против которого Инна, прочтя, свирепо возражала. Мол, человек она брезгливый и потому никак не могла так реагировать на…

Но лучше я себя процитирую: «…Однокашницы мои, как правило, поверяли мне свои небольшие горести, сомнения и даже сердечные дела. После экскурсии в Кунсткамеру, где мы увидели заспиртованное чудо – чудовищное дитя, родившееся со спрятанной в груди своего близнеца головой - эти откровения у нас стали называть «сделать уродца». Утыкались девицы мокрыми носами мне в жилетку регулярно. В условную, конечно, жилетку. И мне это было даже несколько обидно – вроде и за мужчину не считают. Но позже я понял, что такова уж моя карма. Сей крест несу и поныне».

И я так отчётливо помню, что про эту жилетку говорила именно Инна, как бы она ни упиралась, заявляя, что она слишком брезглива и вообще в Кунсткамеру даже и не ходила. Но я отчётливо помню даже выражение её лица – она, она! Тем более, чувство юмора у Шиманской было развито гипертрофически, как ни у кого.

Хотя брезгливой она, конечно, была. И мы использовали эту её слабину радостно Обычно она питалась дома, у своей тёти. А когда та уехала на месяц, чтоб отдохнуть от кухни в коммуналке, Инна купила абонемент в «академичку» - столовую АН СССР, совсем рядом с университетом. Обедать там было покомфортней, чем в филфаковской столовке, хотя едоцкая публика там была…скажем так, гораздо академичней. Что, впрочем, нам не мешало эпатировать седых докторов наук, капризными возгласами типа: «Ах, не могу я кушать это! Я ведь такой гурман!» Это ударение на «у» приводило их в шок. А Инну, с которой часто обедали за одним столом, мы с Володей Сокольниковым доводили чуть не до тошноты гадкими неаппетитными разговорчиками и шуточками, Скажем, поправляя под собой стул, заметить одобрительно, что, мол, кто имеет хороший стол, тот будет иметь и хороший стул. Не раз Шиманская с воплями бросала обед и убегала.

Но – по делу! Родилась Инна в Ленинграде в присутствии в граде этом своей многочисленной родни. Десять двоюродных сестёр-братьёв, как вам это? Потом было, как у многих – репрессии, война, блокада, родни поубавилось. Отец Инны…

Стоп! Теперь уж, извините, я в рассказчики не гожусь. Потому что большая часть письма, ею мне отосланного, посвящена именно её любимому-прелюбимому папе. Пересказывать это нельзя, да и зачем? Не закавычивая, излагаю всё так, как писала Инна.

Папа был военный. И не просто военный. Сначала моряк, потом морской лётчик, что гора-а-аздо лучше, Мы так обожали его, он был необыкновенный человек. Умный, острый, честный, настоящий военный интеллигент.

Да и красивым он был!.. «Чёрненький и военненький», - как говорила моя маленькая кузина. Военных тогда, накануне неизбежной трагедии, ух как уважали!

Это был человек своего времени. Осваивал Севморпуть на ледоколе «Анадырь». Строил Совгавань. Участвовал в самом первом авиапараде в Тушино. Во время войны готовил лётчиков для ночных вылетов бомбардировщиков. А после войны преподавал в лётном училище.

Перегрузки были постоянными, чудовищными. Детям, мне и младшей сестрёнке Наташе, времени он уделял совсем немного, но даже малое в душе отложилось. Мама-то была с нами каждый день, а папа был – как праздник.

Как водилось и водится, военных то и дело переводили с места на место. Не пойму, почему, но – было. Порой на новом месте самого необходимого не хватало.

Пустить корни, прижиться, купить девочкам игрушек или книг, друзей постоянных завести – нет уж! Большое, корневое осталось в Ленинграде. А нас мотало – то дальневосточная пятилетка, причём в разных местах. То Украина, то эвакуация в Безенчук, то опять Украина. Перед отставкой отец успел послужить в Севастополе. На Дальнем Востоке, скажем, в гарнизонах жили так: стоят несколько самолётов, а рядом в ящиках – в них привезли самолеты из Европы – жили мы. По ночам просыпались от истошного крика часового: «Стой! Кто у самолёта?!»

У меня – сожалею – на две войны было больше, чем у многих. Сначала озеро Хасан, потом финская кампания и наконец, само собой, Отечественная…

Первую книгу мне написали печатными буквами и даже сами иллюстрировали мои двоюродные братья Шиманские. «Плих и Плюх» Вильгельма Буша в переводе Хармса. Вторая, оставшаяся во мне на всю жизнь книга, - «Дюймовочка». Помню, как на второй полке поезда «Ленинград-Владивосток», шедшего тогда четырнадцать дней, мама читала эту сказку вслух, а я заливалась слезами от жалости.

Папины рассказы заменяли мне на Дальнем Востоке все книги, фильмы и пьесы. И вот что удивительно. Много-много лет спустя я привезла своих студентов на экскурсию в Ленинград. Многие годы Кронштадт для посещений был закрыт. А тут вдруг открылся! Много я в жизни видела красивых и знаменитых городов. Но такого потрясения не было никогда. Как будто после долгих странствий вернулась я наконец домой. Или – увидела сон. Или – в памяти вспыхнуло полузабытое… Дежавю, одним словом…

Я узнала всё! И Морской собор с его мозаичным полом, изображающим морское дно. И Сухой Петровский док, который, кстати, действует и сейчас. И футшток – семиметровый колодец с мариографом, к которому подведены все меры высот и глубин в нашей стране. И памятник адмиралу Макарову. И минные классы, где учился мой отец, причём у кого! Учителем математики был тот самый Рыбкин, учебниками которого по математике пользовались в России в пору от Николая Второго до Хрущёва.

Ну а когда из-за угла вышли строем морячки с песней: «Он прощался с Нюрой чернобровой / на пригорке около реки. / И сказал он Нюре той бедовой …

Я…я не удержалась! Я грянула с ними вместе: «Нюра, иду я в моряки!»

Школу я закончила тоже в морском городе – в Николаеве. Куда поступать, сомнений не было – в Ленинград, на филфак. Кузина, помнится, с горечью восклицала: « У тебя ж была золотая медаль, ты же могла поступить в Институт точной механики и оптики!». А дальше что? Аспирантура в Герценовском пединституте под крылышком упомянутого нами Ф.Филина, вышла замуж за чудеснейшего человека Радика Мушегяна, он увёз меня в Москву. Потом сорок с лишним лет преподавала иностранцам русский язык и изо всех сил, подобно крокодилу Гене, старалась всех передружить. В общем-то удавалось. Русский язык питомцы мои любили, как и литературу нашу, культуру и –страну. Изъездила полмира с лекциями, моталась по конференциям, конгрессам, языковым курсам. Писала учебники, дослужилась до завкафедрой…

Всегда мне казалось, что группа моя – лучшая из лучших Такая уж это благодарная работа – учить людей взаимопониманию, и не только языковому. Изо всех моих наград-регалий, коими удостаивалась, самая дорогая эта: финские родители, в Лапландии живущие, в честь любимой училки назвали дочку Инной.

Инна Вааттоваара… Правда, звучит?

Что ещё?.. У меня была прекрасная семья. Мудрый, добрый, весёлый человек – мой муж. Верный в дружбе, троекратно ей верный: как кавказец, как хоккеист и как танкист. Последние годы он занимался вопросами психофизиологии водителя автомобиля в свете безопасности движения. Много писал сам, о нём – тоже не раз было в газетах и даже в «Фитиле», где он был, конечно, не нарушителем, а пастырем, над чем и иронизировали его друзья. Проклятый скоропостижный рак лёгких унёс его так внезапно.

Что ж, какие-то предварительные итоги пора уж, пожалуй, и прикинуть. Считаю, что мы с Радиком своё жизненное предназначение выполнили. Как армянские предки ему завещали. Родили сына и дочку. А те – четырёх внуков. Построили дом. Насажали деревьев ой как много! Да уж, не всё было гладко, длинный путь, всякое бывало.

Но хорошего, просто хорошего больше.

ИСКУССТВО БАРДАДАДЫМ ЖЕНЩИНАМ!

( кажется, с тувинского)

…Инна продолжит свою культурологическую часть. днако я встряну немного, поясняя название этой главки: мой братец Саша, попутешествовав по азиатскому далеку, сообщил мне, что видел приблизительно такой плакат: «Искусство бардададым народу». И утверждал, что это – пример органического сочетания двух языков… Нам бы с женщинами так…

«Мы, - рассказывает Инна,- посещали симфонические концерты(тогдаблистал знаменитый Е.Мравинский – дирижёр Ленинградской филармонии), спектакли любимых театров: Театра комедии Николая Акимова, БДТ Георгия Товстоногова, Кировского, который ныне Мариинский, как и раньше, и Пушкинского, который и в прошлом и теперь Александринский театр.

Помню яркое впечатление: балет «Медный всадник» Р.Глиера в постановке 1949 года, с солистами Н.Дудинской и К.Сергеевым. «Гимн великому городу» - это было музыкальное выражение нашей беспредельной любви и восхищения Ленинградом. Мы с жаром обсуждали премьеры любимых театров. Ещё какие премьеры! «Дело» А. Сухово-Кобылина и «Обыкновенное чудо» Е.Шварца в Театре комедии, «Горе от ума» с С.Юрским в роли Чацкого и «Идиота» с И.Смоктуновским в роли князя Мышкина в БДТ.

Мы восхищались постановкой «Ревизора» в театральной студии ЛГУ (о, это даже я помню!). В роли Хлестакова с успехом выступил аспирант университета Игорь Горбачёв, который позже стал профессиональным актёром и долгие годы был художественным руководителем Александринского театра.

После смерти Сталина очень постепенно стал подниматься «железный занавес» и понемногу повеяло первым дуновением оттепели. В Ленинград стали приезжать иностранные гости. Причём не туристы, а делегации, скажем, кинематографистов, да и гастролёров стало больше. Хорошо помню гастроли «Комедии Франсез» весной 1954- го.

В сталинское время живых иностранцев – не из стран народной демократов, а из капиталистического мира - мы просто вглаза не видели, вот так-то. Многие из нас изучали иностранные языки, да что толку – учили нас лишь читать да переводить, разговаривать же – нет, а зачем, мол?! Забавный случай произошёл с аспиранткой - специалисткой по французскому языку. Я помню её фамилию, но …не стоит. Так вот, приехал в Ленинград президент Франции Венсан Ориоль. Наша милая девушка знала, что он посетит Музей религии и атеизма. Потому она и пряталась часа эдак два за колоннами Казанского собора. Ох, как хоть чуть поговорить хотелось! Но вот он и прибыл! И тогда она, счастливая, бросилась наперерез ему и…и…и впопыхах спросила: «Parlez vous francais?”

“Oui, мademoiselle”, - вежливо ответил ей президент, сел в машину и уехал.

Мы не пропускали ничего интересного. Иногда часами – посменно – стояли в очереди за билетами, даже ночью. Ну а когда стали появляться итальянские неореалистические фильмы, так это – не преувеличиваю – было просто открытием мира!

Да, мы хотели знать и увидеть всё! Ходили на лектории в Эрмитаж, слушали замечательные лекции блестящего музыковеда Леонида Энтелиса, посещали киноклуб при Доме культуры промкооперации. Не пропустили мы – как можно?! – сверхпопулярный у молодёжи самодеятельный спектакль «Весна в ЛЭТИ» (то есть, Ленинградском электротехническом институте). Какая ж это была милая, остроумная лирическая музыкальная комедия! Мюзикл! – вот что это было в переводе на сегодняшний язык. Авторами его были поэт Ким Рыжов и композитор Александр Колкер, перешедшие, как и наш Игорь Горбачёв, из самодеятельности в профессионалы.

Как видите, культурная жизнь наша была весьма насыщенной, но из рамок сверху позволенного не выбивалась. Авангард, нонкомформизм и всякое такое – всё это было нам неизвестно, даже не слыхивали. Пришло оно, всякое это такое, десятилетием позже».

Ну что? Культурными были нашенские девушки, верно? Позавидуешь… Жаль, что свободного времени у меня и друзей моих на подобный культур-мультур не было. Футуризьм – он ведь нас целиком забирал, тут уж так – козыряй, коли начал.

Вот уж, действительно, разночинцы несчастные!.. А что делать, такая наследственность… Тщательней, тщательней надо было нам выбирать родителей!

Причём, не только в последнем поколении, но и глубже, глубже…