В ФИЛОЛОГИЮ СОСЛАННЫЙ

Сугубо женская студенческая группа.

Средь милых дев воспитывался я.

И женщины…Что ж, как это ни глупо,

С тех пор мне ис-клю-чи-тель-но друзья!»

«Четвертая русская группа», как и прежняя моя «третья журналистики», была англоязычной - я имею в виду сдачи «зачетных тыщ», - но отличалась значительным численным преобладанием барышень: восемнадцать против шести парней.

Учились с ними в русских группах и иностранцы. Нардемы, конечно. Румын Нику Мойсе, словак Василь Хома, красавица болгарка Клара Вълкова, Йозеф Яновец из ГДР и его соотечественник Рональд Леч. Этот молодой немец отличался тем, что мог работать в любых условиях, многими часами без перерывов. У него была заветная цель: воссоздать картину прародины славян путём сравнения корней славянских языков.

Девушки в группе показались милыми умницами, но, видимо, звёзд ярких всё же, на мой взгляд, среди них не было. А это не так, одна из них, Вера Любарская, личность целеустремлённая и сильная духом, с безусловным литературным талантом, однако же так и не успевшим раскрыться в книгах. Умерла Вера слишком рано.

Учиться и здесь было нетрудно, свои обязательные пятерки и зачеты я получал без труда. Сложнейшим оказался для меня обязательный зачет по лыжам. Чтоб его получить, надо было принять участие в гонке на 10 километров по пересеченной местности. Силенок у меня было много, скорость отменная, легкоатлет как-никак. Мешало одно обстоятельство: я никогда в жизни не стоял на лыжах. Жили мы в основном в южных районах, почти бесснежных, и лыж у меня просто-напросто никогда не было.

Побежал однако…Очень старался, оттого, может, и падал через каждые пять шагов. Очень скоро все, кто со мной стартовал, исчезли за кустами-деревьями, всю дистанцию я бежал один. Когда достиг финиша, там уже не было ни лыжников, ни судей. Аж слезы на глазах закипели Чтоб наказать себя, прошел еще один 5-километровый круг.

Со словесностью было легче… И если бы не военная кафедра, обладать бы мне красным дипломом. Но…

Полковник Яковлев, эталонный солдафон, возненавидел меня. Дважды я сделал его посмешищем. В первый раз – когда, кося под дурачка, пересказал ему анекдот из Козьмы Пруткова о том, как, чихнув в супружеской постели, вернувшийся с войны полковник убил жену пулей, застрявшей у него в носу. Рассказал и попросил рассчитать силу газов в канале носового ствола… Тогда он меня выгнал. А второй раз, будучи дежурным и принеся в аудиторию миномёт, я напустил в его трубу сигаретного дыма и прикрыл брезентовым колпачком. На занятии полковник вальяжным жестом снял с дула колпак… Оттуда повалил дым… Полковник шарахнулся к дверям… Мне врезали крепко. Но хуже было другое: Яковлев поклялся, что зарежет меня на экзамене. И хоть я отвечал безукоризненно, он влепили мне в зачетку жирную четверку. Первую четвёрку за три года!

На ту проклятую сессию я тогда просто плюнул… Политэкономию пошел сдавать, не открыв учебника. Получил пару, через три дня пересдал на четыре. Готовясь к экзамену по историческому материализму, полночи штудировал чьи-то лекции, а когда пришел на факультет, оказалось, что наша группа сдает совсем другой предмет – литературу народов СССР. На лекциях я практически не бывал, конспекты читать было уже поздно. Махнул рукой – обойдется! – и пошел сдавать.

Принимали экзамен два профессора. Фольклористу с мировым именем В.Я.Проппу отвечать следовало по первому вопросу билета, касающемуся литератур всех советских народов, кроме украинцев. Об их современных шедеврах – по второму вопросу билета - надо рассказывать экзаменатору в другом углу аудитории. Итак…

Владимир Яковлевич Пропп,как нам тогда представлялось, был этакий древний старичок, хотя вроде бы и знаменитый на всю Европу фольклорист, но очень уж выглядел не солидно.. Такой седенький, худенький, красноносенький… Казался нам живой древностью, а было ему 54. Впрочем, сам он говорил о себе так: «Я удачно симулирую здоровье».

Я взял билет и прочитал в первой строчке: «Н. Зарьян». И во второй: «Военная тема в современной украинской прозе». Я сел за стол и решил: ерунда! Недавно прочел «Знаменосцы» Олеся Гончара. Но вот кто такой Н. Зарьян? Явно здесь нечто армянское… Но мужчина иль женщина? Поэт, прозаик, драматург? Классик или современник?

Я вытянул шею и через стол шепотом спросил у своей визави: «Зарьян, что он такое? Хоть что-нибудь скажи…» Девица дернула головой – не до тебя!.. Но всё же прошелестела: «Кажется, председатель Союза армянских писателей. Отстань!..»

Это было все, что я тогда узнал, да и сейчас знаю, о Зарьяне. Отвечать я начал лихо: «Замечательное творчество Николая Зарьяна…» Профессор дико взглянул: «Наири! Наири Зарьяна!» Ага, я кивнул и продолжал: « Еще в 1905 году Наири Зарьян как человек с марксистскими взглядами..» Профессор дернул красненьким носиком: «Зарьян 1901-года рождения!» Я фальшиво так рассмеялся: « Ах, да, я его перепутал… с этим…» Ох, ни одной ведь фамилии армянских писателей не знаю!.. Я видел, что мое бормотание вызывает у профессора отвращение, и на том был мой расчёт. Я слышал, что у Проппа болезненная память, он старается не прислушиваться к студентам, чтоб их глупости не привязались надолго. Я же не говорил «стихи» или «романы» – только «произведения» – и упирал на то, что Зарьян, внеся огромный вклад в армянскую литературу, успешно совмещает творчество с общественной деятельностью, являясь секретарем СП Армении…

С омерзением он вывел мне «пос»… А у знатока украинской словесности я получил полновесное «отл». Как итог - «хор» в зачетку.

Сейчас я понимаю, как часто профессор Пропп играл с нами в поддавки.На экзамен по фольклору в нескольких билетах был вопрос «Фольклор Великой Отечественной войны». Времени на подготовку достаточно, чтобы успеть насочинять липу и выдать её за натуральный продукт. Частушку, например, такую: Скоро, скоро день настанет ,/ скоро времечко придёт./ Наш любимый маршал Сталин / нас к победе приведёт.

Кому-то, помнится, достался в билете дагестанский поэт Сулейман Стальский. Ему тут же кто-то (жаль, не я) придумал стихи: С этим именем Зоя легла под Москвой./ С этим именем умер Олег Кошевой. / С этим именем смело идём мы на бой . / Это имя великое – Сталин!

Пропп поставил пятёрку. Но сделал одно маленькое замечание: «Молодой человек, запомните, пожалуйста, что Зоя легла под Москвой в 1941 году, а Сулейман Стальский умер в 1937-м».

* * *

Заодно уж расскажу ещё о двух колоритнейших личностях, с которыми довелось мне общаться на экзаменационных ристалищах

Фёдор Александрович Абрамов,мощный русский писатель, в то время несколько отстранённый от факультетской жизнесуеты неброский вроде бы преподаватель. Вёл он у нас практические занятия по советской литературе. Потом поднялся на ступеньку заведующего кафедрой оной. Но никак не смотрелся он прирождённым педагогом, побочно – да, но жил, конечно, не этим.

Так что мы знали Фёдора Абрамова непосредственно – хоть потрогай – в пору его становления знаменитым «деревенщиком», да не принизит его придуманное это прозвище, коим награждали ( или, кривясь скептически) шельмовали эту отставшую от словесного прогресса группу писателей, что макали перо своё в колодец.

Ну а мы – что? Мы – народ пустяшный, и Абрамов для нас был хорошим человеком, который студента в его трудностях понимает и губить не будет. С нами он держался скромно, и так демократично беседовал, и на таком добротном литературном русском языке… Контраст с парадоязыком, которым иные объясняли нам достоинства советской литературы, был так заметен даже нам, озабоченным чисто практическими дивидендными соображениями.

И вдруг… Или не вдруг, но всё равно – заметно, заговорил наш хороший такой преподаватель с довольно-таки явственным оканьем. До чего ж мне это было знакомо по нерадостному общению с Константином Коничевым, о чём я уж писал! Но у Фёдора Александровича , коему и было тогда всего лет эдак 35, архангельский этот говор был так нам приятен, украшал он, придавал ему ещё самобытности. А сам переход на традиционное давление на «о» придавалему не только самобытности добавочной, но и подчеркнул, кто он, откуда, о чём пишет и о ком пишет. А так это нам было приятно, хотя большой славы Абрамов тогда ещё не получил. Но к тому шло.

А тут такое случилось: не помню, как оно называлось, это Постановление ЦК КПСС – кажется, так: «Об ошибках ( или «вредных тенденциях?» ) в освещении жизни колхозного крестьянства в современной литературе». Смысл его, по крайней мере, был таков. За точность не ручаюсь. Так вот, одним из главных – да нет, главным литературным грешником был именно он, Фёдор Александрович! Уж как его там, в «Новом мире», по-моему, не поносили! Неправильно, понимаете ли, он отражал деревенскую жизнь, трудовую – в особенности. Шёл в разрез, за то ему и врезали.

Но работать в ЛГУ он таки продолжал. И самое интересное – для меня! - и тогда и сейчас состоит в том, что именно мне достался на экзамене пятого курса билет, в коем был вопрос об этом самом постановлении. Где Абрамов – номер один!

Разумеется, знал я материал. Это ж в какой-то степени политклубничка. Наш доцент – антигерой всесоюзного масштаба! Однако ж надо получать свою пятёрку.

«Фёдор Александрович, - совсем негромко спросил я. – Как мне отвечать, а? Как я думаю? Или…как надо?»

По-моему, ему понравилось это моё сомнение. Собственно, вопросом этим я ему сказал всё. То есть, мы как бы бессловесно поняли друг друга.

Он усмехнулся. И сказал: «Разумеется, как правильно. Как надо».

Ну я и выдал «как надо». Хотя, знаете… На семинары-то я не ходил. Однако же знал, кто есть Абрамов. И заглазно, не читав его, увы, сильно уважал по-диссидентски.

Я постарался. Мне ж без пятёрки никак было нельзя. А Абрамов грустно сказал, как бы оправдываясь:« Ну, зачем же вы так уж строго?!»

* * *

А вот человек, который в пору моей досдачи предметной разницы между отделениями журналистики и русского языка принимал у меня зачёт… Дай бог памяти, какой?! Да ведь всё равно, пожалуй. Не сдать ему зачёта было невозможно.

Игорь Петрович Лапицкий,доцент, преподававший целую кучу языковедческих дисциплин, был героем многочисленных анекдотов. Причём до того панегирических., что их герою в пору было ореолом обзаводиться.

Ещё б студентам его не любить!

Он – это проверено многократно! - принципиально не ставил бедолагам «не зачтено» или «двойку». Да-да, принципиально. Потому что, как он говаривал: «В карман нищему студенту я никогда не полезу!».Ну а как же Большая Наука, ради которой …и т.д?

А он, наш Игорь Петрович, был уверен, что люди, даже молодые, даже студенты, по натуре порядочны. И подозревать их в грехе лжи он никогда не станет.

Ещё интересный эпизод: Игорь Лапицкий как-то принял зачёт по палеографии у студентки. Будучи с нею в автобусе рейса № 7. по пути следования от Дворцовой площади до Университета. Всего-то две остановки! Такие у нас были люди. Несобранный, что-то вечно выпадало из портфеля, если он его где-то не забывал… Крупный, но в то же время не мощный, а скорей рассеянно домашний…

Так его все любили, господи!..

Однако ж рассказывали и такое. Как Игорь Петрович, заранее поздравив претендента на докторскую диссертацию и не пожалев при том самых лестных слов, на высокоучёном её обсуждении вдруг поддержал самых ярых критиков, высказавшись о работе уничижительно. «Как же так, Игорь Петрович? – ошеломлённо произнёс докторант. Вы же сами меня поздравляли». На что Лапицкий ответил с лукавой усмешкой: «Да-да, я поздравлял вас…с плохонькой диссертацией».

* * *

Разумеется, о всех не расскажешь… Но о Григории Абрамовиче Бялом, профессоре, читавшем нам лекции по истории русской литературы ХIХ века, умолчать не смею. Кроме основного, обязательного курса, Бялый вёл и факультативные, так называемые «спецкурсы». По Гоголю, по Тургеневу, по Достоевскому да и другие. Лекции профессора пользовались грандиозным успехом, поскольку помимо научной глубины, виртуозного анализа, тонкости и безупречности оценок они отличались артистизмом самого лектора. Это было нечто неслыханное на фоне академического занудства. Многие преподаватели возмущались, завидуя, безусловно: «Что же это такое?! Все бегут и несут стулья!»

А стульев, действительно, не хватало, потому что на лекции Бялого прибегали не только студенты-филологи и востоковеды, но и многие любители русской словесности с других факультетов. Старались записывать всё, по возможности подробно. Потом по этим конспектам учились дети и внуки тогдашних студентов. Однако в этих записях пропадало многое и главное – обаяние талантливого, артистичного лектора, а профессия эта очень редкая. Как он играл отрывки из произведений Гоголя! И как его молодые слушатели вырастали в собственных глазах от прикосновения к Высокому, Настоящему.!

Да, безусловно, талант лектора – это особая профессиональная стать, что многократно доказывал своим примером Г.А.Бялый. Слово изустное и слово печатное – о нет, это совсем не одно и то же. Пример - его работа «В.И.Гаршин», подаренная им Инне Шиманской. Вещь серьёзная, глубокая, что называется, «на уровне», но… Но нет, нет в ней той искромётности, того блеска, чем так выделялись читанные Г.А.Бялым лекции.

Тут уместно было бы заметить, что наши лучшие профессора заметно отличались своей индивидуальной манерой чтения лекций. Главные отличительные тенденции: подчёркнуто научный, академичный стиль и эмоционально образное изложение даже самого серьёзного. Для убедительности приведём хотя бы такое сравнение. Академик В. М. Жирмунский, читавший новую в те времена дисциплину – структурную лингвистику, говоря об омофонах «пруд» и «прут», пояснял, что родительный падеж первого – «пруда», а второго – «прута».

Ну а скажем тот же И.П.Лапицкий подал бы тот же материал примерно так: «Деревенский пруд, покрытый нежной ряской… Тишь пруда – колдовское марево… И головка камышового прута – это уже не просто покачивающийся прут, это тихий знак согласия с миром, бесхитростным, добрым…» Тот же Лапицкий мог,например, начать свою лекцию так: « Тёплым весенним днём 1781 года профессор Кёнигсбергского университета Иммануил Кант, как обычно, отправился на свою привычную прогулку. Жители города сверяли по нему свои часы…»

Скрупулёзно строгие педанты, готовые жизнь отдать за сверхточную правдивость – и учёные-живописцы, через эмоциональные наши каналы самой природой своей призваны насыщать нас плотью науки…