Специфика и взаимосвязь естественно-научной и гуманитарной культур

Для начала определимся с исходными понятиями. Коль скоро речь пойдет о типах культур, то в определении нуждается в первую очередь само понятие «культура». Оставляя в стороне дискуссии о сложности и неоднозначности данного понятия, остановимся на одном из самых простых его определений.

Культура — это совокупность созданных человеком материальных и духовных ценностей, а также сама человеческая способность данные ценности производить и использовать.

С помощью данного понятия обычно подчеркивают надприрод-ный, чисто социальный характер человеческого бытия. Культура — это все, что создано человеком как бы в добавление к природному миру, хотя и на его основе. Наглядной иллюстрацией данного тези-

са может служить известное античное рассуждение о «природе ве­щей»: если, допустим, посадить в землю черенок оливы, то из него вырастет новая олива, а если закопать в землю скамейку из оливы, то вырастет отнюдь не скамейка, а опять же новая олива! То есть сохранится только природная основа этого предмета, а чисто чело­веческая — исчезнет.

Однако кроме тривиальной мысли о хрупкости созданий нашей культуры из этого примера можно извлечь и другую мораль. Суть ее в том, что мир человеческой культуры существует не рядом с при­родным, а внутри него. И потому неразрывно с ним связан. Следо­вательно, всякий предмет культуры в принципе разложим как ми­нимум на две составляющие — природную основу и его социальное содержание и оформление.

Именно эта двойственность мира культуры и является в итоге основанием возникновения двух ее типов, которые принято назы­вать естественно-научной и гуманитарной культурой. Предметная область естественно-научного знания — чисто природные свойства, связи и отношения вещей, «работающие» в мире человеческой культуры в виде естественных наук, технических изобретений и приспособлений, производственных технологий и т.д. Гуманитар­ное знание охватывает область явлений, в которых представлены свойства, связи и отношения самих людей как существ, во-первых, социальных (общественных), а во-вторых — духовных, наделенных разумом. Гуманитарная культура включает «человековедческие» науки (философию, социологию, историю и др.), а также религию, мораль, право и т.д.

□ истоки и предмет спора двух культур

Наличие в единой человеческой культуре двух разнородных ти­пов знания (естественно-научного и гуманитарного) стало предме­том философского анализа еще в XIX в., в пору формирования большинства наук о проявлениях человеческого духа (религиоведе­ния, эстетики, теории государства и права). Однако в ту эпоху ин­терес к данной проблеме носил в большей мере теоретический, ака­демический характер. В XX в. данная проблема перешла в практи­ческую плоскость: возникло ясное ощущение растущего разрыва между естественно-научным и гуманитарным типами культуры. Иначе говоря, гуманитарии и естественники (технари) элементарно перестали друг друга понимать. А взаимное непонимание автомати­чески снижает интерес и уважение друг к другу, что, в свою оче­редь, чревато открытой конфронтацией и враждой.

И это отнюдь не надуманные страсти, а совершенно реальная угроза развитию культуры. Ведь культура — это прежде всего сис­тема общественных ценностей. Общее признание какого-либо на­бора таких ценностей консолидирует, сплачивает общество. Покло-

нение же разным ценностям, ценностный раскол в культуре — яв­ление достаточно опасное. Вспомним хотя бы яростное отрицание религиозных ценностей создателями советского государства в 1920—30-е гг. и практику разрушения храмов, разгона религиозных общин и т.п. Много ли пользы принесло нашему обществу столь суровое внедрение антирелигиозных ценностей? Взаимонепонима­ние и неприятие людьми разных систем ценностей всегда чревато негативными последствиями. То же относится и к разногласиям естествоиспытателей и гуманитариев.

К взаимопониманию же можно прийти, начав хотя бы с анализа причин и условий появления взаимонепонимания. Почему, напри­мер, конфронтация естественно-научной и гуманитарной культур обострилась именно в XX в., причем во второй его половине? Ответ на этот вопрос очевиден. Это время отмечено грандиозными успе­хами естествознания и практическим их воплощением. Создание атомных реакторов, телевидения, компьютеров, выход человека в космос, расшифровка генетического кода — эти и другие выдающие­ся достижения естественно-научной культуры зримо меняли стиль и образ жизни человека. Гуманитарная же культура предъявить что-либо равноценное, к сожалению, не смогла. Однако принять стан­дарты и образцы мышления естествоиспытателей она также упорно отказывалась. В итоге гуманитарная культура, культивируя свою специфику и обособленность, все больше производила впечатление какой-то архаики, имеющей разве что музейную ценность, и каза­лась пригодной лишь для развлечения и досуга уставшего от прак­тических забот носителя естественно-научной культуры.

Таков был исходный пункт многочисленных споров «физиков» и «лириков» о судьбах двух культур, пик которых пришелся на 1960-е гг. В центре внимания оказались статус и общественная зна­чимость двух типов наук: естественных и гуманитарных. Конечно, понятия соответствующих типов культур гораздо объемнее и слож­нее. Однако в конечном счете их современный облик и структуру определяют именно естественные и гуманитарные науки. Поэтому анализировать существо обсуждаемой проблемы в принципе легче и проще как раз на примере различий гуманитарного и естественно­научного знания.

Может и впрямь показаться, что тут и проблемы-то никакой нет. Ясно, что гуманитарные и естественные науки различаются по своим объектам. Первые изучают человека и общество, а вторые — природу. Что же здесь проблематичного?

Однако проблема тем не менее есть. Ее можно уловить даже в нашем обычном словоупотреблении. Мы привыкли, к примеру, на­зывать разделы естествознания точными науками. Никого не удив­ляет противопоставление точных наук гуманитарным. Но если быть последовательным и соблюдать правила логики, то получится, что

гуманитарные науки — науки «неточные»? Но ведь неточных наук не может быть по определению. В этом-то и заключается часть об­суждаемой проблемы.

Интуитивно ясно, что как бы гуманитарные науки ни стара­лись, достичь точности, строгости и доказательности наук естест­венных им не дано. Подобное положение давно уже служит главной мишенью для критики представителями естествознания: ну что это за наука такая, например, история, если в ней возможны взаимоис­ключающие оценки одних и тех же событий?! Для одних историков события октября 1917 г. в России есть великая революция и прорыв в будущее, а для других — банальный политический переворот с трагическими последствиями. Или, допустим, любой школьник знает из литературоведения, что Шекспир — гений. А вот другой литературный гений — Л.Н. Толстой — сей факт с непостижимым упорством отрицал невзирая на какие бы то ни было «научные» изыскания в этой области. Попробовал бы он отрицать геометрию Евклида или механику Ньютона. А Шекспира — пожалуйста! Соз­дается впечатление, что в гуманитаристике порой вообще невоз­можно что-нибудь доказать рациональными аргументами. И при­знание каких-либо достижений в той или иной области гуманитар­ной культуры — лишь вопрос вкуса и веры. Оттого и возникает у многих представителей естествознания несколько пренебрежитель­ное отношение к результатам гуманитарных наук. Полученное ими знание рисуется отчасти неполноценным, не дотягивающим до ста­туса научности.

Гуманитарии в этом споре тоже в долгу не остаются. Защищаясь от обвинений в неоднозначности выводов, они в основном апелли­руют к неимоверной сложности объекта своих исследований. Ведь нет в природе более сложного объекта для изучения, чем человек. Звезды, планеты, атомы, молекулы — в конечном счете структуры достаточно простые или, по крайней мере, разложимые на сотню с лишним химических элементов или пару сотен элементарных час­тиц. А типов фундаментальных взаимодействий между ними вооб­ще всего четыре! Да и те вот-вот будут сведены к одному един­ственному.

Кроме того, поведение природных объектов однозначно детер­минировано законами природы и поэтому четко предсказуемо. Пла­нета Земля или электрон не выбирают сами, по каким орбитам им двигаться или в какую сторону вращаться. Другое дело — человек, обладающий свободой воли. Нет таких законов в природе, которые бы однозначно предписывали человеку, по каким траекториям ему перемещаться, какой род занятий (гуманитарный или естественно­научный) предпочесть или как свою страну обустроить. Более того, даже сам факт пребывания человека в этом мире — и тот может слу-

жить предметом его собственного произвольного выбора! Ну о ка­кой однозначной предсказуемости событий тут можно говорить?

Конечно, в поведении человека и поведении природных объек­тов можно обнаружить некоторое сходство и даже единство. Но есть одна чисто человеческая сфера реальности, аналогов которой в природном мире просто не существует. Дело в том, что человек жи­вет не только в мире вещей, но и в мире смыслов, символов, зна­ков. Слиток золота для современного человека — не просто пла­стичный металл, но и предмет вожделений, страстей, символ власти и престижа. Этот смысл управляет поведением человека не в мень­шей мере, чем природные факторы, а то и в большей, раз «люди гибнут за металл». И это уже совсем другая реальность, куда естест­вознанию доступа нет.

Во всем, что делает человек, ему нужен прежде всего отчетли­вый смысл! Бессмысленность деятельности (Сизифов труд) — самое страшное наказание. Проясняют же смысл бытия человека, общест­ва, Вселенной, а порой и создают его (просто придумывают), имен­но гуманитарные области знания.

Так что им тоже есть чем похвастаться перед естествознанием: они «очеловечивают», наполняют смыслом и ценностью холодно-безразличный к нуждам человека природный мир. И в конце концов, что для человека важнее: знать, из каких клеток и тканей он состоит или в чем смысл его существования? Вопрос этот, быть может, не совсем корректен, ибо ясно, что хорошо знать и то и другое. Однако он достаточно четко высвечивает разницу в компетенции естествен­ных и гуманитарных наук и культур.

Основная проблема их различения, однако, заключается не в том, кто главнее или нужнее, а в том, почему стандарты научности естествознания слабо применимы в гуманитарных областях. И со­ответственно, куда направлять усилия: продолжать не слишком удачные попытки внедрения естественно-научных образцов и мето­дов исследования в гуманитаристику или сосредоточиться на выяв­лении специфики последней и разрабатывать для нее собственные особые требования и стандарты научности?

Вопрос этот ныне не имеет окончательного решения, и поиск ответа на него ведется по обоим направлениям. Тем не менее к на­стоящему моменту сложилась устойчивая традиция достаточно строгого различения гуманитарного и естественно-научного знания по принципиально не сводимым к общему знаменателю особенно­стям их объектов, методов и образцов научности.

□ «науки о природе» и «науки о духе»

Постановка проблемы различения «наук о природе» и «наук о духе» впервые была предпринята во второй половине XIX в. в таких

философских направлениях, как неокантианство (В. Виндельбанд (1848—1915), Г. Риккерт (1863—1936)) и «философия жизни» (В. Дилътей (1833—1911)). Накопленные с тех пор аргументы в поль­зу обособления двух типов научного знания выглядят примерно так.

Объяснение — понимание.Природа для нас есть нечто внешнее, материальное, чуждое. Ее явления безгласны, немы и холодно рав­нодушны по отношению к нам. Их исследование поэтому сводится к столь же бесстрастному расчленению на причины и следствия, общее и особенное, необходимое и случайное. Все в природе жест­ко сцеплено причинной обусловленностью и закономерностями. А сведение явлений природы к их причинам и законам существо­вания есть объяснение — главная и определяющая познавательная процедура в науках о природе.

Науки о духе, напротив, имеют дело с предметом не внешним, а внутренним для нас. Явления духа даны нам непосредственно, мы их переживаем как свои собственные, глубоко личные. Поэтому дела человеческие подлежат не столько объяснению, сколько пони­манию. То есть такой познавательной процедуре, в которой мы мо­жем как бы поставить себя на место другого и «изнутри» почувст­вовать и пережить какое-либо историческое событие, религиозное откровение или эстетический восторг. При этом жизнь человече­ская не сводима полностью к рациональным началам. В ней всегда есть место и иррациональному — в принципе необъяснимым с точ­ки зрения причин и следствий порывам и движениям души.

Именно поэтому истины в науках о природе доказываются: объяснение одинаково для всех и общезначимо. Истины же в нау­ках о духе лишь истолковываются, интерпретируются: мера пони­мания, чувствования, сопереживания не может быть одинаковой.

Генерализация — индивидуализация.Другим существенным ос­нованием выделения специфики наук о природе и наук о духе явля­ются особенности метода исследования. Для первых характерен ме­тод генерализирующий (выделяющий общее в вещах), для вторых — индивидуализирующий (подчеркивающий неповторимость, уникаль­ность явления).

Цель наук о природе — отыскать общее в разнообразных явлени­ях, подвести их под единое правило. И чем больше различных объек­тов подпадает под найденное обобщение (генерализацию), тем фун­даментальнее данный закон. Между обычным камнем или планетой, галактикой или космической пылью различия несущественны, если речь идет о формуле закона всемирного тяготения: она одинакова для любых объектов подобного рода. Примерно 1,5 млн видов жи­вотных обитают на нашей планете, однако механизм передачи на­следственных признаков у всех один и тот же. На поиск таких уни­версальных обобщений и ориентированы естественные науки. Еди­ничные объекты или отдельные особи не имеют для них значения.

Гуманитарная наука, если она хочет оставаться именно наукой, также обязана искать общее в объектах своего исследования и, сле­довательно, устанавливать общие правила и законы. Она это и дела­ет, только весьма своеобразно. Ведь сфера ее компетенции — чело­век. А человек, как бы он ни был сир и убог, все же имеет для куль­туры большее значение, чем какой-нибудь электрон для физика-экспериментатора или бабочка для энтомолога. Поэтому пренебре­гать его индивидуальностью, отличиями от других людей нельзя даже при установлении общего правила или закона. Общее в сфере гума­нитарной реальности, разумеется, тоже есть. Но оно должно быть представлено только в неразрывной связи с индивидуальным.

Вспомним, например, литературных героев. Господа Чацкий, Онегин, Чичиков, Базаров и другие известны нам, прежде всего, как литературные типы, т.е. некоторые обобщения реальных черт множества реальных персон. «Типические характеры в типических обстоятельствах» — вот «сверхзадача» литературы и литературовед­ческих наук. Значит, и тут присутствует ориентация на выделение общего в исследуемой реальности. Однако все эти литературные ти­пы являются одновременно и яркими индивидуальностями, уни­кальными и неповторимыми личностями. И без такого, строго ин­дивидуального, воплощения подобные типы просто не существуют. Та же картина наблюдается и в других областях гуманитаристи-ки. Любое историческое событие (например, революция) несет в себе, без сомнения, некоторые общие черты, сходство с другими событиями. При желании можно даже построить некую общую мо­дель всех событий такого рода. Но без наполнения этой общей конструкции сугубо индивидуальными, личными страстями, эмо­циями, амбициями конкретных участников не получится никакой истории. Только индивидуализация, воплощение как «темных», так и прогрессивных сил истории в конкретных людях и их делах, мо­жет дать историку шанс сделать что-то ценное в своей науке.

Таким образом, «индивидуализирующий» метод наук гумани­тарных противопоставляется «генерализирующему» методу наук ес­тественных. Заметим при этом, что подчеркиваемая в гуманитари-стике неразрывная связь общего и индивидуального вовсе не явля­ется ее исключительным достоянием. Подобная связь существует везде. Общее в природе точно так же проявляется, только через от­дельные, конкретные объекты. И, наверное, любой электрон во Вселенной на своем уровне так же уникален и неповторим, как и конкретный человек в обществе. Все дело в том, что наука принад­лежит не вообще Вселенной, а человеку. Поэтому индивидуаль­ность последнего в науке может иметь значение, а индивидуаль­ность электрона — нет.

Отношение к ценностям.Следующим параметром, разводящим гуманитарные и естественные науки по разные стороны баррикад,

является их отношение к ценностям, а точнее, степень влияния человеческих ценностей на характер и направленность научного знания.

Под ценностями обычно понимают общественную или лично­стную значимость для человека тех или иных явлений природной и социальной реальности. Это могут быть и конкретные предметы жизненного обихода (пища, кров, достаток), и высокие идеалы доб­ра, справедливости, красоты и т.д. В науке высшей ценностью можно смело объявить истину.

Свою лепту в разграничение гуманитарных и естественных наук ценности вносят «сомнительным» в научном плане способом их обоснования. Суть в том, что строго теоретически обосновать вы­бор человеком тех или иных ценностей невозможно (хотя порой и очень хочется).

Сравним для примера два суждения. Первое: «Данная глава учеб­ника по объему меньше следующей». Можно ли установить истин­ность этого суждения эмпирическим, т.е. опытным, путем? Нет ни­чего проще — достаточно посчитать количество страниц в обеих главах. Вывод будет однозначным, и вряд ли кому придет в голову его оспаривать.

Но вот другое суждение: «Данная глава учебника интереснее следующей». Утверждение совершенно простое и обычное. Но мож­но ли дать точное эмпирическое подтверждение такому выводу? Вряд ли. Ибо для однозначного подтверждения или опровержения данного суждения отсутствует какая-либо объективная общая нор­ма. Однако таковы все суждения, в которых оперируют понятиями «лучше», «красивее», «справедливее» и т.д. Они не подлежат про­верке на истинность, поскольку апеллируют к человеческим ценно­стям, богатство которых бесконечно, а выбор во многом произво­лен. Поэтому в едином мире гуманитарной культуры вполне мирно сосуществуют Христос и Будда, классика и модернизм и т.п.

Не может избежать ценностно-окрашенных суждений и гумани­тарное научное знание. Как бы ни старалась, например, теория по­литической демократии опираться исключительно на «чистые» фак­ты и рациональные аргументы, ей никак не удается спрятать свой исходный ценностный посыл — неистребимое стремление людей к свободе и равенству. А оно иррационально никак не менее, чем рационально. Ведь зачастую свободу гораздо труднее выносить, чем несвободу (вспомните «Легенду о Великом инквизиторе» Ф.М. Дос­тоевского), а доведенное до логического конца равенство приводит к господству «всеобщей серости» (КН. Леонтьев (1831—1891) — русский философ), отсутствию творческих дерзаний и романтиче­ской героики. Однако притягательность свободы и равенства от это­го почему-то не только не угасает, но напротив, вдохновляет людей

Г

на все новые усилия. Так что ценностный характер данных понятий очевиден. Но это ставит политическую теорию в двусмысленное положение: ей приходится подбирать аргументы под заранее сде­ланный выбор!

Естествознание же всегда гордилось тем, что в нем невозможны подобные ситуации. Естественные науки добровольно принимают «диктатуру фактов», которые должны найти свое объяснение совер­шенно независимо от каких бы то ни было предпочтений и приори­тетов познающего субъекта. Умение анализировать мир в его собст­венной логике и законосообразности, видеть мир таким, «каков он есть сам по себе», — важнейшее достоинство естествознания. Поэто­му оно не сомневается в том, что устанавливаемые им истины объек­тивны, общеобязательны и в любой момент могут быть подтвержде­ны опытом.

У истин гуманитарных, благодаря их связи с ценностями, отно­шения с опытом сложнее. Ведь они раскрывают не только то, что в социальном мире реально есть, но и то, что в нем должно быть\ А представления о должном (в отличие от представлений о сущем) часто формируются несмотря на и даже вопреки наличному опыту. Ведь сколь бы беспросветна и безнадежна ни была наша жизнь, всегда сохраняется вера в лучшее, в то, что рано или поздно идеалы доб­ра, справедливости и красоты найдут свое практическое воплощение.

Таким образом, ценностная составляющая знания оказывается существенной в основном для гуманитаристики. Из естествознания ценности упорно изгонялись. Но, как показало развитие событий в XX в., и естественные науки не вправе считать себя полностью сво­бодными от ценностей. Хотя, конечно, влияние последних на есте­ствознание гораздо меньше и далеко не так очевидно, как в области гуманитарного знания.

Антропоцентризм.Признание ценностной природы гуманитарно­го знания имеет ряд других важных следствий для проблемы разли­чения гуманитарных и естественных наук. В частности, естество­знание потратило немало усилий, чтобы избавиться от присущего ему на первых порах антропоцентризма, т.е. представления о цен­тральном месте человека в мироздании в целом. Более точно пред­ставляя реальные масштабы и бесконечное разнообразие форм су­ществования мира, некоторые нынешние естествоиспытатели по­зволяют себе сравнивать человечество со случайно возникшим на­летом плесени на задворках одной из мелких галактик, затерявшей­ся на просторах необъятной Вселенной. Сравнение, возможно, обид­ное, но при объективной оценке масштабов человеческой активно­сти во Вселенной, может быть, даже и почетное.

На таком фоне подлинное утешение и необходимую дозу само­уважения предоставляют человечеству лишь гуманитарные науки.

В них человек по-прежнему находится в центре внимания, являет собой главную ценность и важнейший объект интереса. Гуманитар­ное знание антропоцентрично по своей сути.

Идеологическая нейтральность — нагруженность.Еще одним важным следствием ценностной деформации научного знания явля­ется его идеологическая нагруженность. Дело в том, что ценностная природа знания в конечном счете означает его зависимость от при­оритетов и предпочтений познающего субъекта. Но последний — вовсе не абстрактная величина, а конкретный человек или группа лиц, которые работают во вполне конкретных исторических усло­виях и, следовательно, принадлежат к не менее конкретному соци­альному слою, классу, нации и т.д. В свою очередь каждая из этих социальных групп обладает собственным набором экономических, политических, социальных и прочих интересов. Поэтому при изу­чении коллизий общественной жизни наличие таких интересов не может не влиять на конечные выводы исследователя, как бы тот ни старался быть беспристрастным.

Хотя древнегреческий философ и ученый Аристотель (384— 322 до н. э.) — поистине мудрый человек, но и он, к примеру, отка­зывал земледельцам и ремесленникам в предоставлении прав граж­данина по той причине, что земледелие и ремесла хоть и необходимы для жизни, но «противны добродетели». Добродетельным, с его точ­ки зрения, можно стать, лишь освободившись от забот о делах пер­вой необходимости. Ясно, что такой вывод великого искателя исти­ны есть прямое следствие его собственного образа жизни, опреде­ляемого принадлежностью к привилегированным слоям общества.

Теоретическое знание, в котором представлен тот или иной соци­ально-групповой интерес, называется идеологией. Идеология не тож­дественна науке, но частично с ней совпадает, так как использует знание теоретического, научного уровня. Расхождение же между ними лежит в области целей и задач: наука ищет истину, идеология стремится обосновать и оправдать какой-либо социальный интерес. А поскольку истину в области обществознания ищут конкретные представители конкретных социальных групп (наций, классов), то происходит взаимоналожение научных и идеологических устремле­ний, и гуманитарные науки невольно оказываются идеологически нагруженными.

В естествознании картина иная. Его объект — мир природы — к счастью, не является полем столкновения противоречивых общест­венных интересов. Его конечные выводы практически не затраги­вают интересы конкурирующих социальных групп. Поэтому естест­венные науки идеологически нейтральны. А если в них и представ­лен какой-либо социальный интерес, то он, скорее всего, общече­ловеческий.

Субъект-объектное отношение.Различия в объектах познания (мир природы и мир человека) являются, конечно, основным кри­терием выделения специфики гуманитарных и естественных наук. Но, оказывается, в обоих случаях не менее важны и отношения объек­та и субъекта (того, кто познает) познания. В области естествозна­ния субъект (человек) и объект познания (природа) строго разделе­ны. Человек как бы наблюдает природный мир «со стороны», от-страненно. В сфере же гуманитарной субъект (человек) и объект познания (общество) частично совпадают, что позволяет говорить о самопознании. Данное обстоятельство приводит к весьма любопыт­ным последствиям.

Если, например, физику не удался какой-либо эксперимент, то причину неудачи ищут только в сфере субъективной: неверна тео­рия, не отлажена методика и т.д. В любом случае природа (объект познания) «виноватой» быть не может! Обществоведу в этом плане гораздо сложнее. Если какой-либо «социальный эксперимент» (до­пустим, социализм) не удался, то это отнюдь не означает, что не­верна теория. «Виновником» неудачи может оказаться и сам «объ­ект» этой теории — народ, который еще «не созрел», не понял, не оценил социалистических перспектив, а то и просто пожалел уси­лий для их практического осуществления. Во многом именно по­этому разного рода иллюзии и заблуждения в гуманитарных науках гораздо более прочны и живучи, нежели в науках естественных.

Количество — качество.Существенное значение в обсуждаемой проблеме имеет и очевидная разница в объеме применения обще­научных методов естественной и гуманитарной отраслями научного знания. Естествознание, как известно, превратилось в полноценную науку с тех самых пор, как сумело опереться на экспериментально-математические методы. Со времен Г. Галилея (1564—1642) естест­венные науки имеют дело только с теми характеристиками природ­ных объектов, которые можно каким-либо образом измерить, выра­зить количественно (величина, масса, сила и др.). А если сразу не получается, то с ними можно и нужно экспериментировать, т.е. создавать искусственно такие условия, при которых искомые коли­чественные параметры обязательно проявятся. Именно упор на стро­го объективную количественную оценку изучаемых объектов и принес естествознанию славу «точных наук».

Гуманитариям в этом плане повезло меньше. Мало того, что изучаемые ими явления плохо поддаются математической (количе­ственной) обработке, так еще и экспериментальные методы иссле­дования весьма затруднены из-за моральных запретов. (Из гумани­тарных наук разве что у психологии есть обширная эксперимен­тальная база.)

Устойчивость— подвижность объекта.Наверное, заслуживает упоминания и разница в степени устойчивости природных и соци-

альных объектов. Изучение природных объектов — дело необычай­но благодарное. Физик может быть вполне уверен, что элементарная частица или звезда практически не изменились со времен древних греков. Появление нового вида растений или животных тоже требует не одной сотни, а то и тысячи лет. По сравнению с масштабами че­ловеческой жизни природные объекты необычайно стабильны.

Постоянство же объектов социальных иное. Их динамика впол­не сопоставима с протяженностью жизни отдельного человека. Среднее и старшее поколения нынешних россиян, к примеру, с некоторым изумлением констатируют, что они живут совсем в дру­гой стране по сравнению с той, в которой прошла их молодость.

Таким образом, обособление гуманитарных и естественных наук явно не случайно. Основания их специфики глубоки и разнообраз­ны. Сведем для наглядности все перечисленные критерии различе­ния гуманитарного и естественно-научного знания в единую табли­цу (табл. 1.1).

Таблица 1.1 Критерии различения гуманитарного и естественно-научного знания

Итак, гуманитарные и естественные науки, а также формирую­щиеся на их основе типы культур разделены весьма фундаменталь­но. Но означает ли это, что их нужно рассматривать как антиподы, полностью несовместимые друг с другом способы освоения челове­ком реальности? Конечно же, нет. Размежевание естественно-науч­ного и гуманитарного типов культур, хотя и приняло драматические формы, все же не может отменить факта их исходной взаимосвязи

Г

и взаимозависимости. Они нуждаются друг в друге, как наши пра­вая и левая руки, как слух и зрение и т.д. Они не столько противо­положны, сколько, как сказал бы Н. Бор, взаимодополнительны.

□ Единство и взаимосвязь естественно-научной и гуманитарной культур

Введение постулата о неразрывном единстве гуманитарной и ес­тественно-научной культур (и соответствующих типов наук) может быть оправдано несколькими соображениями.

1. И тот и другой типы культур суть творения разума и рук че­
ловеческих. А человек при всей своей обособленности от природы
продолжает быть ее неотъемлемой частью. Он — существо биосоци­
альное. Эта объективная двойственность бытия человека в общем-то
не мешает ему быть созданием достаточно цельным и умелым. Так
почему бы такую целостность не воспроизвести естественно­
научному и гуманитарному типам культур?

2. Описываемые типы культур и составляющие их сердцевину
науки активно формируют мировоззрение людей (каждый — свою
часть). В свою очередь, мировоззрение также обладает характери­
стикой целостности: невозможно правым глазом видеть одно, а ле­
вым — совершенно другое, хотя разница, конечно, имеется. Миро­
воззрение человека (общие представления о том, как устроен при­
родный и социальный мир в целом) не может быть разорванным,
половинчатым. Поэтому гуманитарное и естественно-научное зна­
ние вынуждены координироваться, взаимосогласовываться, как бы
мучительно порой данный процесс ни протекал (вспомним хотя бы
многовековую войну религии с наукой).

3. Естественно-научный и гуманитарный типы культур и наук
имеют массу пограничных проблем, предметная область которых еди­
на для того и другого. Решение таких проблем заставляет их сотруд­
ничать друг с другом. Это, например, проблемы экологии, антропосо-
циогенеза, генной инженерии (применительно к человеку) и т.д.

4. Известно, что общественное разделение труда повышает его
эффективность и порождает взаимозависимость людей. Этот «разде­
лительный» процесс стягивает, консолидирует социальные общности
гораздо сильнее, нежели выполнение одинаковых трудовых функ­
ций. Нечто подобное происходит и с размежеванием гуманитарной
и естественно-научной культур. Разделение их «труда» порождает
необходимость «обмена продуктами и услугами», а значит, в целом
работает на единство, общность человеческой культуры.

В частности, естествознание нуждается в «гуманитарной помо­щи» при решении следующих проблем:

• интенсивное развитие естественных наук и создаваемых на их базе технологий способно порождать объекты, ставящие под

угрозу существование всего человечества (ядерное оружие, генно-инженерные монстры и др.); поэтому необходима их гуманитарная экспертиза (проверка на совместимость с глав­ной общественной ценностью — жизнью человека), а также этические, юридические и другие ограничители такой науч­ной экспансии;

• вполне «законным» объектом естествознания является и сам
человек в качестве элементарной «химической машины», био­
логической популяции или нейрофизиологического автомата;
обойтись при этом без экспериментальной проверки выдви­
гаемых гипотез естественные науки не могут, но определять
пределы допустимости подобных экспериментов лучше пору­
чить наукам гуманитарным;

• главное оружие естественных наук заключено в их методах —
способах, правилах, приемах научного исследования (учение
о методах науки, а также их системной организации называ­
ется методологией), и как ни парадоксально, но методология
естествознания (анализ системы используемых методов, их
эволюции, границ применимости и т.д.) составляет также и
предмет наук гуманитарного профиля;

• основным критерием истинности всякого знания является,
как известно, практика; однако ее порой бывает недостаточно
для подтверждения той или иной гипотезы, и тогда в ход идут
дополнительные критерии истины: например, внутренняя кра­
сота теории, ее стройность, гармоничность и т.д.; в таких слу­
чаях естествознание охотно пользуется гуманитарным инст­
рументарием;

• и, наконец, самое главное: все, что делает человек (в том числе
и в сфере естественно-научного знания и культуры), должно
быть наполнено смыслом, целесообразностью; постановка
целей развития естественно-научной культуры не может быть
осуществлена внутри нее самой, такая задача неизбежно тре­
бует большей широты обзора, позволяющей учитывать и ос­
новные гуманитарные ценности.

Гуманитарное знание, в свою очередь, также по мере возможно­сти пользуется достижениями естественно-научной культуры:

• рассуждая, допустим, о месте человека в мире, невозможно
не принимать во внимание естественно-научные представле­
ния о том, что этот мир собой представляет;

• чего стоило бы гуманитарное знание без современных средств
его распространения, которые являются плодами развития ес­
тественно-научных отраслей знания;

• достижения естествознания важны гуманитариям и в качестве
примера, образца строгости, точности и доказательности на­
учного знания;

• там, где возможно, гуманитарное знание с удовольствием пользу­
ется количественными методами исследования (например,
экономические науки, лингвистика, логика и т.д.);

• гуманитарное знание имеет дело в основном с идеальными
объектами (смыслами, целями, значениями); но идеальное са­
мо по себе не существует, оно возможно только на какой-либо
материальной основе; поэтому многие особенности социально­
го поведения человека необъяснимы без обращения к такой ма­
териальной основе, а это — сфера компетенции естественно­
научного знания; ведь даже сама склонность человека к гума­
нитарным или естественным наукам предопределяется, в ча­
стности, функциональными различиями правого и левого по­
лушарий его головного мозга!

5. Любопытно также, что единство рассматриваемых типов куль­
тур проявляется не только в их стремлении к истине, но и в схоже­
сти заблуждений. Так, в целом равновесная, статичная картина ми­
ра времен классического естествознания, а точнее, наполненный ею
«дух эпохи», заставил даже такого гуманитарного революционера,
как Карл Маркс (1818—1883), провозгласить целью исторического
развития социально однородное, бесклассовое общество.

6. Не менее очевидна и корреляция между радикальными пово­
ротами в судьбах естественно-научной и гуманитарной культур. Так,
переход естествознания в начале XX в. от классического к некласси­
ческому этапу своего развития соответствует аналогичной трансфор­
мации гуманитарной культуры. «Модернизм» как отрицание и «пре­
одоление» классики в искусстве, архитектуре, религии и гуманитар­
ных науках не случайно утверждается в своих правах в тот же самый
период. Поворот естествознания от описания реальности «как она
есть» к ее «реконструкции» в соответствии с целями и возможностя­
ми субъекта познания удивительнейшим образом напоминает борьбу
авангардизма с реализмом в искусстве, экспансию релятивизма и
субъективизма в историю, социологию, философию и т.д.

7. Неклассический этап развития естественных и гуманитарных
наук выявил, между прочим, и относительность критериев их раз­
граничения. Так, в частности, выяснилось, что строгое разделение
субъекта и объекта познания невозможно не только в обществозна-
нии, но и в исследованиях микромира (теоретическое описание
квантового объекта обязательно включает ссылки на наблюдателя и
средство наблюдения). Под вопросом оказалось и безразличие есте­
ствознания к социальным ценностям: возрастание роли науки в
жизни общества неизбежно привлекает внимание к вопросам ее
общей социальной обусловленности, во-первых, и социальных по­
следствий ее применения, во-вторых. Но и то и другое неизбежно
затрагивает область человеческих ценностей.

Таким образом, в перечисленных выше аргументах единство ес­тественно-научной и гуманитарной культур проступает достаточно очевидно. Их строгая демаркация, характерная для XIX — первой половины XX в., в наши дни все больше ослабевает. Тенденция к преодолению пугающего разрыва двух типов культур формируется объективно, диктуется «естественным» ходом развития событий в социокультурной сфере.

Итак, единство и взаимосвязь естественно-научной и гумани­тарной культур и соответствующих типов наук в последней четвер­ти XX в. реально проявились в следующем:

• изучении сложных социоприродных комплексов, включаю­
щих в качестве компонентов человека и общество, и форми­
ровании для этой цели «симбиотических» видов наук — эко­
логии, социобиологии, биоэтики и др.;

• осознании необходимости и реальной организации «гумани­
тарных экспертиз» естественно-научных программ, предусмат­
ривающих преобразование объектов, имеющих жизненно важ­
ное значение для человека;

• формировании общей для гуманитарных и естественных наук
методологии познания, основанной на идеях глобального эво­
люционизма, теории вероятностей и теории самоорганизации;

• гуманитаризации естественно-научного и технического обра­
зования;

• создании дифференцированной, но единой системы ценно­
стей, которая позволила бы человечеству более четко опреде­
лить перспективы своего развития в XXI в.

В заключение стоит отметить, что несмотря на неоспоримость тенденции сближения естественно-научной и гуманитарной куль­тур, речь вовсе не идет о полном их слиянии в обозримом будущем. Да и нет в том особой нужды. Вполне достаточно разрешения конф­ликта между ними в виде принципа дополнительности.

1.2. наука в духовной культуре общества

Наука есть, прежде всего, систематизированное познание действи­тельности, воспроизводящее ее существенные и закономерные стороны в абстрактно-логической форме понятий, категорий, зако­нов, теорий и т.д.

Для того чтобы возник мир науки (а произошло это около 2,5 ты­сячелетий назад), понадобилось достаточно много самых разнооб­разных условий — экономических, социальных, духовных. Среди них стоит отметить прогрессирующее разделение труда, процесс классообразования, высокий уровень абстрактности мышления, по­явление письменности, счета, накопление опытных данных о при-

роде и пр. Появление в этих условиях науки означало радикальную перестройку всего накопленного человечеством знания, приведение его в единую систему. Потребовался выход за пределы непосредст­венного опыта человека, проникновение в сущность вещей.

□ Особенности научного знания

Европейской родиной науки считается Древняя Греция. Родо­начальниками науки греки явились вовсе не потому, что больше других накопили фактических знаний или технических решений (последние они в большинстве своем позаимствовали у географиче­ских соседей). Учеными в современном понимании этого слова их сделал пристальный интерес к самому процессу мышления, его ло­гике и содержанию. Древнегреческие мудрецы не просто собирали и накапливали факты, суждения, откровения или высказывали но­вые предположения, они начали их доказывать, аргументировать, т.е. логически выводить одно знание из другого, тем самым прида­вая ему систематичность, упорядоченность и согласованность.

Причем была сформирована не только привычка к доказатель­ству, но проанализирован и сам процесс доказывания, создана тео­рия доказательств — логика Аристотеля. Иными словами, был оп­ределен метод наведения порядка в хаотичном прежде мире разно­образных опытных знаний, рецептов, решений и т.д. Это был на­стоящий методологический прорыв. Второй такого же масштаба прорыв был осуществлен лишь в Новое время, в XVII в., в связи с осознанием важности экспериментально-математических методов, на основе которых выросло классическое естествознание.

Созданная античными мыслителями логика (учение о законах и формах правильного мышления) относилась уже не к самому по­знаваемому миру непосредственно, а к мышлению о нем! То есть объектом анализа стали не вещи или стихии, а их мыслительные аналоги — абстракции, понятия, суждения, числа, законы и т.п. Оказалось, что эта идеальная реальность по-своему упорядочена, логична и закономерна ничуть не меньше, если не больше, чем сам материальный мир. А мыслительные операции с идеальными объ­ектами оказались куда более плодотворными и значимыми даже и в практическом отношении, чем те же самые манипуляции с их мате­риальными прототипами. Знание как бы «приподнялось» над мате­риальным миром, сформировало свою собственную, относительно самостоятельную сферу бытия — сферу теории.

Античная наука дала и первый, доныне непревзойденный образец, канон построения законченной системы теоретического знания — геометрию Евклида. Смысл канона состоит в выведении из не­большого количества исходных утверждений (аксиом и постулатов) всего многообразия геометрического знания. Исходные утверждения

принимаются без доказательства, потому что они очевидны всем. А раз все признают исходные основания, то и логически выведенное из них знание (вся теория в целом) тоже общезначимо и общеобяза­тельно. Это уже мир подлинного знания, а не просто мнений. Он обладает такой же неотвратимостью и непререкаемостью, как и еже­дневный восход Солнца. (Конечно, теперь мы знаем, что и сами оче­видные основания геометрии Евклида можно оспаривать, но в пре­делах истинности этих оснований она по-прежнему несокрушима.)

Благодаря всем этим новациям античная культура за очень ко­роткий исторический срок создала замечательные математические теории (Евклид (III в. до н. э.)), космологические модели (Аристарх Самосский (кон. IV в. — 1-я пол. III в. до н. э.)), сформулировала ценные идеи целого ряда будущих наук — физики, биологии и т.д. Но самое важное, был апробирован первый образец подлинно на­учного знания, интуитивно поняты основные его особенности, рез­ко отличающие его от донаучного и вненаучного знания. Перечис­лим их:

• научное знание характеризуется системностью, а также логи­
ческой выводимостью одних знаний из других;

• объектами научного (теоретического) познания выступают не
сами по себе предметы и явления реального мира, а их свое­
образные аналоги — идеализированные объекты;

• важным признаком научного познания является осознанный
контроль над самой процедурой получения нового знания,
фиксация и предъявление строгих требований к методам по­
знания;

• научное описание исследуемых объектов требует строгости и
однозначности языка, четко фиксирующего смысл и значение
понятий;

• научное знание претендует на общеобязательность и объектив­
ность открываемых истин, т.е. их независимость от познающе­
го субъекта, безусловную воспроизводимость;

• наука изучает не все явления, а только те, которые повторя­
ются, и поэтому ее главная задача — искать законы, которым
существование этих явлений подчиняется.

□ Дисциплинарная организация науки

К настоящему времени наука превратилась в весьма сложную, многоплановую и многоуровневую систему знаний. Главный способ ее организации — дисциплинарный. Вновь возникающие отрасли научного знания всегда обособлялись по предметному признаку — в соответствии с вовлечением в процесс познания новых фрагмен­тов реальности. Вместе с тем в системе «разделения труда» научных дисциплин существует и небольшой «привилегированный» класс

наук, выполняющих интегрирующие функции по отношению ко всем иным разделам научного знания, — математика, логика, фи­лософия, кибернетика, синергетика и т.д. Предметная область дан­ных наук предельно широка, является как бы «сквозной» для всей системы научного знания, что позволяет им выступать в роли мето­дологической основы научного познания вообще.

По предметному своеобразию все научные дисциплины делятся на три большие группы: естественные, общественные и технические.

Предметная область естественных наук (физики, химии, биоло­гии, геологии и др.) охватывает все доступные человеку природные процессы, протекающие независимо от воли и сознания людей.

Общественные науки имеют дело с той частью бытия, которая включает все проявления социальной жизни: деятельность людей, их мысли, чувства, ценности, возникающие социальные организа­ции и институты и т.д.

В совокупности общественных наук принято выделять социаль­но-научные и гуманитарные дисциплины. Разделение это не стро­гое и не однозначное, но тем не менее оно имеет под собой серьез­ное основание. Социально-научные системы знания (экономика, социология, политология, демография, этнография, антропология и др.) ориентируются на стандарты естественных наук. Они пытаются изучать социальную реальность как некий внешнеположенный объ­ект, по возможности абстрагируясь от того факта, что сам исследо­ватель составляет часть изучаемой реальности, находится как бы «внутри» нее. Эти науки предпочитают иметь дело с количествен­ными (математически выразимыми) методами исследования, актив­но применяют формализованные модели, добиваются однозначной интерпретации имеющегося эмпирического (опытного) материала.

Гуманитарные же отрасли знания (философия, история, фило­логия, культурология, правоведение, педагогика) четко осознают ограниченность формализованно-математических методов в изуче­нии духовно-ценностных параметров социальной реальности и пы­таются раскрыть их как бы «изнутри», не противополагая себе объ­ект исследования, а «включаясь», «вписываясь» в него. Эмпириче­ской (фактической) базой гуманитарных наук являются, как правило, тексты (в широком смысле этого слова) — исторические, религиоз­ные, философские, юридические, рисованные, пластические и т.д. Поэтому методы гуманитарно-научного знания диалогичны: исследо­ватель текста ведет своеобразный диалог с его автором. Рож­дающиеся в результате такого диалога интерпретации текстов, т.е. устанавливаемые смыслы зафиксированных в них проявлений жиз­ни и деятельности людей, не могут, разумеется, быть строго одно­значными. И к тому же они обязательно будут меняться с каждой новой исторической эпохой.

У гуманитарного знания и цели иные, нежели у социально-научного. Последнее стремится объяснить общественную жизнь, чтобы научиться ею управлять. Задача гуманитарного знания — дать возможность человеку понять, принять жизнь, полюбить и, в ко­нечном счете, насладиться ею. Как в семье: примите сначала своего супруга таким, каков он есть, полюбите его, а потом уж пытайтесь направлять его поступки. Обратный порядок действий, как прави­ло, к успеху не приводит.

В дисциплинарной структуре научного знания особое место за­нимают науки технические — электротехника, электроника, радио­техника, энергетика, материаловедение, металлургия, химические технологии и др. Предмет их исследований — техника, технология, материалы, т.е. вещная и процессуальная стороны человеческой дея­тельности. Главной особенностью технических наук считается то, что конечной их целью выступает не познание истины о природных процессах, а эффективное использование этих процессов в производ­ственной и иной человеческой деятельности. Поэтому большая часть технического знания может быть отнесена к разряду прикладного, которое принято отличать от знания фундаментального.

Различаются эти виды научного знания по своим главным функ­циям. Предметная область того и другого при этом может быть иден­тичной, а соотношение объяснительной и практически-действенной функций — разным. Всякая возникающая наука в своем развитии неизбежно проходит ряд стадий, на каждой из которых пределами ее возможностей последовательно выступают:

1) описание объекта;

2) его объяснение;

3) предсказание поведения объекта в различных ситуациях;

4) управление изучаемым объектом;

5) его искусственное воспроизведение.

Лишь очень немногие науки доходят в своей эволюции до по­следней стадии (а для некоторых это вообще, наверное, невозмож­но: ну как воспроизвести Большой взрыв или даже рождение одной звезды?), но устремление к ней неизбежно. Научиться искусственно воссоздавать изучаемый объект — предел мечтаний любой науки. Научное знание, успешно выполняющее первые три из перечис­ленных функций (описание, объяснение, предсказание), считают фундаментальным. Если же оно располагает возможностью выпол­нять хотя бы одну из двух оставшихся функций (управление и вос­произведение), то такое знание получает статус прикладного.

Соотношение фундаментальных и прикладных наук обычно вы­ражают противопоставлением «знания, что» «знанию, как». Задача прикладных наук — обеспечить практическое применение фунда­ментального знания, довести его конечный продукт до потребителя.

Наука второй половины XX в. характеризуется взрывообразным ростом именно прикладного научного знания, экономическая эф-

фективность и выгодность которого очевидны. Возникла даже опасность недооценки значения фундаментального научного зна­ния, которое по природе своей затратно и быстрой отдачи, как пра­вило, не обещает. Однако прикладные науки не могут существовать и развиваться самостоятельно, без опоры на новации знания фун­даментального. Как в нынешней экономике: наиболее быстрые и «легкие» деньги делаются в торговле и финансовой сфере, но ведь ясно, что подобная ситуация в длительном плане может сохраниться только в том случае, если есть, чем торговать и на основе чего зани­маться финансовыми спекуляциями. Так и в науке. Перспектив рос­та у прикладного научного знания нет без развития его основы — фундаментальных наук.

1.3. Этика науки

Занятия наукой представляют собой довольно специфический вид человеческой деятельности. Наравне со всеми другими челове­ческими занятиями научная деятельность регулируется обычными моральными нормами и требованиями, но в то же время она нуж­дается и в некоторых дополнительных этических регуляторах, учи­тывающих ее особый характер.

Изучением специфики моральной регуляции в научной сфере за­нимается этика науки.

Предмет ее забот — отыскание и обоснование таких имеющих моральное измерение ценностей, норм и правил, которые бы спо­собствовали, во-первых, большей эффективности научного труда, а во-вторых — его безупречности с позиций общественного блага.

Система подобных ценностей, норм и принципов называется этосом науки. Он охватывает два круга научно-этических проблем. Первый связан с регуляцией взаимоотношений внутри самого на­учного сообщества. Второй вызван к жизни «обострением отноше­ний» между обществом в целом и наукой как одним из социальных институтов.

□ Этика научного сообщества

«Внутренний» этос науки, формируемый на основе применения к научной деятельности этического оценочного разделения явлений на «добро» и «зло», включает следующие принципы:

1) самоценность истины;

2) новизна научного знания как цель и решающее условие успе­
ха ученого;

3) полная свобода научного творчества;

4) абсолютное равенство всех исследователей «перед лицом ис­
тины»;

5) научные истины — всеобщее достояние;

6) исходный критицизм и др.

В краткой расшифровке эти принципы означают следующее.

1. Высшей ценностью деятельности в сфере науки является ис­
тина. Занимаясь ее поиском, ученый должен отбросить все «при­
входящие» житейские и даже высокие социальные соображения:
пользу, выгоду, славу, почет, уместность, приятность или неприят­
ность и т.д. Только одна дихотомия имеет значение: «истинно —
ложно», все остальное находится за пределами науки. Какой бы
«печальной» или «низкой» ни оказалась обнаруженная истина, она
должна восторжествовать. Если наука, тесня религию, лишает чело­
века привычного смысла его существования и надежды на бессмер­
тие души — грустно, конечно, но истина превыше всего!

2. Наука может существовать только в «режиме велосипедиста»:
пока крутишь педали — едешь, перестанешь крутить — упадешь.
Наука жива только непрерывным приращением, обновлением зна­
ния, причем не составляют исключения и фундаментальные, уни­
версальные научные теории и принципы. В сфере, например, ис­
кусства можно сотни лет играть одну и ту же пьесу или читать один
и тот же роман — интерес не пропадает. В области морали повто­
рение одних и тех же поведенческих шаблонов делает их лишь
прочнее и авторитетнее. В науке же по-настоящему интересно лишь
то, что ново. Новаторство как цель науки есть следствие ее ведущей
функции — объяснительной. Если после объяснения все понятно,
зачем же объяснять второй раз? Новаторство как этическая цен­
ность науки спасает ее от застоя, вырождения и ограниченности
сиюминутными запросами общества.

3. Мощь и стремительность развития науки не в последнюю
очередь объясняются тем, что ученые сами, в меру своего любопыт­
ства и интуиции, определяют предмет исследовательских интересов.
Действия не «по нужде», а на основе свободного выбора всегда бы­
вают много успешнее. При этом для науки не существует запретных
тем. Начав с раскрытия секретов природы, она постепенно подоб­
ралась и к человеку. Уяснение основ нервной и гормональной регу­
ляции функций человеческого организма, расшифровка его генома
и другие достижения науки делают «природу человека» все менее
таинственной. Однако если, не дай бог, выяснится, что прав Зиг­
мунд Фрейд, объявивший мозг человека всего лишь «приложением
к половым железам», вспоминать о пользе религиозных запретов на
изучение внутреннего устройства человека будет уже поздно.

4. Наука в целом — институт весьма демократичный. Она вынужде­
на быть такой, ибо известно, что подавляющее большинство откры­
тий в науке делается очень молодыми людьми, еще не обременен­
ными званиями и должностями. И для успеха общего дела (пости­
жения истины) просто необходимо постулировать принцип абсо-

лютного равенства всех исследователей «перед лицом истины», невзирая ни на титулы, ни на авторитеты.

5. Любой ученый, получивший интересные результаты, всегда
стремится побыстрее их обнародовать. Причем он не просто хочет —
он обязан это сделать! Ибо открытие только тогда становится откры­
тием, когда оно проверено и признано научным сообществом. При
этом на научные открытия не существует права собственности. Они
являются достоянием всего человечества. Тот, кто получает выдаю­
щийся научный результат, не вправе монопольно им распоряжать­
ся. В противном случае будут разрушены единство научного зна­
ния, а также составные элементы его обязательности: общедоступ­
ность и воспроизводимость. Наука ведь и родилась-то только тогда,
когда тщательно укрываемое в ореоле священности знание переста­
ло быть монополией избранных (жрецов) и сделалось всеобщим
достоянием.

6. Акцент научной деятельности на новизну получаемых резуль­
татов имеет одним из своих следствий масштабный критицизм по
отношению как к уже принятым, так и к новым идеям. С одной сторо­
ны, всякая новая теория поневоле отрицает, преподносит в крити­
ческом свете уже существующую, а с другой — сама попадает под
огонь критики сложившейся научной традиции. Из этой ситуации
наука извлекает двойную выгоду: во-первых, не позволяет себе «по­
чивать на лаврах», а во-вторых, тщательно фильтрует предлагаемые
во множестве гипотезы, осторожно отбирая только подлинные но­
вации. Поэтому критичность в науке — это норма. А поскольку
критичны в науке все, то нормой является и непременное уважение
к критическим аргументам друг друга.

Охарактеризованные выше основные принципы этоса науки порождают множество менее объемных, более «технических» требо­ваний к деятельности ученого. Среди них обязательность для науч­ных работ ссылок на авторство тех или иных идей, запрет плагиата, прозрачность методов получения конечных результатов, ответст­венность за достоверность приводимых данных и т.д.

Назначение всех этих принципов и норм — самосохранение науки и ее возможностей в поисках истины. И это не просто техни­ческий регламент, но одновременно и этические принципы. С мора­лью их роднит то, что контролируется их выполнение главным об­разом моральными механизмами внутреннего контроля личности — долгом, честью, совестью ученого. Да и нарушения их караются в основном моральными санкциями.

□ Этика науки как социального института

Второй круг проблем, связанных с моральной регуляцией науч­ного творчества, возник в XX в. в связи с превращением науки в непосредственную производительную силу и обретением ею влия-

ния планетарного масштаба. Моральное измерение регламентация науки в этом случае получает потому, что деятельность в данной сфере начинает сказываться на интересах общества (человечества) в целом и не всегда позитивно. Тому есть несколько оснований:

• создание современной экспериментальной базы и информа­
ционного обеспечения науки требуют отвлечения огромных
материальных и людских ресурсов, и обществу далеко не без­
различно, насколько эффективно эти ресурсы используются;

• в поле зрения сегодняшней науки попали природные объек­
ты, в которые включен в качестве составного элемента и сам
человек: это экологические, биотехнологические, нейроинфор-
мационные и прочие системы, предельным случаем которых
является вся биосфера; экспериментирование и взаимодейст­
вие с такими объектами потенциально опасно и может иметь
катастрофические для человека последствия; поэтому внутри-
научные ценности (стремление к истине, новизне и пр.)
должны быть скорректированы с учетом ценностей общегу­
манистических, общечеловеческих;

• если даже научные исследования не угрожают безопасности
всего человечества, не менее важно исключить возможность
нанесения ими ущерба правам и достоинству отдельного че­
ловека;

• выбор конкретной стратегии научного поиска сегодня уже
не может осуществляться только на основе внутринаучных
целей и мотивов, но требует учета четко просчитанных обще-
социальных целей и ценностей, диктующих приоритетность ре­
шения множества проблем: экологических, медицинских, борь­
бы с бедностью, голодом и т.д.

Таким образом, потребность в этической (равно как и в право­вой) регуляции науки как социального института в конце XX в. по­рождена тем, что некоторые цели-ценности внутреннего этоса нау­ки столкнулись с ценностями общесоциального и индивидуального порядка. Наука, например, на протяжении всей своей истории рья­но отстаивала требование полной свободы творчества и выбора стратегий научного поиска и экспериментирования. Современные же требования общественного (этического, политического, право­вого) контроля за принятием в науке ключевых решений приводят научное сообщество в некоторое смущение. Возникшая дилемма и в самом деле непроста: либо позволить обществу придирчиво кон­тролировать (неизбежно бюрократично и малокомпетентно) «живую жизнь» науки, либо выработать собственные дополнительные соци­ально-этические регуляторы научного творчества и добиться их действенности. В настоящее время работа ведется по обоим на­правлениям. Но поскольку сама цель таких усилий противоречива (как сохранить свободу научного творчества в условиях введения

ограничений по мотивам защиты прав и интересов граждан?), дело продвигается трудно.

Итоговое же решение проблемы наверняка будет диалектиче­ским, т.е. совмещающим противоположности. Свобода, как извест­но со слов Бенедикта Спинозы, есть познанная необходимость. (Когда родители насильно заставляют ребенка умываться или чис­тить зубы, он, конечно, не свободен и даже страдает от таких ограни­чений его свободы. Но повзрослев, человек совершает те же самые нехитрые операции совершенно добровольно, свободно, ибо их не­обходимость осознана.)

Свобода научного творчества также должна быть изнутри де­терминирована необходимостью принятия ограничений, связанных с возможными негативными последствиями научных исследований. Если необходимость этих ограничений понята и принята добро­вольно, свобода научного поиска сохраняется!

Конечно, общество не может ждать, пока весь ученый мир осознает необходимость самоограничений. Оно не может себе по­зволить оказаться в зависимости от прихоти какого-либо непри­знанного научного гения, решившего в поисках геростратовой сла­вы клонировать человека или собрать в домашних условиях ядер­ную бомбу. Поэтому общество вводит правовые ограничения на потенциально социально опасные исследования и эксперименты. Так, принятая в 1997 г. Парламентской Ассамблеей Совета Европы Конвенция по биомедицине и правам человека однозначно запре­тила создание эмбрионов человека в исследовательских целях, вме­шательство в геном человека с целью изменения генома его потом­ков и т.д. А после появившихся сенсационных сообщений о клони­ровании овец Советом Европы был принят специальный Дополни­тельный протокол к Конвенции (вступил в силу 1 марта 2001 г.), запрещающий любые действия с целью создания человеческого су­щества, идентичного другому человеческому существу, живому или мертвому.

И хотя в декабре 2001 г. Европарламент отклонил закон, запре­щающий клонирование человека, законы такого рода уже приняты в девяти странах ЕС. В России в мае 2002 г. принят Федеральный закон «О временном запрете на клонирование человека». Запрет вводится сроком на пять лет. При этом терапевтическое клониро­вание тканей зак