Глава II 6 страница

Шофер ссадил их у правления колхоза. Он работал недавно и поэтому никого тут не знал. «Справку, – сказал он, – можно было бы навести у бухгалтера». Но бухгалтера не было, поехал по точкам, на его месте сидела ларечница, но она никого не знала.

– Вот Савельев, тот со дня основания работает, – сказала она на его вопрос, у кого можно достать списки рыбаков. – У него все ведомости. А я тут недавно. А что, разве на кого жалоба подана?

Так Зыбин от нее ничего и не добился. Когда они с Кларой вышли на улицу (серые сырые пески, рытвины и на самом гребне бугра над обрывом правление – вот эта гудящая от ветра фанерная коробка), так вот, когда они вышли из правления, Клара спросила:

– Теперь куда?

Он сел на лавку и распустил ремни на сумке.

– У вас никаких экстренных дел нет? Ничего такого сегодня у вас в музее не предвидится? – Она покачала головой. – Тогда сойдем вниз и пройдем по берегу. Там везде рыбацкие землянки. В любой нам скажут, где Савельев.

…Великая тишина и спокойствие обняли их, как только они спустились к реке. Здесь было все иное, чем там, на бугре. Медленные глинистые воды текли неведомо куда, таинственно изогнутые деревья стояли над ними. Узенькая тропинка хрустит и колет ноги. Берег взмыл косо вверх и навис желтыми, зелеными и синими глыбинами. Тихо, мрачно и спокойно. И он тоже притих, замолк и стал думать о Лине. Вернее, он даже не думал, он просто переживал ее снова.

«Открой глаза», – сказал он Лине, когда все кончилось.

Она послушно открыла глаза и посмотрела на него тихим и каким‑то исчерпывающим взглядом. Сама пришла и постучала. И влезла в окно. Такая гордая, хитрая, выскальзывающая из всяких рук. И он вспомнил самое давнее – какой она была тогда, на берегу моря, в день расставанья, – резкая и злая, все сплошь острые углы, обидные фырканья, насмешки. Как это все не походило на вчерашнюю ночь.

– Георгий Николаевич, – позвала Клара сзади.

Он остановился. Оказывается, за своими мыслями он шел все быстрее и быстрее и ушел так далеко, что пришлось его догонять. Она тяжело дышала. Волосы лезли на глаза. Она провела рукой по лицу, отбрасывая их.

И вдруг почти истерическая нежность и чувство вины охватили его.

Он схватил ее за руку.

– Кларочка, – сказал он. – Я ведь совсем… – И он хотел сказать, что он совсем, совсем забыл о ней, и осекся.

Он не забыл о ней. Он просто думал о Лине. Он знал за собой это – когда задумывается, то бежит. Чем больше задумывается, тем быстрее бежит.

– Ничего, – сказала Клара и скинула рюкзак. – Только жарко уж очень.

Зной здесь, у реки, был сухой, неподвижный, сжигающий, как в большой печке.

– Этот человек сзади, по‑моему, нас догоняет, – сказала Клара.

Зыбин оглянулся. Человек поднял руку и помахал им.

– Да, действительно, – сказал Зыбин, – догоняет.

– Может быть, это и есть Савельев?

– Может быть. Подождем!

– Ух! – сказал человек подходя. – Совсем пристал. Ну и шаги у вас. Трудно вытерпеть, а еще с сумками. – Он вынул платок и обтер им лицо.

Это был молодой парень, розовый, круглолицый, синеглазый, похожий на Кольцова.

– Это вы приходили в правление? – спросил он.

– Да, – ответил Зыбин, смотря на него. – Мы.

– А только что вы ушли, и бухгалтер пришел. Он вас ждет.

Зыбин поглядел на Клару.

– Что ж, пойдем? – спросил он ее вполголоса.

– Зачем идти? Поедем, – улыбнулся парень. – Он мне велел за вами бечь, а сам в машине ждет.

Зыбин посмотрел на высокий берег.

– А где же мы поднимемся?

– А вот дальше, у мертвого дерева, лесенка есть, – объяснил парень. – Дайте‑ка ваши сумки.

Он подхватил обе сумки и улыбнулся.

– О! – сказал он с уважением. – Булькает!

– А там и закуска есть, – ответил Зыбин.

– Неплохо, – засмеялся парень. – А у нас второй день стоит ларек закрытый – переучет.

– А тихо‑то у вас, – сказал Зыбин. Теперь он шел неторопливым шагом и опять чувствовал необычный простор, тишину и спокойствие. – А ведь сюда город хотели перенести, Кларочка, – сказал он. – Вот в эту степь. Это после землетрясения 909 года. Хорошо, что Зенков отстоял. Зенков – это тот, который собор выстроил, – объяснил он парню.

– Замечательный человек, – с готовностью подхватил парень. – Говорят, в соборе этом ни одного гвоздика нет. Все само собой держится.

– Ну, это, положим, враки, – ответил Зыбин.

И вдруг остановился. Перед ним из‑за поворота появилось несколько невысоких деревьев с острыми зелеными листьями необычайной нежности и хрупкости; огромные матово‑белые цветы лезли на макушку, сваливались с сучьев. Они висели гроздьями и были пышными, огромными, блестящими, как елочные украшения. То есть каждый цветок не был огромным, он был крошечным, но вся шапка была огромной, как театральная люстра. А цвет у шапки был талого молока: матовый и чуть молочно‑желтый. Нигде Зыбин не видел ничего подобного.

– Что это за деревья? – спросил он.

– А мертвые, – ответил парень. – Задушенные.

– Но на них же листья и цветы, – сказал Зыбин.

– А вы подойдите, подойдите, – сказал парень.

Это была действительно мертвая роща, стояли трупы деревьев. И даже древесина у этих трупов была неживая, мертвенно‑сизая, серебристо‑зеленая, с обвалившейся корой, и кора тоже лупилась, коробилась и просто отлетала, как отмершая кожа. А по всем мертвым сукам, выгибаясь, ползла гибкая, хваткая, хлесткая змея – повилика. Это ее листики весело зеленели на мертвых сучьях, на всех мучительных развилках их; это ее цветы гроздьями мельчайших присосков и щупальцев, удивительно нежные и спокойные, висели на сучьях. Они были так чужды этой суровой и честной смертной бедности, что казались почти ослепительными. Они были как взрыв чего‑то великолепного, как мрачный и волшебный секрет этой мертвой реки и сухой долины ее. В этом лесу было что‑то сродное избушке на курьих ножках, или кладу Кащея, или полю, усеянному мертвыми костями.

– Страшное дело, – сказал Зыбин. – Вы понимаете, Кларочка, они же мертвые. Их повилика задушила.

Клара ничего не сказала, только мотнула как‑то головой.

– И она тоже погибнет, – сказал Зыбин, – только она не знает об этом. Она такая же смертная, как и они. Вот выпьет их до капли и сдохнет.

И вдруг сказал:

– Смотрите, их двое, и машут нам. Сюда идут!

Действительно, с горы спускались два человека. Один, высокий, с плащом через руку, впереди, другой, низкий, в плаще и в шляпе, сзади. Он был кривоногий, как такса.

Зыбин сунул руки в карманы и встал неподвижно, ожидая их. Клара подошла и облокотилась о ствол мертвого дерева. Парень молчал. Два человека! Два человека!! Два человека шли молча, не останавливаясь и не переговариваясь. Походка их была тяжелая и неторопливая.

«Хорошо; что я оставил браунинг, – подумал вдруг Зыбин. – Надо бы…» Но мысль мелькнула и пропала.

«Надо было обязательно встретиться с Линой, – подумал он почти бессмысленно. – Боже мой, как у меня все нелепо получается! И как тогда было хорошо на море!»

И он сейчас же увидел белую стену городского музея на самом берегу, старую рыжую пушку у входа на камнях, маленького человека с указкой в руке – это вдруг на мгновение пришло к нему, согрело его, и он улыбнулся.

Клара стояла у дерева и неподвижно и пристально смотрела на приближающихся. Он к ней обратился с чем‑то, она не ответила.

Первым к Зыбину подошел тот кривоногий, что шел сзади, высокий остановился поодаль и с любопытством оглядел Клару. Всю, с ног до головы. У кривоногого были курчавые черные волосы, густые брови, сросшиеся на переносье, острый маленький подбородочек, быстрые, острые мышиные глазки. А в общем – чахлое, ничтожное личико.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте, – ответил Зыбин.

– Жарко, – сказал маленький и расстегнул плащ (показались красные нашивки). – Товарищ Зыбин? Мы не дойдем с вами до машины? Нужно поговорить.

– А вы что, из правления? – спросил Зыбин, словно продолжая какую‑то игру, и взглянул на Клару. Она молча стояла у дерева и смотрела на них.

– Из правления, – многозначительно улыбнулся кривоногий и, обернувшись, посмотрел на высокого. Тот все так же молча рассматривал Клару.

– Ну что ж, пожалуй, придется ехать, – сказал Зыбин.

Он вынул из кармана десятку и протянул Кларе.

– Дойдете до правления, там найдете попутную машину. Поезд будет только вечером, – сказал он деловито.

– Ну зачем же такую красивую девушку заставлять по такой жаре что‑то искать, – серьезно сказал кривоногий. – Мы довезем ее. Да, впрочем, вы сами довезете. Нам ведь вас только на пару слов.

– Я сейчас же пойду к директору, Георгий Николаевич, – сказала она. – Они дадут нам проститься?

– Ай‑ай‑ай! – улыбнулся кривоногий (высокий по‑прежнему стоял молча и неподвижно). – Вы смотрите, как они нам не доверяют.

– Ничего, – сказал высокий снисходительно, – постараемся заслужить их доверие.

Клара вдруг ухватила Зыбина за плечо.

– Слышите! Пусть предъявят документы, слышите! – крикнула она. – Так мы никуда не пойдем.

Кривоногий улыбался все ласковее и ласковее. От этого все черты, мелкие, хищные и незначительные, сближались, и лицо теперь казалось почти черным.

– Если предъявлять, то начнем уж с вас, – сказал высокий, приближаясь. – Паспорт у вас с собой?

– Но домой‑то вы ее, верно, доставите? – спросил Зыбин.

– Ну конечно, – равнодушно успокоил его высокий. – У нас две машины.

– А ордер при вас? – спросил Зыбин низенького и вынул паспорт. Высокий взял его, открыл, закрыл и сунул в карман.

– Ну а как же? – удивился низенький. – Мы, Георгий Николаевич, свято выполняем закон. Мы сделаем что‑нибудь не так, а потом вы нас затаскаете по прокурорам. Знаем мы это! Нет, у нас все в порядке.

Высокий вынул из сумки новенький сверкающий бланк. Слово «ордер» выглядело как заголовок. Подпись была голубая, факсимильная. Его фамилию вписала от руки круглым, почти ученическим почерком какая‑то молодая секретарша, нежная мамина дочка.

Зыбин посмотрел, кивнул головой, отдал ордер и повернулся к Кларе.

– Ну что ж? Давайте хорошенько попрощаемся, Кларочка! Можно? – спросил он высокого.

– Да, пожалуйста, пожалуйста, – всполошился кривоногий.

– Да ради Бога, – равнодушно сказал высокий.

И они оба слегка отошли к мертвой роще.