58 страница

Деятели венгерского и польского гуманизма были тесно связаны уже к середине XV в. В кругу Яноша Витеза мы видим не только Григория из Санока, но также Олесницкого и Ласоцкого. Ренессансное искусство в Буде появилось раньше, чем в Кракове. Королевич Сигизмунд, ставший покровителем ренессансных мастеров, познакомился с архитектурой Италии в Буде, где он жил у старшего брата Владислава (Уласло II) в ренессансных дворцах, украшенных скульптурой Вероккьо и Дукновича. Венгерские гуманисты содействовали созданию первых ренессансных памятников Кракова — гробницы Яна Ольбрахта, капеллы Сигизмунда. Необходимо отметить равным образом значительное влияние Кракова на венгерскую культуру. Во времена Матяша Корвина, Уласло II в Краковском университете училось много венгерских студентов. Для славяно-венгерских взаимоотношений важен и вклад в венгерскую филологию украинского гуманиста Павла из Кросно, профессора Краковского университета. Пользуясь покровительством Станислава Турзо и Габора Перени, Павел из Кросно долго жил в Венгрии и, как упоминалось, был первым ученым издателем Яна Паннония.

Объединение Чехии с венгеро-хорватским королевством в 1490 г. заставило многих чешских гуманистов, занимавшихся государственными делами, перебраться из Праги в Буду. Впрочем, следует заметить, что связи Чехии (особенно Моравии) с Венгрией были сильны уже во времена Корвина. Идеи эпохи Корвина наложили во времена Уласло II глубокий отпечаток на воззрения представителей чешского гуманизма, не исчезнувший, даже когда они покинули Буду. Поэтому период чешского Возрождения, совпавшего с расцветом венгерского и далматинского гуманизма, связан с Будой.

После битвы при Мохаче (1526) начался новый период венгерской истории. В Буде воцарился жестокий усмиритель крестьянских восстаний — трансильванский воевода Янош Запояи, который признал верховную власть султана. Запояи (Запольи) был сербского происхождения. К нему, по свидетельству его секретаря Сремеца из Сремской Камницы, «наши люди

обращались по-сербски». Магнаты же Северной Венгрии и значительная часть феодалов Хорватии избрали королем Фердинанда Австрийского, брата императора Карла V. Борьба между Габсбургами и Запояи раздирала несчастную страну. Сын Запояи и Изабеллы (дочери Сигизмунда I, короля Польши) Ян Сигизмунд (Янош Жигмонд) получил в удел только Трансильванию.

Значительную роль в придворных кругах Венгрии и Трансильвании играли тогда итальянцы-далматинцы, особенно Антун Вранчич (А. Веранций, 1504—1573), уроженец города Шибеника. Этот ловкий образованный дипломат, учившийся в Падуе, был латинским писателем, собирателем античных надписей. Творил в духе Катулла и любовных элегий Проперция. Вранчич интересовался как современными событиями в Трансильвании, так и римскими древностями Дакии. Во время своих путешествий он собирал античные надписи на Балканах и в Малой Азии.

Глубоко предан традициям венгерского гуманизма был друг Эразма — латинский поэт Миклош (Николай) Олах (1493—1568), родом румын из Трансильвании. Десять лет спустя после роковой Мохачской битвы закончил он (в 1537 г.) свое сочинение «Венгрия и Аттила», в котором создал красочное описание Венгрии до Мохача. Олах мечтал о восстановлении независимости и обращался к прошлому за примерами венгерской славы. Взывая к духу военной демократии «древних скифов и гуннов», он, как и его предшественники XV в., конечно, идеализировал Аттилу. Этот последователь Эразма долго жил в Голландии, исполняя обязанности секретаря при Марии Габсбургской.

Большой известностью пользовался в Европе XVI—XVII вв. Иоанн Самбук (Янош Жамбоки, 1531—1584). Он был профессором в Болонье и придворным врачом и историографом в Вене. Жамбоки занимался классической филологией и оставил критическое издание комедий Плавта и «Поэтики» Горация. Его сборник стихов «Эмблемы» (Антверпен, 1564) пользовался необычайным успехом у писателей барокко, любивших загадки, игру слов, остроумные и неожиданные изречения. Особо следует отметить заслуги Жамбоки в изучении венгерского гуманизма: он предпринял несколько новых изданий Яна Паннония, подготовил полное издание «Истории» Бонфини, переиздал «Аттилу» Каллимаха (Бонаккорси).

В XVI и XVII вв. авторы исторических и научных сочинений в Венгрии, так же как в Далмации или Польше, продолжали пользоваться латинским языком. Особенно привлекает внимание выдающийся труд Миклоша Иштванфи (1538—1615) «История XVI века». Описывая борьбу венгерских пограничных крепостей с турками, Иштванфи создал настоящую эпопею, в которой отразилась долгая героическая борьба с завоевателями.

В XVI в. появляется общая для Европы тенденция — заменять латинский язык народным. Одновременно венгерские писатели за редким исключением теряют прямую связь с Италией. Новые итальянские сочинения становятся известными через посредство Кракова и Вены. Значительная часть стремящихся к образованию людей обращают свои взоры на протестантские культурные центры Германии, Швейцарии и Англии. Венгерские студенты, так же как и чешские, ездят учиться уже не в Падую и Болонью, а в Виттенберг и Гейдельберг. Венгерская протестантская литература XVI в. сначала была преимущественно переводной. Янош Сильвестр, Бенедек Комьяти и Габор Пешти, которым были хорошо известны сочинения Эразма, в начале 30-х годов XVI в. принялись прежде всего за перевод Библии — и на гораздо более высоком филологическом уровне, чем их гуситские предшественники XV в. Однако полностью Библия была переведена в 1590 г. стараниями Гашпара Каройи.

Венгерские просветители первой половины XVI в. начали также издавать словари и учебники родного языка. В Кракове Сильвестр выпустил первую венгерскую грамматику (1539), Пешти перевел басни Эзопа (1536) и составил латино-венгерский словарь (1538). Для издания венгерских книг Сильвестр открыл собственную типографию. В это время видный деятель Реформации Матяш Девай Биро выпустил первую книжку о венгерском правописании.

Лучшими прозаиками венгерской Реформации считаются Гашпар Хелтаи (ум. 1574) и Петер Борнемисса (ум. 1585). Гашпар Хелтаи был саксонцем из Трансильвании, переменившим несколько религий — от католичества до антитринитарианства. Несмотря на немецкое происхождение Хелтаи, его венгерский язык отличается богатством и правильностью. Латинские и немецкие тексты он не переводил, а сильно обрабатывал, вводя сцены из местной трансильванской жизни и душеспасительные поучения. Так он переделал трактат о пьянстве Себастьяна Франка, историю Венгрии Бонфини, басни Эзопа (подобный процесс локализации происходил в то время и с переводами произведений западной литературы на польский, например, у Лукаша Гурницкого).

Протестантский епископ Петер Борнемисса учился не только в Виттенберге, но и в Падуе. В 1558 г. он перевел «Электру» Софокла, как и Хелтаи, не слишком придерживаясь оригинала

и приспособляя античный сюжет к венгерской жизни. В многочисленных проповедях наблюдательного Борнемиссы, возникших как произведения литературные, встречаются живые зарисовки нравов, быта, верований его современников. Такова в особенности книга его проповедей о дьяволе («Искушения Дьявола», 1578). Иностранные притчи, легенды, анекдоты, которые Борнемисса вводит в проповеди, сливаются с венгерской действительностью и часто служат поводом, чтобы рассказать о происходящем в замках надменных магнатов, в домах степенных горожан.

БАЛАШШИ
И ПОЭЗИЯ НА ВЕНГЕРСКОМ ЯЗЫКЕ

XVI век был временем первого цветения венгерской поэзии. Корни ее, несомненно, — в народных песнях, о которых дошли лишь глухие сведения из средневековых рукописей. В первой половине века слагал песни сказитель Шебештен Тиноди (ум. 1556). Он, по-видимому, имел некоторое образование, знал печатный станок и принимал заказы на песни от политических деятелей Венгрии: был, таким образом, не только сказителем, но и своего рода публицистом. Исторические события он излагал тщательно и часто в ущерб художественному качеству. В 1554 г. вышла его книга венгерских песен под заглавием «Хроника». Одна из его главных тем — война с турками. Музыку к своим песням Тиноди сочинял сам.

Исторические песни, по-видимому, мало удовлетворяли изысканную публику, получившую гуманистическое воспитание и склонную к светскому образу жизни. В этой среде, дворянской и магнатской по преимуществу, развился жанр так называемых «прекрасных и развлекательных историй», обычно с вымышленными или заимствованными из западной литературы сюжетами. Сочинители их обращались и к отечественным темам. Так, Петер Шеймеш, опираясь на сказания предшествующих веков, создал легенду о венгерском витязе Миклоше Толди (этот сюжет обработал в XIX в. поэт Янош Арань). Особым успехом в Венгрии пользовалась стихотворная «Повесть об Эвриале и Лукреции» (1577) — обработка новеллы гуманиста Энея Сильвия Пикколомини. Переделка приписывалась самому Балинту Балашши. Пал Иштванфи перевел с латыни в стихах «Историю Гризельды», использовав, по-видимому, и первоисточник — «Декамерон» Боккаччо.

Новеллы «Декамерона» послужили материалом для венгерских обработок, возникших под влиянием латинских переделок Бероальдо Старшего из Болоньи. Сюжеты венгерских стихотворных новелл чрезвычайно напоминают сюжеты чешских повестей этого времени, которые распространяли пражские, а затем краковские типографы. Из Чехии и Польши этот новеллистический репертуар перемещался дальше на восток, в Галицию и Западную Русь. Таким образом, можно говорить о едином культурном течении у западных славян, венгров и восточных славян.

Иллюстрация:

Портрет Балашши

Несмотря на попытки авторов первой половины XVI в. создать поэзию на родном языке, истинным ее основателем следует считать Балинта Балашши (1554—1594). Венгерская культура обязана ему тем же, чем польская Яну Кохановскому, — созданием ренессансной поэзии на родном языке. Балинт Балашши родился в родовом замке Зойом и с юности посвятил себя военному делу. Его отец, Янош Балашши, бежавший в Польшу из-за подозрения в антигабсбургском заговоре, был известен там как военачальник, отличившийся в борьбе против турок, и широко образованный человек. На его смерть написал стихи Иоахим Бельский, сын автора «Хроники всего света».

Участвуя позже в австрийском походе против правителя Трансильвании Иштвана Батори, ставшего впоследствии польским королем Стефаном Баторием, поэт попал в плен. Батори, учившийся в Падуанском университете, обошелся с пленником милостиво. В Альбе Юлии поэт вступил в круг польско-венгерских гуманистов. Вернувшись на родину, Балинт Балашши принужден был, однако, сам дважды бежать из владений Габсбургов в Польшу. Его преследовали враги, которые добились конфискации его имущества, ложно обвинив поэта в кровосмешении (он был женат на кузине), в нападении с оружием в руках на чужие владения и даже в переходе в магометанство. В действительности же поэт-воин всю жизнь боролся с турками, в битве с которыми и погиб. При осаде Эстергома он был поражен ядром из неприятельского орудия: «Со славою пал в 1594 г. за отечество, сраженный турецким ядром во время приступа под осажденным Эстергомом», — гласит надпись к его портрету. Он пал за истерзанную завоевателями родную землю, к которой обращено столько его песен.

Поэзия Балашши была подготовлена почти 200-летним развитием гуманистической латинской литературы в Венгрии, начиная от Яноша Витеза и Яна Паннония до Олаха и Жамбоки. Вместе с тем он наследовал лучшее, что создала поэзия на венгерском языке, от опытов составителей средневековых гимнов до достижений более изощренных писателей XVI в., писавших «поучительные и забавные» новеллы в стихах.

В стихах Балашши и в произведениях французских поэтов Плеяды можно найти родственные мотивы. Эти совпадения объясняются схожестью ситуации и общим для собратьев Ронсара и для венгерского поэта кругом чтения — греческая Антология, Анакреон, Гораций, Иоанн Секунд и другие (так, например, мотив стихов «К пчеле» встречается у автора «Поцелуев», у Балашши и у Реми Белло). Сложнее дело с воздействием Кохановского на знаменитого венгерского поэта. Несомненно, что Кохановский и Балашши зачастую восходят к тем же источникам. Но бесспорно также, что Балашши знал Кохановского, а главное — не мог не понимать его значения для создания национальной польской литературы, что наводило его на размышления о собственных творческих целях.

Художественная форма венгерских канцон Балашши усовершенствовалась, приобрела особую гибкость и выразительность во время второго пребывания поэта в Польше в 1589—1591 гг. В этот период Балашши создал цикл стихов «Целия», посвященный счастливой любви. Вдохновительницей его была Анна Шарканди, жена Ференца Вешелени, приближенного Стефана Батория. В замке Дамбо на польской территории, принадлежавшем венгерско-польскому магнату, Балашши жил довольно долго. Там он написал, быть может, лучшие свои лирические стихи.

Связь выдающегося венгерского поэта с Польшей можно было бы назвать традиционной, ибо взаимодействие культур двух соседних стран не прекращалась с XIV в. Значительно влияние на Балашши народной песни. В пограничных замках Венгрии, прославленных Миклошем Иштванфи, в Трансильвании, на подступах к Балканам, венгерский поэт слышал мадьярские кантастории, восходящие, вероятно, к эпохе Корвина, юнацкий эпос в исполнении сербских гусляров, заунывные песни анатолийских турок, баллады словаков (Балашши знал три славянских языка). Народное творчество венгров и их славянских соседей отразилось в его канцонах, которые он писал для музыкального исполнения на мотивы итальянские и местные.

Балашши был создателем новых разнообразных форм в поэзии. Он мастерски владел венгерской рифмой и обновил венгерскую строфику. «Строфой Балашши» венгерские поэты писали в течение нескольких столетий. Как образец ее приведем последние строки стихотворения «Журавлям»:

Когда, средь битв и бурь,
Вдруг надо мной лазурь
Прорежет птичья стая,
Летящая в края,
Где Юлия моя
Живет, красой блистая,
Кричу я птицам вслед,
С крылатыми привет
Любимой посылая.

(Перевод Н. Чуковского)

Балашши ввел в венгерскую литературу пасторальную драму по итальянскому образцу. Он создал лирический «канцоньере» — стихи к Юлии (Анне Лошонци), в которых влияние петраркизма сочетается с народной любовной песней. Балашши не был придворным поэтом, как многие петраркисты XVI в., но вечным скитальцем, солдатом, изгнанником, пленником, политическим борцом. Он сочинял стихи в седле, в пограничных замках, при свете походного костра. Не менее значительны, чем его лирические стихотворения, солдатские песни поэта («Прощанье с родиной», «Похвала пограничным крепостям» — гимн борьбе против турок). Военной лирике Балашши чужды всякая напыщенность, приукрашивание — события предстают во всей своей суровости. Но

все преодолевает пафос мужественного сердца, призывающего к борьбе за милую Венгрию, которая держит щит христианства и саблю, омоченную в крови завоевателей. Балашши органически соединил свое творчество с народной отечественной и славянской песней; он заложил основание национального литературного языка и венгерской поэзии Нового времени.

Из венгерских поэтов конца XVI в. ближе всего к Балашши был его друг и ученик Янош Римаи (1569—1631), получивший гуманистическое образование дворянин из габсбургской Венгрии. Он хранил наследие Балашши, подготовлял издание его произведений, и в ранних стихах Римаи чувствуется сильное влияние учителя. На рубеже столетий Римаи нашел собственную систему поэтической выразительности, особенно в стихах умозрительных, проникнутых стоицизмом, а также в патриотических песнях. Поэтическая его техника поражала современников неожиданностью образов, порой изысканно парадоксальных. Поэтический язык Римаи свидетельствует о том, что он отчасти принадлежал уже к иной культурной эпохе.

КУЛЬТУРНЫЙ ПОДЪЕМ XIV в.

Эпоха XIV—XVI вв. была в истории Чехии бурной и насыщенной значительными событиями. К концу XIII в. Чехия стала одним из самых сильных и экономически развитых государств феодальной Европы. Чешские правители, оказывая значительное влияние на политику Священной Римской империи, становятся серьезными претендентами на имперский трон.

Такое положение Чехии способствовало расширению культурных связей и вообще развитию образованности, одним из центров которой в тогдашней Европе сделалась Прага. Особенно явственно эти тенденции проявились при правлении императора Карла IV (1346—1378), приведя к значительному культурному подъему. Праге, превратившейся в имперскую резиденцию, Карл IV уделял большое внимание. В это время строятся великолепные готические здания: знаменитый Карлов мост, Пражский Град и храм св. Вита. Создаются выдающиеся произведения иконописной и настенной живописи, а также скульптуры. В 1348 г. в Праге открывается университет, впоследствии один из виднейших в Европе.

Известно, что в 1356 г. Прагу посетил Петрарка. И уже во второй половине XIV в. мы встречаем в Чехии поклонников великого итальянского поэта, которые небезразличны к его идеям и оценили его новый стиль. Особого внимания заслуживает Ян из Стршеды (Иоанн Новифорензий, ум. 1380), великий канцлер чешского королевства, позже епископ Оломоуцкий. Знакомство канцлера Яна с Петраркой и Колой ди Риенци относится к его первой поездке в Италию в свите императора Карла IV (1354). Латынь Яна из Стршеды еще далека от гуманистической, хотя он старательно читал Ливия и Сенеку. Переписка Петрарки с архиепископом Арнотом и Карлом IV сохранилась в рукописях императорской канцелярии. Сам Карл IV тоже был наделен незаурядным литературным даром. Его сочинения, написанные по-латыни, представляют поэтому определенный интерес, особенно его автобиография «Vita Caroli», которую исследователи относят к лучшим образцам автобиографического жанра в средневековой литературе. Впрочем, и сам Карл предстает в автобиографии во многом человеком Средневековья. Так или иначе вскоре после смерти Карла и переноса имперской столицы из Праги интерес к гуманистической культуре замер почти на целое столетие.

Самые значительные для чешской литературы этого времени явления связаны с гуситским движением, в ходе которого укрепилось национальное самосознание, начал складываться национальный литературный язык. В XIII — первой половине XIV столетия переводилось на чешский или писалось на этом языке много произведений, еще типично средневековых. Бытовало множество легенд о жизни Христа, о деве Марии. На чешском языке существовали и стихотворные героические или исторические хроники, например известная и в других европейских странах «Александрия». Однако широко распространилась и так называемая «Далимилова хроника», в которой делалась попытка, тоже в стихотворной форме, изложить события национальной истории и народные легенды. Этот памятник, проникнутый патриотическим духом, оказал влияние на позднейших авторов исторического жанра, в частности на историков гуситской поры и писателей XV в. Чешскому языку отдавалось предпочтение при создании религиозных мистерий. Появлялись и переводы написанных на

латыни сочинений (например, автобиографии Карла IV или его моралите).

С переходом на национальный язык литература постепенно демократизировалась, насыщалась злободневным общественным содержанием. Это относится даже к таким традиционным жанрам, как легенда. Например, в легенде о св. Прокопе он борец за национальные интересы и национальную культуру против чужеземных влияний. Заметно дифференцировались в XIV в. жанры. Дидактическая литература все реже использовала стихотворные формы, а стихи обретали функции, которые больше свойственны им в Новое время. В прозе, кроме дидактических трудов, хроник и рыцарской эпики, стал быстро развиваться жанр короткого рассказа (экземплум). В поэзии росло влияние светской лирики, особенно любовной.

Обострение социальных противоречий во второй половине XIV в. прямо отразилось главным образом в проповедях и теологических трудах. Среди предшественников Яна Гуса, выступивших против устоев и практики католической церкви, следует назвать его младшего современника Яна Милича (род. 1374). Он прославился проповедями на чешском языке, в которых требование церковных реформ сочеталось с острой критикой социальных пороков. Литературно интереснее труды другого предшественника Гуса — Томаша Штитного (1333—1409), тоже провозглашавшего в своих теологических и дидактических сочинениях идеи ранней Реформации. Среди них выделяется сборник «Книжки о делах христианских», состоящий из шести трактатов. Кроме проблем богословско-философских (например, в трактате «О вере, надежде и любви»), Штитный рассматривает и моральные, создавая своеобразное руководство по вопросам практической нравственности (например, рассуждение «О трех состояниях: девическом, вдовьем и супружеском» или «О хозяине, хозяйке и слугах»). Свое понимание христианских заповедей Штитный старался применить к делам житейским, сделать их доступными для народа. Штитный впервые нашел живые народные эквиваленты для сложных философских и теологических понятий, обогатив чешский язык, в том числе и собственно повествовательный.

Судьбы чешской литературы в XV в. и всей национальной культуры неотделимы от судеб гуситского движения. Гуситство, одно из первых в истории Европы массовое антифеодальное революционное движение, сыграло исключительную роль в истории Чехии, наложив на дальнейшее развитие ее культуры свой определяющий отпечаток.

C:\Downloads\feb3\feb-web.ru\feb\ivl\vl3\vl3-4342.htm

ГУСИТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Литература оказалась в самом центре общественных конфликтов, и это глубоко изменило весь ее характер. Словесное творчество стало ориентироваться не на дворянские слои, а на городские круги, а в пору революционного подъема — на народные массы. Религиозная проблематика, которая продолжала преобладать, исполнилась высокого политического пафоса, за ней встало острейшее недовольство народных масс католической церковью и феодальными порядками.

Уже в сочинениях Томаша Штитного видна попытка устранить различие между культурой духовной и светской, хотя светская все же воспринималась как явление низшего порядка. В дальнейшем границы стали стираться еще усиленней: проповедь становилась вместилищем вполне земных политических страстей, в теологический трактат проникала политическая сатира, а духовный гимн сделался патриотическим и даже служил иногда подробному изложению военной доктрины.

Постепенно исчезали центральные герои средневековой литературы: с одной стороны, святой, устремленный к небесной жизни, а с другой — рыцарь с его воинскими и галантными похождениями. Канул в прошлое рыцарский эпос; средневековая легенда прекратила свое существование в связи с устранением у гуситов культа святых. Отступили на задний план и мистерии, не соответствовавшие новому пониманию богослужения. Лишь некоторые жанры средневековой литературы были взяты гуситской литературой на вооружение, наполняясь новым содержанием (например, аллегорический спор в стихотворной форме, сатирическая поэзия, духовная песня, трактат и хроника). Эти жанры тоже часто насыщались социальным пафосом, приобретая подчас агитационный характер.

Представления об «образоборчестве» гуситов вытекают из слишком механического сравнения складывавшейся тогда культуры с культурой иностранной. Важнее между тем, что чешская литература не просто перестала состязаться с иностранными образцами. Она непосредственно обратилась к народным источникам, что не меньше значило для ее ренессансного обновления, как и то, что гуситская литература, непосредственно участвовавшая в политических, социальных и религиозных боях, неизбежно должна была стать доступной, понятной простому читателю и слушателю. Это, в свой черед, определило многие новые художественные качества, в частности, отказ от усложненного аллегоризма средневековой поэзии.

Выдающееся место как в политической и религиозной жизни Чехии, так и в ее культуре занял сам Ян Гус (1371—1415). Это был не только религиозный реформатор, политический боец исключительного мужества и убежденности, но и чрезвычайно образованный человек, талантливый писатель и блестящий оратор. Его проповеди, которые он произносил в Вифлеемской капелле в Праге, вызывали огромное стечение народа и способствовали массовому распространению идей Реформации. Тексты своих проповедей, произнесенных по-чешски, Гус обработал, создав латинские произведения богословского характера (например, «О шести блудах» — разоблачение пороков католической церкви). На новую высоту Гус поднял чешскую духовную песню, которая стала одним из ведущих жанров гуситской литературы. Он сделал такую песнь частью богослужения и сам сочинил много текстов. Зденек Неедлы считал духовные песни новым и чрезвычайно важным словом в демократической культуре, «рупором поколения, проникнутого самым пламенным энтузиазмом».

Высшей точки деятельность Яна Гуса достигает в десятые годы XV в. В это время он пишет по-чешски ряд трактатов (например, «Зеркало грешного человека», «О супружестве», «Изложение веры»). В них развивались его теории, направленные против духовной и светской власти пап; подвергались уничтожающей критике практика продажи индульгенций и все основы экономической политики католической церкви («Книжка о симонии»). В трактате «О познании истинного пути к спасению», получившем заглавие «Дочка», Гус касался морали и воспитания. Удаленный с проповеднической кафедры Вифлеемской часовни и потеряв возможность обращаться непосредственно к массе слушателей, Гус издал сборник своих проповедей «Изложение святых чтений воскресных».

Стиль трактатов Гуса отличался от сухой, схоластической манеры, свойственной обычно теологам Средневековья. В его сочинениях чувствуются приемы оратора, проповедника, обращающегося к самой широкой аудитории. Они написаны с публицистической страстью и в то же время во всеоружии тогдашней высокой учености, со строгой внутренней логикой. Форма их проста и вместе с тем отличается тщательной литературной обработкой. Вклад Гуса в развитие чешского литературного языка чрезвычайно велик. Немаловажную роль в этой области сыграл его труд «О чешском правописании», где он предложил ввести надстрочные знаки, которые позволили передать специфически чешское произношение некоторых звуков и упростили чешское правописание.

Портрет Я. Гуса

Гравюра Н. Ройснера, 1587 г.

Находясь в заточении в Констанце, Гус ответил на требование католического судилища отречься от своих идей страстными посланиями, в которых он с огромной силой защищал свободу совести. В них отразился облик несгибаемого человека, готового взойти за свои убеждения на костер. Послания Гуса оставили неизгладимый след в национальной культуре.

Возмущение, которое прокатилось по чешским землям после мученической гибели Яна Гуса, отозвалось во многих произведениях, прежде всего в духовных песнях («О соборе Констанцском», «В надежде божьей...» и др.). В них порицалось несправедливое судилище и воспевался подвиг Гуса. Складывались и песни, которые в 20-е годы, во время гуситских войн, несмотря на религиозную оболочку, зачастую становились подлинными революционными гимнами, полными воодушевления и веры

в справедливость и грядущую победу (например, «Кто они, божьи воины», «Восстань, восстань, великий город Прага»). В песне «Кто они, божьи воины» религиозное воодушевление своеобразно сочетается с весьма конкретным содержанием: практическими советами военного характера войску и повстанцам-таборитам. Наиболее известные гуситские песни были собраны в так называемом «Йистебницком канционале» (опубл. 1872).

Вообще в годы подъема гуситского движения песня вышла на улицу, приняв активное участие в общественных событиях. Наряду с духовными, популярность приобрели и сатирические песни, куплеты, которые откликались на жгучие вопросы и яркие эпизоды общественной борьбы (существовала, например, издевательская песенка о сожжении трудов Виклифа по приказу папы).

На запросы времени начала откликаться и дидактическая поэзия, что, естественно, очень ее изменило, далеко отстранив от схоластики. В этом смысле нагляден так назывемый «Спор Праги с Кутной горой», где Прага воплощает гуситские идеи, а Кутная гора — католическую реакцию. «Спор...» был создан, когда Прага готовилась к отпору войскам католических крестоносцев. Автор не гонится за традиционными риторическими красотами, а сосредоточивается на сущности спора, который ведется с большой страстью и настойчивостью. Прага перед лицом Христа доказывает, что предательство Кутной горы по отношению к ней, своей матери, не может быть оправдано послушанием императору и папе, ибо единственным авторитетом в делах религии должно быть Священное Писание. Далее Прага ополчается против императора Сигизмунда, главного врага гуситов, организовавшего против них крестовый поход, доказывая, что сопротивление ему — это борьба за правду божью. В конце концов внимающий спору Христос, похвалив Прагу, приказывает Кутной горе замолчать.