ВВЕДЕНИЕ 7 страница. Роман «Новь» вызвал разноречивые оценки

Роман «Новь» вызвал разноречивые оценки. Сами деятели революционного народничества (П. Лавров, Г. Лопатин), признавая достоинства произведения в изображении участников движения, вместе с тем упрекали автора в односторонности подхода к народничеству в целом. Дело в том, что Тургенев, при всем своем сочувствии революционной молодежи, не верил в успех хождения в народ, считал планы народников иллюзорными. Писатель не разделял упований народников на общину, не

48

Иллюстрация:

Иллюстрация П. П. Соколова к рассказу
И. С. Тургенева «Бурмистр»

1891—1892 гг.

видел в самом крестьянстве предпосылки для восприятия народнических идеалов.

В романе «Новь» изображены разные типы народников. Народник-романтик Нежданов, чьи мечты и усилия терпят крушение, и Соломин — практик, трезво оценивающий окружающее. У него, по мнению Тургенева, больше шансов принести пользу обществу. Поэтому он предстает в романе как положительный герой, воплощающий здоровые, реальные созидательные возможности страны. Однако фигура Соломина была лишь данью времени и не удовлетворяла Тургенева. Поэтому в воображении писателя уже возник облик нового, исторически более перспективного героя, черты которого он проницательно предвидел в образе помощника Соломина рабочего Павла. «Быть может, — писал он в конце 1876 г., — мне бы следовало резче обозначить фигуру Павла, соломинского фактотума, будущего народного революционера: но это слишком крупный тип — он станет со временем центральной фигурой нового романа. Не под моим, конечно, пером — я для этого слишком стар и слишком долго живу вне России».

Наиболее полное и возвышенное воплощение облик революционной передовой молодежи получил в образе Марианны. Она духовно близка к своим предшественницам — цельным, глубоко проникнутым чувством долга, стремящимся к новой жизни натурам, таким, как Наташа («Рудин») и Елена («Накануне»). Марианна тоже стремится к подвигу. Однако в ее облике много новых черт. Она — человек другой эпохи и уже непосредственно связана с практикой революционной борьбы, определенна в своих планах и стремлениях. В ней нет покаянных, жертвенных настроений, свойственных представителям дворянской среды. Марианна готова немедленно включиться в дело. «Мы придем в народ... Мы будем работать, мы принесем им, нашим братьям, все, что мы знаем, — я, если нужно, в кухарки пойду, в швеи, в прачки... Никакой заслуги

49

тут не будет, — а счастье, счастье». Образ Марианны вызвал восхищение деятелей народнического движения.

Как известно, программа революционных народников оказалась утопической, их судьба была героической и вместе с тем драматической главой истории русского освободительного движения. Тургенев не разделял взглядов народников. Но он изобразил эту драму в общественной и духовной жизни передового революционного поколения 70-х годов чрезвычайно сочувственно, с горечью переживая судьбы своих героев. В прокламации «Народной воли» в связи с кончиной писателя сказано, что Тургенев «служил русской революции сердечным смыслом своих произведений... Он любил революционную молодежь... признавал ее „святой“ и „самоотверженной“».

В последние годы жизни Тургенев создает прозаические произведения малых форм: повести «Песнь торжествующей любви», «Клара Милич» и «Стихотворения в прозе». По своей жанровой специфике «Стихотворения в прозе» (1877—1882) близки к «Маленьким поэмам в прозе» Ш. Бодлера. «Стихотворения в прозе» глубоко лиричны, воспоминания, поэтические видения соседствуют в них с философскими аллегориями, грустные размышления о быстротечности жизни и неотвратимой смерти — с прославлением любви, красоты и искусства. Высоким чувством преклонения перед подвигом самоотвержения во имя счастья людей проникнуто стихотворение «Порог». В знаменитом стихотворении «Русский язык» торжественно звучит патриотическая вера Тургенева в будущее русского народа.

Обобщающая сила реализма Тургенева сказалась прежде всего в том, что он проницательно определил общие черты основных человеческих типов, своего рода метатипов целой эпохи. Их воплощение получило в русской литературе дальнейшее развитие. Именно от Тургенева идет как тип правдоискателя в сфере общих отвлеченных социальных и моральных проблем, так и тип нового человека — революционера, устремленного к конкретно-историческому делу своего времени. Их изображение Тургеневым, при всей значимости, не всегда и не во всем было исторически всесторонним и точным. Это часто вызывало упреки со стороны представителей как реакционной, так и революционно-демократической критики. Но именно Тургенев открыл эти основные для своего времени (40—70-е годы) типы, которые впоследствии, исходя из нового опыта истории, всесторонне были воплощены в творчестве ряда писателей-реалистов прошлого века.

Проблемы героя жизни и литературы у Тургенева не ограничены лишь потребностями развития русской жизни. Они сближаются у него с общечеловеческими, выходящими за пределы эпохи 40—70-х годов. Естественно, именно эта общая концепция места человека в жизни и искусстве нашла наиболее широкий отклик у зарубежных писателей и критиков.

Э. М. де Вогюэ в книге «Русский роман» (1886) подчеркивал особенность Тургенева, всей русской литературы в утверждении самоценности человека, его живой непосредственной индивидуальности. «Он, — писал Вогюэ, — не демонстрирует жизнь, факты сами по себе мало занимают его. Он видит их лишь сквозь душу человеческую».

Французский критик Эннекен полагал, что антропоцентризм — это и есть главная поэтическая сила в произведениях русской литературы. Он писал, что книги Тургенева «обладают качеством, на сегодняшний день отсутствующим во всех лучших французских произведениях, — они жестоки к человеку». В Тургеневе критик ценил лиризм, дар «интимного деликатного проникновения в людские души».

Концепция самоценности каждой личности, глубина человековедческой устремленности Тургенева проявляется в своеобразии изображения им психологии героя. Он показывает самые сложные внутренние состояния человека, духовные конфликты, оттенки самых сокровенных чувств.

Но в то же время при всей многогранности психологического анализа передача «диалектики души», деталей психологического процесса значительно меньше привлекает внимание Тургенева в сравнении с Л. Толстым и Достоевским.

Сила изображения Л. Толстым, проникшим в еще неизведанные глубины внутреннего мира героев, «диалектики души», — новый шаг в развитии реализма. Но это открытие Толстого не могло бы быть свершено, если бы к тому времени русская литература в творчестве Пушкина, Гоголя и Тургенева не накопила опыт художественного психологизма, реалистического воспроизведения образа человека в его индивидуальности, с его общественными и духовными особенностями.

И то поступательное развитие реализма, которое достигается в психологизме Достоевского, устремленного в глубины бытия обычных людей, в предельно обостренные духовные конфликты, раскалывающие общество, также подготовлено опытом великих предшественников, в частности Тургенева.

50

Тургенев — первый русский писатель прошлого века, чьи произведения были широко известны на Западе. Именно в творчестве Тургенева впервые проявилось интенсивное сближение и взаимодействие русской и западноевропейской литератур. В его произведениях явственно чувствуется освоение опыта западного романа. Однако роман Тургенева, при своей органической связанности с общими принципами этого жанра в мировой литературе, отнюдь не повторяет особенности западноевропейского опыта.

Своеобразие творчества Тургенева уходит своими корнями в почву русской действительности, питается основными проблемами русской литературы.

Впервые и наиболее объективно Тургенева оценили во Франции. Знаменательный факт в истории литературы — тесные дружеские связи Тургенева с группой выдающихся французских писателей-реалистов (Г. Флобер, А. Доде, Э. Золя, Э. Гонкур), составлявших вместе с ним своеобразное литературное содружество, которое вошло в историю литературы под именем «кружка пяти». Несмотря на разницу во взглядах на литературу, членов этого кружка объединяли прежде всего размышления о судьбах реализма, которые и стали предметом обсуждения во время регулярных дружеских встреч членов кружка в 70-е годы.

По словам Мериме, литературные круги на Западе видели в Тургеневе «одного из вождей реалистической школы» в европейской литературе. Такие крупные писатели, как Мопассан или Г. Джеймс, считали себя в какой-то мере учениками Тургенева.

Безусловно, реализм Тургенева связан с общим развитием реализма в мировой литературе. Но прав был Анатоль Франс, подметивший и высоко оценивший ярко выраженное национальное своеобразие и самобытность произведений Тургенева. В своей статье о русском писателе он замечает: «Тургенев родился русским и русским остался. Конечно, европейские идеи ему не чужды и нравы наши ему нравятся, раз он захотел к ним приобщиться, причем очень охотно, всем знакомым его это известно. Но он славянин и чувствует, что такова его натура, таков его гений, таков он есть сам».

Действенность произведений Тургенева во многом определяется тем, что он представил, при всей отчетливой выраженности своей творческой индивидуальности, общие черты русской художественной культуры своего времени, прежде всего — своеобразие развития классического реализма русской литературы XIX столетия.

50

ГОНЧАРОВ

В историю отечественной и мировой литературы Иван Александрович Гончаров (1812—1891) вошел как один из выдающихся мастеров реалистического романа.

И. А. Гончаров родился в г. Симбирске на Волге, в зажиточной купеческой семье. «Учился, — вспоминал писатель, — сначала дома, потом в одном домашнем пансионе», где была небольшая библиотека, «прилежно читавшаяся, почти выученная наизусть».

Не закончив курса в Московском коммерческом училище (1822—1831), Гончаров поступает на словесное отделение Московского университета. Годы учебы в университете (1831—1834) совпали с формированием в русской литературе реалистического направления, оживлением философско-эстетических, идейно-нравственных исканий, отзвуки которых проникали в лекции университетских профессоров (И. Давыдова, Н. Надеждина, С. Шевырева).

В 1835 г. Гончаров был зачислен переводчиком в департамент внешней торговли. Он поселяется в Петербурге, входит в качестве домашнего учителя в литературно-художественный салон Майковых, где знакомится со многими столичными писателями и журналистами. В 1847 г. в журнале «Современник» появился первый роман писателя «Обыкновенная история», принесший автору широкую известность и литературное признание. Спустя два года Гончаров публикует отрывок из нового романа («Сон Обломова»), задумывает роман «Обрыв» (первоначальное название — «Художник»), интенсивная работа над которыми была прервана в связи с кругосветным плаванием (1852—1855) писателя на военном фрегате «Паллада» в качестве секретаря экспедиции. Гончаров наблюдал жизнь современной ему Англии, совершил поездку в глубь Капштадтской колонии, посетил Анжер, Сингапур, Гонконг, Шанхай, длительное время знакомился с бытом японского порта Нагасаки. На обратном пути он проехал всю Сибирь. Творческим итогом путешествия стали два тома очерков «Фрегат „Паллада“» (отдельное изд. в 1858 г.). «Обломов» был опубликован в «Отечественных записках» (1859). Читатели оценили это произведение как «вещь капитальную» (Л. Толстой), «знамение времени» (Н. А. Добролюбов). Роман «Обрыв», «любимое дитя... сердца», по выражению писателя, создавался «урывками, по главам», с большими остановками, обусловленными неясностью фигуры нигилиста Волохова и переменами в первоначальном плане, и был завершен лишь в 1869 г. (опубликован тогда же в «Вестнике Европы»).

51

Вынужденный из материальных соображений служить, писатель выполняет обязанности цензора Петербургского цензурного комитета, редактора правительственной газеты «Северная почта», члена совета министра по делам книгопечатания. В 1867 г. он выходит в отставку.

В 70—80-е годы Гончаров, не чувствуя сил для реализации замысла четвертого романа, «захватывающего и современную жизнь», обращается к жанру очерка и мемуаров.

Гончаров считал роман жанром, который занял ведущее место в современном обществе, с его «скрытым механизмом», «тайными пружинами», господствующей прозаичностью. В этих суждениях Гончаров опирался на Белинского.

Мысль о прозаичности современного писателю мира раскрывается уже в заглавии первого гончаровского романа: история обыкновенная, а не героическая, не высокая. Гончаров чутко улавливает всемирно-исторический по своему масштабу процесс смены патриархально-феодального уклада и строя жизни с его узкими, но непосредственно-личными общественными связями (отсюда и известная «поэзия», человечность прежнего бытия) укладом качественно иным (объективно — буржуазным), отмеченным широтой, но безличностью, опосредованностью (товаром, деньгами) человеческих отношений, их с традиционной точки зрения антипоэтичностью.

В «Обыкновенной истории» этот момент схвачен в самой экспозиции. С молодым представителем патриархального уголка (поместье Грачи), выпускником университета Александром Адуевым читатель знакомится в тот переломный для него день, когда герою «стал тесен домашний мир»: его неодолимо «манило вдаль», в жизнь «нового мира». «Он принадлежал двум эпохам», — сказано о слуге Обломова Захаре («Обломов»), и это с полным основанием можно отнести к самому Илье Ильичу, живущему уже в Петербурге, но духовно не порвавшему и с патриархальной Обломовкой. Героем переходного времени задуман романистом и художник Райский — центральный персонаж «Обрыва».

Современники перевала истории, герои Гончарова и сам художник объективно поставлены либо перед выбором между старым и новым укладами, либо перед поиском еще неясной и трудноуловимой будущей «нормы», идеала взаимоотношений личности с обществом, общежития, в равной мере отвечающего как прозаическому складу новой действительности, так и лучшим, вечным потребностям индивида. Если некоторые герои Гончарова (Петр и Александр Адуевы, Обломов в конечном счете) не идут далее простого выбора, то сам романист свою задачу видит в отыскании и художественном воплощении новой поэзии, нового нравственно-эстетического идеала и положительного героя, по-своему отвечая на кардинальный вопрос современности: как жить, что делать?

Иллюстрация:

И. А. Гончаров

Портрет кисти И. Крамского. ГТГ

Установка на поиск и воссоздание новой поэзии, положительного характера определила особое место Гончарова среди писателей-очеркистов «натуральной школы», многие из нравоописательных приемов которой писатель хорошо усвоил. Неприемлема для него была объективная депоэтизация действительности, присущая «физиологическому», бытовому очерку 40-х годов. Стремление выявить непреходящий, общечеловеческий смысл настоящего обусловило пристальное внимание романиста к «вечным» характерам и мотивам западноевропейской и образам русской классики (образам Гамлета, Дон Кихота, Фауста, Дон-Жуана, Чацкого, Татьяны и Ольги Лариных и др.), не без учета которых задумывались гончаровские Обломов, Райский, Вера и Марфенька и другие персонажи.

52

Первой попыткой ответить на вопрос, «где искать поэзии?» в новом прозаическом мире, была «Обыкновенная история». В основу композиции и сюжета романа положено столкновение двух, по мнению автора, крайних и односторонних «взглядов на жизнь», концепций отношения личности с обществом, действительностью. Обстоятельно рассмотрев каждую из них, писатель отвергает обе ради подлинно гармонической нормы, в общих чертах сформулированной в конце второй части романа (в письме Александра из деревни к «тетушке» и «дядюшке»). Эпилог романа обнажает, однако, глубокую враждебность современного века этому идеалу.

Жизненная позиция Александра Адуева выглядит подчеркнуто романтической, но этим она не исчерпывается. В новый, неведомый еще мир Александр вступает наследником вообще старой «простой, несложной, немудреной жизни», сплава патриархальных укладов — от идиллических до средневеково-рыцарских. В его «взгляде на жизнь» романтически преломлена безусловность и абсолютность (в своих истоках героическая) жизненных требований и мерок, исключающих и неприемлющих все обыкновенные, повседневные проявления и требования бытия, всю его прозу вообще.

Погружая Адуева-младшего в различные сферы действительной обыкновенной жизни (служебно-бюрократическую, литературно-журнальную, семейно-родственную и в особенности любовную) и сталкивая с ними, Гончаров вскрывает полную несостоятельность запоздало-героической «философии» своего героя. Независимо от воли Адуева-младшего жизнь пересматривает, снижает и пародирует его абсолютные критерии и претензии, будь то мечта «о славе писателя», о «благородной колоссальной страсти» или об общественной деятельности сразу в роли министра, обрекая героя на трагикомическую участь.

Во второй части произведения художник развенчивает и позицию Адуева-старшего, петербургского чиновника и фабриканта, представителя и адвоката «нового порядка», с его культом прозаично-прагматических, повседневных интересов действительности. «Практическая натура» (Белинский), Петр Адуев с его апологией «дела», «холодным анализом» задуман носителем, в свою очередь, одного из коренных «взглядов на жизнь». В отличие от «племянника», признававшего лишь безотносительные, непреходящие явления жизни вне связи с их повседневными, обыкновенными сторонами, Адуев-старший не находит и не приемлет в мире ничего, кроме текущего, относительного и условного. И это характеризует его понимание священных в глазах Александра дружбы, потребности в искреннем человеческом союзе, самой любви, которую «дядюшка» называет попросту «привычкой». Обобщенно-типологическая по своей сущности позиция Петра Адуева, не исчерпываясь буржуазным практицизмом, характеризуется безраздельным позитивизмом и релятивизмом.

Если героически мыслящий Александр не выдержал испытания жизненной прозой, то суд над Адуевым-старшим Гончаров вершит с позиций именно тех общечеловеческих ценностей (любовь, дружба, человеческая бескорыстная теплота), которые герой «нового порядка» считал «мечтами, игрушками, обманом». Полный жизненный крах «дядюшки» в эпилоге романа уже очевиден.

Истина жизни, которой должен руководствоваться нынешний человек, заключается, по Гончарову, не в разрыве ценностей и потребностей абсолютно-вечных и относительно-преходящих, духовно-внутренних и внешне-материальных, чувства и разума, счастья и «дела» (долга), свободы и необходимости, но в их взаимосвязи и единстве как залоге «полноты жизни», и цельности личности. Доминантой в этом единстве должны быть тем не менее немногие «главные» духовно-нравственные интересы и цели человека типа одухотворенного, «вечного» союза мужчины и женщины, искренней дружбы и т. п. Одушевляя и поэтизируя собой разнородные текущие практические заботы и обязанности людей (в том числе и социально-политического характера), эти «главные» цели снимают их ограниченность и прозаичность. Так, прозревший Александр намерен из «сумасброда... мечтателя... разочарованного... провинциала» сделаться «просто человеком, каких в Петербурге много», не отбрасывая свои «юношеские мечты», но руководствуясь ими. Конкретного воплощения новый нравственно-эстетический идеал (новая поэзия) в «Обыкновенной истории», однако, не получил. Переходно-прозаическая эпоха в итоге художественной ее поверки предстала еще неодолимо расколотой, состоящей лишь из ограниченных крайностей. Тут возможна либо поэзия, не искушенная прозой, либо проза без грана поэзии.

Работа над романом «Обломов» совпала с широким общественным подъемом в России после Крымской войны. Вышел роман в свет в период решительного размежевания в русском освободительном движении либералов и демократов, тенденции реформистской и революционной. Центральное место в «Обломове» занял анализ причин апатии и бездействия дворянина-помещика Ильи Ильича Обломова,

53

человека, не обделенного природой, не чуждого «всеобщих человеческих скорбей». В чем тайна гибели героя, почему ни дружба, ни сама любовь, выведшая его было на время из состояния физической и духовной неподвижности, не смогли пробудить и спасти его?

Объяснение художника было эпически обстоятельным и глубоко убедительным: причина в «обломовщине» как строе, нравах и понятиях жизни, основанной на даровом труде крепостных крестьян, проникнутой идеалами праздности, вечного покоя и беззаботности, среди которых «ищущие проявления силы» роковым образом «никли и увядали». Восходя к типу «простой, несложной, немудреной жизни» из «Обыкновенной истории», «обломовщина» в новом произведении приобрела, таким образом, четкую социологическую конкретность, классово-сословную определенность (особенно в главе «Сон Обломова»), позволяющую прямо увязать гибель главного героя, владельца трехсот Захаров, с русскими крепостническими порядками, парализующими волю и извращающими понятия человека. Это было блестяще сделано Добролюбовым в знаменитой статье «Что такое обломовщина?» (1859), воспринятой передовой Россией как своего рода программный документ. Называя Обломова «коренным, народным нашим типом, от которого не мог отделаться ни один из наших серьезных художников», критик увидел в нем полное и яркое обобщение современного дворянского либерала (и вместе — завершение литературного типа «лишнего человека»), обнаружившего свою полную несостоятельность перед лицом «настоящего дела» — решительной борьбы с самодержавно-крепостническим строем.

С позиций «реальной критики» роман Гончарова был признан исключительным по значению вкладом в развитие реализма в русской литературе. Писатель, по утверждению Добролюбова, воплотил в своем романе важнейший процесс современной ему русской действительности, показал борьбу нового и старого в жизни дореформенной России. Глубину и тонкость добролюбовского анализа (в первую очередь образа Обломова, характер которого, как он показывает, реалистически детерминирован всем строем жизни тогдашней России, нуждавшейся в коренных переменах), проникновение критика в авторский замысел, справедливость основных выводов, к которым подводит читателя статья «Что такое обломовщина?», признал сам Гончаров, не разделявший во многом взглядов Добролюбова: «Такого сочувствия и эстетического анализа я от него не ожидал, воображая его гораздо суше».

Социально-конкретный и социально-психологический смысл понятия «обломовщины» сочетается в романе с аспектом типологическим — значением одного из устойчивых общерусских и даже всемирных способов, «жанров» жизни. Это бытие и быт бездуховные, начисто лишенные «вечных стремлений» человека к совершенству и гармонии. И такова не только «обломовщина» патриархально-деревенская, но и петербургско-городская. И там и здесь отсутствует подлинное движение, царят неподвижность и сон либо суетность, погоня за мнимыми ценностями; и там и здесь «рассыпается, раздробляется» человеческая личность.

Противоядием «обломовщине» и антиподом Обломова в романе представлены Андрей Штольц и способ жизни, им утверждаемый. Современная писателю критика отнеслась в целом к «штольцевщине» отрицательно. Необходимо, однако, говоря об этом герое, различать замысел и его реализацию.

Личность Штольца задумана как гармоническое «равновесие» практических сторон с тонкими потребностями духа. Отсюда, по мысли романиста, цельность этого лица, не знающего разлада между умом и сердцем, сознанием и действованием. «Он, — говорится о Штольце, — беспрестанно в движении», и этот мотив чрезвычайно важен. Движение героя есть отражение и выражение того безустального «стремления вперед, достижения свыше предназначенной цели, при ежеминутной борьбе с обманчивыми надеждами, с мучительными преградами», вне которых, считает писатель, не преодолеть косную силу (а порой и обаяние) обломовской тишины и покоя. Движение — основной залог истинно человеческого образа жизни.

Неубедительными поэтому выглядят упреки Гончарову в том, что он якобы не показал, сокрыл конкретное дело Штольца. Ведь герой уже при выходе в самостоятельную жизнь отклоняет «обычную колею», «стереотипные формы жизни» и деятельности, доступные современному обществу, ради небывало «широкой дороги», т. е. неограниченной, а потому и неизбежно малоконкретной активности. С ее помощью Штольц в конце концов обретал то «последнее счастье человека», именно одухотворенно-цельный союз с любимой женщиной, которое стало недосягаемым для спутанного обломовщиной Ильи Ильича.

Интересный по замыслу образ Штольца, современной реально-поэтической личности, не был, да и не мог быть, полнокровно художественно воплощен, что признал и сам Гончаров («не живой, а просто идея»). Личность Штольца, не связанная с передовой идейно-общественной

54

тенденцией 60-х годов (революционно-демократическую идеологию Гончаров не принимал), приобретала абстрактность, грешила декларацией. Иные же способы «заземлять» этот идеально задуманный характер лишь привносили в него те черты эгоизма, делячества, рассудочности, которые как раз и исключались замыслом.

Семейное счастье Штольца с Ольгой Ильинской выглядит изолированным от общей жизни, замкнутым самодовлеющими интересами любящих. В известной степени это не расходится с гончаровской трактовкой роли и значения любви в обществе. Вслед за своим героем писатель готов считать, «что любовь... движет миром» и «имеет громадное влияние на судьбу — и людей и людских дел». Любовь, по Гончарову, верно понятая, благотворно воздействует на окружающий любящих общественный круг, получает широкое нравственно-этическое значение. Такой смысл должен был иметь и счастливый семейный союз героев «Обломова». Однако роман внес значительную поправку в эти планы, в самую концепцию художника, вскрывая ее несомненную утопичность, иллюзорность. Общественных выходов любовь Штольца и Ольги Ильинской не имеет.

Объективно неизбежный схематизм образа Штольца и «штольцевщины» субъективно рассматривался Гончаровым как очередное свидетельство неодолимой рутины, сопротивления современного быта, когда «между действительностью и идеалом лежит... бездна». Торжествовали в настоящей жизни лишь мелочно-суетные и ограниченные чиновники Судьбинские и литераторы Пенкины.

Новое разочарование в человеческих возможностях своей эпохи своеобразно отразилось на итоговой трактовке заглавного персонажа романа. Апатия, бездействие и робость Ильи Ильича перед целью жизни, достигнуть которой не сумел, по сути дела, и деятельно-активный Штольц, получали известное оправдание, понимание со стороны автора. Вина Обломова в конце произведения смягчена его бедой, в судьбе героя нарастают, сменяя комические, трагические ноты. Упрек герою-обломовцу («он не понял этой жизни») сочетается здесь с укором бездушной и бездуховной действительности, которая «никуда не годится». Отсюда и слова Ольги Ильинской о «хрустальной душе» Обломова, «перла в толпе».

Общая оценка личности Обломова и его судьбы в романе неоднозначна. В произведении сплелись своего рода обширная физиология барина и барства и глубокое раздумье художника об уделе развитого, идеально настроенного человека в современном мире. Аспекты эти тесно связаны, но способны обретать и самостоятельное звучание.

Художественная неубедительность реально-поэтического по замыслу мужского персонажа (Штольц) привела к выдвижению на первый план в романе гармонического женского характера — Ольги Ильинской, одухотворенной, сознательно и действенно любящей. Этот образ — большая творческая победа художника. «Ольга, — отмечал Добролюбов, — по своему развитию, представляет высший идеал, какой только может теперь русский художник вызвать из теперешней русской жизни».

Над «Обрывом» Гончаров работал с большими перерывами почти двадцать лет. По первоначальному замыслу (1849) вместо нигилиста Волохова, каким он вышел в окончательном варианте романа, был намечен сосланный под надзор полиции по неблагонадежности вольнодумец. Увлекшись Волоховым, Вера, тяготящаяся стесняющими ее формами и нравами провинциального консервативного быта, уехала с ним в Сибирь. В решении Веры, внешне напоминавшем подвиг декабристок, акцентировались, однако, не столько идейные мотивы, сколько величие женской любви, подобной чувству Ольги Ильинской к Обломову.

Обострение идейной борьбы в 60-е годы, неприятие романистом материалистических и революционных идей демократов, их трактовки женского вопроса, а также ряд внешних обстоятельств внесли существенные изменения в первоначальный план «Обрыва». Поведение и понятия Волохова приобрели идеологическую подоплеку «новой правды», чуждой уже не только традиционно мыслящей помещице Бережковой и художнику-идеалисту Райскому, но в своей основе и Вере. Встречи-свидания героини с Волоховым перерастают теперь в идейную сшибку двух миропониманий, взаимонеприемлемых формул союза мужчины и женщины (любовь «срочная», чувственная и «вечная», исполненная духовности и долга). Страсть Веры приводит к «падению» и тяжелой драме героини и осмыслена писателем как трагическая ошибка, «обрыв» на пути к подлинному идеалу любви и семьи.

Образ нигилиста Волохова, как показала демократическая критика (статьи «Уличная философия» Салтыкова-Щедрина, «Талантливая бесталанность» Н. В. Шелгунова и др.), был идейным и художественным просчетом романиста. В убедительности Волохов во многом уступал образу Базарова, воссозданному в конце 50-х годов «первооткрывателем» нового типа русской разночинной интеллигенции Тургеневым, автором «Отцов и детей».