ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 81 страница. «Лоцман» (1823) — первая, еще робкая попытка Купера в сфере литературной маринистики

«Лоцман» (1823) — первая, еще робкая попытка Купера в сфере литературной маринистики. Бесспорный успех романа у читателей побудил его заняться разработкой нового жанра более основательно.

Тип куперовского «морского романа» сложился еще в 20-е годы («Красный корсар», 1827). Писатель в изобилии ввел в повествование материал корабельной жизни и, перешагнув через традиционные ограничения просветительской эстетики, утвердил необходимость широкого использования в романе «морской речи», т. е. специальной терминологии, профессиональной лексики, морского жаргона и т. п. Купер описывал корабли и морскую жизнь так, как это мог сделать только профессиональный моряк. После него уже невозможно было любительское обращение с материалом. Отсюда одно из важнейших качеств американского «морского романа»: авторский взгляд изнутри, видение и изображение действительности с позиции моряка.

Эстетика жанра, разработанная Купером, была обусловлена, разумеется не только материалом, но и способом его осмысления. Писатель опирался на разграничения и понятия, широко бытовавшие в романтической поэзии и прозе, в частности на мысль о принципиальном несходстве «сухопутной» и «морской» жизни. Тезис об исключительности «морской жизни» позволял писателю вывести человека за рамки буржуазных общественных отношений и тем самым как бы предоставить ему возможность достичь нравственной высоты и подлинной свободы.

Другое направление экспериментов Купера было связано с попыткой исторического исследования некоторых важнейших процессов и явлений современной действительности, носящих специфически национальный американский характер. Речь идет прежде всего о территориальной экспансии и о сопутствующем ей особом социальном феномене, который традиционно именуется «пионерством», о трагической судьбе коренных обитателей континента — индейцев и в конечном счете о будущем американского народа. Именно этот круг вопросов образует проблематику романов о Кожаном Чулке, представляющих собой наиболее ценную часть художественного наследия Фенимора Купера.

Серия романов о Кожаном Чулке соединяет в себе признаки приключенческого повествования, исторического романа, романа о нравах, философской прозы и «романа воспитания». Элементы разных жанров здесь, однако, не сливаются воедино, а как бы сосуществуют. Философские аспекты пенталогии сосредоточены в монологах Кожаного Чулка и в его диалогах с другими действующими лицами. Исторические и приключенческие элементы привязаны главным образом к сюжету, особенно к батальным его частям. Купер заложил традицию, которую впоследствии поддерживали и развивали американские прозаики XIX—

559

XX вв. — Г. Мелвилл, Ф. Норрис, Т. Драйзер, У. Фолкнер, Т. Вульф и др., — традицию синтетического эпоса в прозе.

«Пионеры» (1823) были задуманы первоначально как историческое повествование о нравах «границы». Здесь формировались социальные отношения, философские, экономические и юридические принципы, общественные навыки и нравственные законы — иными словами, особая разновидность цивилизации, которую Купер не без оснований полагал весьма важной для будущего Америки. Само понятие «границы» в эпоху мощной территориальной экспансии имело далеко не исторический смысл, ибо отражало процессы, развивавшиеся полным ходом в современной национальной жизни. Отсюда существенные модификации, внесенные Купером в традиционный жанр. Действие романа отнесено назад, но недалеко — менее чем на тридцать лет. В романе нет исторических персонажей или исторических событий. Протяженность действия — всего один год. Событ я развиваются неспешно, перебиваясь отступлениями, обстоятельными описаниями, очерковыми подробностями.

Вместе с тем «Пионеры» не могут рассматриваться как нравоописательное повествование в чистом виде. Ключевой в идейном содержании романа является проблема философско-социального характера, возникающая из сложной системы взаимодействий в «треугольнике»: природа — человек — цивилизация. В более или менее развернутом виде она поставлена во всех частях пенталогии, но именно в «Пионерах» ей отведено центральное место.

Столкновение природы и цивилизации предстало перед Купером и его современниками уже как факт социальной истории. Продвижение пионеров на Запад было не только шествием мужественных людей, преодолевавших трудности и опасности, но и разбойным налетом хищников. Все это широко отражено в «Пионерах». Основные конфликты и сюжетное развитие романа привязаны так или иначе к этому главному противостоянию природы и цивилизации.

В глазах Купера природа помимо материальной и эстетической ценности имела еще и ценность нравственную. Следует помнить, что философию американского романтизма питали деистические концепции французского Просвещения (Монтескье, Вольней) и теории немецкого идеализма (Кант); человеческое бытие мыслилось в системе отношений с богом, природой и обществом, и природа выступала нередко в качестве мудрого наставника человечества и проводника божественных предначертаний. Уничтожая природу, люди, по убеждению Купера, лишали себя источника мудрости, а не только источника бренного материального существования.

В «Пионерах» тема защиты природы от человеческого разбоя связана с двумя центральными персонажами этого романа — Кожаным Чулком и судьей Темплом, во всем противостоящими друг другу. Судья представительствует от имени цивилизации и юридических законов, Кожаный Чулок — от имени человечества и естественного порядка вещей. Оба они — противники хищнического разграбления природы: Темпл — ее адвокат, Кожаный Чулок — ее апостол. Темпл уповает на законы, Кожаный Чулок — на проповедь и нравственный пример. Оба они обнаруживают полное бессилие перед коренными пороками буржуазной цивилизации — своекорыстием, страстью к обогащению любой ценой, анархическим эгоизмом. На том и кончается роман: Темпл остается отлаживать механизм цивилизации посреди разоренной природы, Кожаный Чулок — уходит «в сторону заходящего солнца передовым из пионеров, проложивших путь через материк».

Содержание «Последнего из могикан» (1826) более или менее вписывается в круг вопросов, обозначенных в «Пионерах». Однако акценты здесь переставлены, доминирующее положение занимают уже другие проблемы, и в соответствии с этим меняется жанр повествования и общая его структура. В частности, отчетливо выражена специфика исторического и приключенского жанров.

Вместе с тем внимание автора отнюдь не поглощено событиями и героическими приключениями. Оно сосредоточено преимущественно на двух исконно американских проблемах: американской природе и американских индейцах, которые представлены в едином комплексе. Соответственно конфликт между цивилизацией и природой преобразуется в столкновение «противоестественной» цивилизации пришельцев с естественными навыками и обычаями краснокожих аборигенов, а сама трагическая судьба индейцев становится одним из лейтмотивов повествования.

Концепция природы в «Последнем из могикан» та же, что и в «Пионерах», однако эстетический принцип, положенный в основу ее изображения, изменился. Отчасти потому, что действие «Последнего из могикан» происходит во времена, предшествующие «наступлению цивилизации», и природа еще пребывает во всем своем первозданном великолепии. И мотив величия национальной природы звучит в этом романе более интенсивно. В «Последнем из могикан» Купер создает некий величественный комплекс, объединяющий американскую природу и коренное население Америки, комплекс,

560

Иллюстрация:

Разведчики сиу

Акварель А. Миллера. Ок. 1838 г.
Саусфилд (Мичиган). Коллекция И. Левита

в котором была воплощена столь дорогая сердцу романтиков идея национального, самобытного наследия, которое американцам еще предстояло освоить при строительстве новой «цивилизации». За Купером закрепилась слава первооткрывателя индейской темы в американской литературе. Это не вполне справедливо. У него были предшественники — публицисты, мемуаристы, поэты, беллетристы и этнографы. Однако бесспорно, что только Купер сумел придать этой теме эпические масштабы и поднять проблему судьбы краснокожих на уровень высокой трагедии.

«Последний из могикан» — первый в американской литературе роман, дающий подробное художественное изображение жизни американских индейцев, их быта, нравов, всевозможных обрядов, традиций, их внешнего облика и характера.

Но цель Купера, как он ее видел, не ограничивалась тем, чтобы представить в художественных образах и картинах определенную, недостаточно известную соотечественникам область их национального наследия. Индейский мир в «Последнем из могикан» являет собой одновременно и нравственную антитезу некоторым морально-философским концепциям 20-х годов XIX в., опиравшимся на теории шотландской философской «школы здравого смысла». Купер протестовал, в частности, против апологии «добродетелей цивилизации», которые якобы обладали превосходством над «первобытными добродетелями».

В образе Ункаса нравственное обобщение достигает такой высоты, что самый образ приобретает значение символа. Абсолютное бескорыстие, честность, искренность, прямота, благородство, душевная тонкость, скромность, отвага, присущие характеру молодого индейца, образуют ту идеальную шкалу ценностей, по которой Купер предлагает читателю измерять моральное содержание прогресса цивилизации.

Этим, однако, смысл образа Ункаса в романе не исчерпывается. В символическом плане гибель молодого вождя знаменовала собой грядущую судьбу всего краснокожего населения Америки. Все сюжетные линии романа сходятся к сцене смерти Ункаса. Купер постоянно подчеркивает огромную важность события: не просто умер человек — угасло целое племя.

561

Через трагическую историю молодого индейца Купер поднимает проблему, глубоко волновавшую передовых американцев его времени, — проблему исторической судьбы коренного населения Америки.

«Прерия» (1827) развивает проблематику первых двух романов из «серии Кожаного Чулка» и одновременно является как бы завершением всего цикла. Действие романа разворачивается в 1805 г., т. е. удалено от читателя всего на два десятилетия, и тема современной Америки приобретает здесь более интенсивное звучание. На первый план выдвигается проблема скваттерства, всесторонне исследуемая Купером в ее социально-историческом, юридическом, нравственно-философском и отчасти психологическом аспектах. Центральное положение среди многочисленных конфликтов повествования занимает противостояние двух персонажей — Кожаного Чулка и скваттера Буша.

Скваттерство, как оно представлено в «Прерии», — это не просто захват необработанных земель, но жизненная позиция, нравственный принцип, агрессивная психологическая установка и, если угодно, социальное убеждение. В образах Буша и его сыновей воплощены не только худшие черты пионерства (в противовес Кожаному Чулку, в котором воплощены лучшие его черты), но также неприемлемые для Купера общие особенности американской буржуазной цивилизации. Буш — самый отталкивающий из злодеев, действующих в романах Купера.

Создавая «Прерию», писатель, как известно, не утратил еще веры в то, что Америке под силу вернуться к благотворным нравственным принпипам, построить подлинно демократическое общество. Однако образ Буша, воспринятый в символическом плане, внушает читателю тревожное подозрение, что будущее принадлежит скваттерам. Эта мысль возникает из общего контекста романа, и прежде всего из соотношения характеров Буша и Кожаного Чулка. Казалось, много общего между ними: оба привыкли к общению с природой, оба мужественны, сильны, оба стремятся на Запад, так как не в силах переносить ограничения, налагаемые обществом на человека. Однако сходство здесь только внешнее, ибо в Буше воплощено все то, что неприемлемо для Кожаного Чулка. Натти Бампо не может жить в условиях «цивилизации» и «закона», поскольку они противоречат мудрости природы, высшему закону бога и стихийному гуманизму; Буш — потому, что ему тесно в рамках действующих социальных установлений: его жадность, хищнический инстинкт, страсть к обогащению, нравственный анархизм толкают его подальше от берегов Атлантики, в прерии, где он может развернуться, не считаясь ни с чем, кроме грубой силы. Кожаный Чулок отступает на Запад, Буш — наступает и завоевывает при этом не только прерию, но всю Америку.

Три романа о Кожаном Чулке, написанные Купером в 20-е годы, образуют законченную трилогию. В начале 40-х годов писатель прибавил к ней еще два романа — «Следопыт» и «Зверобой». Эти два романа органично вошли в серию как новые главы жизнеописания героя, «пропущенные» автором в трилогии.

Образ Кожаного Чулка — сложный сплав философских идеалов Просвещения, фольклорных и литературных традиций, характерных особенностей национальной американской истории и современной действительности, осмысленных в личностных нравственно-психологических категориях.

Диалектическая сложность образа Натти Бампо имеет трагическую природу. Вознамерившись предложить современникам нравственный образец, модель Нового Человека, Купер тут же показал его неизбежную обреченность. Трагизм судьбы куперовского героя очень точно подметил Горький, который писал о Кожаном Чулке: «Исследователь лесов и степей „Нового Света“, он проложил в них пути для людей, которые потом осудили его как преступника за то, что он нарушил их корыстные законы, непонятные его чувству свободы».

После семилетнего пребывания в Европе (1826—1833) взгляды Купера на современное состояние американского общества и перспективы его развития существенно, хотя и не радикально, переменились. Перемены эти были связаны как с европейским опытом писателя, так и с переменами в общественно-политической жизни США, вызвавшими определенные сдвиги в общественных нравах.

В 30-е годы в творчестве Купера все резче звучит критика американских нравственных устоев, но одновременно в сознании писателя усиливаются консервативные тенденции. Язвительный и непримиримый критицизм составляет основной пафос сатирических романов «Моникины» и «До́ма». Первый из них — аллегорическая сатира, выдержанная совершенно в свифтовском духе и направленная преимущественно против политических нравов буржуазной Америки. Второй роман приближается по своей манере к сатирическим описаниям Диккенса и Теккерея, рисует картину жизни американского общества, каким его застал Купер по возвращении из Европы.

Нарастание консервативных тенденций в сознании Купера легко прослеживается в его публицистических сочинениях этих лет — в

562

Иллюстрация:

Д. Ф. Купер. «Прерия»

Титульный лист. Париж, 1827 г.

«Письме к соотечественникам» и в памфлете «Американский демократ». Свою позицию он сформулировал в одной парадоксальной фразе: «Истинный демократ консервативен: ему, слава богу, есть что защищать».

40-е годы XIX в. были для Купера периодом нового взлета творческой активности. В это время он опубликовал около двух десятков романов и среди них «Следопыт», «Зверобой», «Колония на кратере», «Морские львы», «Два адмирала», трилогия о Литтлпейджах («Чертов палец», «Землемер» и «Краснокожие»). Эти книги с удовольствием читались современниками и не утратили популярности у читателей по сей день. Однако между ранним и поздним творчеством Купера есть существенная разница. В 20-е годы писатель выступал как первооткрыватель и экспериментатор: он ставил новые проблемы, вводил в литературу новые жанры и т. д. Такое новаторство в его позднем творчестве почти отсутствует. Даже лучшее из написанного Купером в 40-е годы грешит вторичностью.

562

ЗРЕЛЫЙ РОМАНТИЗМ

Хронологические рамки зрелого американского романтизма размыты и условны, как условны границы любого историко-литературного явления. Вехой стал 1837 год. Именно в этом году Соединенные Штаты потряс новый экономический кризис, гораздо более серьезный, чем кризис 1819 г.; президент Джексон передал полномочия Мартину Ван Бюрену, и это было началом конца джексоновской демократии; примерно в то же время в Бостоне возник так называемый трансцендентальный клуб, а в Нью-Йорке — литературно-политическая группа, именовавшая себя «Молодая Америка»; У. Леггет начал издавать «Плейндилер» — один из самых радикальных демократических журналов того времени; О’Салливен приступил к выпуску «Демократического обозрения» («Демократик ревью»), которое полтора десятилетия было ведущим литературно-критическим изданием. В канун 1837 г. Эмерсон опубликовал свое крупнейшее философское сочинение — «Природа», сыгравшее неоценимую роль в эволюции американского романтического сознания; Готорн напечатал «Дважды рассказанные истории»; Эдгар По предложил издателям «Гротески и арабески». Иными словами, события 1836—1837 гг. существенно повлияли на развитие романтической идеологии и эстетики в США, определив специфический характер литературы зрелого романтизма.

Окончание периода значительно менее отчетливо. Кризис романтического сознания и романтической эстетики назревал постепенно. Одни писатели ощутили его раньше, другие — позже. В некоторых регионах романтическая идеология долго еще не сдавала позиций, в других — распад ее был скоротечен. Упадок романтизма приблизительно датируется второй половиной 50-х годов XIX в., по истечении которых в США не появилось более ни одного великого романтического творения.

Литературная жизнь Соединенных Штатов в эпоху зрелого романтизма приобрела живость, динамику, размах, каких не знала прежде. Старшее поколение романтиков еще не ушло со сцены, а уже появились новые имена: Эмерсон, Торо, Уитьер, Лонгфелло, Лоуэлл, Холмс, Готорн, Мелвилл, Уитмен, По, Бичер-Стоу и десятки других, отчасти уже забытых сегодня. Неизмеримо выросло число литературных журналов, среди которых были издания, существенно

563

содействовавшие развитию литературного дела в стране. Но дело, разумеется, не в количестве имен и названий.

Прежде всего отметим окончательное формирование и закрепление некоторых жанров, введенных в американский литературный обиход старшим поколением романтиков. Рассказ, повесть, «морской роман», исторический роман (в его американском варианте) обрели устойчивые эстетические параметры и заняли прочное место в американской литературе. Более того, некоторые из них получили теоретическое обоснование, например теория рассказа, созданная Эдгаром По, или теория романтического исторического повествования у Готорна. В историческом романе стремительно углублялась философская проблематика, интерес смещался к истории нравов.

Принципы «нового историзма» быстро распространились на все виды и жанры литературы, в том числе на поэзию и драму. Характерным примером здесь может служить творчество необыкновенно популярного поэта Г. У. Лонгфелло. В его исторических поэмах («Евангелина», 1847; «Сватовство Майлза Стэндиша», 1858) и «Новоанглийских трагедиях» («Джон Эндикотт» и «Джайлс Кори, фермер из Сэйлема»), над которыми он начал работать в 1856 г., исторические факты как таковые занимают весьма скромное место; история предстает преимущественно со стороны нравов и нравственности, трактуемых в свете этических понятий XIX в., и нередко обретает очертания легенды.

Не менее радикальные преобразования можно наблюдать и в области «морской прозы». Сравнение ранних образцов американского «морского романа» с маринистикой 40-х годов показывает интенсивную демократизацию жанра, в котором обозначается теперь вполне отчетливо социальная дифференциация морской жизни и принципиально иной подход к изображению «морского характера».

Возникла потребность в новых жанрах или жанровых разновидностях. Об этом свидетельствует «Моби Дик» Мелвилла — синтетический роман, с жанровой точки зрения не имеющий прецедента в истории мировой литературы, а также разнообразные повествования, которые можно объединить общим термином «романтическая утопия».

Никогда раньше, если исключить войну памфлетов в конце XVIII в., американская литература не была столь тесно связана с политической жизнью страны. Литературные группировки, как правило, имели ярко выраженную партийную окраску, и сама литературная борьба рассматривалась как один из аспектов борьбы политической.

Сплошь и рядом случалось так, что писатели, бесконечно далекие друг от друга по идейным, философским, эстетическим убеждениям и принципам, неожиданно становились под общие знамена во имя достижения единой социально-политической цели. В качестве показательного примера можно сослаться на аболиционистское течение в американском романтизме. Среди поэтов, гневно выступивших против рабства негров, мы найдем, например, Генри Лонгфелло — почтенного профессора Гарвардского университета, знатока и переводчика европейской классики, популярного лирического поэта. А рядом с ним — Джона Уитьера, фермера, поэта-самоучку, поклонника Бернса, певца новоанглийской деревни и крестьянского труда. В этой же «компании» нам встретится Джеймс Рассел Лоуэлл — бостонский «брамин», возвышенный поэт и язвительный критик. Крупнейшая звезда в этом созвездии — скромная, богобоязненная домохозяйка, обремененная детьми и домашними заботами, Гарриэт Бичер-Стоу. Она была воспитана в строгих традициях пресвитерианской церкви. Ее отец, многочисленные братья, муж, сын — все были священниками. Догматы пуританства, внушенные ей с детства, навсегда остались доминирующим элементом в ее сознании. Уже в ранних статьях, очерках и литературных зарисовках Бичер-Стоу обнаруживаются две тенденции, которые были характерны для всего ее творчества: склонность к морализаторству, к проповеднической наставительности и непреходящий интерес к истории родного края, к жизни, быту и психологии жителей старых новоанглийских поселений. Ее поздние романы и повести — «Сватовство священника» (1859), «Жемчужина острова Орр» (1862), «Олдтаунские старожилы» (1869), «Жители Поганука» (1877) — справедливо относят к школе «местного колорита», в формирование которой она, по всеобщему признанию, внесла существенный вклад.

Сегодня, по прошествии почти полутораста лет, мало кто помнит о ранних очерках и поздних романах Бичер-Стоу. В памяти потомков остался лишь короткий пятилетний период (1851—1856), отданный аболиционистской деятельности. В эти годы были написаны «Хижина дяди Тома» (1851—1852), «Ключ к хижине дяди Тома» (1853) и «Дред, повесть о проклятом болоте» (1856). Из этих сочинений только «Хижина дяди Тома» продолжает и в наши дни волновать и трогать читателя.

Современное литературоведение находит в книге множество недостатков: сентиментальность, проповедь христианской покорности, социальный пацифизм, наивную веру в возможность

564

решить проблему путем нравственного перевоспитания рабовладельцев и работорговцев и т. п. Все это так. Однако слабые стороны романа не могут заглушить его обличительного пафоса, ярко выписанную «живую драматическую действительность» рабства. Писательница представила современникам в конкретных, исполненных реалистической силы образах и сценах весь ужас, всю бесчеловечность рабовладения и, переступая пределы собственных религиозных убеждений, воспела мужество людей, не желающих с ним мириться. В накаленной атмосфере эпохи роман сыграл роль искры в пороховом погребе. Именно это имел в виду Линкольн, когда назвал Бичер-Стоу «маленькой женщиной, из-за которой случилась большая война».

Бичер-Стоу написала «Хижину дяди Тома», Лонгфелло — «Песни о рабстве», Уитьер — «Голоса свободы», Лоуэлл — «Записки Биглоу», Хилдрет— «Белого раба». Эти произведения образовали единый целенаправленный идейный и нравственный фронт, и влияние этого фронта на сознание современников невозможно переоценить.

Существенным фактором, способствующим развитию американской литературы эпохи зрелого романтизма, было зарождение национальной художественной критики, ставшей важной частью литературного процесса. Первыми профессиональными критиками были Эдгар По, Джеймс Лоуэлл, Эдвин Уиппл. В литературных баталиях критики, конечно, сражались в первых рядах. Предметы и поводы, по которым разворачивались жаркие журнальные схватки, были многочисленны и разнообразны, но центральное место среди них, бесспорно, занимал вопрос о национальной американской литературе. Необходимость преодолеть вековую культурную зависимость от бывшей метрополии сделалась очевидной уже в начале века. Десятилетиями раздавались призывы создать свою независимую национальную литературу. Но только в пору зрелого романтизма, когда практически были уже заложены основы самостоятельной американской литературы, со всей остротой встал вопрос о том, какой должна она стать, в каком направлении должна развиваться, что именно должно определять ее «национальность». Началась великая битва за дальнейшую демократизацию литературы, поиски самобытных народных талантов, которые могли бы вырасти в «гомеров масс», говорящих «от имени народа, во имя народа и для народа». По меньшей мере половина всех литературных дискуссий разворачивалась вокруг этой проблемы. В них участвовали и критики, и поэты, и прозаики, от малоизвестных до таких корифеев, как Эмерсон, Мелвилл, Уитмен, По, и даже «старики» — Ирвинг, Купер и Брайант — не остались в стороне.

Двадцатилетие, в пределах которого развивались романтическая идеология и искусство зрелой поры, было временем стремительных сдвигов и перемен в экономической, политической, социальной и духовной жизни Америки.

Самый характер социально-политических процессов этой поры порождал двойственную реакцию. С одной стороны, циничный прагматизм все больше утверждался в качестве моральной основы общественно-политических нравов. Личное богатство сделалось мерилом общественного достоинства; великие демократические принципы были обращены в расхожие лозунги, бесстыдно используемые для достижения отнюдь не демократических целей; беспринципность, демагогия, коррупция стали неотъемлемыми атрибутами политической жизни и межпартийной борьбы. Индивидуальное сознание, ориентированное просветителями на «стремление к счастью», которое уравнивалось теперь со стремлением к наживе, все более попадало под влияние средств массовой информации — газет, журналов, брошюр, листовок, ораторских выступлений на всех уровнях, от уличного митинга до заседаний конгресса. Отсюда тенденция к нивелировке личностного сознания, к его «массовидности» и в конечном счете к конформизму.

С другой стороны, те же самые процессы в жизни Америки порождали протест, вызывали к жизни радикально-демократические движения разного толка, от аболиционизма до фрисойлерства, стимулировали развитие общественно-философской мысли, настойчиво искавшей пути к осуществлению идеалов, жестоко подавленных буржуазной цивилизацией.

В зрелом американском романтизме острая критика современных социальных установлений и нравов сочеталась с пафосом демократизации всех областей национальной жизни, и в особенности культуры. При этом сразу же следует оговорить, что и критический, и «конструктивный» аспекты творческой деятельности романтиков не выходили за рамки романтического миропонимания.

Романтики второго поколения пытались выяснить природу антигуманных, антидемократических тенденций в установлениях буржуазно-демократического общества и одновременно найти противоядие, выявить возможности радикальной реформы и возрождения утраченных идеалов. Отсюда очевидное смещение акцентов в художественном освоении национальной действительности. Теперь уже не величие природы

565

и не своеобразие жизненного уклада различных частей страны приковывают к себе внимание поэтов, прозаиков, философов и публицистов. На первый план выдвигается человек, американец, пресловутый «новый Адам». В нем ищут причину всех причин, в том числе и истоки трагической трансформации демократического общества. С ним же связывают и надежды на радикальные преобразования, способные возродить дух подлинной демократии. Интерес к человеческой личности, к ее духовным возможностям, реализованным и особенно нереализованным, сделался главной движущей силой литературного развития в США середины века.

Крупнейшими явлениями в зрелом американском романтизме традиционно считают творчество Готорна, По, Мелвилла, Уитмена. Неоднократно отмечалось, что названные писатели резко отличаются друг от друга. Однако, если найти верную точку зрения, легко увидеть, что эти авторы были заняты общим делом — изучением современного американского сознания. У каждого из них была своя область преимущественного интереса: Готорна привлекали вопросы нравственного сознания, его природы, исторической эволюции и современного состояния; По был поглощен исследованием психических состояний человека; Мелвилл изучал интеллект, прорывающийся к основным универсальным законам бытия и пытающийся выяснить положение человека в иерархии систем — от микрокосма индивидуального сознания до макрокосма Вселенной; Уитмен пытался синтезировать самоощущение современника и дать ему адекватное поэтическое выражение. Сосредоточенность на индивидуальном сознании не означала утраты интереса к жизни общества в целом, к проблемам экономического, социального и даже политического характера. Отнюдь не новое уже в литературе противопоставление человека и общества приобрело в романтическом гуманизме усложненный, амбивалентный характер.

Индивидуальное сознание человека интерпретировалось как объект и жертва разрушительного воздействия со стороны действительности. Вместе с тем всякая попытка выявить источник и природу общественного зла вела романтиков к человеку, его нравственному сознанию, психологии. И тогда личность выступала уже как носитель и первопричина зла, в какой бы области оно ни проявлялось. Когда же возникал вопрос о возможности преодоления зла, о прогрессе, о реформе общества, о «революции», если угодно, романтики снова обращались к человеку, к скрытым резервам личности. Каждый из них по-своему представлял пути реорганизации национальной жизни, но любой из них мог бы согласиться с точкой зрения Генри Торо (1817—1862), полагавшего, что состояние общества и государства полностью зависит от духовного мира его граждан и что единственная революция, способная покончить со злом и осуществить подлинно демократические идеалы, — это революция индивидуального сознания. Недаром Л. Н. Толстой, с его приверженностью к идеям самоусовершенствования личности, был горячим поклонником Торо.