Театр и драматургия итальянского барокко 28 страница

К их числу принадлежал Иоганн Михаэль Мошерош (1601—1669), автор сатирико-дидактического романа «Диковинные и истинные видения Филандера из Зиттевальда» (1640—1643), первая часть которого представляет собой вольную обработку «Сновидений» Кеведо, а вторая — уже вполне самостоятельна. Трагическим духом веет от шумной, неуемной, бурной сатиры Мошероша, написанной в страшные годы Тридцатилетней войны.

Отправившись странствовать по миру в поисках справедливости, герой романа Филандер все время убеждается в тщетности своего порыва. Ведь Правда и Правосудие изгнаны отовсюду, и даже черти начинают страшиться людей. Постепенно книга превращается в грандиозную сатирическую панораму, охватывающую самые различные стороны немецкой и европейской жизни. С особой силой рисует Мошерош бедствия, обрушившиеся на Германию во время Тридцатилетней войны. На глазах Филандера солдаты чинят самые страшные насилия над мирными жителями, грабят, безобразничают, сквернословят. По обнищавшей и разоренной стране рыскают шайки озверевших мародеров, для которых существует только один закон —

255

корысть и своеволие. Горожане и крестьяне вынуждены охранять свое добро от ландскнехтов, как от самых лютых врагов. Никто уже больше не знает, на чьей стороне правда, кому надо служить, к какой партии примкнуть («Солдатская жизнь»). Страницы, посвященные бедствиям войны, лучшие в романе. Они напоены горечью и гневом. Мошерош скорбит о страданиях народа. Он возвышает свой голос против бессмысленной бойни, опустошившей страну, растлившей людей, превратившей Германию в царство смерти.

Есть у романа ясно выраженная антифеодальная тенденция. Спустившись в ад, Филандер встречает толпу грешников, состоящую из представителей самых различных сословий и профессий. Но первое место здесь по праву занимают благородные дворяне. С убийственным сарказмом обрушивается Мошерош на феодальные круги Германии, изображая тупое высокомерие, сословное чванство, паразитизм и моральное одичание немецкого дворянства. Титулованные ничтожества всегда готовы облаять и оскорбить любого добропорядочного бюргера, «как будто кровь честного человека не столь же красна, как родившегося во дворянстве». А сколько тягот и повинностей взваливают дворяне на «несчастный, разоренный народ»! Из года в год они выжимают, выдавливают последние соки из своих крепостных. Давно забыв о рыцарских подвигах, они на войне ведут себя ничуть не лучше самых отъявленных мародеров. Их главная забота — «грабить бедных крестьян и бюргеров». И Филандер увидел, как в большой огненной печи горели дворяне, которые во время Тридцатилетней войны возвеличивали свое дворянство «огнем, мечом и виселицами, разбоем и кровопролитием, тиранической жестокостью и пороками» («Детище ада»).

Не нашел правды и справедливости пытливый Филандер также при дворе. Он скоро убедился в том, что между адом и двором существует тесное родство. При этом сатирический бич Мошероша касается не только придворных вертопрахов, суетящихся возле трона, но и тех, кто горделиво восседает на троне. Писатель клеймит произвол, высокомерие, деспотизм и прочие пороки державных монархов, подобно мясникам сдирающих кожу с несчастных крестьян и повергающих страну в пучину величайших бедствий. Поэтому в уста крестьянину Мошерош вкладывает горькую жалобу на то, что бедным мужикам за всех приходится отдуваться во время войны.

При этом многие бедствия, постигшие Германию, Мошерош, подобно Логау, склонен был объяснять тем, что немцы утратили чувство своего национального достоинства, забыли о древней «немецкой свободе», о древней «немецкой честности», простоте и скромности, что они раболепствуют перед всем иноземным, превращаясь в жалких фигляров, обезьян, лакеев, носящих чужую ливрею, пресмыкающихся перед теми, кто сознательно губит Германию. Обличению раболепия немцев перед иностранщиной посвящена первая глава второй части, в которой действие переносится в замок древнегерманского полководца Ариовиста, некогда сражавшегося с легионами Юлия Цезаря. Древнегерманские витязи, и в их числе победитель римлян Герман, резко осуждают глубокое падение своих потомков, которые с утратой национальных одежд, обычаев и нравов потеряли свои былые национальные добродетели. Ведь коварство, двоедушие и трусость пришли на смену честности, прямоте и доблести.

Конечно, во всем этом много наивного, но ведь и выдающийся немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен, живший в начале XVI в., стремясь осудить торгашеский дух, воцарившийся в Священной Римской империи, апеллировал к древним германцам. Только Мошерош в отличие от Гуттена не превращает апологию древних германцев в апологию немецкого дворянства. Его позиция более демократична, а сатира более универсальна. Он берет на себя смелость сказать погрязшим в пороках немцам, и прежде всего представителям господствующих сословий, всю горькую правду об их великом падении в надежде на то, что настанет наконец время, когда воцарится в Германии «благородный мир», который соединит воедино и заставит возрадоваться «преследуемых ныне», едва уцелевших «верных патриотов», хотя Мошерош и уверен, что «злобный мир» не простит ему его стремления сказать людям «слишком много правды».

В то время когда придворные круги зачитывались романами о галантных похождениях Амадиса Гальского и манерными пасторалями, Мошерош называет романы об Амадисе «лживыми», а пасторали — «глупыми», причисляя их к разряду «дурацких книг». Он решительно отвергает искусство суетное, фальшивое, льстивое. По его словам, только тот является подлинным мастером, кто не пытается превратить дурака в умника, а «пишет дурака на самый дурацкий манер». Живя в мире, в котором клокочут отвратительные пороки, и не желая наводить глянец на этот уродливый мир, писатель не ищет изящных гармонических форм. Его барочный роман переполнен гротескными образами и мотивами. В нем все бурлит и становится на дыбы, все охвачено каким-то бешеным вихрем, все завивается в какую-то тревожную, дикую спираль. Самый язык пенится и вздымается,

256

как горячая лава. Не случайно Мошероша привлекла проза Кеведо. Из немецких писателей ему ближе других Иоганн Фишарт.

Мошерош проложил путь крупнейшему немецкому прозаику XVII в. Гансу Якобу Кристоффелю Гриммельсгаузену (1621 или 1622—1676), в творчестве которого с наибольшей силой проявились реалистические искаяния той поры. Обоих писателей связывало стремление изображать мир без прикрас, совлекая с него размалеванные личины, которыми он прикрывал свое убожество. Мошерош прямо заявлял об этом в начале «Филандера». О маскарадных личинах коварного мира писал Гриммельсгаузен в раннем своем публицистическом произведении «Черное и белое, или Сатирический Пильграм» (1666). Сближала обоих писателей также антипатия к салонной галантной литературе. Обращаясь преимущественно к демократическому читателю, Гриммельсгаузен желал своим «веселым пером» доставлять хотя бы некоторое удовольствие людям, проводящим свои дни в тяжелой работе. Впрочем, это не мешало ему порой следовать за модой, как бы доказывая, что при желании и он может создавать произведения, отмеченные печатью «высокой литературы». Им написан библейский роман «Целомудренный Иосиф» (1667), а также галантно-исторические романы «Дитвальд и Амелинда» (1669) и «Проксимус и Лимпида» (1673). Но характерно, что в роман о ветхозаветном Иосифе проникают шванковые черты. У добродетельного героя романа появляется пронырливый слуга Музаи («Музаи», 1670). Автор охотно рассказывает о его похождениях, балагурит с читателями. И не случайно, конечно, из всех библейских сказаний Гриммельсгаузен предпочел сказание о простолюдине, который благодаря своим личным способностям поднялся над сонмом знатных вельмож.

Оба писателя тяготели к сатире. Только сатира Гриммельсгаузена обычно не была такой прямолинейной и назидательной, как сатира Мошероша. У Гриммельсгаузена значительно шире эпическое начало. И если Мошерош остановился на жанре сатирико-дидактического зерцала, лишенном внутреннего развития, то Гриммельсгаузен гораздо ближе к более динамическому плутовскому роману. Фигура Филандера плоская и во многом условная. Это своего рода рычаг, с помощью которого Мошерош передвигает сатирические картины. Персонажи Гриммельсгаузена исторически конкретны, что придает им определенную эпическую рельефность. Ведь каждый плутовской роман Гриммельсгаузена представляет собой обстоятельную историю одной человеческой судьбы, в которой отражены судьбы тогдашнего немецкого общества. Под пером талантливого писателя все эти произведения становились подлинным эпосом маленьких людей Германии.

Используя опыт испанского плутовского романа, Гриммельсгаузен оставался немецким писателем. И не только потому, что писал о немецкой жизни, но и потому, что множеством нитей был связан с традициями немецкой литературы, главным образом литературы демократической, будь то народные книги, шванки с их народным гротеском, народные календари, в составлении которых он принимал самое деятельное участие, либо устные побасенки, анекдоты, песни и т. п. Тяготение Гриммельсгаузена к Гансу Саксу и другим писателям бюргерского Возрождения во многом объяснялось его протестом против прециозной салонной эстетики, утвердившейся в то время на вершине немецкого парнаса. Но если романы Гриммельсгаузена не были копиями испанских плутовских романов, то не были они также запоздалыми отростками немецкой повествовательной прозы предшествующего столетия. Выдвинутая в них проблема соотношения личности и окружающей среды не затрагивалась в более ранней немецкой литературе. Присущие им шванковые черты приобретали новую функцию. Все в романах Гриммельсгаузена дышало современностью. Автор не порывался в туманные древнегерманские дали. Не стремился он и к шутовству ради самого шутовства. Его романы — правдивая летопись трагических судеб немецкого народа, поставленного перед великим историческим испытанием. Думая о настоящем и будущем своей отчизны, Гриммельсгаузен вполне закономерно обратился к потрясениям Тридцатилетней войны, память о которых не могла так быстро заглохнуть в народе. Еще кровоточили раны Германии, нанесенные этой страшной войной. Повсюду царило неустройство, порожденное войной. Отражением великого социального кризиса явились романы Гриммельсгаузена, самая авантюрность которых неотделима от шаткой, запутанной и изменчивой немецкой действительности XVII в.

Писатель показывает, как война ворвалась в мирную жизнь людей, как она все поставила вверх дном, как она разоряла крестьян, духовно и физически калечила молодежь, превращая невинных подростков в оголтелых искателей приключений, алчных проходимцев, бродяг и плутов. Самый образ плута, человека, выбитого из привычной социальной колеи, силой обстоятельств брошенного в водоворот грозных событий, вынужденного карабкаться по шатким ступеням успеха, то подымаясь, то падая, был выхвачен Гриммельсгаузеном из самой гущи немецкой жизни. Правда, плуты появлялись в немецкой

257

литературе и раньше. Начиная с попа Амиса («Поп Амис» Штрикера, XIII в.), они прочно обосновались на страницах шванков и народных книг. Плутом был и Тиль Эйленшпигель, находчивый подмастерье, герой известной народной книги начала XVI в. Подобно героям Гриммельсгаузена, он был не в ладах с окружающей средой. Но Эйленшпигель по собственной воле вступал в конфликт с миром хозяев и господ. К шутовству он тянулся с детских лет. Обретая в шутовстве желанное царство свободы, он был неуязвим для враждебного мира. Пути его и этого мира как бы пролегали в разных плоскостях. Совсем по-иному трактуется вопрос о человеке и мире в романах Гриммельсгаузена. В них необычайно возрастает значение окружающей среды, обнаруживающей удивительную цепкость. Литературный герой перестает быть сказочным персонажем, выпеченным из какого-то особого теста. Его личная судьба неотделима от судеб большого и трагического мира. Борясь за свое право на жизнь, герои Гриммельсгаузена все время испытывают на себе воздействие окружающей среды.

Земной мир у Гриммельсгаузена — уже не веселый кабачок, в котором царит озорной плут, ловко дурачащий простоватых собутыльников, и не призрачный фантом, мираж, дурной сон, каким он представлялся многим писателям барокко. Это властная и суровая реальность, которая, подобно бурному потоку, как легкую щепку, крутит и кидает из стороны в сторону маленьких людей, лишенных надежной опоры в жизни.

Роман «Похождения Симплиция Симплициссимуса» (1669) — несомненно, наиболее значительное создание Гриммельсгаузена. Это также и наиболее значительный памятник немецкой литературы XVII в. Уже начальные главы романа вводят читателя в трагическую атмосферу военного времени. Герой произведения — бедный приемыш, прозванный Симплицием за свое крайнее простодушие, подрастал в крестьянской семье в лесистом Шпессарте, пока пламя войны не опалило этот укромный уголок Баварии. На глазах Симплиция озверелые ландскнехты разгромили усадьбу его приемных родителей, пытали, насиловали людей. Симплиций бежит в лес, где встречает отшельника, который обучает его грамоте, учит переносить тяжелую жизнь и служить богу. Но война не оставляет в покое Симплиция даже в лесной глуши. Мушкетеры обирают его до нитки. Принятый за вражеского лазутчика, он стоит на краю гибели. Но стечение обстоятельств делает его пажом губернатора. Затем из чувства самосохранения он вынужден разыгрывать роль полоумного шута. Злоключения толкают Симплиция на все новые опасные проделки, пока он не становится наконец солдатом.

Суровая жизнь рассеивает его детские иллюзии. Повсюду он видит торжество самых мерзких пороков, усугубляемых бедствиями военного времени. Жизнь кромсает его и коверкает на все лады. Симплиций утрачивает свое былое простодушие. Он учится лукавить, красть, предаваться разгулу. Из наивного, робкого мальчика, каким мы застаем его в самом начале романа, он превращается в лихого рейтара, изобретательного и отважного охотника за военной добычей. Он уже мечтает об офицерском чине, становится щеголем, живущим на широкую ногу, вызывая зависть и ненависть высокородного офицерства, не желающего простить заносчивому плебею его удачи.

Вскоре, однако, все переворачивается вверх дном. Шведский плен прерывает военную карьеру Симплиция. Зато в Париже он неожиданно обнаруживает актерский талант. Его выступления в операх и балетах проходят с огромным успехом. Но по пути в Германию он теряет все, что приобрел, к тому же оспа делает его безобразным и хилым. Чтобы не умереть с голоду, он становится странствующим лекарем-шарлатаном. А затем военная непогода вновь начинает его вертеть и крутить. Теперь он рядовым мушкетером примыкает к орде мародеров, грабит на больших дорогах. Война его тяготит, начинают терзать укоры совести. С грустью обозревает он свой извилистый жизненный путь, горько оплакивая «утраченную невинность, которую он вынес из леса и которую он среди людей так щедро растратил». Надломленный войной, он устремляется в Швейцарию, чтобы посмотреть на страну, в которой царит благословенный мир. С волнением он видит здесь поселян, занимающихся созидательным трудом. Вскоре Симплиций и сам обзаводится крестьянской усадьбой, однако нужда гонит его на чужбину. После ряда приключений он решает отречься от превратного мира и стать отшельником.

Однако в лесном уединении Симплиций не находит подлинного утешения. Между тем уже погасло пламя Тридцатилетней войны, и Симплиций без особых помех, пройдя через Швейцарию и Италию, уже надеется вскоре увидеть святую землю, как вдруг новые злоключения делают его добычей африканских разбойников. В конце концов, освободившись от рабства, он становится жертвой кораблекрушения и находит пристанище на плодородном необитаемом острове среди просторов Индийского океана.

Здесь обретает Симплиций долгожданный душевный покой. Он проводит свое время в приятном

258

Иллюстрация:

Форзац к роману Гриммельсгаузена
«Похождения Симплиция Симплициссимуса»

Гравюра из нюрнбергского издания 1684 г.

труде, ибо жизненный опыт подсказывает ему, что «человек рожден для труда, как птица для полета», в то время как «праздность порождает многочисленные болезни души и тела, а затем, когда этого меньше всего ждешь, ввергает тебя в пучину погибели». Симплиций становится свободным человеком на свободной земле, и когда европейские мореплаватели, случайно прибывшие на остров, предлагают ему вернуться с ними в Европу, решительно отвергает заманчивое предложение: ведь в большом мире царят многочисленные пороки и так все устроено, что «каждый открыто и без стеснения тщится задавить другого, дабы подняться самому, не щадя для сего никакой хитрости, плутни и политического коварства».

На этом, собственно, и заканчивает Симплициссимус свое пространное жизнеописание, обращенное к благосклонному читателю. Но у романа, впервые увидевшего свет в 1669 г., по воле Гриммельсгаузена появилось три продолжения, из которых мы узнаем, как Симплиций покинул необитаемый остров, вернулся на родину и стал продавцом календарей, а также сочинителем и исполнителем злободневных стихотворных ведомостей. Продолжения эти не были, конечно, чем-то случайным, как представляется некоторым исследователям. Ведь идеал отшельничества не мог стать для такого жизнелюбивого и социального писателя, каким, несомненно, был Гриммельсгаузен, конечной истиной земной. Симплиций должен был вернуться к людям, и он к ним вернулся, чтобы в качестве автора «Вечного календаря» и других сочинений

259

доставлять им радость и пробуждать их мысль.

Действительно, роман Гриммельсгаузена по своей интеллектуальной насыщенности заметно превосходит обычные плутовские романы, ограниченные задачами бытописания. Автор все время касается различных вопросов, совлекая привычные покровы с тривиальных истин, обнаруживая их крайнюю относительность и зыбкость. Зачастую та или иная ситуация возникает лишь затем, чтобы можно было развернуть острые дискурсы. Да и герой произведения, по меткому замечанию А. А. Морозова, «не только личность», наделенная рядом индивидуальных черт, но и «точка зрения на мир», не связанная подчас непосредственно с этими чертами. Несколько отличен «Симплициссимус» от плутовских романов и по художественному составу. В очень трезвый рассказ о повседневной жизни неожиданно врывается народная сказка или прихотливый аллегорический образ. Так, Симплиций попадает на дно чудесного Муммель-озера, в царство безгрешных сильфов. В другом месте он вступает в беседу с изваянием древнего бога Бальдандерса (Напеременускор), олицетворяющего мирское непостоянство. Симплиций узнает, что именно Бальдандерс все время вел и продолжает вести его по извилистому жизненному пути и что в мире все изменчиво и непостоянно.

Но самыми сильными страницами романа являются все-таки страницы, посвященные правдивому изображению трагических будней Германии, охваченной «пламенем войны, голодом и мором». Рейнскому трактирщику Гриммельсгаузену самому пришлось побывать на войне, и он хорошо знал, что представляли собой алчные, разнузданные орды ландскнехтов, опустошавшие немецкую землю, и как на протяжении ряда десятилетий невыносимо страдал немецкий народ. При этом с особой симпатией писал Гриммельсгаузен о крестьянах, столь презираемых привилегированными кругами. Даже малолетний Симплиций поет песенку, прославляющую крестьянство. По словам автора, это наиболее древнее и наиболее полезное сословие. Разве не был простым землепашцем Адам и разве могла бы существовать империя, если бы крестьяне в поте лица своего не возделывали землю? Между тем положение крестьянства повсюду самое жалкое. Им помыкают большие господа. Прошли времена, когда землепашцы и пастухи, подобно библейскому Давиду, достигали высоких почестей. Теперь трудовой люд согнут в бараний рог. Над ним измываются власть имущие. О социальных воззрениях Гриммельсгаузена, подходившего к окружающему миру с широких народных позиций, дает также представление и аллегорический сон Симплициссимуса о диковинных деревьях, рисующий тяжелую долю крестьянина в феодальной Германии. Не раз возвращался Гриммельсгаузен в романе к вопросу о сословной иерархии, покоящейся на социальной несправедливости.

Не раз представлял он возможность Симплицию развенчивать феодальный миф о врожденном благородстве дворянина. По мнению простодушного Симплиция, сословная иерархия нелепа уже потому, что все люди произошли от Адама, созданного богом из праха. В другом месте вслед за гуманистами эпохи Возрождения он заявляет, что подлинно благородным может считаться не тот, у кого есть знаменитые предки, а тот, кто сам себя делает таковым «благородными и достойными своими делами». Но дела немецкого

Иллюстрация:

Иллюстрация к роману Гриммельсгаузена
«Похождения Симплиция Симплициссимуса»

Гравюра из нюрнбергского издания 1684 г.

260

дворянства в романе Гриммельсгаузена вовсе не соответствуют тем высоким требованиям, о которых говорит Симплиций. Подчас между высокородным кавалером и самым заурядным грабителем стираются всякие грани.

Естественно, что писатель, столь близко принимавший к сердцу страдания отчизны и хорошо знавший, что такое социальная несправедливость, не мог не задумываться над грядущим своей страны, тем более что этого вопроса в XVII в. касались многие. Бесчисленные пророчества относительно будущего Германии исходили главным образом из еретических кругов. Не замолкали эти пророчества до конца XVII в., как об этом свидетельствуют «иезуэлитские» прозрения Квирина Кульмана. Есть и в романе Гриммельсгаузена эпизод, тесно связанный с утопическими исканиями той эпохи. Однажды Симплиций встретился с одним странным человеком, не то шутом, не то безумцем, вообразившим себя отцом богов Юпитером. Он обещал Симплицию пробудить ото сна Немецкого Героя, который без помощи ландскнехтов, только силой своего волшебного меча утвердит на земле справедливые порядки. Могущественные монархи должны будут признать его власть. В обновленной Римской империи возникнет парламент, состоящий из самых мудрых и нелицеприятных граждан. Воедино будут собраны все немецкие земли. Исчезнет крепостное право. Люди забудут о барщине, о всякого рода тяжелых и разорительных повинностях, о ростовщичестве и самоуправстве больших господ. Музы изберут Германию своим пристанищем. И каждый немец будет любить свою отчизну, станет образцом честности и добродетели, наподобие римлянина Фабриция. И на всем земном шаре утвердится всеобщий мир, не омрачаемый кровопролитными войнами и религиозной рознью, ибо Немецкий Герой из всех враждующих между собой вероисповеданий создаст единую христианскую веру, основанную на заветах древнего христианства.

Конечно, не все в этом эпизоде, вызывавшем разноречивые суждения исследователей, следует принимать за чистую монету. Есть здесь, вероятно, и пародийная тенденция. Ведь пророческую тираду произносит вшивый безумец. Никто из здравомыслящих людей в то время не мог утверждать, что Германия вплотную подошла к царству справедливости. Только экзальтированные маньяки вроде Квирина Кульмана твердили об этом. Вместе с тем сама мечта о справедливом мире, освободившемся от феодального и церковного фанатизма, не содержала в себе ничего несообразного. С давних пор жила она в немецком народе. Функция мнимого Юпитера в романе — это функция шута, который говорит о важных вещах, вызывая смех или недоумение окружающих. Шутовские личины то и дело мелькают в «Симплициссимусе». Одна из таких личин — крайнее простодушие юного Симплиция, вступающее в противоречие с жизненной практикой запутанного жестокого мира. Гриммельсгаузен склонен к шутке, к балагурству, но как часто в основе этого балагурства — едкая горечь! И вместе с тем неистребимое жизнелюбие, что сближает Гриммельсгаузена с писателями Возрождения, с создателями народных книг и шванков. Несмотря на то что автор «Симплициссимуса» ясно видел темные стороны земного бытия, он в отличие от некоторых идеологов барокко не отрекся от здешней жизни ради вечного загробного покоя. Его персонажи стойко борются за место под солнцем. Находчивость, изобретательность, отвага, жажда свободы и плодотворной деятельности, умение преодолевать препятствия — их характерные черты.

В ряде новых «симплицианских» романов появляются новые герои, так или иначе связанные с «Симплициссимусом». Каждому из них приходится идти по трудному жизненному пути. Все шире разрастается под пером Гриммельсгаузена эпос больших дорог, превращаясь в многоцветную эпопею человеческих и народных судеб, развертывающихся на фоне немецкой жизни военного и послевоенного времени. Ее участниками становятся как мужчины, так и женщины. Об одной такой женской судьбе повествует, например, роман «На зло Симплицию, или Обстоятельное и диковинное жизнеописание великой обманщицы и побродяжки Кураж» (1670). Мы узнаем, как потрясения военного времени превратили благонравную и скромную чешскую девочку в ловкую и смелую авантюристку, каких немало было в то мрачное время. Она кружила головы офицерам и солдатам, но война неотступно преследовала ее по пятам, все вновь и вновь делая ее одинокой вдовой. Со временем военная кутерьма и разгульная жизнь солдат стала для нее привычной стихией. В мужской одежде верхом на коне она охотно принимала участие в стычках и сражениях, особенно когда эти стычки сулили ей богатую добычу. В качестве полковой маркитантки Кураж умело выколачивала деньги из солдатских кошельков. Многочисленные любовные похождения, а также различные плутовские проделки заполняли ее жизнь. Одно время она была любовницей Симплициссимуса. Но исчезла ее былая красота, загубленная дурной болезнью, пропало достояние, нажитое среди военных потрясений, и Кураж связала свою судьбу с цыганским табором. Привыкнув к вольной жизни, она продолжала бродяжничать и плутовать. По словам

261

Кураж, цыганская жизнь как нельзя лучше соответствовала ее нраву, и она не променяла бы эту жизнь даже на звание полковницы.

Героем третьего «симплицианского» романа Гриммельсгаузена, «Удивительный Шпрингинсфельд» (1670), выступает ближайший соратник Симплиция и верный любовник Кураж, бравый солдат Шпрингинсфельд. Как и других героев Гриммельсгаузена, его основательно трепали вихри войны. Он участвовал в различных походах, был барабанщиком, мушкетером, драгуном, попадал в плен, обогащался и все терял, болел чумой, страдал от раны, чуть не был съеден волками, бродившими по обезлюдевшим немецким деревням, а по окончании войны, побыв некоторое время трактирщиком, а затем скоморохом, вновь вернулся к военной профессии, но в сражении с турками на острове Крит лишился ноги. И вот Шпрингинсфельд опять в Германии. Постукивая деревянной ногой, бродит он по деревням и селам. Играя на скрипке, поддерживает свое существование. Его привлекает свободная независимая жизнь. Люди радуются приходу веселого музыканта. И Шпрингинсфельду даже кажется, что нет у него оснований мечтать об иной, «более блаженной жизни».

Своего рода продолжением «Удивительного Шпрингинсфельда» является нравоописательный роман «Волшебное птичье гнездо» (1672), рисующий жизнь послевоенной Германии. Молодой солдат становится владельцем волшебного гнезда, делающего его невидимым, которое до того принадлежало пронырливой жене Шпрингинсфельда. С помощью названного талисмана герой романа получает возможность проникать в различные социальные сферы Германии и наблюдать обычаи и нравы многих людей. Окончилась война, однако страну продолжают обременять нравственные и социальные недуги. Лицемерие и обман стали самым обычным делом в среде дворян, клириков и бюргеров, не говоря уже о бродягах и искателях легкого заработка. Страсть к наживе, обуявшая многих в послевоенный период, губительно отзывается на общественной нравственности, разрушая семейные устои, морально калеча людей, доводя их подчас до преступления и гибели. По-прежнему монахи и городские богачи утопают в роскоши, в то время как задавленные нуждой крестьяне обречены на голод и страдания. Их горькую судьбину Гриммельсгаузен рисует с исключительной силой.

Вопрос о бедности и богатстве, затронутый в «Волшебном птичьем гнезде», вырастает в центральную проблему в книге «Судейская камера Плутона, или Искусство стать богатым» (1672). О том, как избежать бедности и разбогатеть, беседуют разные люди, встретившиеся на минеральных водах в Бадене, в том числе Симплиций, его престарелые отчим и мачеха, побродяжка Кураж и потрепанный жизнью Шпрингинсфельд. Из разговоров выясняется, что, только махнув рукой на совесть, можно приобрести богатство. К нему быстрее всего ведут ложь, обман и бессердечие. Этой проповеди откровенного стяжательства противостоят в книге заветы привыкшей к скудости патриархальной деревни, утверждающие трудолюбие и крайнюю бережливость. Автор не подводит никаких итогов, он только ухмыляется, предоставляя читателю самому делать необходимые выводы. Зато уже без всякой ухмылки речь идет о тяжелой доле земледельца. Отчиму Симплиция хорошо известно, что дворяне, купцы, трактирщики, солдаты, ремесленники и прочие доброхоты «ощипывают мужиков, желая обогатиться за их счет, и что живодерству и обиранию нет конца и края».

Гриммельсгаузен был, несомненно, самым большим народным немецким писателем XVII в. Его заботили трудные судьбы простых людей, которых старались просто не замечать представители аристократической элиты. От народной культуры прошлого унаследовал он обличительный и в то же время жизнеутверждающий «шутовской» смех, почти совсем заглохший в литературе немецкого барокко. Земное, человеческое, конкретное всегда у него одерживает верх над метафизическим и абстрактным. Живая жизнь торжествует в его романах, обращенных к широкому читателю, с которым Гриммельсгаузен говорит на понятном ему живом и выразительном языке (временами подхватывая отдельные барочные стилевые и идейные элементы и подчиняя их общему замыслу своего произведения).

По пути, который проложил Гриммельсгаузен, пошли многие немецкие писатели последней трети XVII в. Разными авторами создавались «симплициады», использовавшие имя знаменитого героя Гриммельсгаузена. Это были жизнеописания, наполненные приключениями, зачастую связанными с невзгодами военного времени. Иногда в них проступали пародийные черты. Такой пародией на галантно-героические придворные романы являлся роман «Симплицианский всесветный зевака» (1677—1679), принадлежащий перу уроженца Австрии Иоганна Беера (1655—1705), сына трактирщика, с 1685 г. придворного музыканта герцога Саксен-Вейсенфельса. Человек разносторонних дарований (писатель, автор музыкальных трактатов, певец, композитор, актер), выступавший обычно под псевдонимами (Ян Ребхун и др.), Беер был наиболее значительным последователем Гриммельсгаузена, наделенным зорким глазом,