взаимодействие 8 страница

Этот ритуал, как можно видеть, преследовал несколько целей:

1) выделить ядерную семью из клана, заменив запрет го­ворить на табуированные темы обязанностью ясно по ним высказываться, в то же время наложив требо­вание сохранения тайны;

Глава 9. Семейные ритуалы

2) вернуть Норе позицию полноправного члена ядерной семьи;

3) поддержать зародившийся альянс двух сестер, при­надлежащих разным поколениям;

4) дать право —не формулируя его явным образом — каж­дому члену семьи высказывать свои впечатления без того, чтобы их оспаривали или обесценивали;

5) затруднить вполне возможную скрытность кого-то из членов семьи тревогой молчания;

6) предотвратить путем полного запрета каких-либо об­суждений вне предписанных встреч образование устойчивых тайных коалиций1.

Предписание почтительности по отношению к клану определяло терапевтов как сторонников семейной гомео-статической тенденции и ставило семью в парадоксальную ситуацию. Собственно говоря, они столкнулись с неожи­данным изменением позиции терапевтов в тот самый момент, когда готовы были согласиться, что клан угрожает их существованию и выживанию Норы.

Семья выполняла ритуал и две недели спустя пришла к нам очень изменившейся. Нора, которую едва можно было узнать, рассказала, сколь много она теперь поняла о маневрах Лючианы, заставлявшей ее чувствовать вину за любой успех. Лючиана умела это делать без явных ком­ментариев: замыкаясь в молчании, выказывая подавлен­ность, демонстрируя определенную холодность по отно­шению к Норе. Это выглядело так, как если бы успехи Норы были личным оскорблением для Лючианы.

Пиа, со своей стороны, «открыла», что тетю Эмму (мать Лючианы) зависть гложет до такой степени, что это отравляет жизнь всем окружающим. Сиро тут же вмешался, заявив, что Лючиана и Эмма ведут себя так

Терапевты не сообщили семье о замеченном ими повторяю­щемся феномене: если один из членов семьи отваживался на какую-либо критику клана, его высказывания непременно обесценивались другим членом семьи. Предписав вышеопи­санный ритуал, терапевтам удалось изменить именно то пра­вило, которое поддерживало этот трансактный стереотип.

Часть третья

по неведению, а не потому что они «плохие». Нора заме­тила, что сама чувствует себя в чем-то «плохой» после своих слов о Лючиане.

Но правило «Отзывающийся плохо о своих родствен­никах — сам плохой» было нарушено, и благодаря этому стало возможно его обсуждение. Терапия наконец косну­лась нервного центра системы, и изменения последовали с невероятной быстротой. Как только пространство было освобождено от мифа, стало возможно работать с внут­ренними проблемами семьи.

Как установить семейный ритуал

С формальной точки зрения, термин семейный ритуал обозначает действие или серию действий, сопровождае­мых обычно словесными высказываниями, которые долж­ны выполняться членами семьи. В ритуале определены все детали: место, где он должен выполняться, время; общее число повторений; кто должен произносить необ­ходимые тексты, в каком порядке и т. д.

Установление семейного ритуала имеет прямое отноше­ние к особо интересующему нас подходу в терапии семей, вовлеченных в шизофреническое взаимодействие: как мож­но изменить правила игры и вместе с ними само представ­ление о семье, не прибегая к объяснениям, критике или иным вербальным вмешательствам. Как пишет Шендс, невозможно переоценить базисную идею, что «объектив­ный мир и мир символического процесса не могут не быть принципиально различны, как различны делание и назы­вание, уровень действия и уровень описания» (1971, р. 30). И снова об этом:

«Поведение и описание связаны между собой примерно так, как связаны круговое движение автомобильного колеса и его линейная проекция, которая, будучи начер­чена на карте, показывает проделываемый путь. Поведе­ние — это всегда контролируемый циркулярный процесс (с обратными связями) коммуникации между централь­ными и периферическими механизмами, в котором по­стоянный приток информации с периферии не менее

Глава 9. Семейные ритуалы

важен, чем прочие элементы кругового процесса» (Shands, 1971, р. 34).

Это вполне согласуется с тем, что продемонстрировал Пиаже в своих исследованиях эпигенетической эволюции человеческого существа: «Способность производить кон­кретные операции предшествует способности производить формальные операции; способность «центрировать» пер­цептивные процессы предшествует способности к их «де-центрации», то есть способности выполнять абстрактные операции. Таким образом, фаза конкретных операций необходимо предшествует фазе формальных операций. Иными словами, чтобы прийти к дискретному коду, необ­ходима предварительная адаптация на уровне аналогового описания. Однако после того, как индивид достигает уров­ня формальных операций, эти два процесса, аналоговый и дискретный, сливаются воедино и не могут быть разде­лены иначе как искусственными лингвистическими мето­дами» [цит. по: Shands, 1971, р. 34].

Семейный ритуал, особенно на уровне действия, бли­же к аналоговому коду, чем к дискретному. Доминирующий аналоговый компонент по своей природе в большей сте­пени, чем слова, способен объединить людей в мощном коллективном переживании, внести определенную идею в психику каждого. Можно вспомнить о широком исполь­зовании ритуалов в обучении и психическом програм­мировании масс в новом Китае. Ритуалы значительно более эффективны для внедрения, например, базовой идеи единства, кооперации и взаимопомощи ради общего блага, чем лозунги, популярные эпитеты и стереотипная фразеология, от которых индивид может защититься. Любой ритуал начинает действовать (превращая знак в сигнал, а сигнал — в носителя нормы) благодаря своей нормативной функции, присутствующей в любом кол­лективном действии, когда поведение всех участников служит одной общей цели.

Таким образом, мы можем заключить, что предпи­сание ритуала позволило нам не только избежать вер­бального комментирования норм, в данный момент поддерживающих семейную игру, но и внести в систему

Часть третья

ритуализованное предписание новой игры, нормы ко­торой замещают старые.

Терапевтам всегда стоит больших усилий изобрести ритуал — сначала усилий наблюдения, затем творческих усилий, поскольку не может быть и речи, чтобы ритуал, доказавший свою эффективность в одной семье, оказался эффективным и в другой. Он должен быть единственным в своем роде для каждой семьи, так же как конкретные правила (и, следовательно, конкретная игра) специфичны для каждой семьи в данный момент ее жизненного процес­са, включающего, разумеется, и терапевтическую ситуацию. В заключение мы хотим указать на то, что предписание семейных ритуалов оказалось чрезвычайно эффективным приемом и при терапии семей, демонстрирующих взаимо­действия, отличные от шизофренических.

Глава 10. Сиблинги: Соперник превращается в спасителя

В этой главе мы опишем тип терапевтического вмеша­тельства, имевшего особую эффективность в семьях с не­сколькими детьми (сиблингами), где один из детей яв­ляется идентифицированным пациентом.

Вмешательство заключается в том, что мы произвольно перевешиваем ярлык «больного» с идентифицированного пациента на одного или более сиблингов, которых семья считает «здоровыми». Мы заявляем, что идентифициро­ванный пациент — единственный член семьи, понимающий истинное состояние остальных, которое значительно хуже, чем его собственное, и что он убежден в том, что лишь он один может им помочь. При этом мы никак не критикуем и не обвиняем родителей. Мы говорим, что на нас произве­ли большое впечатление чуткость и глубина понимания, проявленные идентифицированным пациентом, что со­бранный нами материал и наши наблюдения на сеансе позволяют нам целиком с ним согласиться, и мы также весьма озабочены состоянием якобы «благополучного» сиблинга. Пользуясь имеющейся информацией, мы можем продемонстрировать, что у «здорового» сиблинга за уверен­ностью, беззаботным легкомыслием, послушанием или не­зависимостью, — в соответствии с конкретным случаем — на самом деле скрывается псевдоавтономия: он бессозна­тельно пытается сохранить предпочтение того или другого родителя, со своей стороны не подозревающего об этих устремлениях и тем более не способного как-либо им про­тивостоять.

Затем мы объясняем, что эти бессознательные усилия приобрести и удержать такую привилегированную пози­цию очень вредны для того, кто их предпринимает: они ме­шают ему расти и достигать автономии. Из всей семьи один лишь идентифицированный пациент, благодаря своей

Часть третья

необычайной чуткости, уже довольно давно понял, какая опасность угрожает его брату или сестре. Он развил свою «болезнь», то есть определенное поведение, различными способами ограничивающее его жизнь и психологический рост, чтобы переключить на себя внимание и заботу роди­телей. Он скрыто подталкивает своего брата или сестру к использованию этой ситуации для того, чтобы освобо­диться и стать подлинно независимым.

Такими позитивными формулировками мы исключаем предположение, что идентифицированный пациент де­лает что-то для себя: он вовсе не заинтересован в чьем-ли­бо благоволении и одобрении. Его цели от начала до кон­ца альтруистичны.

Как мы уже сказали, этот род вмешательства может применяться только в том случае, если семья имеет более чем одного ребенка. Вначале мы успешно использовали его в семьях с аноректичными детьми, а затем — во многих других семьях, имевших больных детей, диагностирован­ных как невротики или психопаты. При терапии семей, включенных в шизофренические взаимодействия, перене­сение ярлыка «больной» на предположительно «здоро­вого» ребенка оказалось чрезвычайно эффективным про­межуточным приемом, направленным на внесение замешательства в семейные ряды.

Это замешательство часто выражается в непосред­ственных и драматических ответных действиях со сторо­ны семьи, являющихся, по сути, защитой существующего положения вещей, и мы не должны себе позволять, чтобы тревога родителей по поводу предполагаемой ошибки испугала нас или заставила отступить. Ответная реакция семьи может принимать различные формы: отчаянные телефонные звонки в связи с реальным или предпола­гаемым ухудшением состояния идентифицированного пациента (как если бы нам говорили: «Хватит нас дура­чить, это он болен!»), требование досрочных сеансов или индивидуальных встреч, родительские самообви­нения. Когда мы только начинали применять такого рода воздействия, эти действия ввергали нас в сомнения, при­водившие к тревоге и непоследовательности, вплоть до то­го, что побуждали отказаться от вмешательства, тем самым

Глава 10. Сиблинги: Соперник превращается в спасителя

аннулируя все достигнутое к тому времени. На следующем сеансе семья различными способами пытается обесценить все, что говорилось ранее, — от детального описания симптомов «больного» (как если бы это вновь была пер­вый сеанс) до классической дисквалификации путем пол­ной амнезии (Терапевт: «Какое впечатление на вас произ­вели наши комментарии на последнем сеансе?» Пациент: «Бог мой! Какие комментарии? Мы обсуждали столько всего разного»).

Негативные обратные связи типа «амнезии» вызывали у нас растерянность («Но мы же сказали это достаточно ясно, почему они не поняли?») либо сильное раздражение и подавленность, что могло спровоцировать нас на обви­нительные ответы.

Нам понадобилось время, чтобы понять: обратные связи негативны именно потому, что мы своим вмеша­тельством нанесли сильный удар по status quo, основанно­му на декларируемой убежденности, что эти семьи состоят из нормальных людей, среди которых почему-то затесался один, который «не в себе». За этим убеждением стоит другое, открыто не декларируемое, что идентифицирован­ный пациент является «психом» из-за того, что — во всяком случае отчасти — он завистлив и ревнив по отношению к «здоровым» сиблингам. Все это у членов семьи смешано с тайным чувством вины, связанным с тем, что в действи­тельности дело не только в идентифицированном па­циенте, поскольку в семейных отношениях есть или были определенные предпочтения, любое признание которых запрещено.

Здесь необходимо внести прояснение. Соперничество сиблингов — распространенное и нормальное явление, так же как и различия в отношении родителей к своим детям. Если эти различия открыто признаются и определя­ются, они не ведут ни к каким серьезным отклонениям.

А в наших случаях, напротив, скрытая симметрия ро­дительских отношений находила продолжение в симмет­рии младшего поколения, причем также скрытой. По сути, различие в отношении каждого родителя к каждому ребенку в этих семьях делалось инструментом игры, поэтому дан­ные различия дисквалифицировались и отрицались всякий

Часть третья

раз, когда возникала опасность их выявления. Результатом игры неизбежно является то, что есть один ребенок, ощуща­ющий свою ценность в глазах родителей, и другой, чувству­ющий себя нелюбимым. Скрытая борьба между псевдо­привилегированным и псевдоотвергнутым гарантирует продолжение игры; псевдопривилегированный ребенок пытается сохранить свою позицию (псевдовласть), тогда как псевдоотвергнутый ребенок пытается занять позицию, которой у него никогда не было. Все эти маневры и позиции скрыты за интригами тайных и отрицаемых коалиций, которые нелегко разрушить.

В качестве примера мы можем привести ситуацию, сложившуюся в семье со страдавшей психозом девушкой-подростком и двумя намного старшими ее сестрами. Нам понадобилось несколько сеансов, чтобы осознать факт тайного союза идентифицированной пациентки с отцом и второй по старшинству сестрой, целью которого было наказать мать за предпочтение, которое она всегда оказывала старшей дочери, Бьянке. Используя скрытое психотическое поведение, идентифицированной паци­ентке удалось вынудить Бьянку покинуть дом.

Мы смогли изменить семейную хронику, объявив Бьян­ку «больной» (подавленная и пассивная, она месяцами жила за городом в доме двух своих старых теток, и ее един­ственной отрадой были ежедневные длительные телефон­ные разговоры с матерью) и в то же время выражая восхи­щение чуткостью и жертвенностью идентифицированной пациентки, которая своим поведением пыталась, хотя на данный момент без особого успеха, вынудить двадцати­восьмилетнюю Бьянку реализовать себя за пределами семьи.

На последующей стадии терапии мы начали заявлять, что и Бьянку нельзя считать больной. Она — чуткая и ве­ликодушная девушка, принявшая слишком близко к сердцу разговоры, которые мать вела с ней об отце. В результате этих разговоров она прониклась убеждением, что мать очень несчастна и нуждается в ее обществе. Однако, ска­зали мы, нам, терапевтам, эта нужда вовсе не кажется оправданной; как нам представляется, самое большое желание матери — чтобы привязанность Бьянки к ней

Глава 10. Сиблинги: Соперник превращается в спасителя

ослабла и та стала независимой женщиной. (Мать с энту­зиазмом подтвердила эти слова.)

Наибольшей эффективности по внесению изменений в поведении членов семьи эта терапевтическая тактика достигает лишь в том случае, если удается устоять перед описанными выше непосредственными негативными об­ратными связями. Родительские фигуры временно оттес­няются на задний план, в то время как терапевты вы­двигают на авансцену братьев и сестер. Именно с игры, происходящей между представителями младшего поко­ления, терапевты начинают тактическое изменение при­чинно-следственных интерпретаций.

Псевдопривилегированный ребенок вдруг оказыва­ется в невыгодном положении, поскольку союзом с одним из родителей он блокирует собственный рост. Терапевты уделяют должное внимание тому, чтобы в своем вмеша­тельстве опираться на предоставляемую семьей конкрет­ную информацию и наблюдаемое во время сеанса поведе­ние, а не на собственные гипотезы или мнения.

Как только семья проявляет готовность принять эту инверсию позиций ее членов (чья достоверность столь же недоказуема, как и прежняя расстановка), терапевты вновь меняют угол зрения и возвращают на первый план родителей. Мы заявляем, что ребенок, который хотел войти в коалицию, например, с матерью, делал это не для себя, а для нее (как Бьянка, отказывавшаяся стать незави­симой), исходя из ошибочного убеждения, что мать ну­ждается в этой жертве. По нашему мнению, — продолжа­ем мы, — у матери нет такой потребности и, как в случае с матерью Бьянки, она может лишь с энтузиазмом под­твердить наши слова.

Мы обсудили эту тактику как важный промежуточный маневр, направленный на подрыв существующего состо­яния семейной системы. По сути, когда семейная дис­функция поддерживается убежденностью членов семьи, что их семья в основном здорова, но в ней каким-то таин­ственным образом оказался «ненормальный» ребенок, а мы объявляем, что не этот ребенок ненормальный, а его брат или сестра, или все сиблинги, мы приводим семью к дилемме: либо все они ненормальные, либо никто.

5 - 4608

Часть третья

Если все идет как надо, эта дилемма разрешается по второму варианту: безумных нет. Была лишь безумная игра, поглощавшая все интересы и всю энергию семьи. От сеанса к сеансу игра все более и более теряет свою силу и в конце концов перестает существовать, хотя терапевты ни разу не упоминали о ней, и вместе с ней исчезают все странности поведения, которые составляли ее и обеспечи­вали ее продолжение1.

Говоря об «играх в безумие», мы не можем не упомянуть случай семьи, состоящей из пяти человек, идентифицирован­ным пациентом в которой была Мимма, пятнадцатилетняя девушка, больная анорексией. Одной из причин своего отказа от еды она объявила страх загрязнения. Семья отреагировала на это тем, что превратила кухню в подобие больничной операционной, где все было прокипячено и стерилизовано. Во время еды все остальные члены семьи (« Лишь бы бед­няжка Мимма поела. Господи, помоги ей съесть хоть что-ни­будь сегодня!») сидели вокруг стола в белых лабораторных халатах, стерилизованных перчатках и с покрытыми голо­вами. Даже в этой семье на тот момент, когда она обратилась за терапией, ни один человек не сомневался в том, кто именно «безумен», — разумеется, Мимма!

Глава 11. Терапевты берут на себя проблемы отношений между родителями и ребенком

В предыдущей главе мы упомянули специфическую трудность, которая встречается при терапии семьи с един­ственным ребенком — идентифицированным пациентом. В этой ситуации мы сталкиваемся с двоякой опасностью: с одной стороны, с опасностью начать критиковать роди­телей (нередко в кооперации с ребенком), с другой — быть вовлеченными в коалиции и фракционную борьбу, кото­рая обусловлена скрытой симметрией родительской пары.

Нам удалось найти эффективный выход из положения только после целой серии неудачных и разочаровывающих попыток. Этот выход состоит в том, чтобы направлять все проблемы отношений между поколениями исключительно на себя, подобно тому, как это делается в психоанализе при интерпретации переноса. Однако в отличие от психоана­литиков мы это делаем в присутствии родителей, которые не могут нам помочь, но способны воспринять скрытое указание на их внутрисемейные проблемы.

Тактическая выгода от переноса на себя проблем «от­цов и детей» состоит в том, что родители в этом случае не могут реагировать ни отрицанием, ни обесценива­нием,— ведь о них никто не говорит!

Мы можем привести в качестве примера седьмой сеанс терапии семьи Лауро, уже упоминавшейся в восьмой главе. Читатель помнит, что эту семью привел к нам психоти­ческий кризис их десятилетнего сына, Эрнесто. После первого сеанса, состоявшейся незадолго до рождествен­ских каникул, Эрнесто (после терапевтического вмеша­тельства) оставил свое вычурное психотическое поведение и вернулся к школьной учебе с превосходными резуль­татами. Однако у него сохранились некоторые формы поведения, приводившие в отчаяние родителей. Особенно

Часть третья

их расстраивал его упрямый отказ играть с одноклассни­ками после окончания занятий, подружиться с кем-либо или проводить время на ближайшей спортивной площадке.

В течение первых пяти сеансов (происходивших раз в месяц) Эрнесто с огромным интересом и энтузиазмом участвовал в терапевтической работе, своими ответами и реакциями неизменно обнаруживая высокий интеллект. Однако на шестом сеансе он продемонстрировал «плохое настроение» и не стал помогать работе. Обычно он усажи­вался между родителями, на этом же сеансе он сел отдель­но от них у стены. Он почти не говорил, если не считать бессмысленных или тривиальных замечаний, отпускае­мых со скучающим видом в адрес родителей или терапев­тов. Когда родители говорили о своей тревоге по поводу его физической вялости — то есть отказа выходить на ули­цу и играть с другими детьми, — он реагировал на их слова вздохами или иначе выражал свое нетерпение.

В конце сеанса и на обсуждении в терапевтической команде мы попытались прояснить этот новый феномен — радикальную перемену в поведении Эрнесто и его пози­ции по отношению к терапии. Не в состоянии выдвинуть удовлетворительную гипотезу, мы решили завершить се­анс коротким предписанием: немедленно и решительно прервать прием лекарств, назначенных невропатологом, направившим к нам семью. Мы были уверены, что такое предписание, данное безо всяких объяснений, вызовет информативные обратные связи у семейной группы.

На седьмом сеансе (состоявшемся в конце июня) Эрнес­то выглядел.еще более скучающим и незаинтересованным. Он снова сидел у стены. Родители тут же принялись жало­ваться на его поведение. В отношении школьных годовых оценок у них не могло быть претензий: он закончил год первым учеником в классе. Однако его поведение дома стало хуже, чем когда-либо, и очень их беспокоило. Вскоре после последнего сеанса он снова начал стискивать кулаки, как делал это на пике кризиса, и плакать без причины.

Испугавшись, родители снова начали давать ему лекар­ства, хотя чувствовали вину, что не посоветовались с нами. Им показалось, что делать это абсолютно необходимо, по крайней мере до конца школьного семестра. Но даже

Глава 11. Терапевты берут на себя проблемы отношений

с лекарствами Эрнесто, по словам родителей, дома про­должал вести себя ужасно. К началу каникул он уже не хо­тел ни умываться, ни одеваться, а целыми днями оставался в пижаме, валяясь в постели или сидя в кресле и читая комиксы. Когда он не читал, родители часто заставали его в его комнате сидящим скорчившись, обхватив голову руками. Если мать обеспокоенно спрашивала, в чем дело, он неизменно отвечал, что он «думает». Каждый день шли бои за то, чтобы он помылся, вышел на улицу, сходил на спортплощадку. За последний месяц победа была одер­жана лишь единожды.

Встревоженные приступами «думанья», родители Эр­несто решили непрерывно по очереди занимать его, пытаясь переключить его внимание на другие предметы. Когда мать в изнеможении уходила вздремнуть, отец отлучался из своего неподалеку расположенного офиса, чтобы играть с Эрнесто в шахматы или в карты до тех пор, пока не наступало время будить мать, и так длилось целыми днями.

После того, как они рассказали все это терапевтам, мать в отчаянии обратилась к Эрнесто: «Ты должен сказать маме правду, Эрнесто. Ты делаешь это исключительно назло нам или у тебя есть другие причины?»

Эрнесто, до того момента не сказавший ни слова, отве­тил, что он не виноват же в том, что не в состоянии выхо­дить из дома. Его тон был инфантильный, ворчливый, капризный. Отец завершил эту часть разговора, задав вопрос терапевтам:

«Сегодня мы бы хотели узнать от вас вот что: правиль­но мы ведем себя с Эрнесто или неправильно? Может быть, нам следует что-то делать иначе?»

Во время происходившего в конце сеанса обсуждения команда терапевтов была единодушна в намерении из­бежать ловушки, расставленной семьей, то есть не под­даться усилиям всех ее членов вовлечь нас в их конфликт поколений, на это, в частности, был направлен вопрос отца. Ясно, что нельзя было вообще не отвечать на него, но не отвечать на него по сути было совершенно необхо­димо. Только так мы могли избежать дисквалификации, которые были более чем вероятны.

Часть третья

На этом этапе мы сочли целесообразным строить свое вмешательство на отношениях между Эрнесто и терапев­тами. Команда подготовила эту интервенцию во всех деталях, попытавшись учесть все возможные немедленные реакции семьи, чтобы не угодить в какую-нибудь неожи­данную западню. Мы полагали, например, что Эрнесто изо всех сил постарается вовлечь терапевтов в критику его родителей. Скорее всего он уже злится на то, что мы до сих пор этого не делали.

Ниже приводится запись завершения сеанса.

Мужчина-терапевт: Некоторое время назад Вы, синьор Лауро, задали нам очень важный вопрос: правы или неправы вы в своем поведении по отношению к Эрнесто. Наш ответ состоит в том, что это не имеет значения...

Отец (прерывая): Вы хотите сказать, что я неправ?

Мужчина-терапевт: Совсем нет. Я сказал, что не имеет значения, что именно вы делаете, поскольку проблема Эрнесто связана с нами, а не с вами. (Пауза) Почему? Потому что Эрнесто по-настоящему не понял, чего мы, терапевты, от него хотим, или, точнее, Эрнесто полагает, что мы как терапевты, даже если не говорим этого, на са­мом деле думаем: «Когда Эрнесто наконец повзрослеет, когда он станет мужчиной?» В этом и заключается его проблема с нами: если он действительно повзрослеет, то это будет означать, что он вовсе не повзрослел, посколь­ку, взрослея, он лишь подчинялся нашему требованию, как ребенок. Мы считаем, что именно об этой проблеме Эрнесто думает целыми днями, — проблеме, связанной с нами. И, по сути, он прав. Мы пленники своей роли психотерапевтов, и поэтому мы можем хотеть лишь того, чтобы Эрнесто повзрослел. Это реальная проблема для всех нас. Мы знаем, что Эрнесто, намереваясь стать муж­чиной, выбрал себе для этого образец — своего дедушку. Может быть, теперь, чтобы повзрослеть, ему следует подумать о другом, своем собственном пути.

Эрнесто (прерывая и внезапно становясь оживленным и понимающим участником дискуссии): Вы говорите, что когда я взрослею соответственно вашим ожиданиям,

Глава 11. Терапевты берут на себя проблемы отношений

я на самом деле не взрослею, потому что на самом деле я не провозглашаю свою (дальше — кричит) декларацию независимости}.

Мужчина-терапевт: Именно так.

Эрнесто: Но с ними то же самое (показывая большим пальцем на родителей). Они тоже впутаны в эту исто­рию... эти чудаки!

Мужчина-терапевт (уходя от опасности критики роди­телей): Это сложный вопрос, Эрнесто. Давай рассмот­рим историю твоего возвращения к приему лекарств. В конце последнего сеанса мы отменили лекарства, не так ли? Мы этим давали понять, что считаем тебя готовым повзрослеть, фактически мы почти приказы­вали тебе взрослеть. А ты начал снова плакать, чувст­вовать себя больным, и твои родители снова стали давать тебе лекарства. Это показывает, что твоя про­блема была и остается связана с нами. Заставив их сно­ва дать тебе лекарства, ты тем самым сообщил, что хо­чешь сам решать, когда взрослеть и как взрослеть. Я бы не сказал, что это дух противоречия, скорее, как ты выразился, это декларация независимости по отно­шению к нам.

Эрнесто (агрессивно): Но тогда что мне делать с лекар­ствами?

Женщина-терапевт: Реши сам прямо сейчас, принимать тебе их или нет.

Эрнесто (нетерпеливо): Тогда я решаю прямо сейчас, что не буду их больше принимать!

Мужчина-терапевт (поднимаясь, чтобы положить конец дискуссии): На следующий сеанс вы придете после летних каникул, третьего сентября. У Эрнесто будет время поду­мать о своей проблеме с нами.

В течение всей этой беседы мать не произнесла ни сло­ва, но напряженное выражение ее лица показывало, что она находится под сильным впечатлением от сказанного. Эрнес­то, вновь ставший оживленным и общительным, дружески

Часть третья

пожал руки терапевтам. Отец, медливший выходить из ком­наты, неуверенно произнес: «Но... но в таком случае..? Вы мо­жете дать мне надежду..?» На что терапевт отвечал простым жестом в направлении Эрнесто, уже вышедшего вслед за ма­терью из комнаты.

Вероятно, читатель уже спрашивает себя о причинах нашего твердого решения не входить в прямое обсужде­ние отношений между родителями и ребенком. Фундамен­тальная причина названа в седьмой главе, посвященной позитивному осмыслению ситуации. Ответ на вопрос отца, по сути, мог означать лишь одно из двух: 1) произ­вольное истолкование поведения родителей как причины поведения сына, то есть их критику; 2) произвольное истолкование поведения сына как намеренно провока­ционного, то есть негативную оценку поведения сына.

Ясно, что при любой из этих альтернатив терапевты были бы дисквалифицированы тотчас же или на следую­щем сеансе сыном, которому ничего бы не стоило обесце­нить иллюзию альтернативы, заявив (как он и сделал по от­ношению к матери), что он не виноват в своем поведении, что не может поступать иначе, или же родителями, кото­рые пришли бы раздраженными и подавленными и объ­явили бы, что их попытки вести себя иначе оказались безрезультатными.

Это основная причина, но не единственная. В первые годы проведения наших исследований мы упорно придер­живались заблуждения, что подросток не может стать «луч­ше», пока не удастся изменить внутрисемейные отношения, особенно отношения между родителями. Единственным способом достижения этого изменения было открытое обсуждение проблемы — интерпретация всего происходив­шего на сеансе как в терминах отношений между поколе­ниями, так и в терминах отношений родительской пары с целью изменить то, что является «неправильным».

Главное, чего мы достигли, были отрицания и дисквали­фикации и в лучшем случае лишь поверхностный прогресс. Помимо этого, наши действия приводили и к более серьез­ной ошибке — адресованному подростку имплицитному сообщению, что необходимым условием его роста является изменение родителей. Мы не понимали тогда, что именно