СТИЛИСТИЧЕСКАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ЯЗЫКОВЫХ СРЕДСТВ
Многим исследователям, писавшим о функционально-стилистических разновидностях языка, представлялось необходимым для обоснования реальности этих разновидностей выделить некоторые особые языковые средства, характерные для каждой из выделяемых разновидностей. Наиболее бесспорными результатами соответствующих исследований можно считать то, что различные функционально-стилистические разновидности совсем не в одинаковой степени характеризуются именно особыми, присущими только им языковыми средствами. Одни из выделяемых разновидностей характеризуются использованием по существу всех средств языка, другие в большей или меньшей степени ограничены в этом отношении.
По мере удаления от использования всех средств языка, превращения действительно в замкнутый «функциональный стиль» различные типы речи все больше характеризуются в то же время и специфическими языковыми средствами, т.е. такими единицами языка (словами, словосочетаниями, синтаксическими конструкциями), которые играют там конструктивную роль, по вовсе не обязательны (хотя и возможны) в других типах речи. На первом месте в этом отношении, безусловно, стоит официально-деловой стиль с его стандартизованными формулами и необходимыми именно для него штампами (при существенном ограничении в использовании многих средств языка), на втором – научный стиль, характерной приметой (и функционально необходимой принадлежностью) которого справедливо признается наличие специальной терминологической лексики (введение этой лексики в другие типы речи не определяется функциональной ориентацией последних, т. е. является чисто факультативным с точки зрения характеристики их имманентной природы). Уже на периферии собственно «стилей» в таком понимании оказывается публицистическая речь с ее почти неограниченной возможностью привлечения самых разнообразных языковых средств и явно нестабильным репертуаром «собственной» лексики и фразеологии[218].
При выделении «языка художественной литературы» как функциональной разновидности языка трудно утверждать, что ее статус определяется именно какими-либо специфическими языковыми средствами. С этим согласны почти все исследователи, отмечающие, что статус «языка художественной литературы» как отдельной разновидности языка определяется не благодаря наличию каких-либо специально «поэтических» слов, а благодаря особой, присущей только литературно-художественным произведениям организации самых различных языковых средств, предопределенной их особой функционально-коммуникативной направленностью.
Это не значит, что нет смысла отграничить в общелитературной лексике, например, «поэтизмы» как отдельный пласт лексики. Но – это признавали все, кто сколько-нибудь серьезно писал о «поэтизмах», – последние представляют собой такой пласт лексики (очень незначительный по объему), который только преимущественно отмечается (иными словами – существует), возможен в художественных произведениях, но никак не характеризует «язык художественной литературы» как таковой, т.е. никак не является ее конструктивно необходимым компонентом.
Таким образом, представляется очевидным, что каждая из названных разновидностей общелитературного языка характеризуется прежде всего особой, специфической организацией общеязыковых средств, обусловленной ее функциональной направленностью, и уже затем некоторым специфическим набором языковых средств, причем обособленность, степень «специфичности» этого набора совсем не одинакова для различных разновидностей.
Чем свободнее проявляется в какой-либо разновидности общелитературного языка все то, что присуще общелитературному языку в целом, а, также чем свободнее там проявляется манера говорящего и стиль пишущего, тем меньше оснований говорить о самой данной разновидности как о «стиле», т. е. об относительно замкнутой системе или «подсистеме», характеризуемой особыми средствами выражения.
Все исследователи, пишущие о «языке художественной литературы», так или иначе отмечали, что это действительно «язык» в том смысле, что это «весь язык» – только в особом его применении, осложненный тем, что обычно называют «эстетической функцией». Естественно, что, если считать эту функцию функцией языка (второстепенной по сравнению с коммуникативной, но все-таки именно функцией самого языка), следует видеть проявление этой функции не только в художественной речи, но и в речи вообще. Способность слова стать элементом и «первоосновой» искусства – словесного искусства – обусловлена его природой, тем, что слово является двусторонней единицей, несущей определенный смысл, закрепленный за определенным звучанием. Тем самым смысловое содержание слова неизбежно связано с конкретной звуковой формой, и каждое слово так или иначе соотносится и по смыслу и по форме с рядами других слов. Это взаимодействие может проявляться по-разному в разных случаях – допустимость или недопустимость «тавтологий» различного рода, желательность или нежелательность всевозможных звуковых сближений всегда зависят от целевой установки данного высказывания, т. е. в конечном счете – от характера коммуникативного акта. Тогда как в текстах, единственным назначением которых является передача определенной информации, звуковые повторы, сочетание однокоренных, хотя и разных по смыслу слов (например, данное представление представляется...) и т.п. обычно расцениваются как нежелательные «помехи» (поскольку останавливают на себе внимание), в поэтическое произведение они вводятся сознательно (ср. у М. Цветаевой: «Минута: минущая: минешь! Так мимо ж, и страсть и друг!..»), становясь там «элементом содержания». Но и то и другое – и использование «звуковой формы» в содержательных целях в одних случаях, и установка на ее «нейтрализацию в других – обусловлено природой самого языка, точно так же как и возможность метафоризации, прямого выявления семантической многоплановости слова и т. д. и, наоборот, устранения этой многоплановости при установке на информативную однозначность сообщения.
Однако не только специальная речь, за которой действительно закреплены некоторые особые элементы языка (прежде всего термины) и которая в то же время характеризуется явными ограничениями в использовании средств всего языка, но и художественная речь, для которой таких ограничений не существует и за которой в качестве ее «стилевой приметы» закреплен по существу весь язык, несомненно, отграничены в сознании говорящих как особые разновидности языка. Они представляются особыми разновидностями языка, следовательно, не в силу закрепленности за ними специфических средств языка, а прежде всего вследствие вполне определенной функциональной ориентации этих средств в каждой из данных разновидностей.
Сказанное не означает, что нет необходимости последовательно установить не только стилистическую, но и функционально-стилевую закрепленность различных языковых средств, их «приспособленность» к тем или иным видам коммуникации. На этом пути многое уже сделано, особенно в области лексики, благодаря тому что лексикографическая регистрация единиц лексики всегда так или иначе сопровождается их стилистической характеристикой. Однако и здесь возникает не меньше, чем в области грамматики (а может быть, в каком-то смысле даже больше), трудностей при разграничении языковых средств в соответствии с их функциональной направленностью.
Стилистическая дифференциация словарного состава современного русского языка является настолько сложной, что не всегда поддается однозначной интерпретации. Об этом свидетельствуют стилистические пометы современных толковых словарей.
Самое сложное при определении стилистически отмеченных, определении «собственных» лексических ресурсов каждой разновидности языка и каждого функционально-речевого стиля – установить «лексический состав» разговорной речи. Соотношение помет «разговорное» и «просторечное» и действительная употребительность многих из снабженных этими пометами слов именно в устной разговорной речи не представляется однозначным.
Посредством этих помет объединены (и соответственно – выделены в общем словарном составе) настолько разнородные именно в стилистическом отношении группы слов, что признать, что они (или только те из них, которые отмечены как «разговорные») представляют главные лексические ресурсы разговорной речи, нельзя.
Одно из элементарных и наиболее устойчивых представлений о стилистической дифференциации лексики русского языка отражено в общепринятом положении, согласно которому нейтральной в стилистическом отношении лексике противостоит, с одной стороны, «высокая», с другой – «сниженная» лексика, в результате чего мы имеем в ряде случаев стилистические синонимы типа лик – лицо – физиономия. Между тем в большей части случаев противопоставляемые подобным образом слова не имеют в словарях соотносительных помет, тогда как физиономия сопровождается пометой «разговорное», слово лик снабжено пометой «устаревшее», т. е. интерпретируется в ином стилистическом плане. Таким образом, лексикографические материалы не дают оснований считать, что данные слова образуют простой ряд «от высокого к сниженному».
Стремясь распределить словарные пометы в соответствии с их значением по определенным группам, мы могли бы, по-видимому, рассуждая логически, ожидать, что пометы разных групп не будут перекрещиваться друг с другом.
Так, исходя из отвлеченного представления о пометах, призванных отразить принадлежность слов к «высокой» или «сниженной» речи, мы могли бы ожидать, что распределение слов в соответствии с их иной характеристикой, их экспрессивно-оценочной направленностью или будет совпадать с первой градацией (сниженное слово выражало бы в таком случае отрицательную оценку, высокое – положительную), или же окажется независимым от нее. Естественно, что в первом случае дублирование помет было бы ненужным. Применение в словарях помет обоих рядов показывает, что стилистическая сниженность слова не обязательно связана с пометой «неодобрительное», «презрительное» и т.п., и наоборот.
В то же время обращает на себя внимание, что действительного противопоставления указанные пометы не выражают. Так, применение пометы «высокое» не уравновешивается пометой «сниженное» (таковая не применяется в лексикографической практике), пометы же «неодобрительное», «презрительное» и под. не находят соответствия в каких-либо пометах, прямо означающих «одобрение». Таких помет нет.
Нетрудно заметить, что пометы, указывающие на стилистическую сниженность и дающие словам отрицательную оценку, вообще гораздо более многочисленны и более дифференцированны (ср. с одной стороны: высокое, книжное, с другой – разговорное, просторечное, вульгарное, неодобрительное, презрительное, бранное). По-видимому, для асимметрии есть реальные основания.
«Сниженность» и отрицательная экспрессия слова – явления разных планов (ср. «книжный» характер слов, вроде приспешник, клеврет и под.), однако именно в сниженных слоях лексики закрепление различных оттенков экспрессивно-стилистической характеристики обозначенных словом предметов и явлений, благодаря разнообразию контекстов употребления слова, находит свое полное выражение.
Помета «разговорное» объединяет достаточно различные по своей природе группы слов. Во-первых, это слова, действительно являющиеся смысловыми эквивалентами (часто – приблизительными) стилистически нейтральных или более «официальных» обозначений, например галерка (ср. верхний ярус), генеральша (ср. жена генерала), давнишний (ср. давний), двоечник (ср. неуспевающий ученик), двойняшка (ср. близнец), детвора (ср. дети), заграница (ср. зарубежные страны) и т. п. Во-вторых, слова, в значениях которых содержатся определенные экспрессивно-оценочные элементы, например: баламут, брюзга, галиматья, мешанина, пролаза, потатчик, потворщик, болтать, завраться и т. п. В-третьих, с этой пометой выступают слова, являющиеся обозначениями таких реалий (предметов, явлений, действий), которые в основном относятся к «бытовой» сфере жизни, поэтому их «разговорность» не контрастирует, как правило, с другими обозначениями, ср.: головешка, болельщик, непоседа, завсегдатай, игрун, пинок, подзатыльник, верещать, ерошить, будний, заезжий, залежалый, втридорога и т. п.
Еще менее ориентированной в функциональном плане оказывается характеристика слов, относимых к «книжным» слоям лексики.
Тогда как помета «разговорное» с известной степенью определенности указывает на соответствующие ограничения в употреблении имеющих эту помету слов (разговорная речь, художественная литература, отчасти – публицистика), помета «книжное» сопровождает слова, которые явно тяготеют к различным речевым ситуациям. Общим для них оказывается лишь их книжный источник (в значительной части это заимствования и славянизмы) и соответственно – определенный «образовательный уровень» лиц, активно применяющих эти слова в своей речи. Но распределение этих слов по речевым сферам весьма различно. Наряду с такими словами, как бодрствовать, вечность, видоизменить, генезис, градация, де-факто, доктрина, значимость, иерархия, изобиловать, имманентный, импульс, индивидуум, исчислить, миросозерцание, наличествовать, особь, побуждение, подоснова, презумпция и т. п., с этой же, пометой выступают слова вроде вдохновенный, головокружительный, гордыня, гурман, изничтожить, инсинуация, импозантный, корыстолюбец, меломан, моцион, надругаться, невольник, недуг, немощный, превозмочь, протеже, терзать и мн. под., реальное применение которых связано опять-таки преимущественно с разговорной и художественной речью и определенно не характерно для научного и официально-делового стилей речи.
Основной областью применения «высокой» лексики остается художественная литература, главным образом поэзия, и все в большей мере становится публицистический стиль, в котором значительная часть этой лексики претерпевает определенные стилистические сдвиги.[219] Существенно, что в большой своей массе слова, относимые к «высокой лексике», не имеют непосредственных соответствий в тех пластах лексики, которые имеют «сниженный характер, ср.: глашатай, горнило, губитель, дерзание, доблесть, достояние, единомыслие, завет, иго, изобличить, испепелить, клич, мольба, невозвратный, недруг и т. п.
Несмотря на совершенно очевидную стилистическую дифференциацию значительных пластов лексики современного русского литературного языка, говорить о сколько-нибудь существенной собственно функциональной разветвленности основной ее части, по-видимому, нет оснований. Кроме пометы «специальное» (предполагающей отнесение слова к специальной научной речи) и пометы «официальное» (предполагающей отнесение слова к официально-деловой речи), в лексикографической практике не обнаруживается помет, которые свидетельствовали бы о строгой закрепленности слов за отдельными типами речи.
Таким образом, при том, что лексика современного русского литературного языка характеризуется многообразием экспрессивно-стилистических регистров, ее основные стилистические пласты не распределены в соответствии с функциональными типами речи. Нередко повторяемое мнение, согласно которому основная характеристика различных типов речи, в том числе функциональных стилей, состоит в особенностях «отбора и сочетания» слов, не отвечает полностью реальному положению вещей. Действительно, в различных текстах, относимых к тем или иным типам речи, во многих случаях нельзя обнаружить лексических «показателей стиля». Однако если исходить из того положения, что тексты являются лишь частичным, всегда неполным отражением функциональных разновидностей языка, очевидно, нет оснований ограничиваться стилистической характеристикой выбираемых текстов. Как уже отмечалось, приметами стиля как такового является не только то, что реально присутствует в тех или иных текстах, но и то, что в них может и чего не может быть. С этой точки зрения «негативная» характеристика текста представляется далеко не безразличной для определения его стилистической принадлежности.
«Разговорная» и «просторечная» лексика, так же как и слова, содержащие в своих значениях экспрессивно- оценочные элементы, не представляет основное ядро разговорной речи, поэтому не наличие в тексте слов, имеющих соответствующие пометы, является решающим показателем «разговорности». Но возможность включения таких слов без нарушения стилистической тональности высказывания существует именно для разговорной речи. Такие слова полностью представлены в художественной речи, но невозможны в таких текстах, как научный и официально-деловой, поскольку не входят в лексический фонд соответствующих стилей. Различные коммуникативные отношения, которые реализуются в текстах, требуют разных форм выражения авторской оценки обозначаемых предметов и явлений. Та нерасчлененная, как бы подспудная оценка, которая содержится в экспрессивно-оценочной лексике, никак не соответствует способам выражения «первого лица» в научном сообщении или официальном документе. Поэтому соответствующие слова и по существу не могут освободиться от наложенного на них традицией отпечатка «разговорности» и преодолеть барьер стилистической ограниченности. Таким образом, помимо того, что значительная часть указанной лексики чужда этим стилям тематически, она принципиально чужда им своей семантической структурой. Понятно, что каждый из названных стилей располагает своими средствами выражения оценки, соответствующими в данном случае требованиям эксплицитности.
Специальная терминологическая лексика и тот сравнительно небольшой слой лексики, который объединяется пометой «официальное», имеют достаточно ясную стилистическую приуроченность.
Слова с пометой «специальное» и «официальное», конечно, несоотносительны друг с другом с точки зрения их «стилистического» восприятия.
Первые в значительной своей массе просто представляют собой неизвестные или малоизвестные неспециалистам единицы лексики. Их проникновению в общелитературный язык в общем ничто не препятствует, когда появляется необходимость в обозначении соответствующей реалии вне рамок специальной литературы. Можно заметить только, что при этом они, как правило, подвергаются известной детерминологизации – не только и не столько вследствие их метафорического применения, но и вследствие своеобразного семантического «опрощения», поскольку вне научной речи они лишаются связывающей их системы дефиниций, т.е. той основы, которая обусловливает особый статус терминологии.
Вторые, напротив, если и не употребляются говорящими активно, как правило, хорошо известны им. Причем известны именно как слова «канцелярские», «казенные» (ср. вручить, вручитель, взяткодатель, внеслужебный, воспрещать, возбранять, жительство, завещатель, наличность, невыезд, неисполнение, опознать и под.). Невзирая на многочисленные протесты против «канцелярского языка», канцелярских слов и оборотов (ср. за неимением, по истечении... и т. п.), они устойчиво сохраняются в официально-деловой речи. Конечно, это следствие не просто косности отдельных носителей языка, а и естественной потребности в известной «отчужденности» этой речи, ее противопоставления «обычному языку». Само собой разумеется, что выход «канцеляризмов» за пределы закрепленных за ними ситуаций представляет собой явное нарушение стилистических норм, в отведенных же им пределах их роль вполне очевидна: устойчивые формы речи с особыми лексическими и синтаксическими «скрепами» должны отражать ту «юридическую» квалификацию сообщаемых фактов и событий, которой они подлежат с точки зрения официальных отношений.
Несомненно, многие особенности официально-деловой речи в различных ее проявлениях не являются неизбежным следствием ее функциональной обособленности. Дело в том, что «инерция стиля» дает о себе знать во всех областях. Терминологическая усложненность научных работ, «поэтические красивости» литературно-художественных текстов – это не приметы, а издержки стиля (или его гипертрофированные приметы). Точно так же необходимая точность и стандартность формулировок в деловых бумагах, позволяющая легко соотносить сообщаемое с установленными формами делопроизводства и т.д., в ряде случаев оборачивается своей противоположностью – усложненным канцелярским, бюрократическим жаргоном. Это происходит главным образом тогда, когда обозначения и обороты, уместные в одном типе документов, где они имеют свою терминологическую закрепленность, переносятся в другие, где в них нет необходимости. В этом и заключается «инерция стиля». Вот один из многих возможных здесь примеров:
И только когда дело подходило к концу, когда уставший Григорий Савельевич начал абзац фразой «ввиду того что ощущается недостаток кадров», Маша робко спросила:
–Может быть, напишем просто: «не хватает людей»?
Григорий Савельевич рассердился, но, взглянув на ее огорченное лицо, понял, что она страдает за него и боится, как бы за такую фразу его опять не обвинили в казенщине (Антонов, Новый сотрудник).
Стилистический диапазон лексики публицистического стиля значительно шире. Но было бы затруднительно обнаружить в современном русском языке группы слов, которые следовало бы охарактеризовать как собственно публицистические.
Вместе с тем, как правильно отмечают исследователи публицистического стиля (см. работы В. Г. Костомарова, А. К. Панфилова, а также Г.Я.Солганика), существенной его особенностью является присущий ему характер метафоризации закрепляемых за ним слов различных тематических и стилистических разрядов. Особый характер метафоризации всех этих слов, входящих в основных значениях в самые разнообразные группы, заключается прежде всего в их переосмыслении для обозначения общественных явлений, причем с явной направленностью, на экспрессивность и оценочность. Так, характерной приметой многих современных газетно-публицистических текстов является переносное употребление в них специальной научной, специальной профессиональной, военной лексики, лексики, относящейся к спорту, и т. д.
Основную лексическую характеристику разговорной речи следует, по-видимому, искать но в преимущественном использовании лексических единиц со «сниженной» стилистической отмеченностью, сколько также в особом характере метафоризации слов.
Есть основания считать, что особенности семантической деривации вообще в наибольшей степени отличают функциональные разновидности языка друг от друга, так же как применяемые в них способы номинации.
В книге «Русская разговорная речь» хорошо подмечена одна из важных особенностей разговорной речи, заключающаяся в описательном характере обозначения многих реалий.
«Нас окружают в повседневном быту сотни вещей, настолько привычных и обыденных, что мы не задумываемся над тем, как называются эти вещи. Кажется бесспорным, что название этих предметов известно уже малолетним детям: стол, стул, окно, ручка. Но все ли мы можем назвать прямо и однозначно? Достаточно типична такая ситуация: обстоятельства требуют, чтобы вещь была названа определенно и недвусмысленно, а говорящий останавливается, подыскивает слово с трудом и часто сопровождает свою реплику жестом – указанием на самый предмет. Например:
В булочной покупательница нашла на полу варежку и положила ее на край громадного окна-витрины. Она говорит кассиру: Я варежку положила там... на обочину // Видите / там / на... подоконничек //. (Витрину у пола обрамляет узкая полоска рамы; это никак не подоконник). Мы задали нескольким нашим информантам вопрос, подробно объяснив им ситуацию: как бы они назвали этот предмет в данных обстоятельствах? Все ответы были очень неуверенными:
1. Барьер... барьерчик?
2. Там внизу / у окна //.
3. У стекла?
4. Подоконник? Нет / лучше показать //.
5. Под окном?..
Вещь не имеет имени, если говорящие стремятся обозначить ее описательно, и каждый приписывает ей свое наименование – обочина, подоконник, барьер..».[220]
Хорошо известно, что семантическая «конкретизация» слова происходит в контексте. Контекстом определяется и характер этой конкретизации. В разных типах речи он различен. Можно отметить два характерных, во многом противоположных направления семантического «приспособления» слова к контексту, которые действуют в основном в различных сферах речи, – это терминологизация и метафоризация.
Терминологизации в той или иной степени подвергается вся лексика официально-деловых и научных текстов. Дело не только в стремлении создающих эти тексты к точности и адекватности обозначений, но и в том, что в распоряжении пишущего уже имеется набор выработанных средств выражения, отступление от которых было бы ненужным и неоправданным не только и не столько потому, что оно привело бы к нарушению стилистической тональности текста, но во многих случаях и потому, что мешало бы «семантической адаптации» сообщаемого, его соотнесению с «данным» и «известным».
В этом одно из существенных семантических отличий научного и делового типов речи как от речи разговорной, так и от речи художественной.
В то же время и между этими двумя типами речи (речью разговорной и речью художественной) в этом отношении наблюдается глубокое различие. Тогда как в разговорной речи при обозначении многих явлений говорящие довольствуются самыми общими наименованиями и стандартизованными формами описательных оборотов, специфика художественного изображения заключается в его индивидуализации, в преодолении той обобщенности и «обезличенности» наименований, которая характерна для целого ряда ситуаций обыденной речи.
На этой индивидуализации обозначаемого в художественной речи во многих случаях основана и ее метафоричность, которая значительно шире общей метафоричности (или «образности), присущей языку вообще.
«Элементарная поэтичность языка, – писал А.А.Потебня, – т.е. образность отдельных слов и постоянных сочетаний, как бы ни была она заметна, ничтожна сравнительно с способностью языков создавать образы из сочетания слов... Слова гаснуть и веселье для нас безобразны; но „безумных лет угасшее веселье” заставляет представить веселье угасаемым светом...»[221].
При исследовании процессов, происходящих в современном русском языке, закономерно привлекается материал газет как такого жанра, в котором наиболее непосредственно отражается то, что происходит в разговорной речи. Исследование этого материала выдвигает различные задачи. Определение языковых особенностей различных газетных жанров дает возможность установить специфику «языка газеты» как такового. С другой стороны, тот факт, что в «языке газеты» отражение новообразований устной речи дано в широком диапазоне, заставляет внимательно относиться к их жанровой прикрепленности.
Обращение к просторечным элементам в различных типах речи может быть вызвано различными причинами. Так, сознательный выход в просторечье имеет различную обусловленность и различную направленность в разговорной речи, с одной стороны, и в художественной – с другой. В первом случае при этом играют роль в основном экспрессивные мотивы, во втором – экспрессивно-характерологические. Вот несколько примеров литературно-художественного использования просторечных синонимов глагола влюбиться.
В рассказе Тургенева «Пунин и Бабурин» юный студент сообщает своему другу, что он влюбился; «эта девушка – мещаночка, швея». Между прочим он говорит:
– Она дичок; у! какой дичок! И с норовом! Да еще с каким! Впрочем, самая эта дикость мне в ней нравится. Признак самостоятельности! Я, брат, просто по уши в нее врезался!
Речь персонажа, в том числе и эти фразы, конечно, воспроизводят в какой-то степени русскую разговорную речь своего времени. Но «тональность» речи в рассказе зависит и от намерения автора показать психологическую ситуацию, сконцентрированно отразить взаимоотношения действующих лиц. Уже подбором отдельных слов, иногда употреблением только одного экспрессивного синонима читатель как бы настраивается на определенное развитие обозначенного словом события.
Вот другая ситуация, где тот же глагол выполняет другую экспрессивную функцию: [Николка.] Э! Лариосик, э-э!.. Что ты, Ларион, что ты?.. А – а... понимаю! Тоже врезался? [Лариосик.] Никол, когда речь идет о Елене Васильевне, такие слова, как «врезался», неуместны. Повял? Она золотая! [Николка.] Рыжая она, Парной, рыжая (Булгаков, Дни Турбиных).
Просторечность слова (в данном значении) имеет иное экспрессивное звучание. Слово воспринимается в несколько иной стилистической плоскости.
Но просторечное звучание слова может служить и для выражения прямого авторского отношения к изображаемому, сливаясь с общим экспрессивным звучанием речи:
Врангель прет.
Отходим мы.
Врангелю удача
(Маяковский,
Рассказ про то, как кума...).
Подчинение отбора языковых средств, включаемых в художественное произведение, задаче построения образа приводит к их стилистической трансформации в тексте произведения, что не всегда позволяет использовать их непосредственно для установления особенностей соответствующих типов речи.
Точно так же различными причинами обусловлено в разных типах речи и вовлечение характерных элементов письменных функционально-речевых стилей. В разговорной речи говорящий использует эти элементы преимущественно в прагматических целях, в художественном произведении при этом опять-таки преобладают экспрессивно-характерологические цели.
Конечно, и в разговорной речи иногда ставятся и решаются задачи воспроизведения чужой речи, пародирования, намеренного сталкивания разнородных стилистических средств языка. Эстетическая функция языка, конечно, постоянно проявляется и в разговорной речи. Но все-таки ее нельзя назвать там ведущей, тогда как в художественных текстах язык всегда выступает в этой особой функции (которая, конечно, не вытесняет, а своеобразно трансформирует присущую языку всегда, во всех его проявлениях коммуникативную функцию).
Таким образом, следует различать: во-первых, такие единицы языка, которые обычно не употребляются в тех или иных стилях речи, не характерны для них, но введение которых в соответствующий стиль не было бы воспринято как иностилевое вкрапление, как нарушение «правил стиля»; во-вторых, такие единицы языка, которые не могут быть употреблены в отдельных стилях речи, поскольку их стилистическая приуроченность к определенному стилю делает неуместным их применение в иных стилистических условиях; в-третьих, такие единицы языка, которые, оставаясь формально тождественными, при употреблении в разных стилях приобретают совершенно различную экспрессивио-стилистическую значимость.
Будучи системой, язык в то же время но является системой «для себя». Он выполняет определенную функцию, и сама его системность обусловлена данной функцией и подчинена ей.
В настоящее время становится очевидным, что разные аспекты изучения языка не исключают друг друга. Осознание необходимости разграничивать синхронию и диахронию, внутриязыковые и внеязыковые факторы, определяющие как структуру, так и развитие языка, привело вместе с тем и к осознанию того обстоятельства, что разграничение этих аспектов не означает их несовместимости, что их совмещение бывает столь же полезно, сколь нежелательно их смешение.
На динамический характер лексики в каждый отдельный момент существования языка прежде всего указывает ее стилистическое расслоение (временные и пространственные, в том числе социальные «вариации»). Именно в лексике стилистические показатели играют наиболее существенную роль, но в то же время их учет и оценка зачастую оказываются и наиболее сложными и спорными.
Назначение языка как средства общения и сообщения мыслей предполагает его, но крайней мере относительную, стабильность и устойчивость. В то же время роль языка как орудия культуры заставляет воспринимать экспрессивно-стилистическое распределение его элементов как социально значимое, что усугубляется в области лексики непосредственной связью слов с предметами и явлениями внеязыковой социальной действительности. Социально-психологические мотивы словарных изменений оказались в первые годы после Октябрьской революции предельно обнаженными.
Стремление некоторых литераторов противопоставить литературно-нормированному языку необработанный «язык масс», как известно, не встретило поддержки и в общем не поколебало установившуюся литературно-языковую традицию. Наплыв в письменную речь 20-х годов диалектных и просторечных, даже вульгарных слов оказался поверхностным и временным, хотя и имел определенные последствия для дальнейшего развития литературного языка. В более широком плане нарушение стилистических норм словоупотребления, закрепленных за определенными жанрами письменности, способствовало перегруппировке последних, а соответственно и нейтрализации внутри них противопоставления отдельных элементов разговорной и просторечной лексики. Так, для современной газетно-публицистической речи характерно, в частности, своеобразное совмещение различных рядов слов, относимых, с одной стороны, к разговорной, с другой – к высокой, или книжной, лексике. Эти слова перестают быть там противопоставленными друг другу в плане стилистических разграничений, стилистическая же окраска становится экспрессивно-оценочным элементом их семантики. Ср. употребление в стилистически однородных контекстах таких слов, как свершения, деяния, чаяния, ратный, сугубый, поприще, воистину, доколе, достояние, возгордиться, зиждется и т. д., с одной стороны, и таких, как неувязка, волокита, волынка, зажим, дутый, перегиб, зазнаться, поправить (кого-либо), шумиха, показуха и т. д. – с другой.
Экспрессивно-оценочные моменты отодвигают в сторону собственно стилистическую значимость этих и подобных им слов. В то же время газетно-публицистический и деловой стили речи оказывают в настоящее время, как отмечалось исследователями, все большее влияние на собственно разговорную речь, что проявляется в основном как раз в области лексики. Разговорные же элементы проникают туда в стилистически и экспрессивно преображенном виде.
Экспрессивно-стилистическая окраска слова определяется не только собственно языковыми факторами, нередко она связана с социально закрепленной оценкой соответствующего явления, причем в ряде случаев от этой, так сказать, надъязыковой характеристики слова зависят возможности его переносного в широком смысле применения. В этом плане показательно закрепление в газетно-публицистической речи в послереволюционную эпоху целого ряда слов из разговорно-бытовой и профессиональной лексики, которые подверглись метафоризации и в своих переносных значениях стали приметой именно публицистического стиля; ср. переносные значения таких слов, как подковать, перековать, сплав, спайка, сколотить, смычка, закалка, оснастить, увязывать, накладка, зажим, перегиб и т. п.
Эти примеры иллюстрируют сложное взаимодействие и взаимопроникновение элементов различных функциональных сфер лексики: целый ряд слов из разговорной и внелитературно-просторечной лексики, подвергнувшись метафоризации, был вовлечен в сферу газетно-публицистической речи, а оттуда – уже с закрепившимися там значениями – снова проникает в разговорную речь, особенно в тех ситуациях, которые предполагают ее совмещение с устным вариантом официально-деловой речи.
Естественно, что различные элементы лексики обще литературного языка (нейтральные в собственно стилистическом отношении) также неравномерно распределены по функционально-речевым стилям уже по той причине, что специальная тематика последних обусловливает преимущественный отбор соответствующих средств языка. Очевидно также, что многие стилистически нейтральные слова оказались бы в тех или иных текстах, имеющих специальную направленность, инородными вкраплениями не из-за их стилистической окрашенности, а именно из-за тематической инородности.
Специальная речь, реализуемая в различных функционально-речевых стилях, характеризуется не только стилистическими ограничениями, принципиально не существенными для разговорной и художественной речи, но и определенными тематическими ограничениями, предопределяющими лексический отбор. Понятно, что каждая область науки, как и официально-делового общения, характеризуется различной степенью лексико-семантической замкнутости. Тематические барьеры оказываются менее заметными в произведениях публицистического стиля, чем, например, в научных текстах. Однако многие разряды обиходной лексики не вовлекаются в публицистические тексты в своих прямых «предметных» значениях – метафоризация соответствующих слов становится необходимой предпосылкой их проникновения в эти тексты.
Между тем, как правильно отмечается рядом исследователей, не только возможность или невозможность появления тех или иных языковых средств в различных типах речи, но и степень вероятности их появления там является существенным для характеристики последних.
Существующие частотные словари русского языка, хотя содержащиеся в них данные и следует считать пока еще предварительными, подтверждают это положение.
Так, если сравнить расположение слов в таких словарях, как «Частотный словарь русского языка», материалом для которого служили тексты различных «жанровых групп» (газетно-журнальные тексты, драматургия, научные и публицистические тексты, художественная проза)[222], «Частотный словарь общенаучной лексики»[223] и «Частотный словарь языка газеты»[224], нетрудно заметить там существенные различия. Например, в частотном словнике «Частотного словаря русского языка» на первой странице отмечены слова сказать, только, говорить, да, знать, год, нет, большой, дело, время, новый, самый, человек, мой, люди, первый, рука, стать, жизнь, видеть, день, хотеть и т. д., в то время как в «Частотном словаре общенаучной лексики» среди наиболее частотных оказались число, иметь, мочь, система, функция, точка, являться, уравнение, случай, значение, элемент, процесс, множество, часть, время, вещество, величина, условие, плоскость, получить, различный, определить и т. д.
Эти показатели интересны в том отношении, что делают возможным сопоставление различных групп слов, относящихся к общеупотребительной лексике, но отмеченных явной функциональной разнонаправленностью. Каждое из соответствующих слов, безусловно, возможно в любом типе речи, но уже определенный «набор» слов указывает на ту или иную их функциональную направленность. Так, возьмем хотя бы слова, представленные среди наиболее частотных в «Частотном словаре общенаучной лексики»,- с небольшими видоизменениями этот набор мог бы характеризовать небольшие по объему тексты, относящиеся к самым различным областям науки, тогда как его «концентрированное» вторжение в собственно разговорную или художественную речь, несомненно, представляется маловероятным. Точно так же, по-видимому, можно полагать, что слова, отмеченные в числе наиболее частотных в «Частотном словаре русского языка», отражающем словоупотребление в различных жанрах, не дают оснований говорить о каком-либо специальном речевом стиле, но вполне могут быть «концентрированно» представлены в художественной и разговорной речи.
Для лексико-семантической характеристики отдельных функциональных разновидностей языка существенно не только распределение лексических единиц, но и то, как образованы (и образуются) в данных сферах языка наименования. В общем виде способы номинации одинаковы во всех областях языка. Для обозначения того пли иного явления действительности:
1) создается новое наименование при помощи тех аффиксальных средств, которыми располагает язык;
2) создается новое наименование путем словосложения (основосложения);
3) заимствуется иноязычное (также – «иностилевое») слово;
4) используется способность слова обозначать одновременно не одно, а несколько явлений действительности, т. е. существующему слову придается новое значение;
5) создается составное наименование (новое явление обозначается при помощи устойчивого словосочетания).
Притом, что во всех функционально разграниченных сферах языка проявляются все указанные способы номинации, их соотношение там неодинаково, как неодинаково оно и в различные периоды развития литературного языка в целом.
Понятно, что использование различных возможностей называния нового отражается на соотношениях, существующих внутри тех лексико-семантических рядов слов, к которым примыкает новое обозначение, причем отражается по-разному. В одних случаях увеличивается число слов данного ряда (при аффиксальном словообразовании, словосложении, заимствовании), в других – увеличивается степень «нерегулярности» данного ряда (при семантической деривации, появлении устойчивых составных наименований).
При возникновении составных наименований происходит нарушение формально-лексической регулярности вследствие увеличения в языке числа единиц, целостность значения которых вступает в противоречие с расчлененностью формы (ср. стиральная машина и холодильник и т.п.). При семантической деривации происходит нарушение формально-семантической регулярности вследствие увеличения в языке числа слов, усложняющих принцип единства формы и содержания языковых единиц, неразрывной связи между означающим и означаемым. Естественно, что понятие регулярности – нерегулярности само по себе не содержит каких-либо оценочных моментов (скажем, регулярность – «лучше», а нерегулярность – «хуже»).
Функционирование языка обусловлено коммуникативными потребностями использующего его общества, а эти потребности неодинаковы в различных сферах общения. Поэтому и различные аспекты регулярности – нерегулярности языковых средств не в одинаковой мере заметны в разных областях функционирования языка. С этим в свою очередь связаны различия в применении возможных способов номинации в разных условиях речевого общения.
Естественно, что обозначения предметов и явлений, имеющих универсальную общественную значимость, обычно беспрепятственно входят во все типы речи независимо от их структуры. Однако далеко но все номинативные единицы, возникающие в различных условиях речевого общения, приобретают статус стилистически нейтральных общелитературных средств языка.
Так целый ряд составных наименований, возникших в условиях официально-делового общения, устойчиво сохраняет на себе соответствующий стилистический отпечаток, препятствующий их безусловному вхождению в разговорную речь.
Прежде всего можно указать на хорошо известные случаи замены глагольных наименований составными глагольно-именными сочетаниями (типа оказать помощь дать указание, возыметь действие и т.п.). Многие исследователи отмечали распространение этих сочетаний в русской речи послереволюционной эпохи; если отвлечься от стилистической оценки подобных конструкций, следует признать, что их основная функция – в частичном устранении лексической многозначности глаголов, т. е. в некотором корректировании семантического несоответствия между соотносительными обозначениями предмета и действия (ср. указание – дать указание и указывать, гудок – дать гудок и гудеть, операция – произвести операцию и оперировать, осмотр – подвергнуть осмотру и осмотреть и т. д.;
Вне специальных стилистических условий употребление этих сочетаний, как правило, представляется неуместным. Ср. вместо Я помог ему – Я оказал ему помощь, вместо Я отремонтировала телевизор – Я произвела ремонт телевизора и т. п.
Не менее характерны для современной деловой речи составные наименования типа транспортные средства, торговые точки, головные уборы и т.п.
Показательно, что в большей части многочисленных и разнообразных печатных выступлений по вопросам культуры речи отмечается наплыв подобных новообразований (и содержится их решительное осуждение). Прежде всего следует заметить, что, осуждая подобные описательные обороты, многие рассуждают так: в языке есть слова маяка, шляпа, кепка, берет, платок и т. п., и вместо того чтобы выбрать нужное слово, небрежные к своей речи люди начинают говорить головной убор, не затрудняя себя выбором нужного слова из группы город, село, деревня, поселок и т. д., эти же люди, привыкшие к «казенному языку», довольствуются сочетанием населенный пункт; они же «обезображивают» язык такими наименованиями, как пищеблок, плавсредства, человеко-посещения, стройматериалы и т. д. Однако нетрудно заметить, что приведенные новообразования, какими бы «неуклюжими» они ни казались, в значительной своей части вовсе не являются «лишними» в языке. В определенных условиях говорящему как раз требуется дать обобщенное, «родовое» обозначение предмета, и тогда ему нельзя ограничиться выбором слова из ряда базой, платформа, автомобиль, телега, повозка или шапка, шляпа, кепка и т. д. точно так же, как затруднительно давать перечисление этих «видовых» обозначений.
Кроме того, наряду с существующими возникают новые предметы, а вместе с ними потребность в обобщенных наименованиях. Появление составных наименований для обозначения родовых понятий отражает как раз стремление к семантической регулярности, отвечая определенным общественным потребностям (например, организация плановой и планомерной торговли требует дифференцированных «рода-видовых» обозначений).
Другое дело, что подобные наименования представляются многим уродливыми, чуждыми духу русского языка. Иногда они действительно неудачны, по, разумеется, по большей части это не просто порождение бюрократического словотворчества, а все-таки результат закономерного семантического развития языка, регулируемого общественными потребностями. Другое дело, что самый характер общественных потребностей предопределяет стилистические границы применения данных наименований, и нарушение этих границ не может быть оправданно с точки зрения культуры речи.
Тенденция к семантико-парадигматической регулярности названий определяется потребностью но только обобщений, но и дифференциации. Все это также может приводить к нарушению «формально-лексической» регулярности. Характерный пример – применение сочетания ливневые дожди в метеорологических сводках вместо ливни. Ср. шоссейная дорога наряду с шоссе, пищевые продукты наряду с пища, отделение связи наряду с почта и т. д. Большая же часть составных наименований связана, естественно, с новыми предметами и явлениями (стиральная машина, шагающий экскаватор, товарищеский суд, общественное поручение и т. п.). Как неоднократно указывалось в литературе, особенно характерными для современной эпохи являются различные виды сложных (в том числе с усеченной первой основой) и сложносокращенных слов, часть которых обозначает, как отмечалось выше, родовые понятия (плавсредства, стройматериалы, стеклотара, запчасти и т.п.), но, по-видимому, основная масса служит названиями именно новых предметов и явлений (электробритва, гидродобыча, земснаряд, радиолокатор, автопутешествие, лесохимия и т. д.). При большей формальной цельности, чем составные наименования, они сохраняют отчетливо мотивированную семантическую членимость и, по сути дела, стоят на грани слов и словосочетаний (с препозитивным аналитическим прилагательным)[225].
Можно думать, что статистические подсчеты подтвердили бы эмпирические наблюдения над возрастающей по сравнению с суффиксальными образованиями ролью подобных наименований.
Название предмета посредством его описания, т.е. создание составных наименований, основанных на устойчивом употреблении сочетаний слов, – один из исконных способов номинации, поэтому возникновение подобных наименований в наши дни не является само по себе чем-то принципиально новым. Однако именно в наши дни в связи со стремительно возрастающими потребностями номинации, обусловленными ускоренными темпами развития науки, техники и т. д., такого рода наименования получили, по-видимому, широчайшее распространение. Можно думать, что их роль возросла и в связи с той особенностью современной речи, которая должна быть охарактеризована как стремление к «предельной» (в соответствии с возможностями языка) мотивированности обозначения. Возможно, что в этом одна из причин некоторого сужения круга действия собственно аффиксальных образований. В этом же, по-видимому, и одна из причин того, что составные наименования (как двучленные, так и многочленные) занимают особенно заметное место среди лексических неологизмов современного русского языка.
Формально однотипные образования возникают в публицистическом стиле – их назначение, однако, совершенно иное. Они выступают как своего рода «экспрессивные» синонимические замены уже существующих в языке слов, ср. черное золото – нефть, белое золото – хлопок, голубой экран – телевизор, работники прилавка – продавцы и т.п. Естественно, что и эти образования и описательные обороты вроде люди в белых халатах, труженики стальных магистралей также но становятся достоянием разговорной речи.
Вместе с тем спонтанность и неподготовленность разговорной речи делают неизбежным появление в ней различного рода описательных оборотов, служащих для обозначения тех предметов и явлений действительности, точные названия которых или неизвестны говорящим, или попросту сразу «не приходят в голову», а конкретная ситуация речи и непосредственность общения смягчают необходимость использования общеупотребительных стандартных наименований. Кроме того, та же непосредственность общения обусловливает замену полнозначных слов дейктическими элементами, не говоря уже об участии в речи внеязыковых средств (жест, мимика и т. д.). Ср. неоднократно отмечаемые в записях устной разговорной речи фразы вроде: Покажите мне, пожалуйста, это; Дайте мне чем открывают...; Нет ли у вас чем чистят...; а также: Там были выставлены резные украшения, такие, какие бывают вокруг окон; У него фонарик – такой – его нужно заряжать от электричества и т. п.
В разговорной речи постоянно появляются новообразования, возникающие как в результате аффиксальной, так и в результате семантической деривации. И те и другие, как показывает их фиксация в записях устной речи, имеют главным образом ситуативный характер, т. е. выступают как контекстно обусловленные окказионализмы. Однако это никак не значит, что все образования, возникающие в разговорной речи, оказываются неустойчивыми и их письменная фиксация осуществляется таимо в текстах художественной литературы[226]. Ср. образования вроде слесарить, секретарить, кухарить, браконьерить, лаборантствовать; температурить, бюллетенить, технарить; ребятня, солдатня, матросня; слабак, женатик; сердечник, легочник и мы. др. Устойчивым оказывается и ряд образований, возникших в результате метафоризации, например, загорать ('ждать без дела'), голосовать ('останавливать машину поднятием руки') и т. п.
Разговорная речь является основным источником метонимических переносов наименований, охватывающих целые группы семантически однородных слов (вместилище → его содержимое, учреждение → сотрудники этого учреждения и т.д.), например: В маленькой комнатке за магазином жила сестра хозяина, я кипятил для нее самовары (М. Горький, Мои университеты); Чайник давно уже вскипел, но Кузьма затеял еще точить косу (Абрамов, Безотцовщина) и т.п.
По-видимому, именно в устной разговорной речи получает импульс своеобразная трансформация ряда устойчивых словообразовательных моделей, которая осуществляется затем в художественной и публицистической речи. Так, например, устойчивая словообразовательная модель, в соответствии с которой образуются названия детенышей от названий животных (жеребенок, тигренок, лягушонок и т.д.), уже давно, очевидно послужила образцом для создания таких образований, как пастушонок, поваренок, цыганенок и т.п. Ср. другие того же типа образования, грамматико-семантическая структура которых оказывается еще более неопределенной, т. е. отдаленной от основного ядра соответствующей словообразовательной модели: ...это опять непременно мне пострелята досаждают (Лесков, Очарованный странник); ...терпеть Ее мог, как он выражался, нянчиться с писклятами... (Тургенев, Дворянское гнездо).
Отдельные словообразовательные типы явно тяготеют к определенным типам речи. Например, несомненно публицистическая окраска лежит на таких образованиях, как меценатствующий, шарлатанствующий, демагогствующий, хулиганствующий, критиканствующий, геростратствующий, адвокатствующий и т. п. Вот несколько примеров из газетных текстов:
В том же городе... орудовали геростратствующие радиобандиты, занятие которых не назовешь игрой; В одни из кружков, изучающих конкретную экономику, затесался вот такой критиканствующий нигилист...; Именно в публицистической речи возникают и окказионализмы вроде архи безграмотный, архинапыщенный; мелкотемье, мелкодумье, малокартинье; бесцветица и т. п.
Как неоднократно отмечалось в лингвистической литературе, основная масса появляющихся в языке новых слов – это термины. Здесь можно не останавливаться на вопросе об особенностях словообразования в научной речи. Специфика терминологического словообразования исследована достаточно полно[227]. У исследователей терминологии нет разногласий относительно общей направленности терминологического словообразования (отсутствие экспрессивно-оценочных образований, стремление к созданию однотипных обозначений в пределах одной и той же тематической группы), однако лингвистическая оценка разных способов номинации в терминологии не всегда совпадает. Что касается предпочтительности того или иного способа образования терминов, реалистической представляется точка зрения, высказанная В. П. Даниленко: «Почти в каждой терминологии наряду с терминами, созданными средствами общелитературного языка, можно встретить заимствования из других языков пли термины, составленные из греко-латинских морфем. Если последние обладают предпочтительным качеством, гарантирующим желаемую однозначность термина и свободное вхождение в международный научный обиход, а потому отношение к ним, как правило, бывает положительным, то наличие заимствований из других европейских или восточных языков нередко вызывает желание найти равнозначный эквивалент в родном языке. Однако в практическом решении конкретных вопросов, связанных с наличием заимствованных терминов, «последнее слово» остается за специалистами в конкретных областях науки и практики и мнение лингвиста здесь не может иметь большого веса»[228].
При любом способе номинации решающей в терминологии остается тенденция к регулярности, прежде всего семантико-парадигматической. Системность терминологии сознательно регулируется, поэтому и при терминологизации общеупотребительных слов, когда терминологическое значение не отрывается от первоначального, парадигматические связи слова так или иначе закрепляются. Например, такие названия возвышенностей, как гора и холм, парадигматически противопоставлены в общелитературном языке по признаку «размера». Этот признак существен для всех носителей языка при выборе соответствующего слова, но совершенно ясно, что он не связан с каким-либо точным представлением о разграничении данных значений. В географической терминологии производится именно это уточнение: холм – это возвышенность менее 200 м в высоту. Ср. разграничение в юридической терминологии таких слов, как кража, грабеж, хищение и т.п., в почвоведческой – слов ночей, чернозем, суглинок и т.п.
В отличие от научной речи «поэтический язык» стремится к усложнению семантической структуры слова. Это проявляется не только (в известном смысле – и не столько) в индивидуальной метафоризации слов (т. е. в контекстном приобретении словом особого значения), но и в постоянном сталкивании значений, а также в вовлечении в образно-семантическую структуру произведения тех особенностей звуковой формы слов, которые в разговорной речи используются спорадически, а в функционально-речевых стилях должны быть нейтрализованы.
И многозначность, и словообразовательная форма, и собственное оформление слова, и его звучание – вся языковая материя играет в художественном произведении совершенно особую роль.
Когда в научном или деловом тексте происходит как бы обнаружение этой материи, оно происходит обычно помимо воли автора, и если останавливает на себе внимание читателя, то воспринимается лишь как неудачное словоупотребление, неудачное построение фразы. Например, в книге М. Н. Кожиной «О специфике художественной и научной речи в аспекте функциональной стилистики» говорится о «подтексте» разговора Вари и Лопахина перед отъездом Раневской и Гаева: «Новые темы разговора «вводит» Лопахин, и он же задает вопросы. Очень знаменателен повтор лопахинской фразы в устах Вари, но с вариациями – с иным порядком слов, интонацией и ударением...». Звуковое сближение Вари – с вариациями явно не входило в замысел автора.
Особенностью именно художественной речи является использование «языковой материи» в содержательных целях. Утверждение, что в художественном произведении форма становится элементом содержания, основано на многочисленных наблюдениях над «оживлением» внутренней формы слова или устойчивого сочетания, над столкновением разных значений многозначного слова или слов-омонимов, над содержательным использованием близких по звучанию слов и т. д.
Например, выражение расходились нервы развернуто Маяковским в такой образ:
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот, –
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы –
большие,
маленькие,
многие! –
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
В лексике неизменно осуществляется процесс, отмеченный лингвистами и обозначаемый как сгущение, семантическая конденсация, лексико-семаитическое стяжение. Сущность этого процесса состоит в том, что составное наименование сокращается за счет одного из членен словосочетания, обычно – определения (в широком смысле), причем определяемое становится выразителем смысла всего словосочетания. В результате такого сокращения происходит устранение формальной расчлененности наименования, но при этом – поскольку сохраняется исходное значение слова (определяемого) и новое значение, возникающее в результате стяжения, сосуществует лини, наряду с прежним или прежними значениями (что обычно и наблюдается) – увеличивается удельный вес многозначности в лексике. Понятно, что стяжение может осуществиться только в том случае, если данное словосочетание достаточно устойчиво употребляется в речи, так что само определяемое слово начинает недвусмысленно сигнализировать о необходимом в данном контексте определении которое вследствие этого и может быть опущено. Ср.: - Мне негде было обедать, а готовить себе я ленилась (Каверин, Два капитана); – Вот бы снять, сказал я фотографу (Пришвин, Календарь природы) и т.п.
В отдельных сферах функционирования языка устойчивые связи многих слов различны, поэтому и возможности проявления лексико-семантического стяжения там неодинаковы. Сами стяженные формы в ряде случаев несут на себе явный отпечаток той сферы общения, где они возникают. Ср.: урегулирование (отношений), разрядка; ср. довести из довести (до такого-то состояния) в разговорной речи: Они просто довели меня! и т.п.
Разговорная речь с ее почти неограниченными возможностями неполного словесного выражения мысли, пропуска предполагаемых конкретной ситуацией компонентов фразы, естественно, отличается и многообразными формами лексико-семантического стяжения, имеющими характер окказионализмов.
Вместе с тем именно в разговорной речи происходит своего рода экспрессивная «маркировка» целого ряда стяженных форм, восходящих к сфере официально-делового общения. Ср. отражение подобного словоупотребления в современной художественной литературе: – Дмитрий Корнеевич! – не отцеплялся парень, – Дмитрий Корнеевич! Проявите чуткость! Дайте возможность загладить! Я признаю ошибку! (Лапова, Сережа); Федор Петрович оправдал доверие. Он быстро навел порядок в районной больнице, амбулаториях и разных детских учреждениях... Вникал, устранял и давал ценные указания (А. Рекемчук, Без боли) и т. п.
В то время как функционально-стилистическая дифференциация лексики современного русского литературного языка может быть исследована в известной мере на основе материала, который содержится в толковых словарях, функциональная характеристика грамматических средств затруднена из-за того, что систематическое описание их в этом плане не проводилось. Предпринятые в последние годы статистические исследования функционально-стилистического распределения грамматических форм слов содержат интересные данные, но они в основном ориентированы на формы слов, но не на их значения, между тем как возможности «переносного» употребления грамматических форм как раз и различны в разных типах речи.
Стилистические замечания и рекомендации, содержащиеся в грамматических исследованиях, отрывочны и ни всегда правильно отражают подлинную расстановку стилистических средств языка. Например, как в академической грамматике 1953 года, так и в академической грамматике 1970 года отмечены различные случаи транспозиции глагольных форм лица, времени и наклонения, причем только в отдельных случаях даны при этом стилистические комментарии. Создается впечатление, что в остальных случаях соответствующее употребление форм глагола не является стилистически связанным (например, как бы в одном ряду оказываются Мыслю – следовательно существую и Я тебе поговорю!; Просят не курить, Здесь продают билеты на концерты и Тебе (вам) говорят или нет? Кому говорят, иди сюда!; На призрак сей подуй – и нет его и Доктора напрописывают всяких лекарств, а больные пей и т.п.[229]). Разноречива стилистическая оценка присоединительных конструкций, конструкций с именительным темы и т.д. Понятно, что в собственно грамматических исследованиях задача стилистической дифференциации описываемых явлений может отодвигаться на второй план или вообще не ставиться. Но тем настоятельнее требование, предъявляемое к стилистике, – отграничить от нейтральных в стилистическом отношении средств языка стилистически ограниченные, или стилистически связанные, не только несущие предметную информацию, но и сигнализирующие об определенном типе речи.
В круг задач стилистики обычно включается также оценка различных способов выражения с точки зрения их соответствия литературной норме и с точки зрения их способности дифференцировать различные «оттенки мысли». Все эти задачи предполагают различные аспекты исследования. Но говорить на этом основании, что вообще существуют разные «стилистики», вряд ли имеет смысл хотя бы потому, что в самом языке эти разнонаправленные признаки во многих случаях разнообразно переплетаются. Например, значение невозможности некоторых действий может быть обозначено при помощи различных словосочетаний с разными формами глагола, ср.: При таком шуме невозможно заснуть; При таком шуме не заснуть; При таком шуме не заснешь; Засни-ка при таком шуме! или Попробуй засни при таком шуме.
Более экспрессивные конструкции являются одновременно и более стилистически ограниченными. Последние на них (с формами повелительного наклонения) уже стоят на периферии самой «разговорной речи», свидетельствуя о ее стилистической неоднородности. Кстати, понятие «просторечия» (тоже понимаемого очень по-разному) базируется почти исключительно на лексическом материале, если не считать учета некоторых отброшенных литературной нормой форм слов, как делов, рублев, ездиют, польта и под., которые, невзирая на школьное образование, широко укоренились в речи отдельных слоев городского населения. По-видимому, для более четкого определения границ просторечия (тем более – двух типов просторечия, если следовать определению, предложенному Ф. П. Филиным) необходим достаточно подробный анализ «периферийного» употребления грамматических форм, которые сами по себе вполне «литературны» (ср. Я тебе поговорю! и под.).
Назначение языка быть средством общения обеспечивается обобщающей способностью слова. «Для того, чтобы передать какое-либо переживание или содержание сознания другому человеку, – писал Л.С.Выготский, – нет другого пути, кроме отнесения передаваемого содержания к известному классу, к известной группе явлений, а это непременно требует обобщения»[230].
Но язык устроен так, что, позволяя выделить в изменяющейся действительности основные свойства вещей, которые дают возможность соотнести их с общественно закрепленными в словесных знаках понятиями и представлениями, он в то же время располагает средствами конкретизации и локализации (во времени и в пространстве) передаваемой информации.
В языке существуют разнообразные средства для выражения такой локализации (пространственной и временной) событий, о которых идет речь. В каждой разновидности языка, так же как и в каждом функционально-речевом стиле, эти средства проявляются не совсем одинаково. Характер конкретизации «предмета речи» в различных условиях общения тоже различен. Эти различия закл
Дата добавления: 2014-12-03; просмотров: 3837;