КНИГА ТРЕТЬЯ 14 страница

несмотря на имеющиеся большие напряжения, взаимной поддержки расовой политики белых в Северной Америке при условии отмены американских требований дани от Германии и Англии; военного союза под руководством Италии; на Дальнем Востоке желтой государственной системы при совместной охране жизненных интересов белых Северной Америкой и Европой. Насколько эта органичная воля сможет пробиться, покажет будущее.

Сама Германия в этом случае получит, наконец, возможность обеспечить своим 100 миллионам достаточно жизненного пространства в Европе. Причем политика здесь вновь восходит к метафизике: внутренняя свобода творчества народа также привязана к политической независимости, но только эта независимость может гарантировать продолжительность и силу национального понятия чести. Поэтому призыв к собственному пространству, к собственному хлебу является также предпосылкой к победе духовных ценностей, к формированию немецкого характера. В этой великой борьбе за существование, в борьбе за честь, свободу и хлеб такой творческой нации как германская, ее народ вправе ожидать того уважения, которое безоговорочно оказывали менее значительным нациям. Земля должна быть свободна для обработки руками немецких крестьян. Только это одно даст возможность немецкому народу, сжатому в тесном пространстве, вздохнуть свободно. Но в результате этого произойдет и возникновение новой культурной эпохи - эпохи белого человека.

VII

Единство сущности

Монолит прошлого, настоящего и будущего. — Один как преходящая фигура и вечное сравнение. — Его возрождение в Альтифасе, Эккехарте, Бахе. — Сила для смерти. — Франки в Галлии. — Древняя Германия.

Народ потерян как народ, не существует больше как таковой, если, оглядываясь в его историю и познавая его волю к будущему, мы больше не увидим единства. В каких бы формах не протекало прошлое, но если нация дойдет до того, что и в самом деле отречется от признаков своего духовного пробуждения, она отречется при этом и от корней своего бытия и становления и обречет себя на бесплодие, потому что история не представляет собой развитие из ничего в нечто, из незначительного в великое, преобразование сущности во что-то иное. Первичное пробуждение в расовом и народном плане при помощи национальных героев, богов и поэтов является уже навсегда апогеем. Это первое большое мифическое высшее достижение в основном уже больше не "совершенствуется", а только принимает другие формы. Присущая Богу или герою ценность, является вечной в хорошем так же, как и в плохом. Гомер представлял собой вершину греческой культуры и защищал ее при ее падении. Яхве - это живущий инстинктами

иудаизм, вера в него - это сила какого-нибудь мелкого еврейского спекулянта из Польши.

Это единство действительно и для немецкой истории, для ее людей, ее ценностей, для древнего и нового мифа, для основных идей немецкой народности.

Форма Одина отмерла, т.е. Одина, самого главного из всех богов как воплощения природной символики, объективно преданного поколения. Но Один* как вечное зеркальное отражение древних духовных сил нордического человека сегодня живет так же как и 5000 лет тому назад. Он объединяет в себе честь и героизм, создание песни, т.е. искусства, защиту права и вечный поиск мудрости. Один узнаёт, что по вине богов, за нарушение договора со строителями Валгаллы род богов должен погибнуть. Видя эту гибель, он, тем не менее, приказывает Геймдалу созвать своим горном азов на решающую битву. Неудовлетворенный, вечно ищущий бог, странствует по вселенной, для постижения судьбы и сущности бытия. Он жертвует глазом, чтобы познать глубочайшую мудрость. В качестве вечного странника он является символом нордической вечно ищущей в своем становлении души, которая не может самоуспокоенно вернуться к Яхве или к его наместнику. Неукротимая воля, которая первоначально так сурово звучала в боевых песнях о Торе на нордической земле, уже с самого начала своего появления свидетельствовала о внутренней, устремленной, ищущей мудрость метафизической стороне Одина-странника. Но тот же дух вновь проявляется у свободных великих остготов, у благочестивого Вульфилы. Это проявляется также - совпадая даже во времени - в усиливающемся рыцарстве и у великих нордических западноевропейских мистиков во главе с величайшим из них - мастером Эккехартом. И снова мы констатируем, что когда во фридерицианской Пруссии душа, породившая однажды Одина, снова ожила у Хоенфридберга и Лойтена, одновременно она возродилась в душе Томаскантора и Гёте. С этой точки зрения глубоко оправданным кажется утверждение о том, что нордическое героическое сказание, прусский марш, сочинение Баха, проповедь Эккехарта, монолог Фауста - все они представляют собой различные выражения одной и той же души, творение той же воли, вечные силы, которые сначала объединялись под именем Один, а в новое время нашли воплощение в Фридрихе и Бисмарке. И пока действуют эти силы, живет и творит еще нордическая кровь в мистичес-

* Герман Вирт находит в древнем мире богов также черты упадка. В частности, влияние эскимосской расы. Это может быть и так, но собственно германского народа это не касается.

ком объединении с нордической душой в качестве предпосылки для любого истинно типичного творчества.

Живым является только миф и его формы, и за него люди готовы умереть. Когда франки покинули свои древние родные рощи, и их тела и души лишились корней, постепенно покидали их и силы, которые помогали противостоять сильным и сплоченным жителям Галлии. Напрасно Теодорих пытался обратить короля франков Хлодвига в арианство, чтобы обеспечить по крайней мере национальные предпосылки в отношении к Риму. Подстрекаемый своей истеричной женой вождь сильнейшего в военном отношении германского племени осуществил духовный переход в римский лагерь. И хотя ни он, ни другие франки не думали о том, чтобы отказаться от своего героизма, они поставили его рядом с христианством, чтобы бороться за него, за свою славу и свою власть. Обусловленный первым шагом римский миф заглушил затем древнегерманскую идею крови и смог взять на себя ведущую роль. Теперь все войны происходят под знаком креста. И когда этот крест, наконец, победил, началась борьба внутри "обращенного" мира против еретиков и протестантов, которые со своей стороны также несли знак креста на поле боя. Потом миф о мученическом кресте умер, что сегодняшние Церкви пытаются также утаить, как когда-то германцы утаивали смерть древних богов, потому что за христианский крест нельзя больше втянуть в войну ни одну североевропейскую армию, даже испанскую или итальянскую. Сегодня хоть и умирают также за идеи, символы и знамена (или только за идеи), но ни один из этих эталонов не несет знака, который когда-то победил "благочестивого" Хлодвига. И то, что не наполняет живых огнем настолько, чтобы они отдали за это жизнь, сегодня мертво, и ни одна сила не возродит это к жизни. Чтобы можно было сегодня еще оказывать влияние во имя "креста", Церкви вынуждены прятаться за идеи и символы пробужденного заново мифа. Но это как раз и есть знаки силы, уничтожить которую стремился когда-то "Бонифаций" и Виллибальд, знаки той крови, которая когда-то создала Одина и Бальдура, которая когда-то дала мастера Эккехарта, начавшего наконец сознавать самого себя, когда было произнесено слово Пангермания, когда и Гёте снова увидел задачу нашего народа в том, чтобы сломать Римскую империю и основать новый мир.

"Абсолютная истина", античность и германское мышление. — Народная "полуправда". — Видимость, ложь, заблуждение, грех. — "Знание" расы.

Мыслитель древней Греции предполагал, что раньше или позже разум сделает возможным полное познание вселенной. Поздно, слишком поздно стало ясно, что человеческая сущность заключает в себя невозможность понимания "абсолютной истины", а также предполагаемого смысла событий на земле. Даже если нам искомую "абсолютную истину" провозглашают - мы не сможем ни осознать, ни понять ее, потому что она не будет иметь ни пространства, ни времени, ни причины. Несмотря на это, поток стремления к абсолютному проходил все еще через души людей. Подобно преисполненному надежды древнему миру и сегодняшние корпоративные философы серьезно и по-деловому занимаются поисками или охотой за так называемой вечной истиной. Эту истину они ищут на пути чистой логики, делая выводы все дальше и дальше от аксиомы рассудка. Последнее мнение базируется, таким образом, в основном на первых утверждениях, а значит представляет собой не что иное, как логический анализ, разбор массы идей до мельчайших абстракций идей рассудка. В этой плоскости исследования -с точки зрения рассудка - одной предполагаемой истине противостоит кажущееся вечным заблуждение. Отсюда понятно отчаяние Шопенгауэра при изучении мировой истории, отсюда - капитуляция Хердера при поиске абсолютного "замысла", отсюда - бесконечные попытки представить так называемое создание письменности у всех народов, гуманизацию всех рас, единое человечество в качестве "вечных целей". Идеи чисто абстрактного схоластического характера, которые вытекают из желания их автора, но также из сферы интересов их создателей.

Эта точка зрения владеет и сегодня всем нашим философствованием. Те мыслители, которые хотят передать нам мировоззрение, связанное с народом, видят в этой желанной народной истине только часть "вечной истины", то есть движутся в рассудочно-разумной логической плоскости нашей сущности, как будто она является единственной платформой для изучения человека. Но есть еще и другие.

Если я положу горошину на внешнюю сторону указательного пальца, накрою ее средним пальцем и слегка покатаю ее, у меня возникнет ощущение, что я держу две горошины. В этом и тысяче других случаев истина противостоит иллюзии, а мнение основывается на

чувственном восприятии. В плоскости нравственной воли - это ложь, которая здесь противостоит истине. Во всех этих случаях утонченный немецкий язык располагает достойными внимания оттенками, которые указывают на все новые сферы понятия "я"; общим для всех является только то, что логическая, наглядная, волевая истина всегда представляет собой отношение суждения к чему-то, находящемуся вне его. Поэтому Шопенгауэр считал возможным утверждать совершенно отвлеченно, что "внутренняя истина представляет собой противоречие".

Но это будет не так, если мы кроме трех противопоставлений поймем идею совсем другой истины, которую я хочу назвать органичной истиной и которой посвящено содержание всей этой книги.

Организм живого существа представляет собой форму, т.е. он понимает для себя целесообразность своего внутреннего и внешнего строения, целеустремленность своих духовных и мыслительных сил. Форма и целесообразность органично представляют собой одно и то же (X. Ст. Чемберлен). Первое показывает сущность с точки зрения зрительного восприятия, второе - с точки зрения познания разумом. А что необходимо познать, и что составляет ядро нового взгляда на мир и государство в XX веке? Это то, что органичная истина лежит в себе самой и проявляется в целесообразности жизненной формы. То, что в первой книге было противопоставлено друг другу как бытие и его форма, в углубленном и расширенном смысле оказывается общим критерием во всех областях. Целесообразность определяет жизненную структуру живого существа, нецелесообразность - его гибель. Одновременно здесь содержится средство для облагораживания формы или придания ей уродства. При более глубоком рассмотрении такое вмешательство в образование формы означает двойной грех: грех против природы и грех против развивающихся внутренних сил и ценностей. Покоящаяся сама в себе органичная истина охватывает, таким образом, логические, наглядные и волевые плоскости прямо-таки в трех измерениях; форма и целесообразность при этом являются понятным мерилом не "части вечной истины", а сами являются истиной, пока они вообще могут проявляться внутри наших форм зрительного восприятия.

Логическую часть этой общей истины, т.е. владение инструментами понимания и разума, представляет критика познания. Наглядная часть общей истины раскрывается в искусстве, а также в сказках и религиозном мифе; волевую часть (в тесном взаимодействии с наглядной) символизируют теория нравственности и религиозные формы. Они всегда стоят - если истинны - на службе у органичной истины, то есть на службе у связанной с расой народности. Оттуда они приходят, туда

они уходят. И решающий критерий они все находят в определении, растут или не растут форма и внутренние ценности этой расовой народности, формируются ли они более целесообразно с усилением жизненной силы или нет.

При этом древний конфликт между знанием и верой, если и не разрешается, то объясняется на его органичной основе, и в результате возникает возможность нового рассмотрения. Поиски "абсолютной вечной истины" воспринимались исключительно как вопрос знания, т.е. дело, если и невозможное в техническом плане, то, тем не менее, постижимое приблизительно. Это было совершенно неправильно. Последнее возможное "знание" расы заключается уже в ее первом религиозном мифе. И признание этого факта представляет собой последнюю собственную мудрость человека. Если Гёте в своей чудодейственной манере говорит, что знание нравится нам как что-то всегда новое, небывалое, мудрость же как "самовоспоминание", то этим сказано - с другой стороны - то же самое. Собственное, наполненное мудростью созерцание мира, и органичное самосовершенствование означают ощущение того потока крови, который объединяет древнегерманских поэтов, великих мыслителей и художников, немецких государственных деятелей и полководцев. Мифическим воспоминанием является тот момент, когда образ саксонского герцога Видукинда представляется великим и родственным Мартину Лютеру и Бисмарку. Сокровеннейшей жизненной мудростью и новым мифическим ощущением является тот момент, когда миф о Бальдуре и Зигфриде оказывается аналогичным сущности немецкого солдата 1914 года, и заново зазеленевший мир Эдды, после гибели древних богов, означает для нас также возрождение Германии из сегодняшнего хаоса.

Самый мудрый человек тот, чье личное самовоплощение лежит на одной линии с жизненным изображением великой германской крови. Величайшим героем нашего времени будет тот, кто в результате мощного мифического преобразования души миллионов отравленных и введенных в заблуждение подчинит этому древне-новому желанию типичного и тем самым заложит основы тому, чего еще никогда не было, но что окрыляло стремление всех наших искателей: немецкому народу и истинной народной культуре. И все это является существенно новым и составляет миф нашего столетия, умея внезапно, жертвуя жизнью, проникнуть в самую небольшую хижину крестьянина, в самое скромное жилище рабочего и даже в аудитории наших высших школ. Так ясно, как здесь, это не было высказано еще нигде. Пришла пора это сделать и нужно суметь извлечь из этого все необходимые выводы.

Только то, что плодотворно, является истинным. —Ценность гипотезы. — Ложь как болезнь германцев, как жизненный элемент евреев. — Единство мифа, сказки, сказания и философии.

Но выводы порой имеют веский характер. Потому что, если изречение Гёте: "что плодотворно, то единственно истинно" - определяет сущность всего органичного, то появляется новый, совершенно не свойственный сегодняшней жизни, критерий оценки. Тогда при познании внутренней истины окажется, что в высшей степени правдивым может быть и впадение в заблуждение, в иллюзии и даже в грех, если такое впадение в соответствии с рассудком, взглядами и волей делает заблуждающегося плодотворным и повышает его творческую силу. Здесь большая ценность основывается, например, на тех естественнонаучных гипотезах, которые в дальнейшем в материальном отношении оказались неверными: они почти всегда побуждали пытливый ум к новым размышлениям, к открытию новых фактов, короче, они улучшали жизнь. Заблуждения в зрительном восприятии привели нас к открытию лучепреломления и т.д. И здесь органичная истина также снова протягивает руки мистике мастера Эккехарта, потому что если он отводил греху и раскаянию всего лишь третьестепенное значение и искал факта возвышения над ними, то это говорит о том, что и он измерял события мерой органичной истины. Непонятливый мог бы из этого заключить, что тем самым и лжи предоставляется свобода действия. Ни в коем случае! Ложь связана с недостатком ощущения чести и мужества, и если каждый человек принимает на себя сколько-то лжи, то ни один германец не считает, что это "хорошо" для него, потому что она противоречит сокровенной ценности характера, которая одна делает нас плодотворными. Ложь, таким образом, является не только волевым, но одновременно и органичным грехом. Она злейший враг нордической расы. Кто безудержно предается ей, тот внутренне погибает и уходит внешне из германского окружения. Он поневоле будет искать общения с бесхарактерными полукровками и евреями. Здесь проявляется интересная контригра, которую можно наблюдать во всех других сферах. Если органичная с точки зрения воли ложь означает смерть нордического человека, то для еврейства она означает жизненный элемент. Парадокс в том, что постоянная ложь представляет собой "органичную" истину еврейской противоположной расы. Тот факт, что истинное содержание понятия чести им чуждо, влечет за собой по законам рели-

гии часто даже приказной обман, что изложено в Талмуде и в Шульхан-Арухе (Schulchan-Aruch) прямо-таки монументальным способом. "Великими мастерами лжи" назвал их жестокий правдоискатель Шопенгауэр. "Нация торговцев и обманщиков", подчеркнул Кант. Поскольку это так, еврей не может прийти к власти в государстве, которое является носителем обостренного понятия чести. Точно по той же причине немец не сможет по-настоящему жить внутри демократической системы, быть в ней плодотворным тружеником. Потому что эта система построена на массовом обмане и эксплуатации в большом и малом. Или он преодолевает ее, переболев ядовитой болезнью, в идейном и материальном отношении, или безнадежно погибает в грехе против своей органичной истины.

Жизнь может быть - как было обозначено - изображена по-разному. Сначала это происходит мифологически-мистическим способом. Тут выступают четкие законы мира и заповеди души как индивидуальности, которые обладают вечной ценностью толкования, пока жива раса, которая их создала. Поэтому жизнь и смерть Зигфрида - это вечное бытие, поэтому воплощенное в "Сумерках богов" стремление к искуплению как признанному неизбежному следствию нарушения договора - т.е. как к искуплению после преступления против органичной внутренней правды - это вечное движение германского сознания ответственности. Аналогичное содержание истины обнаруживают и немецкие сказки, которые существуют вне времени и только ждут чистые пробудившиеся души, чтобы расцвести заново. Они в любое время могут перелиться в новую форму нашего толкования мира: в абстрактную. Она означает не развитие в плане прогресса, а только постоянно ищет эпохальные формы воздействия имеющегося уже мифического содержания, выраженного соответствующим времени образом. Мировоззрение, следовательно, будет "правдивым" только тогда, когда сказка, сказание, мистика, искусство и философия смогут взаимно переключаться и выражать одно и то же разным способом, имея предпосылкой внутренние ценности одного типа.

Сюда необходимо приобщить религиозный культ и политическую общественность, как миф, созданный самими людьми. Воплотить это в реальность является целью расового культурного идеала нашего времени. Когда-то высоко поднятое распятие повлияло на внезапную переориентацию тысяч людей, смотрящих на этот символ. Сознательно и подсознательно соединились все ассоциативные факторы - Иисус Христос, Нагорная проповедь, Голгофа, воскресение верующих - и часто сплачивали миллионы для дел во имя господства этого эталона. И

сегодняшнее время упадка имеет свой символ - красное знамя. При виде его и здесь появляется множество ассоциаций у миллионов: мировое братство неимущих, пролетарское государство будущего и т.д. Каждый, кто поднимает красное знамя, оказывается вождем в этой империи. Старые антисимволы пали. Достали и черно-бело-красное знамя, которое развивалось в тысячах битв. Врага немецкой нации знали, что они этим делают. Но что они действительно смогли сделать, то это отнять у почетного знамени 1914 года его внутренний миф. Но уже поднят новый символ, который борется со всеми другими - свастика. Если этот знак развернуть, он будет эталоном старо-нового мифа; кто его видит, думает о чести народа, о жизненном пространстве, о чистоте расы и жизнеобновляющем плодородии. Все еще витают в воздухе воспоминания о том времени, когда свастика в качестве знака благополучия вела нордических переселенцев и воинов в Италию, Грецию, когда она нерешительно появлялась в освободительных войнах, пока не стала после 1918 года эталоном для нового поколения, которое, наконец, захотело стать "единым с самим собой".

Символом органичной германской истины сегодня бесспорно является черная свастика.

Лейбниц как провозвестник органичной правды. — Хердер — "гуманист" и германский знаток души; внутренняя ценность народности. — Ницше, Ранке. — Утверждение и признание. — Центр блаженства.

Как четко прослеживаемое течение, наряду с поиском "абсолютной истины", проявляет себя совершенно иная точка зрения на понятия "я" и "ты", на понятия "я" и "мир", "я" и "вечность". Лейбниц предстает в новом времени как предчувствующий и уже четко осознающий ее проповедник. Вопреки механической атомистике Хоббе, который утверждал, что в результате соединения кусков (которые не являются частями формы) возникает общество, некое целое; вопреки абсолютистской теории о наличии абстрактных "вечных" законов формы и схем, Лейбниц провозглашает, что это объединение отдельного и общего происходит в отдельной личности, формируется живым и непов-

торимым образом. У математического схематизма логически понимаемого неизменного бытия было отвоевано признание становления таинственно формирующегося бытия. Ценность этого становления заключается как раз в сознании возможного совершенствования в результате самовоплощения. Необходимое решение поставленной школьной задачи бытия при помощи атомистики, механизма, индивидуализма и универсализма отрицается и преобразуется в стремящееся вперед приближение к самим себе. Но это обосновывает новую нравственность: душа не получает новых абстрактных правил извне, она также не движется к внешней поставленной цели, она ни в коем случае не "выходит из себя", она "идет к самой себе".

Этим уже обозначено совершенно другое понимание "истины": для нас истина это не логическое "правильно" и "неправильно". Истина требует логичного ответа на вопрос: плодотворно или неплодотворно, автономно или несвободно?

И именно Хердер, который искал абсолют на одном пути - "гуманистическом", именно он еще глубже проник в великую идею Лейбница и стал учителем, особенно для нашего времени, как немногие даже среди великих. У Лейбница душа и вселенная противостояли друг другу как совершенно разделенные сущности. "Не имеющая окна" монада могла связаться с другой только предположив, что и здесь происходит автономный очистительный процесс самовоплощения, т.е., что монада '"отражается". Хердер ставит между обеими общее национальное сознание, как наполняющее жизнь событие. За жизнью признается -независимо от всех законов рассудка - собственная ценность. Подобно тому, как полнокровно и своеобразно существует человек и народ, они воплощают также собственную ценность, т.е. проявление нравственной природы, которая не погибает в потоке так называемого "прогресса", а утверждается - и по праву - как форма. Это растущее (органичное) явление обусловлено внутренними ценностями, но и характеризуется также барьерами - если можно употребить это слово - его можно принять или отвергнуть как целое. Давление со стороны абстрактного может уничтожить форму, а вместе с ней продуктивную способность. Хердер сознательно высмеивает так называемых "продвинутых", которые сущность человеческой формы собираются измерить своими просвещенными "детскими весами" и произносит слова, которые в наше время звучат как радостная весть: "Каждая нация имеет свой центр счастливого блаженства в себе так же, как каждый шар -свой центр тяжести". За этот таинственный центр боролись поколения; романтики называли уже совершенно отвлеченно народный дух самым

существенным в нашей жизни; Шляйермахер учил, что "каждый человек должен представлять человечество своим способом, чтобы в рамках бесконечности стало реальным все, что может выйти из его лона"; Ницше со всей присущей ему страстностью, возмущаясь узким схематизмом, требовал в дальнейшем подъема жизни и искал истинное в отдельной личности: только то, что создает жизнь, имеет добродетель, имеет ценность, и жизнь говорит: "Не следуй мне, следуй себе". Ранке* заявляет в деловом представлении, что если в Европе еще раз (после Рима) к власти будет стремиться интернациональный принцип, то против этого мощно прорвется органично национальное, и заверяет в другом месте** почти парадоксальным образом: "Каждая эпоха является непосредственно богом, и ее сущность основывается вовсе не на том, что из нее выходит, а в самом ее существовании, в ее собственном "сама". Это другой - "более правдивый" - поток органичного поиска истины, отличный от схоластическо-логическо-механической борьбы за "абсолютное познание". Полнейшее саморазвитие из "центра счастливого блаженства", а это на языке этой книги означает: из усвоенного мифа нордической расовой души служить в любви к чести народа.

Подобна ли душа Богу и бессмертна ли она? На этот вопрос правдоискатель, который основывается только на логике, взвесит "за" или "против" все возможные доводы рассудка, затем он либо сознает свое бессилие, либо докажет утвердительный или отрицательный ответ; органичный же правдоискатель будет утверждать "да" или "нет" и признавать свою причастность к ним. Вера в неповторимость личности, монады, в ее богоподобие и неистребимость является отличительным признаком христианских и нехристианских нордических германских мыслителей. Эта вера - даже в разных проявлениях исторических эпох - сделала ее плодотворной, но также дала великих художников, героев и государственных деятелей. И эта плодотворность является свидетельством истины, которая нам более ценна, чем умозаключение по аналогии о пути органичной целеустремленности. И в нравственно-метафизической области возникает, таким образом, нечто, что мы признали в области искусства. Полученную соответствующую истинную форму и ее содержание в данном обзоре совершенно невозможно отделить друг от друга. С отказом от соответствующей нам формы в пользу так называемой вечной, абсолютной истины мы не только не приближаемся к этой "истине", но даже отталкиваем от себя возмож-

* "История нац".

** Об эпохах новой истории. 1-й доклад.

ность такого приближения. Но здесь также оказывается, что искусство снова сможет стать у нас живым только в том случае, если наше существование станет настоящей жизнью. Наши ученые философы усматривают "абсолютную истину" в "объединении конечного с бесконечным", поэтому "народную истину" следует проверить на то, представляет ли она в этом смысле приближение к "истине". При этом забывается, что у нас вообще отсутствует всякий критерий для подобной оценки, потому что, чтобы здесь действительно иметь возможность оценки, каждый из нас должен полностью владеть условной "вечной истиной". Здесь необходимо, таким образом, переориентировать свое мышление на совсем другой центр, отличный от логически-рассудочного вычисления вероятности, а именно на тот "центр счастливого блаженства", о котором говорил Хердер, видевший, что мы можем стать едиными с самими собой, чего страстно желал мастер Эккехарт. Необходимо отречься от господствующего положения схоластически-гуманистского классического схематизма в пользу органичного расово-народного мировоззрения. Причем критику познания, естественно, презирать не следует.

Но из понимания того, что чистый, соответствующий рассудку конечный результат формалистического типа не является жизнеопределяющим, а может представлять собой только средство прояснения, вытекает также новое отношение к вере арийцев. Одни хотят реанимировать эту веру, прекратившую существование, другие отвергают это дело, указывая на его убожество, или заявляют, что вера настолько мало нам известна, что все, созданное на ее основе, более невозможно. Обе стороны неправы, потому что сам вопрос поставлен неправильно: речь идет не о признании форм веры, а о признании ценностей души и характера. Обусловленные временем внешние формы с их особым ощущением жизни ушли в небытие, расовая душа справилась со старыми вопросами при помощи новых форм, но ее формирующие волевые силы и ценности души остались в их направлении и сущности теми же. Но по ним одним можно судить о сущности и истории нордического человека, после того, как блаженный центр пережил свое возрождение. Поэтому "благородная душа", внутренняя свобода и честь остаются и определяют все остальное, пока родственная кровь течет в миллионах граждан нордической Европы. Поэтому "вечная истина" - это всесторонняя правдивость.