КНИГА ТРЕТЬЯ 8 страница

Многие, испугавшись возможности этих вещей стать достоянием общественности, пытались спастись тем, что стали требовать "независимости права" от партийной, денежной и прочих властей. Но при этом они не замечают, что эта, так называемая свобода, т.е. отрыв от формирующего центра обязана именно сегодняшнему состоянию бесправия. И все это потому, что политика, как было сказано, понималась как победа чисто формального государственного авторитета, а не как достижения на службе народу и его высшей ценности.

Право и государство находились над нами как два других наслоения, как религия, искусство и наука. Их пустое выражение власти возбудило революционные силы. Сначала силу отчаявшихся социально угнетенных. Сегодня, наконец, и революционную силу нордической германской расовой души, у которой отняли ее высшую ценность.

* "Социальная задача частного права". Берлин, 1889 г. С. 6.

Это важный факт, который, конечно, затемнен правовыми компромиссами, представленными, например, в германском гражданском кодексе (в котором снова добились признания лишь некоторые черты древнегерманского правового сознания).

Если связать выводы из этого опыта с высказанными вначале, то получается (сначала во внутригосударственном понимании), что право и политика представляют собой лишь две разные формы выражения одной воли, которая стоит на службе нашей высшей расовой ценности. Первым долгом судьи является принятие решения в защиту учения о народе от любых нападок, а обязанность политики - всецело проводить такое решение в жизнь. В другом случае долг политики -как законодательной и исполнительной власти - заключается в том, чтобы издавать только такие законы, которые в социальном, религиозном и общем плане формирования планов служат высшей ценности нашего народа. В этом судья имеет право совещательного голоса.

Идолом XIX века была экономика, прибыль. Все законы были сориентированы на этот принцип, вся собственность стала товаром, все искусство - предметом торговли, религия в колониях и языческая миссия - пособниками торговцев опиумом и спекулянтов бриллиантами или владельцев плантаций. Напрасно национальная идея боролась против рассеивания нашей жизни, свойственной расе. Она была слишком слаба, потому что была не всеохватывающим мифом, а только считалась ценностью у других. Далеко не высшей ценностью, часто в качестве удобного вспомогательного средства для эксплуатации. Так и право стало продажной девкой экономики, т.е. страсти наживы, денег, которые определяли политику. "Германская" демократия ноября 1918 года означала победу самой грязной спекулятивной идеи, которую до сих пор знал мир. Если сегодня мы представляем закон в том виде, как он был намечен с самого начала, то это означает сознательное наступление на сущность всех современных демократий и их большевистских отпрысков. Это означает замену бесчестного понятия товара идеей чести и требование полного воцарения народного над всяким интернационализмом. Этой идее в равной степени должно служить все: религия, политика, право, искусство, школа, общественная наука.

Из требования защиты чести народа следует, как самое главное, жесткое осуществление защиты народа и расы.

Это признание духовного показателя совпадает полностью с духовной сущностью различных описаний германского основного закона. Говорят ли, как Гирке : "Мы не можем отказаться от великой

германской идеи единства права, не отказавшись от нашего будущего"*; хотят ли вместе с М. Ботт-Боденхаузеном на место древнего понятая, на место объединений поставить функцию, динамику**, все, тем не менее, сводится к тому, чтобы через вещи, товары, деньги установить внутренние связи между правом и долгом. Вопреки рациональному методу разобщения этот вид создания права представляет собой волевую, нравственно объединяющую деятельность. Не неприкосновенное право владельца на вещь, собственность одобряет немец (вопреки §903 Германского гражданского уложения), а только влияние этого обладания собственностью. Внедренность в органичное целое, идея долга, живое отношение, все это характеризует германский основной закон и все это соответствует волевому центру, поддержание чистоты которого мы называем защитой чести.

Ни один народ Европы не является единым с точки зрения расы, в том числе и Германия. Согласно новым исследованиям мы предполагаем пять рас, которые обнаруживают заметно разные типы. Теперь нет сомнения в том, что истинным носителем культуры для Европы в первую очередь была нордическая раса. Ее кровь дала нам великих героев, художников, основателей государств. Они строили прочные замки и святые кафедральные соборы. Нордическая кровь сочиняла стихи и создавала те музыкальные произведения, которые мы почитаем нашими величайшими откровениями. Нордическая кровь сформировала прежде всего и германскую жизнь. Даже те круги, где она в чистоте составляет лишь незначительную часть, имеют от нее свой фундамент. Немецкая раса является нордической и оказывала влияние в плане создания культуры и типа на все западные, динарские, восточно-балтийские расы. И преимущественно динарский тип часто оказывается внутренне сформированным в нордическом плане. Это выдвижение нордической расы не означает сеяния "расовой ненависти" в Германии, напротив, оно означает осознанное признание полнокровного цементирующего средства внутри нашей народности. Без этого цементирующего средства, которое сформировало нашу историю, Германия никогда бы не стала Германской империей, никогда не появилась бы германская поэзия, никогда бы идея чести не овладела правом и жизнью и не облагородила их. В тот день, когда нордическая кровь иссякнет, Германия распадется, погибнет в лишенном характера хаосе. То, что многие силы работают в этом направлении, обстоятельно

* "Социальная задача частного права". Берлин, 1889 г. С. 12.

** "Формальное и функциональное право". 1926 г.

обсуждалось. При этом они в первую очередь опираются на альпийский нижний слой, который, не имея собственной ценности, несмотря на германизацию, остался, по существу, суеверным и рабски настроенным. Теперь внешняя связка древней идеи империи распалась. Эта кровь вместе с другими кровосмесительными явлениями двинулась, чтобы стать на службу вере в колдовство или к безоговорочному демократическому хаосу, провозглашаемому в паразитическом, но инстинктивно сильном иудаизме.

Если германское обновление хочет воплотить в жизнь ценности нашей души, оно должно сохранять и укреплять материальные предпосылки этих ценностей. Защита расы, расовый отбор и расовая гигиена являются необходимыми требованиями нового времени. Расовый отбор в плане наших глубочайших поисков прежде всего означает защиту составных частей нордической расы нашего народа. Первым долгом германского государства является создание законов, соответствующих этому основному требованию. И снова Ватикан предстал злейшим врагом культивирования ценного и защитником сохранения и распространения самого низменного. И против серьезной католической евгеники папа Пий XI в начале 1931 года в своей энциклике "По поводу христианского брака" сказал, что было бы неправильным как-либо нарушать физическую целостность людей, готовых к вступлению в брак, которые предположительно могут дать только неполноценнее потомство. Потому что каждый имеет право распоряжаться своими членами и должен использовать их согласно "их естественному назначению". Это диктует как разум, так и 'христианское учение о нравственности", и светская власть не имеет никакого права через это перешагивать. Предоставление возможности беспрепятственного разведения идиотов, детей сифилитиков, алкоголиков, сумасшедших как "христианской нравственной теории" - это, несомненно, вершина противоестественного и антинародного мышления, которое и сейчас многие, вероятно, считают невозможным, и которое в действительности представляет собой не что иное, как неизбежное влияние той хаотической в расовом плане системы, в качестве которой выступила сирийско-африканско-римская догматика. Таким образом, каждый европеец, желающий видеть свой народ физически и духовно здоровым, выступающий за то, чтобы идиоты и неизлечимо больные не инфицировали его нацию, согласно римской теории должен предстать как антикатолик и как враг "христианской теории нравственности". И он должен выбирать, будет ли он антихристом, или основатель христианства действительно представляет разведение всех неполноценных видов как

догму, как этого так смело требует его наместник. Итак, кто хочет здоровую и духовно сильную Германию, тот должен со всей страстью отвергнуть эту папскую энциклику, исходящую из культивирования недочеловеков и вместе с ней основы римского мышления, как противоестественные и враждебные нашей жизни.

Въезд в Германию, который раньше оценивался по вероисповеданию, а потом регулировался на основе еврейской "гуманности", следует осуществлять в будущем с нордически-расовой и гигиенической точек зрения. Получение прав гражданства согласно этому для скандинава не составит трудностей; притоку же мулатизированных элементов с юга или востока должны быть поставлены непреодолимые преграды. Людям, пораженным болезнью, оказывающей влияние на будущее потомство, следует запрещать длительное пребывание в нашей стране или при помощи врачебного вмешательства лишать способности к размножению. То же самое относится к преступникам-рецидивистам. Браки между немцами и евреями следует запрещать, пока вообще евреям разрешается жить на немецкой земле. (То, что евреи теряют права гражданства и получают новое, подобающее им право, разумеется само собой). Сексуальные отношения, изнасилование и т.д. между немцами и евреями в зависимости от тяжести случая следует наказывать конфискацией имущества, выдворением из страны, заключением в каторжную тюрьму или смертью. Государственное право гражданства не является подарком с колыбели, а должно быть заслужено. Только исполнение своего гражданского долга и служба народу имеет следствием получение этого права, которое должно происходить так же торжественно, как сегодняшняя конфирмация. Только если что-то принесено в жертву, за него будут готовы пойти на бой.

Это последнее распоряжение почти автоматически поставит на передний план те расовые элементы, которые органично более всего способны служить высшей ценности нашего народа. Достаточно того, чтобы мимо вас прошло несколько рот нашего вермахта или штурмовых отрядов, чтобы увидеть в деле эти приходящие из подсознания героические силы. Но чтобы оградить их от нового предательства с тыла, нужно позаботиться о его чистоте.

В одном из приговоров венского суда в обосновании его смягчения было сказано, что обвиняемый, главным образом, находился в окружении коммерсантов, поэтому его обман следует рассматривать как менее тяжелый. Это было сказано совершенно искренне. Нордическая идея прежних лет строго отделять бесчестные действия от других поступков, в демократической безрасовой правовой жизни так же

исчезла, как и в безрасовой политике и экономике. Последние остатки, правда, продолжают жить в отказе от почетных прав на определенное время или пожизненно. Эти создающие ценности остатки являются также последними типообразующими и сохраняющими народ силами, которые, однако, почти истощены. Под знаком демократии даже с продажными министрами обходились как с почитаемыми людьми, тех же, кто называл их негодяями, сурово наказывали. Это происходило во имя защиты государства. Уже только на этом примере видно, что это было за "государство". Новый германский закон снова введет оценку, делающую различие между честным и бесчестным, которая ужесточит наказание за бесчестные проступки. Только таким образом может снова возникнуть тип немецкого человека.

Сущность труда и собственности. — Схематическое и родственное мышление. — Собственность как завершенная работа. — Забастовка и увольнение (локаут). — Границы и вечная ценность понятия собственности. — Марксистская фальсификация этой идеи.

Наказание - это не средство воспитания, как нас пытаются убедить наши апостолы гуманности. Наказание - это и не месть. Наказание - это (здесь речь идет о наказании за бесчестные проступки) просто выделение чуждых типов и чужеродной сущности. Поэтому наказание за бесчестные проступки должно автоматически повлечь за собой потерю нравственных прав гражданства, в более тяжелых случаях - пожизненное выдворение из страны и конфискацию имущества. Человек, который не признает народность и учение о народе как высшую ценность, лишает себя права быть защищаемым этим народом. То что за предательство по отношению к народу и к стране следует каторжная тюрьма или смертная казнь, разумеется само собой.

Немец имеет, как уже много раз было сказано, роковую особенность как наследство гуманизма и либерализма: рассматривать большинство проблем не в связи с кровью и землей, а чисто абстрактно, как будто определения понятий существуют "сами по себе", и что все дело в том, чтобы найти более или менее растяжимое определение для

программы самой яростной борьбы. Типом такого абстрактного "правового" философа демократического толка был, например, Карл Христиан Планк, который и во время германо-французской войны пытался выяснить только, обладает ли Германия правом отстаивания своей жизненной необходимости. В результате долгих философских рассуждений он пришел к заключению, что Германия должна отказаться от национальной идеи, потому что эта идея "провокационно" действует на соседей. Но то, что националистическая волна соседних государств должна и в Германии привести к оправданному появлению защитной реакции, "правовому" философу Планку и всем его последователям до Шюккинга и Фридриха Вильгельма Фёрстера в голову не пришло. Практически же в результате этого бескровного схематизма получилось то, что у немецкого народа урезали его жизненные права в пользу национальной воли других народов. То, что получило внешнеполитическое значение, в равной степени прошло и во внутриполитическом плане. Въезжающим восточным евреям с точки зрения чисто абстрактного "права" были предоставлены права, которые не только ничего общего не имели с настоящими правами немецкого народа, но и противоречили им. И дело, естественно, дошло до того, что из абстрактного права возникло преимущественное право евреев по отношению к немцам.

Тем же способом, каким демократические псевдомыслители боролись за "право", убежденный социал-демократ боролся против "капитала". Снова объектом спора для миллионов стало лишенное крови понятие, вернее голое слово. При этом было ясно, что между капиталом и капиталом существовали существенные различия. Бесспорно то, что капитал необходим для любого предприятия, и только спрашивается, в чьих руках этот капитал находится и какими принципами он регулируется, управляется или контролируется. Это имеет решающее значение, и крики против "капитала" оказались сознательной дезинформацией демагогов, которые под понятием враждебного народу капитала понимали продуктивные средства и природные богатства, зато упустили из виду свободный международный ссудный капитал.

Если бы сознательному немецкому социал-демократу было ясно, что все дело в том, чтобы этот свободный, легко перемещаемый из одного государства в другое финансовый капитал путем вмешательства власти привязать к государству и народу, тогда борьба против настоящего разрушающего капитализма проводилась бы в нужной форме. Он же пошел, одурманенный фразами, за еврейскими демагогами и позволил сделать себя в результате разрушения капитала, связанного с

землей, поборником разрушающего народ международного финансового капитала.

Причина этой трагической катастрофы снова заключалась в том, что немец слишком легко принимал общие пустые понятия за факты и был готов отдать свою кровь за фантомы.

И в политических кругах до сегодняшнего дня не полностью освободились от таких лишенных крови противопоставлений. Некоторые писатели заявляют, что сегодня "капитал" или "собственность" господствует над "трудом", и что, следовательно, в плане "вечной справедливости" стремления любого справедливого человека и патриота должны быть направлены на то, чтобы поднять труд как мерило ценности над собственностью. В таком абстрактном понимании противопоставление так же несостоятельно, как и абстрактные философские исследования в отношении "права" и социал-демократическая борьба против абстрактного капитала. И здесь следует различать между собственностью и собственностью. В настоящем, истинном смысле (в смысле принадлежности) собственность - это не что иное, как воплощенный труд. Потому что любое, действительно творческое достижение труда, неважно в какой области, - это не что иное, как создание собственности. (Выше этого поднимается лишь таинственный гений, который вообще не поддается оценке.) Неистребимо проникло в человеческую душу стремление поднять результат своего труда над удовлетворением ежедневного бытия таким образом, чтобы после того, как уляжется мгновенный порыв, осталась собственность. И точно так же, как по необъяснимому порыву человек хотел бы продолжиться в своих детях, он стремится оставить свою собственность в наследство будущему, своим потомкам. Если бы такое стремление не было бы свойственно человеку, он никогда бы не был изобретателем, первооткрывателем, он никогда не был бы творцом. Это чувство личной собственности точно так же распространяется на произведения искусства и научные труды, которые возникли от избытка формирующих сил и не представляют собой ничего другого кроме собственности, полученной на основе избытка рабочей силы и избытка трудового достижения. Бороться же против собственности как понятия, таким образом, -это, по крайней мере, бессмысленно. В практическом плане такая борьба приведет к таким же результатам как и социал-демократическая борьба против "капитала".

Конечно, существует и другая собственность, которая представляет собой не результат творческого труда, а использование этого труда в биржевых сделках на курсовую разницу или в лживой службе

информации. Здесь также создается совершенно практический критерий оценки происхождения собственности. Таким образом, следует не вести борьбу против "собственности" как таковой, а добиваться обострения совести, осознания чести и понимания долга в соответствии с ценностями германского характера и способствовать победе этой позиции.

Что же касается труда, то само собой разумеется, что любое занятие, поскольку оно включается в рамки германского сообщества, достойно той же чести, и Адольф Гитлер здесь несколько раз четко очерчивал единственный критерий для трудящегося человека: степень незаменимости человека внутри всего народа определяет оценку значения его труда. То, что и здесь возникает степень значимости, само собой разумеется; но отсюда следует, что труд сам по себе не может быть противопоставлен собственности самой по себе как противоположность. Напротив, противопоставление осуществляется в разграничении между собственностью и собственностью и между трудом и трудом, между талантом и талантом. Мы должны заботиться о том, чтобы добытую нечестным спекулятивным путем "собственность" государство конфисковывало или отбирало в виде налогов, а собственность, представляющую собой воплощенный труд, признавало неприкосновенной как вечный стимулирующий культурный фактор. И при различии между трудом и трудом следует также создавать стимулирующий момент тем, что в расчете на оценку значения в пользу всего народа каждый будет стремиться к тому, чтобы распространить успехи труда индивида по возможности на более широкие круги. Затем это примет форму основной точки зрения, с позиции которой ни один будущий немец не должен подходить к проблемам работы, собственности, спекуляции и капитализма. Везде следует уважать кровь и все, что связано с народом, как способствующее движению вперед, а не слово, не пустое понятие.

То же самое относится к анализу экономической борьбы внутри народной целостности. Забастовка и локаут взаимно обусловливают друг друга. Если разрешено одно, нельзя запрещать другое. Если промышленник имеет право отказать в возможности получить работу, то и рабочий имеет такое же право забрать у него свою рабочую силу. И в частности, организованно, потому что только тогда обе стороны будут иметь соотношение 1:1.

Забастовка и локаут в своей сегодняшней форме являются детьми либералистской идеи. Первая ничего общего не имеет с социализмом, второй - ничего общего с национальной экономикой. Обе части

исходят из понятия "я" или класса и их интересов, без учета народной целостности. Прежняя служба третейских судей социалистического министра была посмешищем и только показывала, как безнадежно безыдейно использовался государственный аппарат. Существовало даже опасение, что здесь будут приняты диктаторские меры, потому что это обусловливало понятную ответственность демократического государственного министра труда. Но это доказало тогда меру нашей беспомощности перед мировым капиталом без возможности завуалировать этот факт и переложить вину на чужие плечи. Этого финансовые марксисты боялись по очень понятным причинам.

В результате немецкая творческая нация стала жертвой трех факторов: промышленности, подстрекаемых ремесленников и беспомощного министерства демократического и социал-демократического толка.

Ответственными за великий кризис были наши прежние правительства и партии, на которые они опирались: то есть весь рейхстаг.

Предприниматели, завод и рабочие - это не индивидуальности сами по себе, а члены органичного целого, без которого все они в отдельности ничего не будут значить. Поэтому в силу необходимости свобода действий как предпринимателя, так и рабочего были ограничены настолько, насколько этого требуют общие интересы народа. Поэтому могут наступить времена, когда стачка и локаут будут запрещены. Однако это может произойти только если вступающая в действие правительственная власть сама не вышла из чисто заинтересованных групп. Но отсюда следует далее, что парламентаристская смесь экономического индивидуализма и партийной политики была раковой опухолью нашего проклятого существования до 1933 года, что поэтому социальный вопрос никогда не мог быть услышан социал-демократией, еще меньше коммунизмом, который всю жизнь хотел поставить с ног на голову, объявив часть целым, и еще в меньшей степени его могли услышать и принять во внимание те "национальные" экономические мощности, которые отказали уже в 1917 году, а сегодня представляются еще более бессильными. "Социальным вопросом я не занимался никогда, главное было, чтобы дымили трубы", - сказал Хуго Штиннес 9 ноября 1918 года господину фон Сименсу. Так "думает" и сегодня еще часть германской тяжелой промышленности, которая так же культивировала классовую борьбу "сверху".

Так умирают, если смотреть с этой стороны практической жизни, на наших глазах в страшных муках старый псевдонационализм и старый псевдосоциализм. Оба были и сейчас остаются противоестес-

твенно связанными с "экономической демократией", отравлены ею, и противоядием для них могут быть только новый национализм и новый социализм, которые обеспечат готовность новой государственной идеи органичной в расовом плане.

Сущность, послужившая основой для таких взглядов, которые не противостоят напрямую ни бюргерско-либералистским, ни марксистским догмам, представляет собой древнее, сегодня утратившее свое значение германское ощущение права. Если римское право рассматривает только формальную сторону собственности, выделяет эту собственность, так сказать, как дело особое из всех отношений, то германское понимание права вообще не знает этой точки зрения, а знает и признает только отношения. Отношения в плане обязательств между частной собственностью и собственностью общественной, которые придают характеру собственности смысл справедливой собственности. В этом месте наступает, наверное, самое глубокое отравление социалистической идеи. Наряду с тремя огромными опустошениями благодаря марксизму, а именно благодаря учению об интернационализме (который подрывает народную основу всякого мышления и ощущения), благодаря классовой борьбе (которая должна разрушить нацию, т.е. живой организм, подстрекая одну часть к мятежу против другой) и благодаря пацифизму (который должен завершить это разрушительное дело путем оскопления во внешней политике), в качестве четвертого и наверное самого глубокого подтачивания появляется разрушение понятия собственности, которое наитеснейшим образом связано с германской личностью вообще. Когда-то марксизм подхватил брошенное Прудоном слово: "Собственность - это кража", и провозгласил это как принцип борьбы против частной собственности, как лозунг против так называемого капитализма. Этот внутренне лживый лозунг (понятие кражи вообще не может существовать, если нет идеи собственности) привел всех демагогов в марксистское руководство и исключил из него всех честных людей. В итоге получилось так, как должно было получиться: при марксистском господстве с 1918 года не собственность была объявлена кражей, а совсем наоборот, величайшие кражи были признаны законной собственностью.

Этот факт показывает в ярком свете, что скрывает в себе понятие собственности.

Безыдейное бюргерство упрекает германское движение обновления во враждебности по отношению к собственности, потому что оно предусматривает возможность экспроприации в случае необходимости во имя национального государства. Так даже обворованный инфляцией

бюргер цеплялся пугливо за устаревшее понятие собственности и чувствовал себя, таким образом, скорее связанным с величайшими вредителями народа, вместо того, чтобы объявить себя готовым подвергнуть свои старые идеи строгой проверке. Приведенное выше определение показывает, что во всем споре речь идет только о том, где между кражей и законной собственностью начинает действовать идея законности. У германского человека, который идеи права всегда связывает с идеей честных поступков и долга, определить законную собственность нетрудно. В отличие от этого, при старом понятии собственности у демократии, люди, которые должны были сидеть в тюрьме или висеть на виселицах, в великолепнейших фраках ездят на международные экономические конференции в качестве представителей так называемой свободной демократии. Новое понятие, которое нечестно приобретенную собственность не может признать собственностью, стало мощнейшим защитником и хранителем истинно германского понятия собственности, которое полностью совпадает с древнегерманским чувством права.

И здесь мы видим тот же характерный факт, который возвращает нас к сказанному выше: социализм для нас не только целесообразное проведение защищающих народ мер, он, следовательно, не только экономико-политическая или социал-политическая схема, но восходит к внутренним оценкам, т.е. к воле. От воли и ее ценностей происходит идея долга, происходит идея права. Кровь составляет единое целое с этой волей и в результате появляется слово о том, что социализм и национализм не являются противоположностями, а глубоко по существу представляют собой одно и то же, философски обоснованные как раз тем, что оба выражения нашей жизни восходят к общим, волевым первопричинам, оценивающим нашу жизнь в определенном направлении.

Только когда продумаешь и переживешь борьбу нашего времени, узнаешь те предпосылки, которые всем остальным отдельным требованиям придают все их содержание, окраску и единство. Но если каждый немец по всем встающим перед ним вопросам жизни проверяет себя с точки зрения высшей ценности обусловленной кровью народности, то он, конечно, может иногда ошибаться, но всегда может вскоре осознать и исправить свою ошибку.

Власть денег. — Экономика как "судьба". — Изгнание и объявление вне закона. — Создание новой аристократии. — Внебрачный ребенок. — Новый миф как предпосылка к новому экономическому праву. Правовая идея и материальная природная законность. — Гибель и возрождение.

С представленной государственной и правовой точки зрения вся наша сегодняшняя экономическая система, несмотря на свои гигантские масштабы, представляется нам внутренне прогнившей и пустой. Международный процесс образования в мире трестов празднует бесчестный триумф на крупных экономических конференциях с 1919 года. Никогда еще мир не видел более бессовестной власти денег над всеми другими ценностями, в то время как миллионы людей лежали на кровавых полях сражения, были принесены в жертву и верили в то, что боролись за честь, свободу, отечество. Это бесстыдство международного биржевого пиратства, которое после своей победы позволило сбросить все маски с масонской гуманности, показало с ужасающей отчетливостью не только демократический упадок, но и крушение старого национализма, который с мечом в руке состоял на рабской службе у бирж. Эта власть бирж в качестве высшей ценности признавала только самое себя. "Экономика - это судьба", - гордо заявлял герой международного финансового духа Вальтер Ратенау. Заниматься экономикой ради экономики было "идеей" бездуховной эпохи. Во всей экономике XIX века во всех государствах отсутствовала идея чести независимо от того, проводилась ли она националистами или интернационалистами. Поэтому она и привела к господству негодяев над честными людьми. Во всех высших учебных заведениях профессора преподавали так называемые законы экономики, которым мы обязаны были подчиняться. Но они забыли, что всякое действие закона имеет исходную точку, предпосылку, из которой возникает необходимый процесс. Искусственно внушенная нам золотая лихорадка, например, была предпосылкой для международной золотой валюты, которая считается "естественной", однако с устранением золотой лихорадки, она исчезнет так же, как исчезла одержимость инквизиторского Средневековья после эпохи просвещения. Расовый хаос мировых городов - это естественное следствие идеи права свободного передвижения и повсеместного проживания. Диктатура биржи - это необходимое следствие поклонения экономике, прибыли как высшей ценности. Она исчезнет, как только новая идея будет положена новыми людьми в основу экономической жизни. И