Асинхронность социально-политического развития в пределах Макрохристианского мира

Если социально-экономические последствия вовлечения в систему эконо­мического доминирования Запада для большинства регионов Америки и Вос­точной Европы были, в сущности, сходными, то этого никак нельзя утверждать по отношению к политической сфере. Здесь мы наблюдаем принципиально противоположную картину в обоих "подстегнутых" к Западу макрорегионах.

В первом случае, в Мексике и Перу, имело место завоевание, тотальное уничтожение предыдущих местных цивилизаций (при физическом истребле­нии масс коренного населения) и превращение региона в зону колониального господства абсолютистско-бюрократической Испании. В других областях ис­требление первобытного индейского населения, малопригодного для работы на плантациях, сопровождалось ввозом более привычных к земледельческим работам негров. Однако повсеместно утверждался колониальный режим, со­хранявшийся на болшей части Америки (кроме провозгласивших независи­мость США) до конца первой четверти XIX в.

Важно подчеркнуть, что в рамках испанских владений в Новом Свете внут­реннего самоорганизующегося единства не было. Администрации вице-коро-левств — Новой Испании (Мексики с прилегающими территориями), Новой Гранады (север Южной Америки), Перу (с Чили), Рио-де-Ла-Платы (Аргентина с Уругваем, Парагваем и Боливией) — имели на Мадрид самостоятельный вы­ход и иными общими структурами между собой (тем более с португальской Бразилией) связаны не были. Минимальными между ними были экономичес­кие и культурные связи (при общности языка и веры).

Вся система колониального управления вице-королевств была пронизана жестокой централизацией и бюрократизмом. Высшая власть в колониях вверя­лась вице-королям, наместникам испанского короля, правившим от его имени, располагавшими всей полнотой политической, экономической, законодательной и военной власти, включая и патронат над церковью подведомственных терри­торий. При этом, однако, деятельность вице-королей и колониальной бюрокра­тии подвергалась самому мелочному контролю со стороны королевского двора, что выражалось как в организации регулярных ревизий, так и в подробных отче­тах, которые вице-короли систематически посылали в Мадрид.

В чем-то подобную, но во многом и существенно отличную картину мы наблю­даем во втором случае. В Восточной Европе сопротивление западному (прежде всего — польскому) экспансионизму неизменно наростало с начала XVII в., а в середине этого века, при подрыве сил Речи Посполитой в результате восстания под руководством Б. Хмельницкого, Московское царство само переходит в контр­наступление, возвращая себе Смоленскую землю и закрепляя за собой Левобе­режную Украину с Киевом. Новый этап консолидации сил России, при усилении ее позиций в Северо-Восточной Прибалтике, приходится на Петровские времена.

Таким образом, в процессе противостояния Западу (и при, соответственно, заимствовании у него передовых технологий, форм абсолютистского правления и пр.) складывается обширная "евразийская" Российская империя. В ее системе самодержавное военно-бюрократическое государство, поставившее себе на служ­бу церковь не только фактически (после падения патриарха Никона в 1666 г.), но и формально (упразднение патриаршества и учреждение синода во главе с на-596 Западная цивилизация, макрохристианский мир и глобализирующееся человечество

значаемым государем светским обер-прокурором), возвышалось над обязанным ему службой дворянством и в значительной мере уже бывшем в крепостной зависимости от последнего крестьянством, издревле объединенным в прочные общины. Жесткому административному надзору была подчинена городская жизнь а сохранявшиеся в некоторых городах (например, в Киеве), ранее входивших в состав Речи Посполитой или бывших под властью Швеции, институты самоуп­равления (в соответствии с нормами магдебургского права) были упразднены Исключением из общего правила стала Рига, к которой с таким же статусом "вольного города" веком позже присоединилась Одесса.

На окраинах империи сохранялись свободные люди — казаки, крестьяне Русского Севера и Сибири и пр., а также зависимые, но более или менее авто­номные (особенно до конца XVIII в.) общественно-политические структуры -Гетьманщина и Запорожье на Украине, казачьи Дон и Яик, признавшие верхо­венство России калмыки, башкиры и пр. Однако в годы правления Екатерины II эти пограничные самоуправляющиеся структуры были либо уничтожены (Геть­манщина, Запорожская Сечь), либо поставлены под жесткий контроль прави­тельства (донские и яицкие казаки, примкнувшие к восстанию Е. Пугачева баш­киры и пр.). Государство при предельной слабости общества брало под свой неограниченный контроль не только великорусский центр, но и еще сохраняв­шие институты самоорганизации окраины империи.

В результате, при всем, казалось бы, сходстве в принципах управления и формах эксплуатации в пределах Испанской колониальной державы и Россий­ской империи к концу XVIII — началу XIX в. их судьбы оказались противопо­ложными. Вторая выдержала нашествие Наполеона и на определенное время даже стала гегемоном Центральной Европы, тогда как первая, ослабленная подобным вторжением французских войск за Пиренеи, рассыпалась в ходе войны американских колоний за независимость.

И если в середине XIX в. Российская империя, даже после поражения в Крымской войне, сохранялась в качестве военно-бюрократического монолита, робко пытавшегося реформировать свои общественно-экономические основа­ния в либеральные годы правления Александра II, то Латинская Америка пред­ставляла конгломерат скорее враждебных, нежели дружественных друг по от­ношению к другу, военно-бюрократических государств, экономически завя­занных на спрос Западноевропейского и Североамериканского рынков.

Даже освободившись в политическом отношении, Латинская Америка не стала чем-то целостным и прочным и очень скоро попала в неоколониальную зависимость от ведущих государств Запада, прежде всего США. Властвующие сообщества ее новоиспеченных государств, состоящие из связанных родствен­ными и иными узами латифундистов (во многих регионах, особенно в Брази­лии — рабовладельцев-плантаторов), владельцев рудников и военно-бюрокра­тически-клерикальной верхушки, очень быстро оказались завязанными на ин­тересы личного и корпоративного обогащения. А последнее достигалось за счет эксплуатации крайне дешевого (господствовавшего в Бразилии до 1888 г. раб­ского) труда на плантациях и в рудниках, принадлежащих частным лицам.

При попустительстве государственной бюрократии (быстро научившейся удерживаться при власти и пользоваться предоставляющимися ей возможнос­тями в личных целях и при формально республиканском устройстве) крупные собственники могли осуществлять практически бесконтрольную эксплуатациюКонтраверзы макрохристианского мира и традиционные цивилизации востока 597

юридически свободного, но лишенного средств производства и в массе своей неграмотного населения. Объективно это вело к тому, что частные интересы плантаторов и компрадорской буржуазии определяли внешнюю политику со­ответствующих государств в гораздо большей степени, чем объективные инте­ресы развития страны и повышения жизненного уровня основной массы ее граждан. Такая ситуация определяла едва ли не перманентную гражданскую войну в латиноамериканских государствах, сдерживаемую установлением во многих из них откровенных диктаторских режимов при поддержке западных государств, прежде всего, с рубежа XIX—XX вв., США.

Россия же в течение XVIII—XIX вв. все более расширяла свои владения и укрепляла военно-бюрократический контроль над ними. В целях эффективного противостояния Западу она со времен Петра I вынуждена была переориентиро­ваться на западные технологии, воспринимать элементы (именно элементы, а не систему) западной культуры, заимствовать даже отдельные принципы и институ­ты западного политического устройства (сенат, со временем замененные мини­стерствами коллегии и пр.). Однако все это, как справедливо отмечали уже славя­нофилы, осуществлялось не органически, не вследствие саморазвития и самоусо­вершенствования ее собственных начал, исходя из ее собственных принципов, а внешне, механистически, через навязываемые сверху инициативы могуществен­ных самодержцев типа Петра I и Екатерины II или либерального монарха, каким был Александр II. Именно государство выступало инициатором экономической модернизации, от которой простому народу жить становилось только тяжелее.

И в этой связи важно подчеркнуть то обстоятельство, что Петровские преоб­разования определили в конечном счете тупиковый характер движения России. Подчинив общественную жизнь задаче усиления и расширения государства, бесконтрольно распоряжаясь людскими и природными ресурсами страны, царь-реформатор намеревался добиться своих целей экстенсивными методами рас­ширения производства — за счет все возрастающей эксплуатации основной массы населения и природных ресурсов. Этому же курсу следовала Екатерина И. И до определенного момента он, казалось бы, оправдывал себя. Крепостная экономи­ка (прежде всего, крепостные оружейные заводы и суконные мануфактуры) смогла обеспечить победу в Отечественной войне 1812 г., в то время, когда и во Франции (вслед за Англией) начался промышленный переворот. Но Крымская война 1853—1856 гг. уже показала необходимость преобразования всей системы социально-экономических и политических отношений.

Однако (в силу роковой случайности — убийства Александра II народо­вольцами) конституционная монархия в России так и не была введена, адми­нистративно-бюрократический аппарат сохранял полное господство над об­ществом, а начавшаяся после крестьянской реформы 1861 г. либерализация экономической жизни привела к тем тяжелым последствиям, которые в пол­ной мере сказались уже в начале XX в. Столыпинская реформа в сочетании с авторитарными методами подавления экстремизма могла бы предотвратить катастрофу, но убийство П.А. Столыпина накануне Первой мировой войны имело уже неотвратимые последствия. В моменты крайней неустойчивости всей общественной системы России несколько выстрелов оказались решаю­щими для судеб 1/6 части суши. Не меньшую историческую роль мог сыграть и выстрел Ф. Каплан, однако В. Ленину удалось выжить, и созданный им тоталитарный монстр просуществовал до 1991 г.598__________Западная цивилизация, макрохристианский мир и глобализирующееся человечество

Ослабление диктата самодержавного государства над обществом привело не к утверждению свободной личности собственника и гражданина, а к еще боль­шему, чем то было в дореформенной России, социально-экономическому рас­слоению, при постепенном отказе государства от выполнения присущих ему патерналистских функций по отношению к народу, в массе своей так и не су­мевшему психологически адаптироваться к свалившимся на его голову переме­нам. Подобное можно сказать и об основной массе аграрного, освобожденного от пеоната и рабства без земельных наделов населении Латинской Америки.

Политическая жизнь на Западе разворачивалась через раскрытие граждан­ской свободы индивида, тогда как в России, наоборот, через все усиливающе­еся подчинение человека государству (с некоторыми отклонениями, как, на­пример, в годы правления Александра II и Николая II). Безусловно, и Западная Европа прошла абсолютизм в его крайнем выражении (Филипп II Испанский, Людовик XIV). Более того, Запад знал фашизм, нацизм, Ф. Франко и других диктаторов. Однако эти явления были все-таки преодолены, и общая тенден­ция утверждения парламентского либерально-демократического строя во вто­рой половине XX в. вполне возобладала.

В истории же России либеральные тенденции никогда не имели самодовлею­щего значения и, начиная проявляться, неизменно залавливались при следующем повороте истории, не имея реальной поддержки среди основной массы населе­ния. А советский период (когда руководство страны, как и Петр I, решило поднять экономику страны путем неограниченной эксплуатации бесправных людских масс и казавшихся неограниченными природных ресурсов) демонстрирует апофеоз государственно-идеологического тоталитаризма. В течение последнего десятиле­тия (после распада СССР) он трансформировался в некий противоречивый сим­биоз государственно-бюрократической власти-собственности (характерной в рав­ной степени как для древневосточных деспотий, так и для социалистических госу­дарств) и компрадорского капитализма, богатеющего за счет бесконтрольного раз­грабления и продажи за границу природных ресурсов, добываемых при мини­мальной оплате труда рабочих (которую задерживают месяцами).

Если в России-СССР видим тенденцию к порабощению человека прежде всего (а в СССР почти исключительно) государством, то в Латинской Амери­ке — представителями олигархических кругов собственников земель и руд­ников, банковского и промышленного капитала, которые в случае невозмож­ности удерживать свое господство легитимными методами легко обращались к установлению военных диктатур. Однако в течение почти всего XX в. ре­альной альтернативой таких олигархически-республиканских или олигархи­чески-диктаторских режимов в Латинской Америке была не либеральная де­мократия западного образца (которая невозможна без сильного среднего клас­са), а коммунистический тоталитаризм типа кастровской Кубы, чуть было не перекинувшийся на другие страны Карибского бассейна.

Похоже, что две рассматриваемые социально-политические системы — со­ветско-коммунистическая и латиноамериканская — относительно легко могут конвертироваться одна в другую, однако вопрос о возможности превращения в либерально-демократическую систему западного образца для каждой из них остается открытым. И события последних лет, в частности плачевный и по­стыдный опыт системной деградации большей части постсоветских государств, склоняют, скорее, к пессимистическому взгляду на такую возможность.Контраверзы макрохристианского мира и традиционные цивилизации востока 599

Если коммунистический тоталитаризм Ф. Кастро сменяет олигархическую дик­татур Р. Батисты (при том что Куба автоматически переходит из зависимости от США к почти такой же зависимости от СССР), то в России, Украине и в большин­стве других государств СНГ разворачивается противоположный процесс: советская номенклатура, перераспределив между собой (и связанным с нею криминально-мафиозным миром) дающую прибыль часть государственной собственности (назы­вая это преступление "приватизацией"), превращается в откровенно олигархичес­кую (точнее, как предлагает это называть А.А. Шморгун, плутократическую) власть, не брезгующую использовать военную силу для разрешения внутриполитических проблем (расстрел Государственной думы в октябре 1993 г., война в Чечне).

Исторический опыт и Латинской Америки, и Восточноевропейско-Евразий-ского региона последних двух-трех столетий убеждает в том, что, несмотря на появление в соответствующих странах тончайшей пленки либеральной интел­лигенции (всегда легко сметаемой в социальных бурях), их развитие в общей системе Макрохристианского мира определяется не прогрессом индивидуаль­ной свободы (как то при всех перекосах, отступлениях и демагогическом лице­мерии все же длительное время наблюдалось на Западе), а ее сковыванием — от крепостничества, пеоната и плантационного рабства до жесточайших форм государственной и частной (теперь уже и в постсоветских государствах) эк­сплуатации юридически правоспособных, но фактически бесправных масс в XX в. Насколько эта тенденция сможет быть переломленной или же нас ждет повторение на новом витке чего-то давно знакомого по собственной или лати­ноамериканской истори — покажет будущее.

В конечном счете, вопрос может быть сформулирован предельно просто: в какой мере в принципе возможна трансформация системы, основанной на опи­санном Л. С. Васильевым феномене "власти-собственности" (в ее древневосточ­ной или социалистической разновидности), в систему, основанную на примате прав личности (пусть только индивида-собственника), где власть и собственность суть явления принципиально различные, хотя и функционально связанные?

Если абстрагироваться от примера центральноевропейских государств (Вен­грия, Чехия и Польша, отчасти Словения и Словакия), органически причаст­ных протестантско-католическому Западу и лишь временно оказавшихся под советским диктатом, положительных образцов такого рода трансформации найти трудно. Пример Японии, тем более Южной Ко_уреи и Тайваня также не могут нас обнадеживать.

Либеральные преобразованния в послевоенной Японии проводились пра­вительством США, в сущности, насильственно, а в Южной Корее и на Тайване процесс политической либерализации, перебиваемый годами военного дикта­торства, растянулся на десятилетия. Кроме того, утвердившийся в них социаль­но-экономический строй имеет столь глубокие отличия от западноевропейско-североамериканского, что об идентичности этих систем говорить не приходит­ся. Они демонстрируют два основных пути развития двух различных (запад­ных и дальневосточных) групп передовых стран современного мира.

Высокий уровень технологии и эффективности производства, при сохране­нии социального мира, в последние десятилетия в обоих случаях (Запад и не­коммунистический Дальний Восток) были достигнуты очень разными способа­ми. Пример передовых дальневосточных государств, скорее, показывает, что уровень западного производства принципиально достижим и без отказа наро-600 Западная цивилизация, макрохристианский мир и глобализирующееся человечество

дом от своих социокультурных и нравственных ценностей. Однако такое на­блюдалось лишь в отдельных восточноазиатских странах, причастных конфу-цианско-буддийской традиции. Возможно ли такое на иных цивилизационных основаниях — покажет время. Заметные успехи последних лет в Индии, кото­рая ныне является второй в мире, после США, компьютерной державой и вхо­дит в первую десятку стран с наиболее динамично развивающейся экономи­кой, не исключают и положительный ответ на поставленный вопрос.