Становление структуры традиционной Китайско-Восточноазиатской макроцивилизационной системы

По отношению к Индостану формирование Китайского раннецивилизацион-ного центра опережающего развития запоздало более чем на тысячелетие, и возникновение древнейшей в Восточной Азии Шан-Иньской цивилизации в сред­нем течении Хуанхэ датируется не ранее середины II тыс. до н. э. Эта, уже упоминавшаяся ранее цивилизация и стала основой дальнейшего социокультур­ного развития всего Восточноазиатского региона от Приамурья и Японии до Вьетнама и Тибета. Однако для адекватного понимания данного процесса необ­ходимо учитывать еще как минимум две группы обстоятельств.

Во-первых, с древнейших времен Северный Китай периодически испыты­вал стимулировавшие его развитие импульсы с запада — через Центральную Азию и широкую полосу Евразийский степей.

Во-вторых, параллельно с Северокитайским в эпоху бронзы наблюда­лось активное формирование и Южнокитайского раннецивилизационного центра, оказавшегося в первой половине I тыс. до н. э. периферийным по отношению к первому.

"Мережковский Д. Больная Россия. — Л., 1991. — С. 17.Традиционные цивилизации южной и восточной азии__________________________________391

Как было отмечено, в глубокой древности южная часть современного Ки­тая, Индокитай и северо-восток Индии в некотором смысле представляли со­бой единый хозяйственно-культурный регион, оказывавший заметное влияние на развитие островных народов Азии — от Цейлона до Японии, включая Индо­незию и Филиппины. На стадии протонеолита обитатели предгорий Централь­ного Индокитая начинают разводить бахчевые культуры и бобовые растения, а со времен развитого неолита осваивают поливное рисоводство.

На протяжении энеолита — бронзового века наиболее быстрыми темпами развивались племена, овладевшие ирригационным земледелием в бассейнах великих рек: Янцзы, Сицзяна, Меконга и пр. Однако в силу дороговизны брон­зовые орудия не могли вытеснить каменных и обеспечить необходимый для выхода на рубежи цивилизации рост производительности труда. К тому же население оставалось еще редким, а покрытые непроходимыми джунглями го­ристые водоразделы препятствовали интеграции обособленных племен-вож-деств. Поэтому окончательный сдвиг в сторону утверждения основ цивилиза­ции произошел здесь уже в раннежелезном веке, при все возростающем воз­действии Северокитайского раннецивилизационного центра эпохи Чжоу.

Особой проблемой является вопрос о роли местного субстрата и западных импульсов в формировании Северокитайского раннецивилизационного центра. Абстрагируясь от размышлений, приходящих на ум в связи с отмеченным ранее сенсационным открытием родства северокавказских и сино-тибето-бирманских языков, разделение которых должно было иметь место не позднее мезолита, отметим плодотворную гипотезу Л.С. Васильева относительно возможного воз­действия на формирование неолитического земледелия Северного Китая древ-неземледельческих культур южных областей республик Средней Азии V—IV тыс. до н. э. А его концепция образования Шан-Иньской цивилизации при участии скотоводческих, вероятно, индоевропейского происхождения племен, распрост­ранявшихся в III — перв. пол. II тыс. до н. э. степным поясом Евразии с запада на восток и принесших на берега Хуанхэ бронзолитейное производство, коневод­ство и боевую колесницу, может считаться вполне доказанной.

Таким образом, цивилизация Северного Китая второй половины II тыс. до н. э., базируясь на развитой местной хозяйственно-культурной базе, в своем фор­мировании была связана также с утвердившими свою власть над местными пле­менными структурами бассейна Хуанхэ (и в этнокультурном отношении раство­рившимися в них) колесничими скотоводами Евразийских степей эпохи бронзы. Очень вероятно, что они могли принадлежать к индо-арийской (или ближайшей к ней) ветви индо-ирано-арийской племенной массы, преобладавшей в первой половине II тыс. до н. э. в степных просторах Евразии и активно распространяв­шейся в различных направлениях. В этом случае убедительное объяснение полу­чили бы выявленные Л.С. Васильевым параллели между образами первочелове-ка Пуруши в индо-арийской и Паньгу в китайской традициях.

Утверждение в среднем течении Хуанхэ ранней цивилизации привело в скором времени к началу наращивания вокруг нее цивилизационной перифе­рии в виде многочисленных, ближайших к ней местных постплеменных кня­жеств, признававших себя вассалами дома Шан-Инь. Власть последнего под­держивалась его решающим боевым превосходством, базировавшемся, в пер­вую очередь, на использовании бронзового вооружения и боевых колесниц. Однако со временем эти достижения, как и соответствующие военно-полити-392 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

ческие навыки, были переняты зависимыми периферийными обществами, ко­торые в своем развитии на конец II тыс. до н. э. стали приближаться к уровню Шан-Иньской цивилизации, втягивая в процесс становления Северокитайской цивилизации собственных позднепервобытных соседей практически во всем обширном бассейне Хуанхэ. Победа чжоусцев над их сюзереном в 1027 г. до н. э. положила начало новому этапу утверждения восточноазиатскои цивилиза-ционной системы — уже при гегемонии династии Чжоу.

Иньско-чжоусский синтез происходил в условиях массовых депортаций более культурного коренного населения прежнего раннецивилизационного центра в пе­риферийные районы и переселения завоевателей в центральные области. Этим достигалось смешение населения, разрыв традиционных связей кланов с их родо­выми землями и ускорение этнокультурно-языковой интеграции в пределах обшир­ного раннеполитического объединения Западного Чжоу. Такая интеграция облегча­лась изначальной, как предполагают исследователи, этноязыковой близостью инь-цев и чжоусцев. В условиях длительного пребывания в единой, хотя и все более дифференцировавшейся на отдельные владения-княжества чжоусской политичес­кой системе в течение первой трети I тыс. до н. э. в среднем течении Хуанхэ, с последующим распространением к низовьям и в сторону верхнего течения этой реки, складывается макроэтническая общность древних китайцев — "хуася", всту­пающая в разнообразные контакты с обитателями сопредельных территорий.

Исследователи выделяют три типа контактов Китайского цивилизационно-го центра этого времени с втягивающейся в орбиту его влияния периферией.

Первый тип предполагал интеграцию с населением центра попадавших под его власть близкородственных с хуася земледельческо-скотоводческих групп бассейна Хуанхэ, которые быстро и органически воспринимали основы цивили­зации Чжоу (политическую систему, культурные эталоны, письменность и пр.).

Второй тип контактов был связан с распространением чжоусского влияния на юг, в лесистые рисоводческие области бассейна Янцзы и морского побере­жья, население которых принципиально отличалось от хуася как в хозяйствен­но-культурном, так и в этноязыковом, даже в антропологическом отношении.

Третий тип контактов имел место между просоводческими хуася бассейна Хуанхэ и ранними кочевниками северных по отношению к Китаю степных областей Монголии.

Если второй тип вел к медленному, но верному приобщению южных групп к основам Китайской цивилизации, то третий, при том, что кочевники воспри­нимали отдельные достижения древних китайцев, характеризовался более на­бегами первых на вторых при чрезвычайно трудном продвижении групп коло­нистов в пригодные для земледельческого освоения районы.

Наибольшее значение для формирования традиционной Китайской циви­лизации имело постепенное втягивание в ее структуру раннеполитических об­разований Южного Китая, представляющих преимущественно древнетайские и австронезийские этносы. Среди них наиболее значительным было объедине­ние Чу, созданное, по всей вероятности, далекими предками современных на­родов группы мяо-яо.

В политическом отношении Чу, распространяя постепенно свой контроль на большую часть бассейна Янцзы, противостояло Чжоу, отстояв свою незави­симость от его посягательств в X в. до н. э. К середине I тыс. до н. э. им были поглощены меньшие но размерам аустронезийские в своей этноязыковой ос-Традиционные цивилизации южной и восточной азии__________________________________393

нове царства "восточных и" — У и Юэ, занимавшие низовья Янцзы и примор­ские районы Восточного Китая.

Все эти южные государства, ведшие свою самостоятельную жизнь и не оказавшиеся под прямой властью чжоусских ванов, в то же время в течение второй половины I тыс. до н. э. приобщались к основам северокитайской циви­лизации, имея при этом и собственную первобытную периферию на юге и западе. Влияние хуася распространялось преимущественно в верхушечных слоях их населения, постепенно проникая и в средние слои. Существенным, по всей видимости, было то, что население Южного Китая I тыс. до н. э. состояло из различных в этноязыковом отношении групп (протобирманцы на западе, про-тотаи в центре, протоаустронезийцы на востоке, вьеты на юге), для которых цивилизационные стандарты северокитайских хуася становились своего рода неким общим знаменателем культурного общения и дальнейшего развития.

Таким образом, в эпоху Чун-Цю ("Весны и Осени"), во второй четверти 1тыс. до н. э., Китайская цивилизация уже представляла собой сложную дву­членную структуру, образуемую Северокитайским (в бассейне Хуанхэ) циви-лизационным центром макроэтнической общности хуася (состоящей из отдель­ных, этнически близких групп населения конкретных, уже практически не за­висимых от чжоусского вана царств и княжеств — Цинь, Цзинь, Вэй, Хань, Чжао, Лу, Янь, Ци и пр.) и воспринимающими его достижения южнокитайски­ми государствами (Чу, У, Юэ и пр.), имеющими различную этноязыковую при­роду, но в отличие от просоводов Северного Китая, в одинаковой мере ориен­тированных на рисоводство. В это время северные и южные государства уже образовывали единую макрополитическую систему, в одинаковой мере (преж­де всех Ци, Цзинь и Чу — уже в VII—VI вв. до н. э.) участвуют в борьбе за гегемонию в ней. По мнению Д. В. Деопика, механизм гегемонии был одним из способов слияния не принадлежавших к общности хуася, гетерогенных в этни­ческом отношении государств с более старыми северокитайскими государства­ми хуася, вышедшими из политической системы Западного Чжоу.

Нетрудно заметить, что общая схема формирования этнотерриториальной структуры традиционной Китайской цивилизации во многом подобна той, ка­кую мы реконструировали для Древней Индии. В обоих случаях доминирую­щий в культурно-политическом отношении Север, чьи традиции становятся ведущими и где складывается достаточно обширная и устойчивая макроэтноя-зыковая общность, подключает в качестве ведомого члена иноэтничный, менее развитый и внутренне плохо сконсолидированный Юг. Но если в цивилизаци-онной интеграции двух названных частей в Индии решающую роль сыграл культурно-религиозный момент, то в случае с Китаем преобладающее значе­ние имел, судя по всему, политико-культурный фактор.

Совершенно иная ситуация складывалась на северных рубежах Китая, где столетиями шла упорная борьба хуася с кочевниками — сперва "красными ди", носителями культуры скифо-сибирского типа, а затем со сменившими их в монгольских степях сюнну, предками гуннов. Если на юге границы Китай­ской цивилизации в то время были размытыми и слабо маркированными, то ее северные рубежи были четко обозначены сложными оборонительными линиями, возводившимися сперва силами отдельных приграничных царств, во времена империи Цинь объединенными в единую фортификационную систему Великой Китайской стены.394____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

Нельзя назвать особенно быстрым и распространение основ китайской ци­вилизации в западном и восточном направлениях. На западе этому противились тибетоязычные племена цянов (жунов), а на востоке (точнее — северо-востоке), в Корее, в IV—III вв. до н. э. формирование раннеклассовых отношений только завершалось, и эталоны Китайской цивилизации лишь постепенно начинали там привлекать внимание знати, не проникая еще в толщу народной среды.

Новая эпоха в развитии Китайской цивилизации начинается с образовани­ем системы единой централизованно-бюрократической империи — Цинь, вскоре смененной Хань. Объединив царства макрополитической системы Китая (в пределах бассейнов Хуанхэ и Янцзы), Цинь Ши-Хуанди всеми силами стремил­ся к ликвидации остатков прежнего политико-культурного партикуляризма. Он вводит новое единое деление всей страны на округа, уезды и волости, рефор­мирует аппарат власти с целью максимально сосредоточить в руках центра контроль над провинциями, проводит унификацию письменности, законов, мер и весов, проводит политику культурной нивиляции страны.

Такими жесткими мерами, в смягченной форме продолжавшимися и импе­раторами династии Хань во II в. до н. э.—II в. н. э., единство Китайской циви­лизации достигается уже в полной мере. С тех пор, с последней четверти III в. до н. э., Китай, как правило, представлял собою единую централизованную бюрократическую империю — чего практически никогда (даже при Маурьях, не говоря уже о временах кушан и Гуптов) мы не наблюдаем в Индии.

Утвердившись в пределах Китая, Цинь Ши-Хуанди развернул широкую внеш­неполитическую экспансию. Однако если в борьбе с кочевниками-сюнну ре­шающих успехов добиться не удалось и император принял решение отгоро­дить от них страну Великой стеной, то в юго-восточном направлении, в при­морских районах Южного Китая, ему способствовал больший успех. В 214 г. до н. э. к империи Цинь были присоединены земли наньюэ, что стало началом китайской экспансии на территории раннегосударственных образований пре­имущественно вьетских этносов крайнего юга Китая и Северного Вьетнама, принесшей свои плоды в деле приобщения их населения к основам Китайской цивилизации уже в эпоху династии Хань.

К этому времени в пределах современного Южного Китая уже сложились многочисленные, но весьма рыхлые вьетские государственные образования (Чан­ша, Диен, Елан, Тэйау, Намвьеи, Манвьет и пр.), вслед за которыми в последние века до нашей эры — первые нашей эры и на территории Индокитая возникает целая серия раннеклассовых государств, базировавшихся на орошаемом рисо­водстве (Аулак, Тьямпа, Фунань, Айлао и др.). Параллельно, как про то уже шла речь, при активном участии индийских торговцев и колонистов по берегам Ма-лаккского пролива и шире, во всей приморской зоне Юго-Восточной Азии, появ­ляются города-государства буддийско-индуистской культурной ориентации.

Эпоха Хань демонстрирует медленное, но основательное расширение Ки­тайской цивилизационной системы. Главным ее направлением оставалось юж­ное. В течение II в. до н. э. в состав Китайской империи были интегрированы государства Южного Китая (Намвьет, Аулак и пр.), этнокультурная ассимиля­ция населения которых продвигалась весьма медленными темпами.

В это время в районе дельты Красной реки (Северный Вьетнам) происходит консолидация лаквьетского этноса (кит. лоюэ). В начале I в. лаквьеты выступают против китайских завоевателей, однако в 43 г. их восстание было подавленоТрадиционные цивилизации южной и восточной азии 395

ханьскими войсками. Власть в Северном Вьетнаме перешла непосредственно в руки китайской администрации, активно взявшейся за мелиорацию земель, вне­дрение законодательства китайского образца и культурную ассимиляцию мест­ной знати. На полтора столетия лаквьеты вошли в состав централизованного Китайского государства, восприняв основные принципы его цивилизации.

Эти события заложили основы Вьетнамско-Индокитайского ареала Китай-ско-Восточноазиатского макроцивилизационного комплекса, получающего са­мостоятельное развитие после краха империи Хань, с III—IV вв., когда на тер­ритории Северного Вьетнама начинают складываться условия утверждения собственной социокультурной системы. Однако на протяжении последующих веков, за исключением промежутка времени между 544—-603 гг., когда суще­ствовало независимое государство Вансуан, Северный Вьетнам в той или иной форме находился в политической зависимости от Китая или просто входил в его территориально-административную структуру — до обретения полной не­зависимости в 939 г. с утверждением династии Нго.

Понятно, что почти тысячелетнее пребывание в составе империй различных китайских династий (от Хань до Сун) определило утверждение во Вьетнаме ос­новных базовых принципов китайской традиционной цивилизации, оказывав­шей все большее влияние на средневековые государства Индокитая. Однако последние в своем большинстве, как о том шла речь, сохраняли буддийско-инду-истский облик. Сказанное в полной мере относится к раннегосударственным образованиям тайских, бирманских и тибетских этносов, не говоря уже о более южных государствах типа империй Ангкора или Шриваджей.

За пределами распространения власти "императоров Поднебесной" внедря­лись лишь немногие элементы китайской культуры (письменность и пр.), да и то лишь там, где китайцы были единственным примером (Корея, Япония). В конку­рентной борьбе с индийской культурой китайцы проигрывали везде, где не сто­яли войска их империи, да и на свой территории в I тыс. они очень многое (в частности, буддизм и связанный с ним богатейший культурный комплекс) вос­приняли из Индии. Это относится даже к возникшему примерно во II в. в Юж­ном Вьетнаме на аустронезийской этноязыковой основе государству Тьямпа и тем более к вполне индианизированной державе Фунань на Нижнем Меконге.

В течение всей истории Вьетнама конфуцианско-китайская основа в нем сочеталась с относительной слабостью собственной пвлитической администра­ции, функционировавшей по традиционной китайской модели, включая систему государственных экзаменов для получения чиновничьих должностей. Слабость власти при сохранении принципов конфуцианства как доктрины способствова­ла сочетанию тенденций трансформации основ традиционного общества на фе­одальных, даже в какой-то степени на собственнических началах с утопически­ми упованиями на социальное равенство и справедливость, нередко становив­шимися лозунгами крестьянских восстаний во Вьетнаме так же, как и в Китае.

Более важным во всемирно-историческом плане направлением расшире­ния традиционной Китайской цивилизации был Дальний Восток: Корея, Мань­чжурия и Япония.

Наиболее ранние контакты населения Среднекитайской равнины с племе­нами, обитавшими в южной части Маньчжурии и на Корейском полуострове, относятся к VII в. до н. э., когда на территорию царств Янь и Ци вторглись с северо-востока "горные жуны". В течение второй половины I тыс. до н. э. эти,396 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

в целом древнекорейские в этноязыковом отношении, племена были объеди­нены в пределах раннегосударственного образования Чосон, в котором в нача­ле III в. до н. э. власть захватил китаец Ван Мань. Однако весьма проблематич­но, следует ли считать это событие свидетельством включения данного полити­ческого образования в Китайский цивилизационный мир, тем более что, как свидетельствуют источники, сам названный правитель приспосабливался к ме­стным традициям и манерам.

Действительное приобщение населения данного региона к основам Китай­ской цивилизации началось в те же годы, что и в Северном Вьетнаме — с правления ханьского императора У-Ди, завоевавшего в 108 г. до н. э. Чосон и образовавшего на его территории четыре округа с китайской администрацией. Этим были заложены основы традиционной корейской социокультурной сис­темы, представляющей, как и вьетнамская, синтез китайско-конфуцианских и адаптированных ею местных элементов, к которым (в обоих случаях) во вто­рой четверти I тыс. добавился буддизм.

Под непосредственным воздействием империи Хань с рубежа эр на Корей­ском полуострове интенсифицируется процесс становления раннеполитичес-ких структур, сперва в пределах постплеменных образований Махан, Пехан и Чинхан, а с III в. появляются и первые раннегосударственные объединения — Когуре, Пэкче и Силла, в свою очередь стимулировавшие процесс становления раннеклассовых отношений на юге Японии. Их политические институты и формы социальных отношений развивались под воздействием соответствующих ки­тайских институтов, причем проводником этого влияния было конфуцианство, ставшее основной идейной доктриной всех трех государств древних корейцев.

С конца IV в. в Корею из Китая проник буддизм в его китаизированной махаянистской модификации, и здесь его влияние с этого времени становится более существенным, чем оно было в Китае. Во второй половине VII в., после нескольких столетий междоусобиц, Корея была объединена царством Силла, организовавшим свою жизнь в соответствии с китайско-конфуцианской моде­лью. При дворе вполне восторжествовала китайская письменно-литературная и художественно-изобразительно-архитектурная традиция, однако народная культура длительное время оставалась почти без изменений. Все это аналогич­но тому, что наблюдалось и во Вьетнаме.

Утверждение основ цивилизации китайского образца в Корее, при нали­чии и собственно китайского влияния, в условиях отсутствия конкуренции с каким-либо иным макроцивилизационным эталоном способствовало распрос­транению китайского влияния также на Маньчжурию и Японию. В Южной Маньчжурии на основе племен сумо-мохэ к началу VIII в. складывается госу­дарство Бохай, а вскоре державы киданей и чжурчженей, принимающие на китайский манер названия, соответственно, империй Ляю и Цзинь. После­дние, господствовавшие в Северном Китае в XI — нач. XIII вв., подверглись особенно сильной китаизации во всех сферах общественной и культурной жизни, однако это, как и в Корее или Вьетнаме, касалось главным образом верхушки общества.

Так, в частности, на примере чжурчженей прослежено, что в данных усло­виях развитие культуры шло быстрыми темпами, но неравномерно по всей территории, осложняясь социальной ее дифференциацией. Круг культурных интересов чжурчженей в Северной Китае все более отличался от запросов ихТрадиционные цивилизации южной и восточной азии________________________________397

сородичей в Маньчжурии. Верхушка чжурчженьского общества — воспитан­ники школ и знатоки китайской литературы — далеко отошла от простого народа, воспринимала как религию буддизм и внешне мало отличалась от ки­тайцев. То же, в сущности, можно сказать и о других восточноазиатских наро­дах, утверждавших свою власть над частью Северного Китая (как тангуты) или же покорявших всю его территорию (как монголы — династия Юань или мань­чжуры — династия Цин).

Однако следует отметить, что если земледельческие народы Дальнего Вос­тока, в частности Кореи и Маньчжурии, как, в известном смысле, и Японии, в конечном счете органически восприняли основы цивилизации Китая, образо­вав единую с ним Китайско-Восточноазиатскую макроцивилизационную сис­тему, то кочевники приобщались к ней лишь в случае их переселения в Китай, с вытекающей из этого сменой всего их образа жизни. Этому способствовали как принципиальные отличия в хозяйственно-культурных типах земледельцев и кочевников, так и многовековое их военно-политическое противостояние. Поэтому не удивительно, что, к примеру, монголы, буряты или калмыки выс­шие духовные принципы своих национальных культур воспринимали не из Китая, а от Тибета — в ламаистской форме буддизма — алфавитным письмом индийского происхождения.

Таким образом, контуры Китайско-Восточноазиатской макроцивилизаци-онной системы, как она оформилась ко II тыс., в общих чертах начинают про­ясняться. В ее основе лежит собственно Китай, в экологическом, хозяйствен­ном, культурном, антропологическом и многих других отношениях четко раз­деляющийся на Северный и Южный. Первый выступает в качестве первично­го центра всей рассматриваемой макросистемы, тогда как второй постепенно воспринял основы его цивилизации. В этом смысле до III в. Южный Китай был своеобразной периферией Северного Китая.

Однако, по крайней мере дважды, в IV—V и XI—XIII вв., в века разорения и завоевания кочевниками бассейна Хуанхэ, функции цивилизационного цен­тра перебирал Южный Китай, принимавший беженцев с севера и игравший роль хранителя и продолжателя общекитайских цивилизационных традиций. К середине II тыс. уровень развития обеих частей Китая вполне выровнялся, од­нако их хозяйственно-культурно-бытовые и языковые различия остаются су­щественными до наших дней. _f

При этом на южной и северо-восточной периферии собственно Китайской цивилизации, в пределах Вьетнама, с одной стороны, и Кореи с Маньчжурией (а в сущности, и Японией) с другой — образовались ко второй половине I тыс. две вполне оформившиеся на китайских в своей основе, конфуцианско-буд-дийских принципах субцивилизационные зоны, развивающиеся в последую­щие века более или менее самостоятельно. Однако если Вьетнам, Маньчжурия и, в значительной мере, Корея преимущественно находились в орбите полити­ческой активности китайских империй, то Япония всегда была совершенно независимой от великой континентальной державы, активно воспринимая при этом ее культуру. Попытки же Китайско-Восточноазиатской цивилизации рас­пространиться на регионы Центральной Азии (Монголия, Синцзянь, Тибет) успеха не имели, так что даже прямое включение этих территорий в состав империи Цин в XVII—XIX вв. не привело к культурной переориентации их народов на китайско-конфуцианские ценности.398____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

Традиционная Япони^ и ее место в системе Китайско-Восточноазиатской макроцивилизации

Среди традиционных обществ Востока японская социокультурная система привлекает особое внимание в силу разного рода причин, среди которых, в первую очередь, следует назвать такие две.

Во-первых, и это общеизвестно, именно Япония, не отказываясь от своих богатых традиций, смогла удачно адаптировать передовые технологические, экономические и социально-политические достижения Запада. Для понимания, как и почему это удалось ей, но не другим восточным обществам, необходим специальный анализ форм и динамики развития традиционного японского об­щества, при особом внимании к обстоятельствам его становления.

Во-вторых, цивилизационное положение средневековой Японии по отно­шению к Китаю во многом подобно аналогичному положению Киевской Руси по отношению к Византии, так что, к примеру, А.Дж. Тойнби колебался, счи­тать ли Русь и Япон-ию самостоятельными цивилизациями или частями Восточ­но-Христианской и Китайско-Дальневосточной ("Синической") цивилизаций. В его окончательной схеме Япония, Корея и Вьетнам названы цивилизациями-спутниками по отношению к Синической, производными от ее основополагаю­щих принципов. Однако рассмотрение историко-культурного материала вы­нуждает констатировать гораздо большую (хотя и в общем китайско-восточно-азиатском контексте) самостоятельность и оригинальность Японии по отноше­нию к Китаю, чем Кореи или Вьетнама.

В жизни Японии всегда, хотя и по-разному в разное время, огромную роль играла наследственная аристократия, которую, в отличие от других государств региона, не смогло вытеснить или даже блокировать служилое чиновничество конфуцианского образца. При всем значении воспринятых китайско-корей­ских норм, основой социального продвижения была не конфуцианская систе­ма государственных экзаменов, а аристократизм, часто дополнявшийся личной воинской доблестью и следованием определявшему последнюю кодексу чести. Обратной стороной медали были явственные и дававшие вполне ощутимые результаты тенденции феодализации, благодаря чему во многие эпохи япон­ской истории мы видим отдельные полусамостоятельные или даже практичес­ки независимые княжества с дружинами рыцарей-самураев, связанных со сво­ими князьями отношениями личной верности и преданности.

Аристократизм, воинский дух, наследственное землевладение с властными правами держателей земли по отношению к крестьянам, феодальная полити­ческая система и многое другое принципиально отличают традиционное япон­ское общество от социокультурной системы китайско-корейско-вьетнамского образца, делая его, вместе с тем, сопоставимым с обществом средневековой Европы. Индивидуальное начало здесь проявляется явственно и своевольно. Оно в достаточной степени самостоятельно и по отношению к государству (в отличие от Китая), и по отношению к системе сословной сегрегации (в отличие от Индии), при том что последняя в жизни Японии играла куда большую роль, чем в Китае, Корее или Вьетнаме.

Сказанное, понятно, в первую очередь относится к аристократии и воин­скому сословию, однако со времен позднего средневековья тенденции индиви­дуализации и приватизации жизненных проявлений явственно прослеживают-Традиционные цивилизации южной и восточной азии__________________________________399

ся и в городской среде. В это время во вполне бесправном состоянии остава­лось, главным образом, крестьянство, однако при бесконечных феодальных войнах отдельные выходцы из его среды могли, благодаря личной доблести, выдвинуться в средний общественный слой.

В отличие от Индии, определенная социальная мобильность в Японии име­ла место. Однако средством для нее становились преимущественно не "уме­ренность и аккуратность" образованного чиновника-конфуцианца, как в Китае или Корее, а индивидуальные волевые качества — мужество, решительность и преданность князю. В таком контексте и сложились национальные японские формы буддизма, органически сочетавшегося с национальным религиозно-ми­фологическим комплексом синтоизма, с одной стороны, и воспринятыми с кон­тинента основами конфуцианско-даосской образованности — с другой.

Следующей характерной чертой традиционной Японии, выразительно от­личающей ее от ближайших конфуцианско-буддийских государств и, прежде всего, Китая, является ее чрезвычайно высокий (по азиатским меркам) дина­мизм социальных трансформаций. Если Китай нашел свою формулу обществен­ного бытия в начале последней четверти I тыс. до н. э., так что по своим базо­вым принципам последняя китайская империя Цин мало отличалась от суще­ствовавшей за тысячу лет до нее Тан или даже предшествовавшей ей за два тысячелетия Хань, то японская история в каждые два-три столетия открывала новые социокультурные формы, очень часто связанные с творческим восприя­тием континентальных традиций.

Неизменная (за исключением эксперименга с искусственной самоизоляцией страны в XVII — сер. XIX вв.) установка на восприятие и адаптацию к своим усло­виям и традициям достижений соседей, живой интерес к чужому, умение находить гармоническое сочетание заимствованного и полученного от предков выразительно отличает Японию от традиционного Китая, тысячелетиями жившего в убежденнос­ти в своем превосходстве над всем миром и заимствовавшим извне один лишь махаянистский буддизм (да и то только в то время, когда вся его система пережива­ла глубочайший кризис, а весь север страны — основной регион его цивилизации — оказался в руках кочевников). Способность к заимствованию передовых дости­жений соседей выразительно отличает традиционную Японию и от Индии, веками игнорировавшей хорошо известные ей западноазиатские образцы.

Нельзя сказать, что Япония в своей способности к восприятию соседних цивилизационных влияний была чем-то уникальным. Синтез заимствованных и местных социокультурных форм является типичным в истории обществ, пе­реходящих на стадию цивилизации на периферии и при том или ином воздей­ствии со стороны более развитых соседей. Примерами могут служить не толь­ко азиатские культуры, такие как тибетская или яванская, но и многие ранне-средневековые общества Европы (Русь, Скандинавские страны) или даже Тро­пической Африки (средневековые империи Западного Судана).

Однако в этих случаях мы, как правило, наблюдаем либо застывание, окос­тенение, наступающее после достигнутого синтеза (Корея и Вьетнам, Бирма и Тибет или, скажем, Эфиопия и мусульманские державы Судана), или же, что встречается гораздо реже, периодическую замену культурных форм (свиде­тельствующую о том, что ни одна из них не пустила глубоко корни), как, на­пример, на Яве, где, по словам Г.С. Померанца, буддизм, шиваизм и ислам сме­няли друг друга как театральные декорации.400 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

В Японии же удавалось на каждом этапе действительно достигать синтеза традиционного и заимствованного, так что новая синтетическая форма культу­ры становилась для народа органически своей, в то же время способной в своем последующим движении вступить в новый синтез с заимствованными достижениями иного рода. В отличие от яванской системы, легко отказываю­щейся от прошлого и тем самым теряющей внутренний стержень саморазви­тия (предполагающего устойчивый стержень преемственности и самоидентич­ности), Япония воспринимала новое через его синтез со своим традиционным, не отказываясь от самой себя.

Таким образом, традиционное периодически обновлялось, а установка на са­мообновление через заимствование и последующую адаптацию воспринятого сама становилась неотъемлемой частью национальной традиции. Открытость (кроме отмеченных времен позднего сегуната) сочеталась с устойчивой самоидентичнос­тью, что в значительной степени и определило феномен "японского чуда".

Многие тысячелетия ранней истории Японии проходили в относительной изо­ляции ее обитатедей (оставшихся на островах после поднятия уровня мирового океана и затопления перешейков, соединявших их с континентом, в конце ледни­кового периода). Древнейшим этническим пластом здесь выступает протоайский, близкий в антропологическом отношении к населению ряда районов Юго-Восточ­ной Азии и особенно Полинезии, но имевший свой особый язык. С предками современных айнов, ныне сохраняющихся лишь на севере Японии, связывают яркую неолитическую рыболовческо-охотничье-собирательскую культуру дземон, датирующуюся с начала VIII тыс. до н. э. приблизительно до 300 г. до н. э.

Вплоть до своего заключительного этапа культура дземон не знала элементов производящего хозяйства, чем разительно отличалась от синхронных ей разви­тых первобытных культур практически всего Старого и в значительной мере Нового Света. Отсутствие земледелия и животноводства компенсировалось ис­пользованием большого разнообразия естественных морских побережий, рек и озер, лесов, гор, долин и пр. богатств, что тысячелетиями ориентировало людей на бережное и эмоционально насыщенное отношение к природной среде.

Рыболовческо-охотничье-собирательский комплекс (господствовавший здесь еще в то время, когда в Греции жили Платон и Аристотель, а Китай выходил на рубежи создания централизованно-бюрократической империи) обеспечивал весьма скромный образ жизни людей. Однако уже тогда население островов изготовляло изысканную в художественном отношении керамику и своеобраз­ные, богато декорированные керамические статуэтки. На этом этапе также фиксируются отдельные внешние импульсы, доходившие до Японии со сторо­ны культур островного мира Юго-Восточной Азии, однако принципиально об­лик хозяйства и культуры коренных обитателей Японии такого рода споради­ческие контакты не меняли.

Ситуация начала принципиально изменяться на рубеже IV—III вв. до н. э., когда на острова Южной Японии с Корейского полуострова несколькими вол­нами переселяются рисоводческие, знакомые с металлургией бронзы прото-японские племена. Это были носители культуры яей, очевидно говорившие на близких к древнекорейским древнеяпонских диалектах алтайской языко­вой семьи. В результате Южная Япония в хозяйственно-культурном плане образует с Южной Кореей один ареал, причем местное население островов частично ассимилируется пришельцами, частично же начинает перениматьТрадиционные цивилизации южной и восточной азии 401

их достижения. Основой общественной организации были разветвленные и иерархически соподчиненные в пределах небольших территориальных объе­динений родовые группы, о которых с I в. до н. э. появляются первые упоми­нания в китайских источниках.

Новые качественные изменения в жизни Японии относятся ко второй по­ловине III в. и были опять-таки связаны с мощной волной мигрантов со сторо­ны Кореи. Завоеватели принесли культуру железного века, развитый комплекс оружия, коня, традицию курганного погребального обряда для аристократии. Покорив местные рисоводческие группы населения они образовали несколько самостоятельных раннеполитических объединений, самостоятельно поддержи­вавших связь с континентом, в том числе китайским царством Вэй.

Ввиду неурядиц в Северном Китае и Корее после падения династии Хань, отсюда на острова устремляется поток переселенцев, в частности ремесленни­ков и представителей иных, дефицитных в Японии того времени профессий. А борьба между самими южнояпонскими, постепенно распространявшими свое влияние на север княжествами ведет к усилению государства Ямато в цент­ральной части о. Хонсю, правители которого возводили свое происхождение к солнечной богине Аматэрасу.

Ямато распространяет свою власть на соседей, однако у них в полной мере сохраняется принцип иерархической клановой организации. Оно имело типич­ную раннегосударственную структуру во главе с правителем, которого окру­жала родовая знать, занимавшая ключевые должности и управлявшая округа­ми. Основную массу населения составляли платившие в казну ренту-налог кре­стьяне. Кроме них, имелись более жестко зависимые от государства или арис­тократических домов иноплеменники—бэ, часто — ремесленники, выходцы с материка и их потомки, и небольшая прослойка рабов преимущественно ино-этничного происхождения.

В пределах государства Ямато в течение IV—VI вв. начинает осуществлять­ся всеобъемлющий синтез первоначальной синтоистской народной культуры с принесенными на острова китайско-корейскими переселенцами основами кон-фуцианско-даосского комплекса, к которым несколько позднее присоединяет­ся и буддизм. При дворе распространяется китайское иероглифическое пись­мо, императоры назначают воспитателями своих детей выходцев с континента, в высших кругах становится престижным следование' китайским обычаям и модам. Молодых людей начинают направлять для обучения в корейские госу­дарства и даже Китай. В стране разворачивается буддийское монастырско-храмовое строительство с ориентацией на континентальные образцы. В облас­ти изобразительного искусства японцы осваивают китайско-корейские навы­ки, знакомясь с китайскими переводами буддийской литературы.

Распространение континентальных достижений и традиций в политичес­кой сфере ознаменовалось общественными реформами первой половины VII в. На первом их этапе, к 604 г., был введен 12-ступенчатый табель о рангах и принят "Закон из 17 статей", в котором были сформулированы основанные на конфуцианстве и буддизме принципы управления, в том числе принцип выс­шего суверенитета правителя над землей и подданными при строгом подчине­нии младших старшим.

Начавшаяся государственная реформа вызвала противодействие старой ари­стократии, объединившейся в борьбе с централизаторским курсом вокруг дома402 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

Сога. Однако двор, широко приглашая специалистов из Кореи и Китая, доби­вается победы и в 645 г., в ходе "реформ Тайки" достигает решительной реор­ганизации всего государства по китайскому образцу. Последующие указы зак­репили преобразования.

В результате сложилась своеобразная общественная система, основываю­щаяся на конфуцианских принципах, но сохраняющая и собственно япон­ские черты. Знать признала себя слугами императора (принявшего по китай­скому образцу титул "сына Неба") и смирилась с тем, что доходы она получа­ет не от своих земель, а из государственной казны. Земля провозглашена государственной собственностью и управление осуществляется через чинов-ничье-бюрократический аппарат. Однако наследственная аристократия со­хранилась как занимающая высшие должности социальная группа, а служа­щие получали должностные бенефиции.

Япония была реорганизована по китайскому образцу, однако аристократия вполне сохранила свои позиции, а бенефиции закладывали основу феодализа­ции страны в последующие столетия. Аналогичным образом и в культуре вос­приятие конфуцианства и буддизма проходило не через отрицание древнего синтоизма ("пути духов"), а через синтез с этим учением, во многом обогащен­ным за счет китайского даосизма.

При мирном и добровольном, не навязываемом из континента заимствова­нии китайско-корейского опыта Япония сохраняла собственную традицию. Но­сительницей последней выступала старая аристократия, чьи привилегированные позиции во многом и определялись традиционным мировоззрением. В результа­те вокруг императора не сложилось мощного самодовлеющего чиновничьего аппарата конфуцианского образца, воспроизводящегося на основании системы экзаменов, в отличие от того, что мы видим в Китае, Корее и Вьетнаме.

Реальная власть сохранялась в руках аристократических домов, боровших­ся за влияние на императора и власть в стране, в сущности, так же, как и до "реформ Тайки", только несколько иными методами. Это происходило на фоне быстрой феодализации региональной администрации, главы которой станови­лись наследственными правителями областей, оставляли при себе значитель­ную часть налоговых поступлений и формировали вокруг себя отряды служи­лых воинов-самураев, ставших с XI—XII вв. основой власти крупных, уже прак­тически не зависимых от двора феодальных владетелей.

Как отмечает Л. С. Васильев, в отличие от Китая и почти всех других стран Востока, в Японии власть имущие и почти вся система администрации опиралась не на чиновничье-бюрократическую или воинскую прослойку, находящуюся на службе у государства, а на состоящих на службе у знатных домов рыцарей-самураев, преданных своим господам.

Последующий режим сегуната, в его децентрализовано-феодальной форме конца XII — конца XVI вв. или в виде централизованно-феодальной системы диктаторского типа с рубежа XVI—XVII вв. до революции Мейдзи 1868 г., лишь варьировал возможности, заложенные в такой общественно-политической си­стеме, когда почитаемый всеми император, символ государственно-националь­ного единства страны, практически не участвует в управлении, а реальной вла­стью обладает представитель побеждающего в междоусобной борьбе и уста­навливающего на некоторый срок наследственное правление аристократичес­кого дома (Минамото, Асикага, Токугава), опирающегося на своих самураев.Традиционные цивилизации южной и восточной азии__________________________________403

В пределах общей формулы режима сегуната наблюдается достаточно высо­кий динамизм внутренних трансформаций. Не останавливаясь на этом весьма сложном вопросе более обстоятельно, приведем лишь точку зрения Н.И. Конра­да, по мнению которого, эволюция "дворянской империи" сегунов демонстриру­ет переход от военной диктатуры дома Минамото (конец XII — начало XIII вв.) через "демократическую тиранию" рода Ходзе (XIII — начало XIV вв.) к "сослов­ной империи" дома Асикага (сер. XIV — конец XV вв., при номинальном сохра­нении сегуната Асикага до сер. XVI в.), разваливающейся к началу XVI в. на самостоятельные враждующие княжества, взаимопоглощение которых приво­дит в последней четверти XVI в. к новому объединению страны на основе "де­мократического абсолютизма" Нобунаги и Хидэеси, на смену которому прихо­дит режим "феодальной империи" дома Токугавы (нач. XVII — сер. XIX вв.).

Как отмечает исследователь, на каждом из этапов истории Японии кроме господствующей социальной силы следует искать и "сопутствующее влияние" восходящего сословия (при господстве родовой аристократии — дворян-саму­раев, при диктатуре опиравшихся на самураев сегунов — средних и зажиточ­ных городских слоев и пр.). Существенным является и специфическая форма взаимодействия на протяжении всей истории Страны Восходящего Солнца светской и духовной власти, при том, что наследственная монархия выполняла более сакральные, нежели административно-политические функции.

Иными словами, власть в Японии никогда не была жестко монополизирована какой-либо одной общественной силой. В раннем периоде родовую аристокра­тию уравновешивало служилое чиновничество китайско-конфуцианского образ­ца. Позднее выдвигаются самураи, оттесняющие старую аристократию и уста­навливающие режим сегунов, но их влияние ограничивается усиливающимся буддийским монашеством и городским людом, тогда как альтернативой сегуну остается фигура боготворимого, ничем не запятнанного императора-микадо.

Ничего подобного нигде более в Азии мы не видим. Однако такого рода динамические взаимоотношения между сословиями, а также светскими и ду­ховными властями кое в чем напоминают средневековую Европу. Поэтому и не удивительно, что в условиях кризиса 60-х гг. XIX в. император и его окруже­ние, как альтернативная и сакрально лигитимизированная фигура, принимает сторону горожан и части аристократии в их борьбе с самурайско-чиновничьей диктатурой режима сегуната Токугавы. Победа оппозиционных сегуну сил в 1868 г. открыла перед Японией новые горизонты.

Таким образом, в жизни дореформенной Японии мы находим не только оптимальную формулу сочетания традиционализма с открытостью к восприя­тию чужого опыта при последующем органическом синтезе своего и заимство­ванного, но и высокий уровень социально-политического динамизма, связан­ного с конкурентностью и борьбой различных социальных групп, находящих ту или иную форму компромисса в борьбе за власть и контроль над ресурсами и богатством. В отличие от Китая, Кореи и Вьетнама, в Японии сословно-кор-поративный принцип всегда доминировал над чиновничье-бюрократическим. Однако, в отличие от Индии, здесь сословия не застывали в иерархической незыблемости, а формировались, развивались и конкурировали в обществен­но-политической жизни.

В течение почти всего II тыс. даже высшая власть была построена по дуаль­ному принципу, так что сегуны не только фактически держали в своих руках404 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

бразды правления, но в глазах народа реально несли ответственность за проис­ходящее, часто выступая объектом локализации отрицательных эмоций обще­ства, тогда как сакрализованная фигура императора, который реально ни за что не отвечал, неизменно воплощала в себе высшие, божественные, позитив­ные принципы, что, как показали события и первой половины VII в., и второй половины XIX в., способствовало облегчению глубоких системных социокуль­турных преобразований, в целесообразности которых убеждался двор, но ко­торые во многом шли вразрез с интересами властвующих корпораций.

Как видим, при всей своей причастности к Китайско-Восточноазиатскому макроцивилизационному миру Япония с самого начала занимала в нем особое место. После Вьетнама и Кореи и она вошла в зону преобладающего китайско­го влияния, однако, в отличие от них, воспринимала его добровольно, посте­пенно, "дозированно", синтезируя заимствованное со своим собственным, тра­диционным. В этом из древних обществ она подобна Хеттскому царству, а из средневековых — Киевской Руси или государствам Северной Европы, которые также воспринимали основы Восточнохристианской и Западнохристианской цивилизаций "добровольно", хотя и с более резким отказом от многих из своих прежних, "языческих", традиций.ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ