Смешанная система в индоевропейском языке. Существительные среднего рода в системе Вундта. Слишком широкое понятие падежа

Краткая формулировка, в которой Вундт воплотил результат сравнения индоевропейских языков, не встретила возражений со стороны современных ему лингвистов; Дельбрюк также не нашел в ней никаких достойных упоминания недостатков. Формулировка Вундта звучит приблизительно так: к локализующему классу относятся наглядные значения, другой класс образуют чисто понятийные значения, передаваемые падежом. Что касается вопроса об историческом приоритете наглядных падежей, то беспристрастный анализ отношений в индоевропейских языках препятствует тому, чтобы отдать предпочтение локалистической теории возникновения падежей. По количеству падежей греческая система стоит ближе к современности, чем латинская, но более богатые падежные системы, например в классической латыни или в еще большей мере в санскрите, согласно Вундту, уже содержат в себе многие черты падежных систем современных языков. Он пишет:

«Это привело к концепции, занимающей промежуточное положение между крайностями прежних теорий. Из восьми падежей санскрита три — номинатив, аккузатив и генитив (первый — падеж субъекта, второй — адвербиальное и третий — атрибутивное или адноминальное определение субъекта) — допускают исключительно логико–грамматическую трактовку. Четыре падежа — датив, локатив, аблатив и инструменталис (или социалис), — отвечая на вопросы куда?, где?, откуда? и чем?, могут считаться локализующими. Восьмому падежу — вокативу — как императиву в именной форме отводится особое место» (Wundt. Op. cit., S. 62).

Детали несущественны для целей нашего исследования. Если однажды признаны два класса, то с высоты птичьего полета не столь уж важно, относится ли датив как падеж более далекого объекта к первому классу или он остается во втором классе, тем более что историк, исследующий индоевропейские языки, в соответствии с общей и хорошо обоснованной концепцией обнаруживает сращение первоначально различных падежей, то есть синкретизм, и одновременно не может игнорировать противоположное явление дифференцирующего расщепления целого на многие части. Тот, кто постулирует расщепление для объяснения необыкновенного разнообразия падежей в кавказских языках[160], должен по крайней мере задаться вопросом, не было ли подобного явления и в истории индоевропейских языков, то есть не предшествовала ли обедняющей инволюции обогащающая эволюция.

Еще ни один из обоих «классов» не получил четкого определения или обозначения того, какие понятия он дифференцирует; «наглядный» и «понятийный» — это выражения, которые нельзя принять на веру. Тем не менее не искушенный в теории обычный носитель немецкого языка без труда поймет суть дела, пользуясь методом задавания вопросов, организующих падежи в наглядный класс, и, в частности, обратит внимание на то, что латинский пример типа Roman proficisci в любом случае следует перевести как nach Rom aufbrechen 'отправляться в Рим'. Передавая Roman defendere конструкцией, аналогичной латинской — Rom verteidingen 'защищать Рим', — и сопоставляя этот пример с предыдущим, нельзя не заметить различия: латинский аккузатив в первом случае трактуется по схеме локалистской теории, а во втором — иначе, а именно как немецкий аккузатив. Этим можно пока удовлетвориться, но если из предосторожности еще раз вглядеться в выделенные строки о санскрите, то окажется, что там датив отвечает на вопрос «куда?», а аккузатив совсем не представлен в локализующем классе. Первое положение не ошибка, ведь действительно есть «датив цели» («датив адресата»), второе же нуждается в исправлении в соответствии с современным уровнем знаний: аккузатив направления и в санскрите полностью не отсутствует. После этих отступлений возвращаемся к Вундту и в интерполированном ходе рассуждений отмечаем нечто, обещающее разгадку. Остроумие и широкая эрудиция Вундта направлены на хорошо известное явление, о котором он пишет: «С логической точки зрения этот факт кажется абсолютно необычным, а с психологической — он совершенно понятен» (Wundt. Völkerpsychologie.., S. 65). Постараемся не пропустить ничего из того, в чем может быть обнаружен признак «логической» группы падежей. То, на чем Вундт акцентирует внимание и чему приписывает психологическую ясность,—всего лишь факт индоевропейских языков: номинатив и аккузатив среднего рода звучат одинаково. Все же, если рассуждения Вундта справедливы, отметим тот существенный для дальнейшего изложения факт, что в индоевропейских языках особое место занимает событие, которое не только исходит от «действующих, одушевленных субъектов», но одновременно затрагивает другого участника, играющего роль партнера по действию. При сравнении двух предложений: Paul pflegt den Vater 'Пауль заботится об отце' и Paul trinkt (das) Wasser 'Пауль пьет воду' — современное языковое чутье улавливает определенное различие. В соответствии с привычным для нас ходом мыслей мы склонны интерпретировать его следующим образом: то, что происходит между Паулем и отцом,— это (по нашим привычным представлениям) действие двух партнеров, в котором роли могут поменяться, и тогда получится, что отец заботится о Пауле. То, что происходит между Паулем и водой, — это (по нашим привычным представлениям) тоже действие; но нам не придет в голову, что вода когда–либо выпьет Пауля. Это явная аномалия, которую можно было бы объяснить лишь метафорической манерой выражения.

Вундту хорошо известно, что индоевропейские языки в действительности допускают подобные «несуразности», однако он не извлекает из этого выводов для падежной теории. Фактически мы позволяем действовать таким субстанциям, как вода и камень: вода «омывает» камень, камень «препятствует» течению. Вундт полагает, что «в самых ранних языковых выражениях, служащих примитивным потребностям жизни», дело обстояло несколько иначе; в индоевропейских языках также должно было функционировать последовательно реализованное в других языковых семьях «ценностное различие» между одушевленными и неодушевленными объектами. И если средний род первоначально последовательно характеризовал лишь неодушевленные субстанции как таковые, то, согласно Вундту, можно понять, что среди этих neutra потребность отличить падеж субъекта от падежа объекта (номинатив от аккузатива) не была столь настоятельной, как у живых существ мужского и женского рода. Этим и объясняется существование известного явления: у имен среднего рода функционирует одна форма для nom. neutr. и асc. neutr. На этом кончаются все наши замечания.

Обращение к отдельному вопросу об именах среднего рода были бы отклонением от нашей темы и выходом за пределы нашей компетентности; это должны изучать специалисты. Однако хотелось бы прокомментировать тот момент в рассуждениях Вундта, где он подходит ближе всего к развитию наших собственных мыслей. К тому же его соображения об активной конструкции, имеющей в индоевропейских языках основополагающий и всеобъемлющий характер, не получили дальнейшего развития; я позволил себе также ввести в текст собственные примеры, разъясняющие суть дела. Вундт торопится связать со своей концепцией и явление меньшего разнообразия падежных окончаний, обнаруживающееся также в двойственном и множественном числе самых различных языков. Однако из этого нельзя извлечь никаких сколько–нибудь важных выводов относительно различия между локализующим и «логическим» классами.

Между тем понятие падежа теряет в системе терминов Вундта какую бы то ни было определенность, например при сопоставительном анализе санскрита или латинского, с одной стороны, и английского — с другой. В то самое мгновение, когда в тему «системы падежей» безоговорочно включается богатое развитие и употребление предлогов (или более редких послелогов),— именно тогда и приходит конец уловимому для восприятия понятию падежа: явление, о котором только что шла речь, испаряется, как облако с ясного неба. Ситуация достигает критического состояния там, где рассматриваемую область в значительной степени, если не полностью, начинает занимать порядок слов в предложении, как, например, в современных индоевропейских языках, и прежде всего в английском. Мне кажется абсолютно бесперспективным придерживаться старого понятия и применять его в описании синтаксических отношений в таких языках, как китайский (reservatio mentalis[161]: насколько я их понял). Размышления над фактами английского языка, описанными в книге Георга фон Габеленца, и фактами китайского языка, почерпнутыми из хрестоматии с комментариями Финка, сделали для меня очевидным, что вопрос о падежах — это прежде всего теоретическая проблема.

2. Сопоставительный обзор падежных систем. Что такое внешняя и внутренняя детерминация?

Продолжаем излагать теорию Вундта. Как ему удается поймать ускользнувшее явление? Впрочем, Вундт не согласился бы признать, что он упустил его. Поэтому он, ничтоже сумняшеся, предлагает всеобъемлющую схему развития, в которой наряду с индоевропейскими языками на третьей ступени развития находятся семитские и хамитские языки. Индейские, кавказские, уральские, алтайские, а также тюркские языки, обладающие максимальным количеством падежей из всех известных нам падежных систем, размещаются на второй ступени, а первую ступень занимают многочисленные африканские языки (среди них впервые более точно определенные Штейнталем манде–нигерийские языки, далее готтентотско–бушменские и некоторые австралийские языки). Здесь на первой ступени представлена (в основном малосистематизированная) довольно значительная группа соединительных слов, которые недифференцированно передают именные и глагольные понятийные отношения и в соответствии с этим устанавливают синтаксические связи, тоже в значительной степени неспецифические. Групповой признак первой ступени развития таков: «Частицы... это, как правило, относительно самостоятельные слова, которые с равным успехом могут соединяться как с глаголом, так и с именем, совпадая в некоторых случаях по звучанию и значению с самостоятельными существительными» (Wundt. Ор. cit., S. 74). Вторую ступень характеризует главным образом недостаток грамматических отношений и богатство средств для выражения «внешних, локальных, темпоральных и иных чувственно воспринимаемых наглядных отношений». На третьей ступени несколько различаются отношения в индоевропейских языках по сравнению с семито–хамитскими. Семитские языки указывают на «первоначальное» состояние экономного образования падежей, которое, по сути дела, ограничивается так называемыми грамматическими падежами (номинативом, аккузативом, генитивом), в то время как индоевропейские языки предстают перед нами в определенной фазе развития — прогрессирующей редукции первоначально богатой смешанной системы. Их падежная система обнаруживает совмещение обоих классов, как в санскрите, и, если иметь в виду только фонематическое выражение, создает предпосылки для более раннего исчезновения так называемых локальных падежей по сравнению с так называемыми грамматическими. Локальные падежи заменяются в нарастающей прогрессии прежде всего предлогами. Вундт считает правдоподобным непосредственный шаг в развитии с первой на третью ступень и, кроме того, широкие возможности варьирования. Впрочем, он использует излюбленное понятие развития с большой осмотрительностью, чаще и с большей уверенностью оперируя «типами», нежели «ступенями развития».

Так или иначе, мы снова получаем два класса и все еще не знаем их определений. Наконец Вундт подходит к этому благодаря необыкновенно изящному повороту своего в лучшем смысле конструктивного (продуктивного) мышления. Попытаюсь описать это собственными словами: Вундт указывает нам на хорошо известный фрагмент в истории языка или, точнее, на два состояния, такие, как латинский и современный французский или английский, чтобы, сравнивая их, заметить различия. Отвлекаясь от частностей, представим соответствующие две модели с помощью латинских флексий –us, –avit, –am и характерного для английского языка порядка слов n–v–n (имя — глагол — имя, как, например, gentelmen prefer blodns 'джентльмены предпочитают блондинок'). Теперь Вундт утверждает, что с помощью первого способа можно дифференцировать любые падежи, в то время как с помощью второго (то есть исключительно порядком слов) могут быть дифференцированы лишь падежи так называемой логико–грамматической группы. Это различие, которое Вундт считает исторически засвидетельствованным, он возводит в ранг дифференциального признака и стремится обосновать это материалом. С точки зрения падежных классов его аргумент звучит так:

«Этот критерий состоит в том, что у одного типа падежей именная основа может достаточно отчетливо выразить падежную форму сама по себе без присоединения уточняющих эле ментов, таких, как суффиксы, предлоги и послелоги, в то время как у другого типа падежей никогда не могут отсутствовать подобные детерминирующие элементы. Эти элементы передают определенное, существенное в понятийном отношении представление, и в случае их отсутствия соответствующее языковое выражение не может быть полноценным. Это отношение независимо от рассуждений о происхождении и значении различных падежных форм можно выразить, обозначив падеж первого типа как падеж внутренней, а падеж второго типа — как падеж внешней детерминации понятий. Номинатив, аккузатив, генитив и датив (как падеж „удаленного объекта") оказываются в таком случае падежами внутренней детерминации» (Wund t. Ор. cit., S. 83).

Короче говоря, все, что детерминируется при помощи контакта и фактора расположения элементов в предложении, принадлежит (благородному) логическому классу, а все остальное — некоему другому классу. Эта модель мышления в учении о падежах кажется мне наиболее плодотворной и достойной дальнейшего исследования. Почему именно фактор 1 расположения элементов избирается для характеристики первой группы? И что в значении избранного объясняет его предпочтительность? На эти два вопроса нам и предстоит ответить.