Критика учения Вундта. Коннотации глагола

Критика должна быть конструктивной. Вундт использует понятие «расположение элементов» и не удосуживается объяснить, о каком типе расположения элементов идет (или может идти) речь, если он призван дифференцировать классы падежей: ведь имеется по крайней мере два вида позиционных правил, которые необходимо четко разграничивать. Не знаю, предлагались ли уже подходящие названия; «абсолютный» и «относительный» порядок слов — это, пожалуй, наиболее удачные обозначения, приходящие на ум. Но они недостаточно однозначны. Лучше задать вопрос: где нулевая отметка, точка отсчета? Английская конструкция n—v—n может размещаться и в середине предложения; всегда маркировано место перед глаголом, и оно рассматривается в оппозиции к одной или нескольким позициям после глагола. Таким не обязательно должно быть каждое позиционное правило, есть и другие возможности, например в предложении может быть маркировано первое или последнее место. В середине ряда может (так сказать) пустовать нулевая позиция, и претенденты на нее будут конкурировать за преимущество первыми занять это место. Так же дело обстоит и с композитами, которые мы подробно обсудим в дальнейшем.

Критерий расположения элементов, предложенный Вундтом, приемлем, если нулевая позиция занята глаголом, как, например, в приведенном выше английском примере. И здесь возникает вопрос, не кроется ли более глубокий смысл в предположении о том, что место до и после глагола — это всего лишь наиболее удобный и экономный способ выявления основополагающих коннотации глагола. Грубо говоря, уместно выдвинуть и проверить следующую гипотезу: не существует подлинного объектного падежа при отсутствии глагола, не существует и эквивалентного индоевропейскому номинатива при отсутствии глагола. Да, весь класс благородных, по мнению Вундта, необходимых падежей — спутники глагола, в том числе и датив, в той мере, в какой он действительно является наряду с аккузативом или без него объектным падежом, и генитив, когда он представляет собой genitivus objectivus, а не выполняет существенно другую функцию выражения атрибутивных отношений. Это — ядро нашей собственной теории падежей. Установление внутренней взаимосвязи этой идеи, вовсе не новой и потрясающей, с символическим полем языка, характеризующимся наличием глагола, и составляет стоящую перед нами задачу.

Нужно отчасти отвлечься от логики Вундта, чтобы сформулировать свою иначе звучащую концепцию падежей. Мы раскрываем логику Вундта для полного осмысления его учения о внутренней и внешней детерминации. Исследуя отношения понятий, логики обычно рассматривают лишь идентичность, иерархичность, субординацию, координацию и на этом кончают. Но Вундт идет дальше: уделив внимание и этим понятиям, он обращается к «формам связи между понятиями» или, иными словами, к понятийным комплексам. Цитирую самый важный отрывок:

«Отношениям, характерным для независимых понятий, противопоставлены отношения, в которые вступают понятия, объединяясь в более сложное понятие при добавлении какого–либо вида связи. Такое соединение всегда возникает по закону бинарного членения: один его компонент—главное понятие, другой — второстепенное, ограничивающее главное понятие в соответствии с данным видом связи. Эти понятия можно назвать детерминированным и детерминирующим, а отношения между ними — детерминацией. Результаты детерминации, полученные таким образом, равноценны в рамках нашего мышления первоначально единым понятиям; в частности, они могут взаимодействовать с другими понятиями так же, как последние»[162]. Прочитав это, сразу думаешь о композите и (свободном) словосочетании; эти языковые явления Вундт также ставит в центр своего общего учения о понятиях и пытается логически исчерпать их смысл. Он считает, что члены понятийных комплексов, как правило, относятся к различным категориям (то есть классам слов):

«В сочетаниях таких понятий, как „guter Mensch 'хороший человек"', „schlecht handeln 'плохо поступать"', „den König morden 'убивать короля"' и т.п., мы видим непосредственное объединение понятий различных категорий. Напротив, в примерах „der Wille des Vaters 'воля отца"', „der Baum im Walde 'дерево в лесу'", „das Haus von Stein 'дом из камня"' и т.п. оба объединяемых понятия предметны; при этом возможна альтернатива — либо категориальная функция второго понятия при помощи падежной формы меняется так, что ее результирующее значение эквивалентно значению понятия, выражающего качество, либо наше мышление дополняет детерминирующее предметное понятие глагольным, логически связанным с главным понятием, в то время как к нему снова присоединяется само детерминирующее понятие вместе с понятием, выраженным предлогом» (ор. cit.).

Повторяю: lingua docet logicarn[163]. В этом отрывке логических изысканий Вундта не представлено ничего иного, кроме фиксации данных языка, а именно его родного языка. Имея в своем распоряжении указанные композиты и свободные словосочетания, он отмечает то, о чем они, по его разумению, свидетельствуют, в своем учении о понятиях. Приблизительно так же под диктовку греческого языка составил свою таблицу категорий и Аристотель. Если позднее в таких диктантах обнаруживаются ошибки, критики языка обвиняют учителя, упрекая его в нелогичности, однако я принадлежу к поклонникам языка и обвиняю учеников, которые неточно поняли то, что можно извлечь из языковых форм.

Следуя по тому же пути, Вундт эксплицирует: в выражениях «Kirchturm 'колокольня'» и «Turm auf Kirche .(neben Kirche и под.) 'колокольня церкви (возле церкви)'» в последнем случае представлены понятийные комплексы, которым соответствуют во многих языках с богатой падежной системой такие же беспредложные образования, как наше «Kirchturm». Языковеды едва успевают с названиями: adessivus, inessivus и бог знает что еще. Все это случаи внешней детерминации, когда вместо сочетаний с предлогами, естественно, могут быть также образованы выражения при помощи особых суффиксов, префиксов и др. Подлинный генитив «Turm der Kirche» более «благородное» сочетание, тем более таковым можно считать вообще лишенное флексии «Kirchturm». Почему? Здесь начинаются разъяснения логики Вундта по вопросу о внутренней детерминации.

Причина этого, оказывается, в том, что благодаря внутренней детерминации комплексы конституируются, не присоединяя новый элемент к уже имеющимся членам (то есть, так сказать, со стороны). Последнее актуально для другой группы понятийных комплексов с внешней детерминацией: «В основе всех видов внешней связи лежит представление либо о пространстве, либо о времени, либо об условии» (Ор. cit., р. 41). Примеры: der Vogel auf (dem) Baum 'птица с (этого) дерева'; die Imperatbren nach Cäsar 'императоры, (следующие) за Цезарем'; ein Brief mit Geld 'письмо с деньгами'; mit Begeisterung reden 'говорить с воодушевлением'; wegen Beleidigung klagen 'плакать от обиды'.

Следует признать, что до Вундта никто из лингвистов, занимающихся теорией падежей, не ставил так остро вопрос о различии классов, предлагая альтернативу «да» или «нет». Наличие во втором классе пространственных или временных представлений неоспоримо. Подчеркнем дополнительное суждение о том, что первый класс понятийных комплексов не нуждается в эквивалентной связи, в присоединении члена. Еще раз повторяю, что это ключевое положение теории падежей Вундта. Критику всегда нужно пройти стадию, на которой он чувствует себя адвокатом и защитником. Как обстояло бы дело с «Kirchturm», учитывая, что фактически «Turm» уже обладает признаками понятия «Kirche»? Композит лишь эксплицирует уже существовавшее, как это имеет место, по Канту, в аналитических суждениях в отличие от синтетических. Аналитические суждения лишь эксплицируют, синтетические же, напротив, вносят нечто новое, чуждое исходному понятию. Сходные представления лежат, по сути дела, и в основе предложенного Вундтом разграничения, его концепция несколько отличается от кантовской. Иначе было бы слишком просто довести все до абсурда: к «Hausvater 'отец семейства'» или «Vaterhaus 'отчий дом'», конечно, не подходит сказанное о «Kirchturm», ведь в понятии «Vater» не содержится с самого начала «Haus», а в «Haus» — «Vater». Нет, Вундт полагал, что все необходимое уже содержится не в отдельном члене понятия, а в обоих элементах; понятие «ключ», например, среди своих признаков имеет вакантное место для области использования вещи, которое по очереди могут занять «дом», «чемодан» и ò.ä., чтобы получились соответствующие композиты. Пресуппозиция вакантного места необходима, так как всякий ключ должен принадлежать какой–либо из названных областей применения. А как же с «Vaterhaus»? Что ж, у дома есть определенный владелец, а отцы могут обладать чем–либо, так что в этом понятии уже заложены необходимые вакантные места.

Нужно взять на свою ответственность не только последний пример, но и все, что мы предпринимаем для защиты концепции Вундта. Сам Вундт не упоминает схоластической коннотации, используемой нами на с. 207 и сл., где говорилось, что прилагательное albus коннотирует нечто, предмет, которому свойственно это качество; это особый вид вакантного места, который дает нам возможность приблизиться к мысли Вундта, чтобы понять ее до конца. Логики–схоласты и Дж. Ст. Милль, не долго думая, отнесли бы учение Вундта к концепции connotatio. Защищая Вундта, мы продемонстрировали вам то же самое. Для начала положение представляется не совсем бесперспективным, во всяком случае, до тех пор, пока речь идет об атрибутивных словосочетаниях.

4. Объектный и субъектный падежи; пример с гибелью льва

А как быть с предикативными словосочетаниями и аккузативом, дативом, генитивом объекта (oblivisci alicuius) и с номинативом, который в известном смысле всем им может быть противопоставлен? Мы разграничиваем атрибутивные и предикативные комплексы не так, как это делал Вундт, но даже в противоречии с его учением. Это необходимо для дальнейших целей, чтобы извлечь все наиболее приемлемое из вундтовской идеи о внутренней детерминации.

Здесь пока лишь первый след, который снова может затеряться еще до того, как будут теоретически обоснованы важнейшие положения. Из всех употреблений аккузатива специального внимания заслуживает особый случай очевидного «внутреннего» объекта. В немецком языке существуют выражения типа: ein Spiel spielen, eine Tracht tragen, einen Gang gehen, букв. 'играть игру, нести ношу, идти своим ходом'. Перебирая весь инвентарь немецких глаголов в соответствии с этой схемой, придется решительно отказаться только от наиболее активных из числа активных или транзитивных глаголов, поскольку у них позиция аккузатива постоянно занята другими «объектами». Einen Trunk trinken 'питье пить'— это еще ничего, a eine Sicht sehen 'вид видеть' звучит натянуто, для hören 'слышать' же вряд ли можно найти языковые аналоги. Непереходные глаголы оказывают эксперименту гораздо меньшее сопротивление, чем переходные. Einen (scharfen) Schlag schlagen букв. 'ударять (сильным) ударом' говорят вслед за фехтовальщиками и теннисистами, особенно не раздумывая, какой глагол здесь употребляется — переходный или непереходный. Sitzen 'сидеть' — это, конечно, в высшей степени самодостаточный непереходный глагол, и все же по крайней мере в устах инструктора верховой езды можно допустить выражение einen guten Sitz sitzen, букв. 'сидеть хорошей посадкой'[164].

Явление, обнаруживаемое в примерах с внутренним объектом, можно назвать аналитическим отношением, потому что фактически отглагольное имя в аккузативе может быть непосредственно выделено так же, как признак «протяженность» в понятии «тело» у Канта. Несколько десятилетий назад Твардовский интересовался некоторыми нашими случаями в рамках характерного для психологии переживаний различения акта и имманентного предмета и привлекал языковые свидетельства, только вряд ли нужно доказывать, что этот аналитический аккузатив не может быть возведен в господствующий тип. «Einen Gang gehen» — аналитический комплекс, но «einen Löwen töten» не является аналитическим в том же смысле, хотя он более важен для теории языка.

Возьмем пример «Caius necat leonem», чтобы выяснить самые общие предпосылки для появления пары падежей — номинатива и аккузатива. Всюду, где событие вроде смерти льва передается при помощи двухклассной системы репрезентативных языковых знаков достаточно однозначно, лингвист обнаруживает семантический комплекс и получает возможность ответить на вопрос Вундта. Предположим, в каком–то тексте, как в нашем латинском примере, отдельно названы два живых существа — Гай и лев, — тогда уже благодаря их номинации одновременно указывается их участие в репрезентируемом событии. Из однозначного языкового комплекса должно следовать по крайней мере еще третье и четвертое положения — смерть, и кого из противников она настигает. Существуют языки, в которых третий и четвертый элементы располагаются именно так, как предусматривает наш подробный логический анализ: за именами Гай и лев в таких языках следует событийное слово (Ereigniswort), а за ним —указание на направление действия: от кого из партнеров исходит гибель и кого она затрагивает. Сам Вундт так объясняет механизм Подобных комплексов, используя немецкие слова: Caius Löwe töten — er — ihn, букв. Тай лев убивать — он — его' — и вслед за Максом Мюллером постулирует его действие в малайских, кавказских[165] и индейских языках (W u n d t. Op. cit., S. 94).

Для окончательного решения интересующего нас вопроса необходимы более точные сведения. В немецкой версии правильно улавливается одна деталь: добавляются два указательных слова (er — ihn), с помощью которых вводятся данные о направлении действия. Первый вопрос, существенный для теории языка: являются или должны являться местоимения склоняемыми как er — ihn? Если ответ положительный, соответствующий язык уже имеет номинативно–аккузативный строй и в puncto casus[166] значительно отклоняется от латинского, размещая фонематические падежные показатели только за присоединяемыми анафорическими указательными словами (местоимениями). Возможен также и отрицательный ответ. Что, если последующее указание реализуется несклоняемыми частицами вроде «hier — dort»? Чтобы смоделировать нечто подобное в беспомощном детском языке, можно придумать историю: Maus hier dort, которая могла бы означать, что мышь отсюда убежала туда. Речевая последовательность «hier — dort» в данном случае воспроизводит событие. Сходное явление, конечно, можно предположить и для нашего анафорического употребления двух следующих друг за другом указательных слов; тем самым получилось бы нечто отличное от номинатива—аккузатива. Вундт переместил бы эту конструкцию из первого класса во второй, из внутренней детерминации во внешнюю. И здесь в зависимости от обстоятельств предоставляется выбор: апеллирует ли конструкция в первую очередь к пространственным или временным представлениям? В модели мира некоторых народов с их особыми воззрениями на смерть более адекватным было бы представление о Гае как орудии, подвергающем льва смерти: Caio nex leoni, букв. 'От Гая смерть льва'. Тогда на первый план выдвинулся бы кондициональный момент вундтовской схемы «внешней» детерминации. Напомним в этой связи, что Вундт делит всю область внешней детерминации на пространственную, временную и условную.

На примере детального анализа эпизода смерти льва мы хотим решить проблему языковой репрезентации, не касаясь отношений субъекта и объекта. В число задач теории языка не входит указание на реальную представленность или даже закономерность подобного явления в том или ином языке (например, в баскском). Достаточно и того, что учение о так называемой логической необходимости падежей «внутренней детерминации» будет поколеблено хотя бы в одном–единственном пункте. Источник поспешных интерпретаций заключается в том, что Вундт (возможно, по примеру Макса Мюллера) в немецком переводе использует глагол töten. Если было бы установлено, что это правильно во всех случаях, которые он пытается объяснить, тем самым было бы также предопределено, что Гай — должен стать субъектом, а лев — объектом. Но возможно иное: в языке может быть особый класс слов для обозначения событий (событийные слова, не являющиеся глаголами) и отсутствовать падежи субъекта и объекта. Поэтому теорию падежей Вундта следует подвергнуть ревизии.