Понятие постмодерна

По мнению теоретиков постмодерна, эта утрата веры во все великие проекты ради будущего человечества вышла за пределы одной лишь архитектуры и распространилась на все сферы социальной жизни. Мир вошел в ту фазу, когда годится все, дозволены все моды и стили, покуда ни один не воспринимается слишком серьезно. Но если это так, то под сомнение ставятся основные допущения социологии.

Французский теоретик Жан-Франсуа Лиотар утверждает, что постиндустриальное общество и постмодерная культура начали развиваться в конце 50-х годов, хотя темпы развития и достигнутый уровень серьезно разнятся в разных странах и внутри каждой страны [Lyotard J.-F. The Postmodern Condition. – Manchester Univ. Press, 1984]. Лиотар полагал, что различия эти связаны с техникой, наукой и некоторыми социальными сдвигами, однако больше всего – с изменениями в языке. Ключевое понятие, введенное им, – это “языковые игры”. Он считал, что социальная жизнь организована вокруг этих языковых игр, служащих оправданию или же легитимизации поведения людей в обществе.

Допущения, что нечто является правильным или истинным, – это и есть игры, где каждое утверждение является “ходом”, который может помочь участнику в его попытке выиграть игру, заставить принять именно его версию того, что является истинным или правильным.

В до-индустриальных обществах, например в южноафриканском племени кашинахуа, нарратив, рассказ – устная передача историй, мифов, легенд, сказок – является главной языковой игрой. Рассказчик устанавливает свое право говорить и легитимность того, что он говорит, в соответствии с тем, кем он является. Он начинает свой рассказ, называя свое имя в племени кашинахуа, чтобы показать, что он подлинный, аутентичный член племени, которое и передало ему эту историю.

Это является, таким образом, примером самолегитимизации: то, что он говорит, должно быть принято благодаря тому, кем он является. Нарративы помогают закрепить правила, на которых основан социальный порядок, они играют ключевую роль в социализации.

С приходом эпохи Просвещения нарративы, языковые игры были массированно заменены научными “денотативными” играми. Ученый рассматривает нарратив как “принадлежащий к другому типу менталитета: дикарского, примитивного, неразвитого, отсталого, отчужденного, состоящего из мнений, обычаев, авторитетов, предрассудков, невежества, идеологии” [Op. cit. – Р. 27]. В денотативных языковых играх не имеет значения, кто говорит, суждения оцениваются в соответствии с тем, истинны они или ложны. Научные утверждения детально анализируются и “являются предметом аргументации либо доказательства” со стороны других участников игры. Доказательство и рациональный довод используются для установления того, принять или отвергнуть данное суждение.

Однако, углубляя свой анализ, Лиотар утверждает, что наука не способна полностью избавиться от нарративного знания. Наука пытается удержать дистанцию между собой и социальными договоренностями для того, чтобы оставаться объективной. Однако это поднимает вопрос о целях науки. Как могут быть оправданы огромные вложения в науку, если она отделяет себя от жизни общества? В конечном счете наука основывается на “метанарративах”, которые и придают ей смысл. Они придают целевую осмысленность научному предприятию и чувство ориентированности на жизнь общества. Метанарративы, имеющие ключевое влияние на западную мысль со времен Французской революции вплоть до марксизма ХХ века, предполагают, что с помощью науки люди прогрессируют, побеждая невежество и угнетение. За наукой признается способность помочь человечеству покорить природу и стать более сознательным, глубже понимающим самого себя. В дополнение к этому знание считается изначальным благом для людей, позволяющим им реализовать свой потенциал.

Лиотар считает, что метанарративы освобождения, эмансипации человечества, самореализации и социального прогресса были подорваны с пришествием постмодерного общества. Развивается “недоверие к метанарративам” [Op. cit. – Р. XXIV]. Люди уже больше не верят, что разум может победить суеверие, что человек может совершенствоваться, что политические изменения могут создать совершенное общество.

Постмодерная эра характеризуется двумя основными чертами:

Первое, она очевидно отказывается от поиска истины, поскольку денотативные языковые игры теряют уважение, респектабельность. Знание оказывается фрагментом множества различных языковых игр, специфичных для конкретных областей науки или социальной жизни, по мере того, как люди теряют веру в поиск одной великой истины, объединяющей и обосновывающей все знание.

Второе, денотативные языковые игры заменяются техническими языковыми играми. В них суждения оцениваются не по тому, истинны ли они, а по тому, полезны ли они и эффективны. Акцент переносится с конечных целей человеческой деятельности на технические средства, с помощью которых может решаться большое разнообразие конкретных задач. В университетах, например, исследователя скорее могут спросить, в чем полезность его исследований, нежели – истинны ли выводы его исследований. Исследование начинает ориентироваться на производство знаний для того, что требует рынок.

Лиотар уделил мало внимания объяснению того, как произошли эти изменения. Однако он придавал наибольшее значение технике. По его мнению, постмодернизм основан на “миниатюризации и коммерциализации” машин. Компьютерная технология стала главной “производительной силой”. Большинство научных достижений постмодернизма связаны с коммуникацией, языком и хранением информации. Знание, которое не может быть транслировано в форму, используемую компьютерами, скорее всего, потеряется, или же его не оценят. Во все большей степени экономическая деятельность сосредоточивается на информационных технологиях. Социальная жизнь во все большей степени становится предметом мониторинга и контроля с помощью компьютеризированной техники, а контроль над знанием становится главным источником власти. Знание не является уже самоцелью, но средством купли-продажи, вероятно, даже борьбы за него. Он предполагает, что будущие войны будут вызваны не спорами по поводу территории, но контролем над знаниями.

По Лиотару постмодерное общество основано на производстве и обмене полезной информацией. Великие теории истины, справедливости и прогресса вышли из моды. Языковые игры сосредоточены скорее на том, являются ли вещи эффективными и поддающимися продаже, нежели на том, служат ли они какой-то конечной цели. Часто анализ Лиотара очень похож на марксистскую критику капитализма. На деле же он восхваляет последствия постмодернизма. Поиск истины в современном мышлении привел только “к такому большому количеству террора, которое мы можем иметь” (в качестве примера он приводит репрессии сталинских времен). Постмодернизм открывает возможности для толерантности и творческого разнообразия, при которых люди не становятся коррумпированными доктринальным метанарративом.

Подобно работам большинства защитников постмодернизма, в трудах Лиотара можно встретить множество парадоксов. Нападая на “метанарративы”, сам Лиотар сделал множество всеобщих обобщений относительно направления развития человечества, а также множество моральных допущений и их желательность. Отвергая возможность объективного знания, он претендует на идентификацию и точное описание процесса развития ключевых сторон современных обществ.

Доказательства, которые он использует для поддержки своих претензий, достаточно расплывчаты, содержат мало доводов, почему читатель должен предпочесть “языковые игры” Лиотара построениям любого другого социального теоретика. Выступая за торжество разнообразия, Лиотар завершает свои выводы похвалой языковым играм, проводимым в соответствии с единым набором правил, таких же, что и для технических языковых игр.

Марксистский критик Лиотара Терри Иглтон видел во всем этом не что иное, как оправдание капитализма и погони за прибылью, невзирая ни на какие гуманные соображения [Eagleton T. Capitalism, modernism and postmodernism // Against the Grain. – L.: Verso, 1986. – Р. 134].

Другим теоретиком постмодернизма является Жан Бодрийар. В своей работе “Симуляции” он доказывает, что претензия социологов на изучение собственного предмета – “социального” или “общества”, в противовес “политическому” или “экономическому” – в настоящее время уже не имеет смысла.

Для Бодрийара, “социальное” в современном мире не существует в качестве объективной реальности, ожидающей чтобы его изучали социологи. Он пишет, что социология “может только отметить экспансию социального и его расчлененных частей... Гипотеза смерти социального является также гипотезой ее собственной смерти” [Baudrillard J. Simulations. – N.Y.: Semiotexte, 1983. – Р. 3].

В противовес марксистам Бодрийар доказывает, что общество отходит от состояния, основанного на производстве и определяемого экономическими силами, вовлеченными в обмен материальными благами. Центральное значение покупки и продажи материальных товаров и услуг заменяется на продажу и покупку знаков и имиджей, имеющих весьма малое отношение, если оно вообще есть, к материальной реальности. Бодрийар не очень подробно объясняет, что он имеет в виду в этом контексте, однако примеры показывают способы, когда автомобили, сигареты, поп-звезды и политические партии стали больше ассоциироваться с представляющими их имиджами, чем с сутью, их составляющей (соответственно, с моторами, содержанием никотина, музыкой, политикой).