Тексты для обязательной проработки

Авторский текст // Практикум по философии: Социальная философия. – Мн., 2007. – С. 728-779.

1. Почему растущая автономизация и отчужденность друг от друга форм культуротворчества свидетельствуют о кризисе культуры современного техногенного общества?

На первый взгляд кажется, что формы культуротворчества — наука мораль, религия и искусство - в обособленном друг от друга виде существовали всегда, и процесс углубления этого обособления является лишь следствием их самостоятельного развития. На самом деле, как показывает Ю. Хабермасв своей знаменитой статье «Модерн — незавершенный проект», появление обособленных друг от друга и самостоятельно развивающихся форм культуротворчества является следствием разложения метафизики как типа философского мышления, характерного для домодерного состояния европейского общества.

Процесс обособления форм культуротворчества был впервые в европейской философии отмечен Ж.-Ж. Руссо, который в своем «Рассуждении по вопросу: способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов»

показал, что прогресс в области научного познания и развитие искусства совсем не обязательно приводят к прогрессу и развитию в области морали и нравственных отношений между людьми. Но окончательно закрепил в теоретической мысли обособление друг от друга основных форм культуротворчества И. Кант. В своих знаменитых «Критиках...» Кант пришел к выводу о том, что области науки, морали и искусства отличны друг от друга постольку, поскольку они связаны с различными формами мыслительной деятельности человека: теоретическим (или чистым) разумом, практическим разумом и способностью суждения. Тем самым Кант окончательно санкционировал четкие границы этих сфер культуротворчества и их автономное развитие. Последнюю грандиозную попытку построить метафизическую систему на основе диалектической взаимосвязи различных форм мыслительной деятельности человека и в то же время создать единую основу для развития всех форм культуротворчества предпринял Г.В.Ф. Гегель. Провал этой попытки Гегеля окончательно подорвал уверенность философов в том, что можно найти некую единую основу для развития форм культуротворчества.

В свое время К. Маркс показал, что диалектика понятийного мышления Гегеля явилась отражением диалектики социальных отношений. Поэтому, с точки зрения К. Маркса, преодоление противоречий реальной жизни путем диалектического синтеза понятий абсолютного разума лишь выявляет идеалистический характер философии Гегеля. Развивая мысль Маркса, Э.В. Ильенков приходит к выводу о том, что обособление форм культуротворчества и превращение этой обособленности в условиях XX в. в такие уродливые явления современной культуры, как сциентизм и поэтизм связаны, прежде всего, с формированием в Европе эпохи Нового времени определенного типа социальных отношений, приводящих к отчуждению человека от продуктов его собственной деятельности, и к тому, что эти продукты, в том числе Наука, Мораль и Искусство становятся чем-то обособленным и противостоящим как друг другу, так и повседневной жизни человека.

Однако, как показывает другой выдающийся мыслитель М.М. Бахтин, глубинные связи между истиной (наукой), добром (моралью) и красотой (искусством), определяемые единством творческой деятельности человека, не только сохраняются и развиваются в современном общественном сознании, но и необходимы для развития каждой из форм культуротворчества.

2. Охарактеризуйте основные формы культуротворчества?

Ведущей формой культуротворчества в техногенном обществе является наука. Уже к концу XIX в. наука стала не только формой познания духовной жизни, но и главной материальной, производительной силой общества. Развитие техногенного общества определяется, прежде всего, тем, что все более мощные космические силы природы превращаются посредством техники и технологии в социальные силы, ускоряющие темпы его развития. Поэтому наука как способ познания космических сил и создания технологий, превращающих эти стихийные силы природы в социальные, становится необходимым условием функционирования и развития техногенного общества. На начальных стадиях этого развития наука рассматривалась большинством социальных теоретиков (от позитивизма до марксизма) как мотор общественного развития, на нее возлагалась задача преодоления социальных противоречий раннего техногенного общества и выведение этого общества на новые, более прогрессивные стадии его развития.

Искусство как особая, автономная форма культуротворчества возникает при таких социальных условиях, когда целью деятельности человека становится не изложение религиозно-моральных доктрин и не познание, а создание художественных образов самих по себе вне зависимости от морали, религии или науки.

В искусстве художник свободно творит свой мир идеального, тогда как в морально-практической и научно-теоретической деятельности человек противостоит миру как субъект объекту и поэтому ограничен в свободе своего самовыражения. В этих сферах деятельности человека реализуется только часть его творческой природы, тогда как в искусстве реализуется целостность человека как творческого существа. Именно поэтому в духовной жизни человека нет ни одной стороны, творческая потенция которой не активизировалась бы искусством. Недаром А. Эйнштейн говорил, что чтение романов Ф. Достоевского дало ему больше в его научной деятельности, чем математические концепции Гаусса.

В то же время следует отметить, что наука, создавая на основе научных открытий новые технологии, не только способствует созданию новых выразительных средств искусства, но открывает его новые виды (например, кинематограф, компьютерная графика и т.д.).

Тем не менее, несмотря на все успехи просвещения и распространения секуляризованных форм социальной жизни, религия играет важную роль во всех областях общественных отношений.

Одним из доводов тех социальных мыслителей и общественных деятелей, которые настаивают на искоренении религии как реликта культурной деятельности человека, является то обстоятельство, что религия носит характер иллюзорной компенсации, неспособности человека решить его реальные социальные проблемы. При этом они часто ссылаются на знаменитое определение религии, данное К. Марксом: «Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия - это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа. Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья».

Важно отметить, что Маркс выделяет две характеристики религии. С одной стороны, религия является выражением отчужденности человека в социальном мире, построенном на неравенстве и эксплуатации, средством иллюзорной компенсации, которой пользуются господствующие классы и официальная государственная церковь. В этом случае она действительно превращается в «опиум народа» и требуется ее упразднение как иллюзорного счастья.

С другой стороны, религия может выступать как форма протеста против угнетения и подавления, как оценка существующего убожества человека с позиции представлений о человеке как образе и подобии Бога. В этом случае любое социальное неравенство, любой тип эксплуатации и угнетения должен рассматриваться как нетерпимый, оскорбляющий разум и чувства верующего. Религия, таким образом, превращается в критику существующей социальной реальности, в требование поставить человека как образ и подобие Бога в центр всей социальной жизни, упразднить те социальные институты (в том числе и государственную церковь), которые стоят на страже социальной несправедливости и уводят человека от борьбы за свое освобождение в мир спиритуалистической иллюзии.

Ю. Хабермас // Практикум по философии: Социальная философия. – Мн., 2007. – С. 728-732.

1. Когда и при каких обстоятельствах происходит обособление форм культуротворчества на Западе?

Когда картины мира распадаются, а традиционные проблемы — с обособившихся точек зрения истины, нормативной правильности, подлинности или красоты — могут быть истолкованы как вопросы познания, как вопросы справедливости или как вопросы вкуса, то в Новое время обособляются ценностные сферы науки, морали и искусства. В соответствующих культурных системах действия научные дискурсы, морально- и юридическо-теоретические исследования, художественное производство и критика искусства институционализируются как занятия специалистов. Профессиональная обработка культурной традиции с точки зрения той или иной абстрактной значимости дает возможность проявиться собственным закономерностям когнитивно-инструментального, морально-практического и эстетико-экспрессивного комплексов знания. С этого момента появляется и внутренняя история наук, моральной и правовой теории, искусства - разумеется, здесь речь идет не о линейном развитии, но о процессах обучения. Это с одной стороны.

С другой же стороны, растет дистанция между культурами специалистов и широкой публикой. То что «прирастает» к культуре посредством осуществляемой специалистами обработки и рефлексии, оказывается в распоряжении повседневной практики не без осложнений. Более того, культурная рационализация грозит обеднением жизненного мира, чья традиционная субстанция обесценилась. Проект модерна, сформулированный философами Просвещения в ХУШ веке, состоит в том, чтобы последовательно развивать объективирующие науки, универсалистские основы морали и права и автономную сферу искусства во всем их своеобразии, - но в то же самое время высвобождать накапливающиеся подобным образом когнитивные потенциалы от их эзотерических «возвышенных» форм и использовать для практики, т.е. для разумного устроения жизненных связей. Что же касается просветителей вроде Кондорсе, то они лелеяли еще и чрезмерную надежду на то, что искусства и науки обеспечат не только контроль над силами природы, но и истолкование мира и человека, моральный прогресс, справедливость общественных институтов и даже счастье людей.

От такого оптимизма в XX веке мало что осталось. Но проблема сохранилась, и теперь мыслители по-прежнему подразделяются на группы в зависимости от того, придерживаются ли они идей Просвещения, какими бы потрепанными они ни были, или же они поставили крест на проекте модерна; хотят ли они, к примеру, сдерживать те когнитивные потенциалы, которые не влияют на технический прогресс, экономический рост и рациональное управление, так, чтобы жизненная практика, оттеснившая на второй план утратившие весь свой блеск и лоск традиции, оставалась не затронутой этими когнитивными потенциалами.

2.К каким последствиям приводит это обособление? В чем проявляется кризис проекта модерна?

Даже среди тех философов, что образуют сегодня нечто вроде арьергарда Просвещения, проект модерна подвергается своеобразному дроблению. Эти философы доверяют сегодня лишь какому-нибудь одному из моментов, на которые разделился разум. Так, Поппер — я имею в виду теоретика открытого общества, которого неоконсерваторы пока еще не объявили своим, - не отказывается от силы просветительской Научной критики, воздействующей на политическую сферу; за это он платит моральным скептицизмом и полным безразличием по отношению к эстетическому. Пауль Лоренцен делает ставку на реформирование жизни с помощью методического построения искусственного языка, в котором проявляется практический разум; однако при этом он Пускает науки по узким руслам практических пояснений, напоминающих моральные, и тоже пренебрегает эстетическим моментом. Зато у Адорно эмфатические притязания рассудка сводятся к обвиняющему жесту эзотерического произведения искусства, тогда как мораль уже неспособна ни на какое обоснование, а у философии остается лишь одна задача: косвенной речью указывать на скрытое в искусстве критическое содержание.

Обособление науки, морали и искусства, служащее, по Максу Веберу основной характеристикой рационализма западной культуры, в то же время означает автономизацию секторов, разрабатываемых специалистами, и отделение этих секторов от потока традиции, естественным образом совершенствующейся в герменевтике повседневной практики. Это отделение представляет собой проблему, возникающую благодаря собственным закономерностям обособленных ценностных сфер; оно вызвало также неудачные попытки «упразднить» культуру специалистов. Отчетливее всего это проявляется в искусстве.

Разумеется, право искусства на существование не было бы поставлено сюрреализмом под сомнение, если бы модернистское искусство.

3. Можно ли чисто волевым способом упразднить такое обособление форм культуротворчества?

Крах бунта сюрреалистов подтверждает два заблуждения относительно ложного упразднения культуры. Во-первых, если разбить сосуды своевольно развившейся культурной сферы, то их содержимое растекается; если десублимировать смысл и деструктурировать форму, то ничего не останется и никакого освобождающего воздействия неполучится. Но более поучительно другое заблуждение. В повседневной коммуникативной практике должно происходить взаимопроникновение когнитивных толкований, моральных ожиданий, выражений и оценок. Для процессов взаимопонимания по поводу жизненного мира необходима передача культурных традиций во всем объеме. Поэтому рационализированную повседневную жизнь совершенно невозможно вывести из оцепенения культурного обеднения, насильственно взломав одну из культурных сфер (в данном случае - искусство) и сопрягая ее с одним из специализированных комплексов знания. Во всяком случае, таким способом можно разве что заменить одну односторонность и одну абстракцию другими.

Программе и неудачной практике ложного снятия культуры можно найти параллели и в областях теоретического познания и морали. Правда, они не столь отчетливо выражены. Пожалуй, науки — с одной стороны, и морально-правовая теория - с другой, автономизировались тем же образом, что и искусство. Но обе сферы оставались связанными со специализированными формами практики; одна — с техникой, подкрепленной наукой, другая - с практикой управления, которая в своих основах вынуждена рассчитывать на моральное оправдание. И все-таки институционализированная наука и обособившееся в правовую систему морально-практическое рассмотрение так отдалились от жизненной практики, что и тут программа Просвещения превратилась в программу упразднения.

4. Каковы возможные альтернативы взаимодействия форм культуротворчества с реальной жизнью современного человека?

Сэпохи младогегельянцев - после того, как Маркс поставил вопрос о связи теории с практикой, - слышны речи о «снятии» философии. Правда, здесь интеллектуалы выступают совместно с рабочим движением. Лишь на обочинах этого социального движения сектантские группы оставили место для попыток сыграть программу «снятия» философии тем же образом, как сюрреалисты сыграли мелодию упразднения искусства. Вследствие догматизма и морального ригоризма здесь обнаруживается та же ошибка, что и там: овеществленную повседневную практику, рассчитанную на свободное взаимодействие когнитивного элемента с морально-практическим и эстетико-экспрессивным, невозможно «исцелить», привязав ее к одной из насильственно взломанных сфер культуры. Кроме того, практическое высвобождение и институциональное воплощение знаний, накопленных в науке, морали и искусстве, не следует смешивать с копированием образа жизни экстравагантных представителей этих ценностных сфер - с обобщением Подрывных сил, нашедших выражение в жизни, например, Ницше, Бакунина и Бодлера.

Разумеется, в известных ситуациях террористическая деятельность Может быть связана с чрезмерной интенсивностью одного из культурных Моментов, т.е. со склонностью эстетизировать политику, заменить ее моральным ригоризмом или подчинить ее догматизму какого-нибудь учения.

Тем не менее эти труднопостижимые взаимосвязи не должны никого подстрекать к клевете, когда сами намерения непокорного Просвещения объявляются «отродьем террористического разума». Кто сближает проект модерна с установкой сознания и публично-зрелищными поступками лиц, исповедующих индивидуальный террор, ведет себя не менее близоруко, нежели тот, кто провозглашает несравненно более стабильный и всеохватывающий террор бюрократического государства, осуществляющийся в подвалах военной и тайной полиции, в лагерях и психиатрических больницах, смыслом существования современного государства (и его позитивистски выхолощенного легального господства) лишь потому, что этот террор пользуется средствами государственного аппарата принуждения.

М.М. Бахтин // Практикум по философии: Социальная философия. – Мн., 2007. – С. 735-739.

1. Как взаимосвязаны формы культуротворчества?

Проблема той или иной культурной области в ее целом — познания, нравственности, искусства – может быть понята как проблема границ этой области.

Та или иная возможная или фактически наличная творческая той* зрения становится убедительно нужной и необходимой лишь в соотнесении с другими творческими точками зрения: лишь там, где на их границах рождается существенная нужда в ней, в ее творческом своеобразии, находит она свое прочное обоснование и оправдание; изнутри же ее самой вне ее причастности единству культуры, она только голо-фактична, а её своеобразие может представиться просто произволом и капризом.

Не должно, однако, представлять себе область культуры как некое пространственное целое, имеющее границы, но имеющее и внутреннюю территорию. Внутренней территории у культурной области нетона вся расположена на границах, границы проходят повсюду, через каждый момент ее, систематическое единство культуры уходит в атомы культурной жизни, как солнце отражается в каждой капле ее. Каждый культурный акт существенно живет на границах: в этом его серьезность и значительность; отвлеченный от границ, он теряет почву, становится пустым, заносчивым, вырождается и умирает.

В этом смысле мы можем говорить о конкретной систематичности каждого явления культуры, каждого отдельного культурного акта, об его автономной причастности — или причастной автономии.

2. Как формы культуротворчества связаны с окружающей человека действительностью?

Обычное противопоставление действительности и искусства или жизни и искусства и стремление найти между ними какую-то существенную связь - совершенно правомерно, но нуждается в более точной научной формулировке. Действительность, противопоставляемая искусству может быть только действительностью познания и этического поступка во всех его разновидностях: действительностью жизненной практики — экономической, социальной, политической и собственно нравственной.

Должно отметить, что в плане обычного мышления действительность, противопоставляемая искусству, - в таких случаях, впрочем, любят «потреблять слово «жизнь» - уже существенно эстетизована: это - уже художественный образ действительности, но гибридный и неустойчивый. Очень часто, порицая новое искусство за его разрыв с действительностью вообще, противопоставляет ему на самом деле действительность старого искусства, «классического искусства», воображая, что это какая-то нейтральная действительность. Но эстетическому как таковому должно противопоставлять со всею строгостью и отчетливостью еще не эстетизованную и, следовательно, не объединенную действительность познания и поступка; должно помнить, что конкретно-единою жизнью или действительностью она становится только в эстетической интуиции, а заданным систематическим единством - в философском познании.

Надо также раз и навсегда помнить, что никакой действительности в себе, никакой нейтральной действительности противопоставить искусству нельзя: тем самым, что мы о ней говорим и ее противопоставляем чему-то, мы ее как-то определяем и оцениваем; нужно только прийти в ясность с самим собою и понять действительное направление своей оценки.

Все это можно выразить коротко так: действительность можно противопоставить искусству только как нечто доброе или нечто истинное - красоте.

3. Какими характерными чертами отличаются формы культуротворчества — наука, мораль, искусство?

Этим основным характером познания обусловлены следующие его особенности: познавательный акт считается только с преднахо-димой им, предшествующей ему, работой познания и не занимает никакой самостоятельной позиции по отношению к действительности поступка и художественного творчества в их исторической определенности; более того: отдельность, единичность познавательного акта и его выражения в отдельном, индивидуальном научном произведении не значимы с точки зрения самого познания: в мире познания принципиально нет отдельных актов и отдельных произведений; необходимо привнесение иных точек зрения, чтобы найти подход и сделать существенной историческую единичность познавательного акта и обособленность, законченность и индивидуальность научного произведения, между тем - как мы увидим это далее - мир искусства существенно должен распадаться на отдельные, самодовлеющие индивидуальные целые - художественные произведении, каждое из которых занимает самостоятельную позицию по отношению к действительности познания и поступка; это создает имманентную историчность художественного произведения.

Несколько иначе относится к преднаходимой действительности познания и эстетического видения этический поступок. Это отношение обычно выражают как отношение долженствования к действительности; ...и здесь отношение носит отрицательный характер, хотя и иной, чем в области познания'.

Основная особенность эстетического, резко отличающая его от познания и поступка, - его рецептивный, положительно-приемлющий характер: преднаходимая эстетическим актом, опознанная и оцененная поступком действительность входит в произведение (точнее - в эстетический объект) и становится здесь необходимым конститутивным моментом. В этом смысле мы можем сказать: действительно, жизнь находится не только вне искусства, но и в нем, внутри его, во всей полноте своей ценностной весомости: социальной, политической, познавательной и иной. Искусство богато, оно не сухо, не специально; художник специалист только как мастер, то есть только по отношению к материалу.

Эстетическая деятельность не создает сплошь новой действительности '. В отличие от познания и поступка, которые создают природу и социальное человечество, искусство воспевает, украшает, воспоминает эту преднаходимую действительность познания и поступка - природу и социальное человечество, — обогащает и восполняет их, и прежде всего оно создает конкретное интуитивное единство этих двух миров — помещает человека в природу, понятую как его эстетическое окружение, — очеловечивает природу и натурализует человека.

Почти все (не религиозные, конечно, а чисто светские) добрые, приемлющие и обогащающие, оптимистические категории человеческого мышления о мире и человеке носят эстетический характер; эстетична и вечная тенденция этого мышления - представлять себе должное и заданное как уже данное и наличное где-то, тенденция, создавшая мифологическое мышление, в значительной степени и метафизическое.

Искусство создает новую форму как новое ценностное отношение к тому, что уже стало действительностью для познания и поступка: в искусстве мы все узнаем и все вспоминаем (в познании мы ничего не узнаем и ничего не вспоминаем, вопреки формуле Платона); но именно поэтому в искусстве такое значение имеет момент новизны, оригинальности, неожиданности, свободы, ибо здесь есть то, на фоне чего может быть воспринята новизна, оригинальность, свобода - узнаваемый и сопереживаемый мир познания и поступка, он-то и выглядит и звучит по-новому в искусстве, по отношению к нему и воспринимается деятельность художника — как свободная. Познание и поступок первичны, то есть они впервые создают свой предмет: познанное не узнано и не вспомянуто в новом свете, а впервые определено; и поступок жив только тем, чего еще нет: здесь все изначала ново, и потому здесь нет новизны, здесь все - ех огщте, и потому здесь нет оригинальности.

А. Швейцер // Практикум по философии: Социальная философия. – Мн., 2007. – С. 757-759.

1. На каких этических принципах должно быть построено отношение человека ко всему живому на Земле?

Там, где я наношу вред какой-либо жизни, я должен ясно сознавать, насколько это необходимо. Я не должен делать ничего, кроме неизбежного, - даже самого незначительного. Те люди, которые проводят эксперименты над животными, связанные с разработкой новых операций или с применением новых медикаментов, те, которые прививают животным болезни, чтобы использовать затем полученные результаты для лечения людей, никогда не должны вообще успокаивать себя тем, что их жестокие действия преследуют благородные цели. ...Никто из нас не имеет права пройти мимо страданий, за которые мы, собственно, не несем ответственности, и не предотвратить их. Никто не должен успокаивать себя при этом тем, что он якобы вынужден будет вмешаться здесь в дела, которые его не касаются. Никто не должен закрывать глаза и не считаться с теми страданиями, которых он не видел. Никто не должен сам себе облегчать тяжесть ответственности.

2. В чем заключается проблема собственности, способностей и счастья человека в свете этики благоговения перед жизнью?

В вопросе о собственности этика благоговения перед жизнью высказывается резко индивидуалистически в том смысле, что все приобретенное или унаследованное может быть отдано на службу обществу не в силу какого-либо закона общества, а в силу абсолютно свободного решения индивида. Этика благоговения перед жизнью делает большую ставку на повышение чувства ответственности человека. Собственность она расценивает как имущество общества, находящееся в суверенном Управлении индивида. Один человек служит обществу тем, что ведет какое-нибудь дело, которое дает определенному числу служащих средства Для жизни. Другой служит обществу тем, что использует свое состояние Для помощи людям. В промежутке между этими крайними случаями Каждый принимает решение в меру чувства ответственности, определенного ему обстоятельствами его жизни. Никто не должен судить другого.

3. Как должны быть согласованы профессиональная деятельность и поведение человека как морального существа?

Дело сводится к тому, что каждый сам оценивает все, чем он владеет с точки зрения того, как он намерен распоряжаться этим состоянием. В данном случае ничего не значит, будет ли он сохранять и увеличивать свое состояние или откажется от него. Его состоянием общество может пользоваться различными способами, но надо стремиться к тому, чтобы это давало наилучший результат.

4. Какова суть проблемы общественной пользы и ответственности личности?

Искушение соединить вместе целесообразное, диктуемое над-личной ответственностью, с относительно этическим особенно велико, поскольку его подкрепляетто обстоятельство, что человек, повинующийся надличной ответственности, поступает неэгоистично. Он жертвует чьей-то жизнью или чьим-то благополучием не ради своей жизни или своего благополучия, но только ради того, что признает целесообразным в плане жизни и благополучия некоторого большинства. Однако этическое — это нечто большее, чем неэгоистическое! Этическое есть не что иное, как благоговение моей воли к жизни перед другой волей к жизни. Там, где я каким-либо образом жертвую жизнью или наношу ей вред, мои поступки выходят за рамки этики и я становлюсь виновным, будь то эгоистически виновным ради сохранения своей жизни или своего благополучия, будь то неэгоистически — ради сохранения жизни и успеха некоторого большинства людей.

5. Может ли государство и общество являться гарантом выполнения этических норм? Какова роль личности в утверждении гуманных отношений между людьми?

Гибель культуры происходит вследствие того, что создание этики перепоручается государству. Обновление культуры будет возможно только

I тогда, когда этика вновь станет делом мыслящего человека, а люди будут стремиться утвердить себя в обществе, как нравственные личности. ...Мы, безусловно, не сможем ни при каких условиях признать в качестве этики бессмысленные идеалы власти, нации, политических пристрастий, предлагаемые нам жалкими политиками и раздуваемые одурманивающей пропагандой. Все возникающие в обществе принципы, убеждения и идеалы мы должны крайне педантично измерять мерой абсолютной этики благоговения перед жизнью. Одобрять мы должны только то, что согласуется с гуманностью. Мы прежде всего обязаны свято защищать интересы жизни и счастья человека. Мы должны вновь поднять на щит священные права человека. Не те права, о которых разглагольствуют на банкетах политические деятели, наделе попирая их ногами, - речь идет об истинных правах. Мы требуем вновь восстановить справедливость. Не ту, о которой твердят в юридической схоластике сумасбродные авторитеты, и не ту, о которой до хрипоты кричат демагоги всех мастей, но ту, которая преисполнена идеей ценности каждого человеческого бытия. Фундаментом права является гуманность.