ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗНАНИЯ И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ

Бурные события и сложные, противоречивые процессы соци­ально-экономического развития, протекавшие на протяжении XVII в., способствовали новому подъему общественно-полити­ческой мысли. Проникнутая, как и прежде, историзмом и часто обращающаяся поэтому к истории для доказательства опреде­ленных политических идей, публицистика первой половины XVII в. в центре своего внимания имела события начала столе­тия.

Уже в ходе событий крестьянской войны и борьбы против польской и шведской интервенции возникло несколько ярких публицистических произведений. Так, в конце 1610 — начале 1611 г. в Москве стала распространяться анонимная «Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском», проникнутая страстным патриотическим призывом к борьбе с интервентами. Автором «Новой повести» был, по-ви­димому, один из приказных людей, опасавшийся репрессий со стороны оккупировавших Москву интервентов и вынужденный поэтому скрывать свое имя. «Новая повесть» гневно обличала захватнические замыслы польского короля Сигизмунда, называя его «самым лютым супостатом», и его русских пособников. Од­ного из них — московского торгового человека Ф. Андронова — «Новая повесть» наделяет самыми нелестными эпитетами и заяв­ляет, что он «в подножие ног не гож». Резко отрицательно от­носится «Повесть» к боярскому правительству, допустившему интервентов в Москву, и называет бояр-правителей «кривителями», «землеедцами», а Михаила Салтыкова характеризует как «душепагубного волка», «злого разорителя великого госу­дарства», «безумного пей». «Повесть» проникнута глубоким пат­риотическим чувством, она сравнивает Россию с «невестой крас­ной, благородной, богатой и славной», на которую покушается «злый» и сильный «безбожник» — Сигизмунд. Автор «Новой по­вести» обращается с горячим призывом ко «всяких чинов лю­дям» подняться с оружием на врага, указывая на мужественный цример «крепкостоятелного града» Смоленска и не поддавше­гося интервентам патриарха Гермогена. «Что стали? Что опло­шали? Чего ожидаете и врагов своих на себя попущаете и злому кореню и зелию даете в землю вкоренятися?» — спрашивает ав­тор «Повести» и требует, чтобы москвичи не дожидались «го­сударева словесного повеления и ручного писания», а препояса­лись «оружием телесным и духовным» и стали «храборски за православную веру и за все великое государство». В конце «По­вести» содержится прямое указание на ее агитационное назначе­ние: «И кто сие письмо возмет и прочтет, и он бы ево не таил, давал бы, разсмотряючи и ведаючи, своей братье, православным христанам, прочитати вкратце»; вместе с тем автор предупреж­дает, чтобы изменникам «отнюд не сказывали и не давали про­читати». «Новая повесть» явилась, таким образом, прямым при­зывом к восстанию против интервентов. Можно с уверенностью предположить, что она сыграла свою роль в складывании пред­посылок того большого восстания, которое поднялось в Москве в марте 1611 г.

По-другому реагировал на тяжелое положение Русского госу­дарства «Плач о пленении и о конечном разорении превысокого и пресветлейшего Московского государства в пользу и наказа­ние слушающим», возникший в 1612 г. Автор «Плача» глубоко скорбит о разорении государства и видит причину его в дей­ствиях знати, доведшей страну до крестьянской войны и ин­тервенции. Но в «Плаче» нет призыва к активной борьбе — он проникнут мыслью о необходимости «просить милости у все-щедрого бога», зовет своих читателей и слушателей к смирению, покаянию и прочим христианским добродетелям.

Весьма интересным памятником публицистики начала XVII в. является также «Сказание, каких ради грех попусти господь бог наш праведное свое наказание...», возникшее в первой по­ловине 1612 г. В «Сказании», написанном представителем ду­ховенства, осуждается народное восстание против феодалов, но вместе с тем раскрываются и его причины. Автор видит при­чину народного выступления в жестокости господ, доведших на­род до открытого выступления. «Сказание» ярко обличает «грехи» представителей господствующего класса, хотя основная идея его — не одобрение народного выступления, а, наоборот, предот­вращение восстаний и укрепление существующего строя.

Появилось тогда и патриотическое «Писание о преставлении и погребении князя Михаила Васильевича, рекомого Скопина», посвященное прославлению одного из героев освободительной борьбы — князя М. В. Скопина-Шуйского. Это «Писание» вышло, видимо, из дворянских кругов и проникнуто антибоярской тен­денцией.

Из среды господствующего класса вышли и другие публи­цистические произведения. Среди них — «Сказание... о Гришке Отрепьеве и о похождении его», посвященное прославлению Ва­силия Шуйского и обличению самозванца. С тех же позиций написана «Повесть како восхити неправдою на Москве царской престол Борис Годунов», резко враждебная Борису Годунову и крайне идеализирующая боярского царя Василия Ивановича Шуйского.

События начала XVII в. продолжали оставаться в центре внимания русской общественной мысли и в первой половине столетия.

Современник и очевидец этих событий, дьяк Иван Тимофеев в 20-х гг. написал «Временник». С его точки зрения, политиче­ский кризис возник потому, что было допущено выступление народных масс, которых он третирует как «безглавную чадь». Иван Тимофеев осуждал Ивана Грозного за его преследования боярской знати и опричнину, что и привело к подрыву государ­ственной власти. «Истинные цари» должны знать, какому роду какую честь даровать, «худородным же ни», а Иван Грозный и Борис Годунов от этого правила отступили. В изображении Тимо­феева Иван Грозный «к ярости удобь подвижен бысть», жесток и порочен. Тимофеев доказывал далее, что только законная ди­настия может обеспечить благоденствие страны. Отсюда вытекало резко отрицательное отношение к «деспоту», «окаянному», «злохотимому», «лжехраброму» Борису Годунову, достигшему влас­ти, по его мнению, преступным путем, и к Василию Шуйскому, не имевшему законных царских прав. С другой стороны, Иван Тимофеев осуждал «безумное всего мира молчание» — непротив­ление знати Годунову, намекая на необходимость активной борь­бы со стороны феодальной знати против посягательств царской власти на ее положение. Выдержанный в духе религиозной идео­логии и написанный витиеватым, трудным для понимания язы­ком, «Временник» Ивана Тимофеева в осторожной форме выражал недовольство той части старой московской аристократии, которая была вынуждена отойти на второй план с воцарением новой династии Романовых.

В 1620 г. было закончено «Сказание» («История в память предыдущим родам») келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына. Богатое по фактическому материалу, являюще­еся одним из ценных источников для изучения событий конца XVI — начала XVII в., «Сказание» Авраамия Палицына подчи­нено идее прославления роли церкви в защите национальной независимости страны. В центре внимания автора находится обо­рона Троице-Сергиева монастыря от интервентов. «Сказание» не только возвеличивает роль церкви и ее деятелей в событиях начала XVII в., Авраамий Палицын настойчиво проводит мысль о том, что внутренние «смуты» и вторжение интервентов явились следствием забвения русскими людьми догм православной церкви. С этих же позиций Палицын резко отрицательно относился к антифеодальным выступлениям народных масс. «Сказание» Па­лицына имело целью поднять авторитет церкви и способствовать укреплению ее положения в государстве.

Во второй половине 20-х гг. появился своеобразный полеми­ческий ответ на «Сказание» Авраамия Палицына — так называ­емое «Иное сказание», которое идеализировало царя Василия Шуйского в противовес отрицательной оценке Палицына. «Иное сказание» опиралось на возникшую еще в 1606 г. «Повесть како восхити неправдою... престол Борис Годунов».

С других позиций осветили события начала столетия две псков­ские повести: «О псковском разорении», «О бедах, о скорбях и напастях». Они проникнуты антифеодальными настроениями и отражают настроения псковских посадских людей. Одна из по­вестей прямо обвиняет в народных бедствиях бояр, дьяков, вое­вод, а также крупных купцов. Третья повесть вышла тоже из городских кругов, но отразила интересы богатой купеческой вер­хушки Пскова. В этой повести содержится презрительная, осуж­дающая оценка «невегласов» и «смердов», восставших в 1608— 1612 гг. Характерно, что эти городские по своему происхождению и направленности повести лишены церковно-религиозных рас­суждений и имеют явно светский характер.

В произведениях князя И. А. Хворостинина и в «Повести», приписываемой князю И. М. Катыреву-Ростовскому, также освещены события недавнего прошлого, но с позиций феодальных верхов общества. И. А. Хворостинин пытался в известной мере оправдать сотрудничество части феодальной знати с Лжедмитрием I. Своеобразна интерпретация событий у И. М. Катырева-ростовского, который старается объяснить их психологией дейст­вующих лиц. Официальную политическую идеологию самодержа­вия развивал возникший около 1630 г. «Новый летописец» (дру­гая его редакция называется «Летопись о многих мятежах»). В «Новом летописце», богатом фактическим материалом, излага­лись события от смерти Ивана IV Грозного до возвращения из плена патриарха Филарета Никитича. Главная идея «Нового летописца» — обоснование законности избрания на русский прес­тол династии Романовых.

«Новый летописец» был одной из последних русских лето­писей. Летописная форма изложения исторического материала, как мы видели, уже в XVI в. стала изживать себя. Теперь все более распространялись другие виды сочинений. Прежний синте­зированный тип сочинения, в котором внешней погодной сеткой объединялись разнообразные сюжеты, окончательно уступил место сюжетной повести. Литература стала в XVII в. гораздо более разнообразной и, если можно так выразиться, «специали­зированной». В этом изменении внешних форм публицистиче­ских сочинений проявилось прогрессирующее разрушение системы средневекового мировоззрения, более глубокое проникновение мыслителей XVII в. в различные области знания. В области собственно исторических знаний широкое распространение полу­чили «Хронографы», содержавшие обзор всемирной истории. Со­ставление «Хронографов» подчинялось как обоснованию между­народного положения Российского государства, так и развитию в этой связи традиционного тезиса о значении Москвы как ми­рового центра христианства; «Хронограф» 1617 г. подходил к изображению исторических деятелей с точки зрения борьбы в них «доброго» и «злого» начал, чем и объяснял противоречи­вость поступков Ивана Грозного и Бориса Годунова. Таким при­емом автор «Хронографа» пытался ввести в историческое повест­вование элементы анализа явлений — традиционные формулы в духе провиденциализма уже не удовлетворяли потребности осмыслить сложные и бурйые события недавнего времени.

Иной, чем официальные исторические сочинения, вид имели так называемые Сибирские летописи. В 1636 г. дьяком сибир­ского архиепископа Саввой Есиповым была составлена так на­зываемая «Есиповская летопись» (точное название «Сибирское царство и княжение и о взятии»). Это скорее литературно-повест­вовательное произведение, чем летопись в традиционном понятии. Погодной сетки изложения в сочинении Есипова уже нет. Цент­ральным героем «Есиповской летописи» является Ермак Тимо­феевич, которого автор изобразил как борца за распростране­ние христианства в Сибири. Здесь проводилась знакомая по мно­гим другим произведениям публицистики идея о решающей роли церкви в развитии и процветании Русской земли.

Своеобразными произведениями исторической мысли в XVII в. были повести «О начале Москвы». Цикл этих четырех повестей возник в связи с усилением московского самодержавия в ХУД в.,1 что вызывало потребность в углубленном историческом обосно­вании власти московских государей. В 1652 г. были торжественно «открыты» мощи одного из первых московских князей Даниила Александровича. Одна из повестей о начале Москвы имеет своим героем этого князя. Первая из этих повестей показывала схо­жесть обстоятельств возникновения Москвы с обстоятельствами возникновения Рима и Константинополя. Таким образом, про­должала развиваться давняя идея о «Москве — третьем Риме», противопоставлявшая Москву всему окружающему Россию миру; и приобретавшая все более консервативное содержание. В третьей повести «О начале Москвы» рассказывается, будто власть Рюри­ковичей одновременно установилась и в Киеве, и в Москве. Со­гласно этому рассказу Москва была основана родственником кня­зя Игоря. Эта легенда явилась реакцией на воссоединение Украи­ны с Россией и должна была доказать, что Москва не намного моложе Киева и что с очень давних времен Москва и Киев тесно связаны одной властью.

Как и в других произведениях русской литературы того вре­мени, в повестях «О начале Москвы» заметно влияние фольклор­ных мотивов. Повести отличаются большим патриотическим чув­ством, стремлением прославить и возвысить Москву.

Несмотря на усиленное стремление церковников обосновать тезис о ведущей роли христианства и церкви, в XVII столетии произошли весьма крупные события в идейной жизни русского общества, приведшие в конечном счете не просто к упадку, но к началу кризиса религиозного мировоззрения в России.

В силу самих условий исторической жизни русская церковь к середине XVII в. оказалась перед необходимостью ряда внут­ренних изменений. Между тем одним из краеугольных камней идеологии воинствующих церковников-осифлян был тезис о не­допустимости отступления от старины, о том, что вся сила пра­вославия зиждется на неуклонном сохранении древних устоев христианства.

В сложной обстановке обострения противоречий социально-экономического развития господствующий класс феодалов искал средство усиления своего господства. Мероприятия «Соборного уложения» 1649 г., дальнейшее развитие централизации государственной власти и отчетливо проявившиеся тенденции к аб­солютизму были направлены к достижению этой цели. Понятно, что при той большой роли, какую играла тогда церковь во всех сферах общественной жизни, возникла необходимость также и усиления воздействия церкви на народные массы и приведения церковной организации в соответствие с общим процессом усиле­ния централизации государственной власти. Все это требовало осуществления ряда церковных реформ. Но, помимо внутренних потребностей, реформы в церкви настоятельно выдвигались и сложившимся к середине XVII в. международным положением Российского государства. Воссоединение Украины с Россией выдвигало задачу объединения русской и украинской церкви, но между ними существовали образовавшиеся за несколько веков различия в обрядах и правилах. Унификация норм церковной ясиэни была нужна также для осуществления далеко идущих замыслов в отношении православных народов Балканского полу­острова, находившихся под владычеством султанской Турции. Только приведя нормы церковной жизни в России в соответствие с нормами греческой церкви, можно было рассчитывать на успех церковно-политического влияния на эти народы со стороны Рос­сийского государства. Все это выдвигало потребность внесения ряда изменений в правила церковной жизни.

Но еще со времен Стоглавого собора 1551 г. незыблемая вер­ность «старине» в обрядах и правилах считалась опорой истин­ного православия. Вынужденные теперь все же приняться за ре­формы церкви ее деятели оказались расколотыми на две группы в вопросе о том, каким образом проводить эти реформы. Одна группа считала, что надо проверить и исправить богослужеб­ные книги по греческим образцам. Этих взглядов придержива­лось и правительство. В 1649—1650 гг. для такой работы были приглашены с Украины ученые монахи Епифаний Славинецкий, Арсений Сатановский и Дамаскин Птицкий, которые начали вносить исправления в книги.

В то же время образовался кружок «ревнителей благочестия» во главе с протопопом Благовещенского собора в Москве Степа­ном Вонифатьевым. Среди «ревнителей» были также окольни­чий Ф. М. Ртищев, будущий патриарх Никон, протопоп Иван Неронов, протопоп из Юрьевца Поволжского Аввакум и др. «Рев­нители» считали, что надо навести порядок в церкви, пресле­довать равнодушное отношение населения к церковным службам и обрядам, ввести проповеди. Книги же, по мнению «ревните­лей», надо было исправлять не по греческим, а по древним рус­ским рукописям. «Ревнители» враждебно относились ко всему иноземному и с большой тревогой наблюдали проникновение элементов западной культуры в Россию. Глубоко консервативные по своим взглядам, они были живым воплощением тех реакцион­ных сил феодальной знати, которые противились всякому нов­шеству и опирались прежде всего на тезис о незыблемости цер­ковного вероучения. Воинствующие церковники, они хотели не допустить того, чтобы пошатнулся как-либо авторитет церкви, бывшей оплотом средневековой косности и застоя. Царь Алексей Михайлович в общем поддерживал «ревнителей», но не согла­шался с ними в отношении необходимости исправления книг не по греческим, а по русским образцам, так как это противоречило внешнеполитическим государственным интересам. Патриарх же Иосиф вообще был настроен против всяких реформ, видя в них большую опасность для церкви.

В 1652 г. Иосиф умер и патриархом стал Никон, обладавший сильным, властным характером и огромным честолюбием. Выхо­дец из мордовских крестьян, Никон прошел через все ступени церковной иерархии и поднялся до высшего положения главы всей русской церкви. Став патриархом, Никон изменил своим прежним единомышленникам и начал осуществлять реформы в соответствии с намерениями царской власти.

В 1653 г. последовало распоряжение о том, чтобы заменить при богослужении земные поклоны поясными, а креститься впредь тремя пальцами вместо двух. Затем последовали категорические требования привести все книги в соответствие не с русскими, а с греческими образцами, выбросить иконы, написанные по русским образцам, и т. п. Несогласных Никон подвергал крутым наказаниям вплоть до того, что в 1656 г. защитников старых обрядов официально отлучил от церкви. Эти меры, однако, не помогли: возникло целое течение «старообрядчества».

Так произошел раскол в русской церкви. Вскоре он стал при­обретать не только узко догматическое, но и социальное содер­жание. Прежде всего среди противников нововведений Никона оказалась реакционно настроенная боярская знать, враждебно относившаяся к усилению самодержавия и видевшая в церков­ной реформе средство усиления царской власти. Феодальная знать, кроме того, с нескрываемой враждебностью относилась ко всякому проникновению каких-либо иностранных элементов в Россию, даже в деле исправления церковных книг по греческим, а не по древнерусским образцам. Однако движение раскольников не огра­ничилось вовлечением в его ряды узкого круга церковников и боярской знати. В сознании угнетенных народных масс нераз­рывно сплелось ухудшение их положения, вызванное разори­тельными войнами и эпидемиями, полным оформлением системы крепостного права и усилением крепостнического гнета во всех его видах, с изменением в церковных обрядах. После того как потерпела поражение крестьянская война под руководством С. Т. Разина, в ряды раскольников стало вливаться все больше и больше людей из числа крестьян и посадских. Страстная и яркая проповедь таких вождей раскола, как протопоп Аввакум, провозглашавший близкий «конец света», привлекала немало народу. Испытывая всю тяжесть крепостнического гнета, увидев неудачу всенародного восстания, темные, забитые крепостным строем люди поверили в правоту учения Аввакума и его едино­мышленников. Преследования, которым подвергались вожди рас­кола, еще более усиливали их популярность в народе и привлека­ли к ним массы сподвижников.

Между тем идеология раскола была глубоко консервативной и менее всего соответствовала действительным интересам народ­ных масс. Более того, она отвлекала народ от активной классовой борьбы против своих угнетателей, направляя всю силу стихий­ного антифеодального протеста в мистику, религиозную экзаль­тацию, в сознательный уход от жизни и вообще из жизни. Люди массами бежали в далекие раскольничьи скиты, надеясь найти там избавление от тяжелой жизни. А с 70-х гг. XVII в. начались страшные самосожжения раскольников, продолжавшиеся потом и на протяжении XVIII столетия. Получив значительный размах именно в силу стихийного антифеодального протеста народных масс, раскол ослаблял это антифеодальное движение, и тем более велика была консервативная, реакционная сила раскола, чем более широкие массы вовлекались в него.

Конечно, это не значит, что Никон и его сторонники были носителями прогрессивной идеологии. Позиция официальной ре­формированной церкви была не менее враждебна интересам народ­ных масс и в целом делу исторического и культурного прогресса России в XVII в. Проповедь руководителей раскола лишь в наи­более яркой форме воплотила глубоко консервативную идеоло­гию, логически вытекающую из всей той позиции, которую зани­мала церковь в средние века. Догматический спор между Никоном и Аввакумом шел в сущности об отдельных деталях церковных обрядов и никак не касался самой классовой и идеологической сущности религии и церкви.

Но в условиях XVII в. самый факт глубокого раскола внутри церкви, вовлекшего в религиозную борьбу широкие слои на­селения, был весьма знаменательным. Мы видели, как в пред­шествующие столетия споры по вопросам религиозного вероуче­ния оставляли глубокий след в идейной жизни общества и по­степенно подтачивали нерушимость догматов религии. Теперь же, когда вся церковь оказалась охваченной расколом, автори­тету религии и церкви был нанесен такой удар, какого они ни­когда еще не испытывали. В своеобразной форме раскол отразил начинающийся кризис средневекового мировоззрения, и, конечно, совсем не случайно то, что раскол произошел именно в XVII в., в эту переломную эпоху русской истории.

Для начинающегося упадка влияния религии и церкви немало­важное значение имело и то обстоятельство, что попытка Никона претендовать не только на равенство, но даже на превосходство духовной власти над светской (его тезис о том, что «священство царства преболе есть») окончилась полным поражением Никона, который был отрешен от патриаршества и сослан в дальний монастырь. Все это подготавливало почву для решительной церковной реформы, проведенной Петром I. Ослабление роли церкви и подчинение ее светской власти сыграло, как мы знаем, немалую роль в том замечательном подъеме русской культуры, который начался в XVIII в.

Признаки нового в идейной и культурной жизни русского общества XVII в. проявлялись многообразно. В области обще­ственной мысли начинали развиваться новые воззрения, и если они не касались прямо общих мировоззренческих основ средневе­кового мышления, покоившегося на богословии, то в разработке конкретных проблем общественной жизни они шли далеко вперед.

В центр внимания мыслителей XVII в. все более выдвига­лись вопросы экономической жизни. Рост городов, купечества, развитие товарно-денежных отношений выдвигали новые проблемы, обсуждавшиеся целым рядом общественных деятелей того времени. В самих мероприятиях правительственной политики, осуществлявшихся такими деятелями, как Б. И. Морозов или А. С. Матвеев, отчетливо видно понимание растущей роли денеж­ного обращения в экономике страны.

Одним из наиболее интересных памятников общественно-поли­тической мысли второй половины XVII в. являются сочиненш Юрия Крижанича, хорвата по происхождению, работавшего России над исправлением богослужебных книг. По подозрению в деятельности в пользу католической церкви Крижанич был сослан в 1661 г. в Тобольск, где прожил 15 лет, после чего вернулся в Москву, а затем уехал за границу. В сочинении «Думы политичны» («Политика») Крижанич выступил с широкой программой внутренних преобразований в России как необходи­мого условия ее дальнейшего развития и процветания. Крижанич считал необходимым развивать торговлю и промышлен­ность и изменить порядки государственного устройства. Будучи сторонником мудрого самодержавия, Крижанич осуждал деспоти­ческие методы правления. Планы преобразований в России развивались Крижаничем в неразрывной связи с его горячим интересом к судьбам славянских народов. Выход их из тяжелого положения он видел в объединении их под руководством России, но необходимым условием единства славян Крижанич считал ликвидацию религиозных разногласий путем перехода их, в том числе и России, в католицизм. Славянский патриот Крижанич в то же время был ревностным приверженцем като­лической церкви и ее агентом в России. Его отношение к историческим судьбам славян и понимание им своей миссии в России в действительности не имели общего с захватническими устремлениями папского престола, сама программа прогресса славянских народов под знаменем католической церкви была утопичной. Католицизм всегда был силой, враждебной единству славян, их прогрессу, активность католической церкви на восто­ке Европы имела целью использовать славянские народы для борьбы против Османской империи и для укрепления пошатнувшихся после Реформации позиций католической церкви в Европе. Содержавшая непримиримое внутреннее противоречие между идеей славянского единства во главе с преобразованной Рос­сией и проповедью католицизма программа Юрия Крижанича не отвечала реальным отношениям славянских народов к католи­ческой церкви, против агрессии которой славяне вели многовеко­вую борьбу, и не могла встретить сочувствия в России. Не слу­чайно сочинения Крижанича были довольно скоро забыты, несмотря на ряд важных мыслей о внутренних преобразова­ниях.

Однако потребность в преобразованиях всё более ощущалась во второй половине XVII в. и вызывала к жизни программы их осуществления. Выдающимся мыслителем того времени был Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, который, видимо, был знаком с идеями Крижанича, но обосновывал необходимость преобразований, с совершенно иных, гораздо более отвечавших интересам национального развития России позиций. Сын псковского помещика, Ордин-Нащокин (около 1605—1680 гг.) получил хорошее образование и быстро выдвинулся в государственных делах, получив чин думного дворянина. Ордин-Нащокин выпол­нял важнейшие дипломатические поручения, был воеводой в Пскове, потом стоял во главе Посольского приказа и других учреждений. Основные идеи Ордина-Нащокина воплотились в его трех «памятях», составленных в 1665 г. для земских старост города Пскова, и Новоторговом уставе 1667 г.

Ордин-Нащокин намечал целую программу правительствен­ной политики. Исходя из интересов укрепления феодально-абсолютистского государства, он считал необходимым обеспе­чивать всемерное содействие развитию торговли и купечества, был убежденным сторонником борьбы за овладение Балтий­ским побережьем, даже ценой прекращения борьбы с Польшей за Украину. В этом последнем вопросе он был не прав, не учитывая того важнейшего обстоятельства, что до закрепления Украины в составе Российского государства было невозможно приступать к решению столь большой и сложной внешнеполити­ческой задачи, как борьба за Балтику. Но основное направление его взглядов правильно отражало объективную экономическую потребность выхода на Балтийское море, реализованную Пет­ром I. Ордин-Нащокин считал необходимым оказать большую поддержку и предоставить известную самостоятельность купе­честву, правда под контролем государства. Во время своего воеводства в Пскове Ордин-Нащокин попытался ввести там городское самоуправление и оградить купечество от притеснений со стороны феодальной знати. Он доказывал, что необходимо шире развивать частную инициативу и содействовать частному предпринимательству. Решительно настаивая на необходимости обращения к передовому опыту стран Западной Европы, Ордин-Нащокин в то же время требовал ликвидации привилегии для иностранного купечества в России и освобождения внутрен­него рынка от его конкуренции. Новоторговый устав 1667 г. вводил строгое территориальное ограничение торговли иностран­ных купцов в России. Розничная торговля иностранных купцов вообще запрещалась. Ордин-Нащокин добивался строгой регла­ментации системы таможенных сборов и государственных нало­гов с купечества с целью достижения активного денежного баланса во внешней торговле. Эти черты экономических взгля­дов Ордина-Нащокина сближают его с западноевропейским мер­кантилизмом, столь характерным для эпохи подъема купече­ства. Он считал необходимым устройство кредитных учрежде­ний.

Программа Ордина-Нащокина намечала, таким образом, ком­плекс государственных мероприятий, направленных на содей­ствие нарождающемуся купеческому классу. Как никто другой из мыслителей XVII в., А. Л. Ордин-Нащокин верно увидел опасность потери национальной независимости страны путем подчинения ее иностранному торговому капиталу. Он правильно указал на необходимость развития торговли и промышленности как главного средства, обеспечивающего прогрессивное развитие страны. При всем этом он не был идеологом собственно купече­ства. Его программа исходила в целом из более широко понятых интересов дворянства и феодально-абсолютистского государства. Ордин-Нащокин не касался вопросов, связанных с феодальным землевладением и крепостным правом. Развитие торговли и про­мышленности должно было, по его мысли, укрепить тот строй общественных отношений, который тогда существовал и господ­ствовал, т. е. феодально-крепостнический. Но объективно содержа­ние его программы содействовало зарождающимся буржуазным связям.

Понимание того, что существующий строй без развития торгов­ли и промышленности, без обращения к Западу, без выхода на Балтику уже не может обеспечить независимости страны, было свойственно далеко не всем представителям господствующего класса. Консервативная феодальная знать с нескрываемой враждебностью отнеслась и к проектам и к практической деятель­ности Ордина-Нащокина. В 1671 г. ему пришлось совсем отойти от государственной деятельности, несмотря на личную поддержку со стороны царя Алексея Михайловича.

В общественной мысли XVII в. возвышение купечества отра­зилось не только в проектах Ордина-Нащокина или Юрия Кри-жанича. Возникли такие сочинения, которые имели целью прославление деятельности отдельных купеческих семей, как, например, Строгановская летопись конца 60 — начала 70-х гг. «О взятии Сибирской земли». Здесь, правда, нет каких-либо сформулированных требований или идей купечества, но самый сюжет летописи весьма характерен. Летопись прославляет не деятельность царя или церкви, как это бывало традиционно в русском летописании, а деятельность Строгановых, обосновы­вая их притязания на владения Пермским краем.

Более отчетливо, чем в предшествующее время, мы можем проследить в XVII в. и идеологию народных масс. Ее влияние заметно сказалось, например, в «Псковских повестях». Симпатии этих «повестей» всецело на стороне восставших против насилий знати горожан. «Повести» написаны с большим патриотическим чувством, они разоблачают городских богачей, способных на пре­дательство и отдачу русских земель шведскому королю.

Большой интерес представляют собой те документы, которые вышли из среды восставших крестьян во время крестьянских войн. В «Листах», рассылавшихся от имени Ивана Болотни­кова, содержался призыв «побивати своих бояр... гостей и всех торговых людей» и «животы их грабити». Такой же призыв к уничтожению представителей господствующего класса и разделу их имущества содержался и в «прелестных письмах» Степана

Разина. Документы, вышедшие из среды восставших, и конкрет­ные действия восставших ярко свидетельствуют о том, что кре­стьянским восстаниям был свойствен стихийный протест против крепостнического гнета. Вместе с тем очевидно, что крестьяне не имели тогда сколько-нибудь четкой программы социального переустройства. Крестьянам были свойственны монархические иллюзии, вера в «хорошего царя». Не случайно Иван Болотников призывал целовать крест Димитрию, а Степан Разин распростра­нял слух, что вместе с ним следует сын царя Алексея Михайло­вича и опальный патриарх Никон. В условиях XVII в. народные массы еще не могли выработать четкой политической идеологии, но в их выступлениях с огромной силой проявился протест против существовавших порядков.

ЛИТЕРАТУРА

Как и в предшествующее время, литература XVII в. была тесно связана с общественно-политической мыслью, она непосред­ственно отражала и воплощала в своих произведениях социально-политические устремления различных общественных слоев, живо откликалась на важнейшие явления современности. И вместе с тем русская литература вступила в новый этап своего развития, что сказалось и в содержании и в развитии форм литературного творчества.

Наиболее важным явлением в этой области было распростра­нение демократического, светского начала в литературе и ее по­степенное высвобождение из рамок церковно-нравоучительного направления — «обмирщение».

Это было обусловлено теми изменениями, которые происходи­ли в общественной жизни страны. Распространение грамотности в среде посадских людей и появление значительного слоя образо­ванных приказных людей способствовали проникновению в лите­ратуру демократических элементов. С ростом социальных проти­воречий и связано непосредственно развитие демократического направления в русской литературе XVII в.

Особенно примечательным было появление и распространение демократической сатиры. Непосредственно отражая настроения народных масс, произведения демократической сатиры разобла­чали и высмеивали несправедливость общественных порядков. Весьма характерным является то обстоятельство, что объектом сатиры стала церковь, авторитет которой в середине века был огромен.

Появились различные произведения, остро критиковавшие церковь и церковников. Широкое распространение получило в первой половине XVII в. «Сказание о куре и лисице», в котором изображались лицемерие и стяжательство духовенства. Желая поймать кура, лисица словами «священного писания» обличает «грехи» кура, а поймав его, сбрасывает личийу благочестия и заявляет: «А я теперь сама голодна, хочу я тебя скушать, чтоб мне с тебя здравой быть». «И тако сконча живот кур», — заключает «Сказание». Открытые нападки на церковь содержат­ся в «Службе кабаку», пародирующей ритуал всенощного бого­служения. Вместе с тем «Служба кабаку» представляет собой обличение государственной казны, устроившей в своих целях повсеместное «кабацкое разорение». Еще более ярко возмущение против церковников сказалось в «Калязинской челобитной». В ней сатирически изображаются пьянство и распущенность монахов, высмеиваются монастырские порядки и нравы. В форме челобитной тверскому архиепископу излагаются жалобы при­выкших к распущенной жизни монахов на «лихого» архимандри­та, вздумавшего требовать соблюдения строгого монастырского устава. В уста монахов вложены жалобы на то, что «он же, архимандрит, приказал старцу в полночь подле келей с дубиною ходить, в келейные двери колотить, нашу братью будить; велит нам в церковь ходить, и нас, богомольцев твоих, томить; а мы, богомольцы твои, круг ведра без порток в одних свитках в кельях сидим, не поспеть нам ночью в девять ковшей келейного правила исправить, и взвар с пивом в ведра испорожнить, чтобы сверху до дна сдуть пенку, и мы все то покидаем, да вон из келей выбега­ем... А если бы нам, богомольцам твоим, власти не меняли, и мы бы не пожалели, и колокола бы отвязали, да в Кашин сослали и на вино бы променяли... А как мы того лихого архи­мандрита избудем, а доброго добудем, который бы с нами горазд лежа вино да пиво пить, а в церковь не ходить, а нас бы не томить, и мы начнем прибыль чинить, вино в чарки наливать, да старое пиво допивать, а молодое затирать, а иное станем на дрожди наливать, а в доски и в колотовки не станем бить, а в погреб готови и без звону ходить, ладану да свеч не станем жечь, пиво до вино с лучиною станем пить, а ризы да книги в сушила вынесем, церковь замкнем, а печать в лубок загнем...» И вместе с тем «Калязинская челобитная» отразила и противоре­чия внутри самого духовенства, недовольство его низших слоев поведением «князей церкви», высших духовных чинов. Спившиеся монахи зло высмеивают произвол свирепого архимандрита, жестоко обращающегося с монахами. Распутство церковников обличается также в «Повести о Карпе Сутулове», «Сказании о попе Саве» и в других произведениях. В «Повести о Карпе Сутулове» обличаются и высмеиваются купец, поп и архиепископ, потребовавшие любви от нуждающейся в деньгах купеческой жены Татьяны Сутуловой. Насмешкой над религиозными произве­дениями пронизана «Повесть а бражнике», весело, остроумно доказывающая, что бражник имеет не меньше прав на «царство небесное», чем «святые». Бражник убедительно парирует возра­жения «святых», напоминая каждому из них греховные факты их «житий», известные по «священному писанию»: апостол Петр отрекался от Христа, Давид совершил прелюбодеяние с Вирсавией, Соломон поклонялся идолам и т. д. Тем самым «святые» оказываются не менее согрешившими, чем бражник. Это одно из проявлений вольномыслия XVII в., смело выступающего против официального культа святых. Никогда еще нападки на церковни­ков не достигали такого распространения, как в литературе XVII в., и это обстоятельство весьма показательно для характе­ристики начинающегося кризиса средневекового мировоззрения в России. Конечно, сатирическая насмешка над церковниками еще не содержала в себе критики религии в целом и ограничи­валась пока обличением неблаговидного и возмущавшего народ поведения церковников. Но эта сатира развенчивала ореол «свя­тости» и самой церкви, и общественных отношений, защищав­шихся церковью. Общественно-политическое значение демократи­ческой сатиры XVII в. было велико, хотя она в силу условий времени была еще очень далека от попыток перейти от обличе­ния социальных несправедливостей к какому-либо указанию вы­хода для народа из существующего положения.

Объектом литературной сатиры была не только церковь. Широко распространилась остроумная и едкая «Повесть о Шемякином суде», в которой недвусмысленно разоблачались порядки феодального суда с его продажными судьями и пристрастными решениями. Сочувствие автора всецело на стороне одного из персо­нажей повести — бедного брата, которому удалось выиграть спор с богатым братом, но лишь путем обмана корыстолюбивого судьи. Горькая мысль о том, что справедливого решения можно добиться лишь нечестным путем, выразительно характеризует общественные порядки своего времени. Та же обличительная трактовка феодального суда с его крючкотворством и волокитой содержится в «Повести о Ерше Ершовиче». Но круг социальных проблем, охватываемых «Повестью», шире. Здесь рисуется образ феодального хищника — мелкого служилого человека, бессове­стно и нагло захватывающего чужие владения и пробивающего себе дорогу к благополучию. Повесть проникнута горячим сочув­ствием к «божиим крестьянам», выигрывающим трудную тяжбу. В. Г. Белинский отмечал, что «особенно любопытны исторически-старинные сказки в сатирическом духе, каковы... «Шемякин суд» и «Сказка о Ерше Ершовиче сыне Щетинникове»... Эти сказки в тысячу раз важнее всех богатырских сказок, потому что в них ярко отражается народный ум, народный взгляд на вещи и народный быт».

В известной мере с обострением национального чувства рус­ских людей связано и появление насмешливого «Лечебника... как лечить иноземцев в их земель людей». Загадочные сред­ства лечения в духе средневековых представлений о медицине, которыми пользовались иноземные врачи в России, остроумно спародированы в «Лечебнике», где в качестве составных частей лекарств рекомендуются «свиной визг», «тележный скрип» и т. п.

Изображение растущего и укрепляющегося дворянства заняло видное место в литературе того времени. Ему посвящена «Повесть о Фроле Скобееве» — пройдохе и плуте, ловко обманывающем старого боярина и устраивающем за его счет свои дела. Фрол Скобеев энергичен и неразборчив в средствах для достижения своей цели — обогащения. Он обманывает боярина Нардина-Нащокина и тайно женится на его дочери Аннушке, которая под стать своему жениху: она тоже предприимчива, энергична, сама участвует в выработке плана своего похищения. Старый боярин оказывается в конце концов вынужденным признать нерав­ный брак и полностью удовлетворить все претензии Фрола Скобеева. Упадок старой знати и выдвижение нового энергич­ного дворянства, столь типичные для русской действительности XVII в., с явным сочувствием изображены в «Повести». Она представляет собой один из ярких образцов нового литератур­ного жанра — бытовой реалистической повести.

С иных позиций относились к дворянству произведения, воз­никшие в демократической среде. Так, в «Повести о Фоме и Ереме» высмеяны не способные ни к какому труду дворянские дети.

Многие произведения литературы XVII в. были связаны с по­садской средой. Ее настроения, проникнутые деловыми интереса­ми и лишь прикрытые религиозной моралью, ярко выделяются во многих произведениях. Героями их являются предприимчи­вые купцы, умело и ловко увеличивающие свои богатства. Умно обманывает своих незадачливых ухажеров купеческая жена Татьяна Сутулова и наживает немалые деньги, сохранив в то же время честь семьи, и это вызывает восхищение автора «Пове­сти». Интересно, что в демократической литературе XVII в. заме­тен отход от традиционных средневековых представлений о «предопределенной» свыше человеческой судьбе. Теперь все более проникает в литературу индивидуалистическая трактовка персонажей. Судьба героя все более зависит от его личных качеств, от его ловкости и деловитости. Так появились в демократической литературе XVII в. первые проблески нового, буржуазного созна­ния, что было неразрывно связано с вступлением России в «новый период» ее истории, с ростом посадских элементов в обществе, в особенности — с зарождением купеческого класса. Точными, яркими чертами обрисован купеческий быт в «Повести о Савве Грудцыне» и в других произведениях. Из посадской среды выходили и такие сочинения, которые изображали глубокое имущественное расслоение на посаде, тяжелое житье городской бедноты. Такова пародийная «Азбука о голом и небогатом чело­веке», сама форма которой противостоит обычному содержанию «азбуковников» XVII в., составлявшихся в нравоучительном духе. «Азбука» рассказывает о том, как богачи разорили чело­века, доведенного теперь до крайней нищеты и грозящего «ожечь» «дубиною по спине» своего разорителя.

С развитием светского начала в литературе связан и наме­тившийся новый подход к освещению личной жизни людей. Для литературы XVII в. характерен возрастающий интерес к внутреннему миру человека. Хотя обычно рассуждения по этим сюжетам по-прежнему облечены в рамки церковной морали, тем не менее в литературе XVII в. можно уже встретить яркие и силь­ные описания любви и связанных с ней глубоких человеческих переживаний. Таковы история о похождениях Саввы Грудцына, описание смелого поступка невесты Фрола Скобеева, решившейся на побег из родительского дома. Интересом к человеческой личности отмечена «Повесть о Тверском отроче монастыря», рас­сказывающая о любовной драме. В этой повести ярко изображе­ны народные свадебные обряды, использована символика народ­ных свадебных песен. Глубоким сочувствием к драме княжеско­го отрока, у которого князь отнял невесту, проникнута эта по­весть. Разрешение личной драмы изображено в религиозном плане: отчаявшемуся от горя отроку богородица повелевает основать монастырь, в котором он и проводит свою жизнь.

Одним из важных проявлений нового этапа развития литера­туры явилось то, что в XVII в. совершился переход от историче­ских литературных героев к вымышленным, к созданию чисто литературных обобщенных образов. Следует иметь в виду, что церковь решительно противилась какому-либо вымыслу, пропо­ведуя, что всякий вымысел есть «обман», идущий «от дьявола». Позиция церкви сильно препятствовала развитию литератур­ного творчества в середине века. Именно с начавшимся в XVII в. падением авторитета церкви и связано возникновение в этот период вымышленных литературных героев. В этом проявилось также характерное для XVII в. разрушение историзма, господ­ствовавшего веками в общественном сознании.

С другой стороны, появление вымышленного героя было не­обходимым следствием развития демократической литературы. Теперь героями литературных произведений становились не только общеизвестные князья и духовные лица. Литература стала изображать простых людей из посадской и крестьянской среды, из низших слоев дворянства, ее героями становились не отдель­ные выдающиеся личности, а представители массовых слоев на­селения. Поэтому и персонажи демократической литературы не могли уже быть исторически достоверными лицами.

Правда, многие произведения того времени еще сохраняют видимость исторической достоверности (точное обозначение вре­мени и места действия), но в действительности они рисуют вы­мышленные действия вымышленных героев. Появление вы­мышленного героя было важным шагом по пути развития рус­ской литературы. Безымянность персонажей давала возможность более глубокой характеристики человеческой личности, отказа от вынужденной идеализации ее, создания обобщающих, типиче­ских образов. Среди героев мы видим простых, «голых и небога­тых» людей. Не высокое общественное положение, а сама личность человека становится предметом внимания в литературе.

В литературе XVII в. стала рассматриваться тема взаимоот­ношений старого и молодого поколений, что очень характерно для того времени, когда «старые обычаи поисшаталися». В «Повести о Савве Грудцыне» рассказывается история молодого чело­века, вышедшего из патриархальной купеческой семьи. Оказав­шись вдали от родительского дома, Савва нарушил правила благочестивого поведения и сошелся с полюбившей его молодой женой старого купца Бажена, оказавшего гостеприимство Савве. Отказавшись подчиниться требованиям родителей вернуться домой, Савва вынужден был бежать, попал в солдаты, совершил чудесные подвиги в Смоленской войне, но все эти успехи «Повесть» традиционно приписывает дьяволу, которому Савва продал свою душу. В духе средневековой религиозной традиции объясняет автор разрушение старых моральных устоев. Замысел «Повести» нравоучителен и должен был показать всю опасность и гибельность отхода от патриархальных устоев для молодых людей. «Повесть» органически связана с прошлыми традициями древнерусской книжности. Примечательно, однако, то, что и в этой «Повести» заметно известное влияние былинного эпоса и народных сказок, благодаря которому многие эпизоды и образ самого героя получили яркое художественное воплощение, про­тиворечащее традициям нравоучительной церковной книжности. Очень ярко описаны многие реальные картины русской жизни XVII в.— торговые операции, нравы купечества, события русско-польской войны 1632 — 1634 гг., быт солдат и обучение их инозем­цами и др.

Эта же тема развертывалась в одной из крупнейших пове­стей XVII в. — «Повести о Горе-Злочастии». Начав с грехопадения Адама и Евы, автор обстоятельно рассуждает о внутренних нравственных причинах людских бедствий, объясняя их мораль­ным падением людей, отказом от «отцова учения», нарушением старых жизненных правил. Характерно, что и здесь в центре внимания история выходца из богатой купеческой семьи. Именно в этих семьях молодежь в новых условиях острее чувствовала потребность отказа от старых патриархальных правил. И в этой повести описание невзгод столкнувшегося с жизнью «доброго молодца» традиционно объясняется дьявольскими кознями. Не умея понять и объяснить причины «нестроения великого», встре­воженное сознание людей, воспитанных в духе средневековых религиозных воззрений, обращалось к проповеди патриархаль­ных начал. «Повесть» живо рисует неустойчивость и неуверен­ность в своих силах «доброго молодца», которого жизнь поставила перед необходимостью самостоятельных решений. Он потерял и личное счастье, и богатство, и свободу и, как и Савва Грудцын, кончил жизнь в монастыре. В «Повести» ясно звучит сочувствие к герою и подчеркнута безвыходность его положения. В этом верно отразилась русская действительность XVII в., когда старое было неизмеримо сильнее нового и попытки жить по-новому кончались трагично. «Повесть о Горе-Злочастии»— выдающееся литератур­ное произведение. В нем широко использованы мотивы народ­ного творчества и его изобразительные средства, подчиненные стройному замыслу.

Идеализированный образ умной и деятельной русской жен­щины обрисован в «Повести об Улиании Осорьйной», написанной муромским дворянином Дружиной Осорьиным. В этой повести, как и во многих других, повествование в значительной степени подчинено церковно-нравоучительной традиции, освободиться от которой русская литература XVII в. вполне еще не могла. Однако «Повесть об Улиании Осорьйной» возникла уже как свет­ская повесть с элементами семейной хроники. Она была переде­лана в «житие» и распространялась в церковно-нравоучительных сборниках. «Повесть об Улиании Осорьйной» содержит реа­листическое описание тяжелых жизненных условий крестьян и холопов в конце XVI и начале XVII в. Печать житийных приемов изображения лежит на «Повести о Марфе и Марии», в которой описываются покорные судьбе и богобоязненные жены двух ссорящихся братьев-дворян. Но и в этой повести своеобразно отрази­лось одно из характерных явлений общественной жизни XVII в. — борьба внутри дворянства. Идейные позиции повести выдержаны в духе консервативно-патриархальных понятий. Автор противо­поставляет идеализированную скромность и дружбу двух сестер вражде братьев, пытаясь проповедью христианской морали осу­дить неприятные ему раздоры в среде дворянства.

В то же время характерной чертой демократической русской литературы XVII в., и в особенности народной сатиры, была ее тесная связь с народным творчеством. По приемам изображения событий сатирические повести непосредственно сближаются с народными сказками. В «Повести о Ерше Ершовиче» действую­щими героями выступают рыбы, наделенные, впрочем, очень точными в жизненном и социальном отношении чертами совре­менников. В «Повести» много метких народных пословиц, народ­ного юмора, лукавой насмешки. В «Шемякином суде», как и в народных сказках, герои поставлены в исключительные обстоя­тельства. Использован широко распространенный в сказках прием «отгадывания» загадок, решающий дело в пользу бед­ного, но находчивого и остроумного персонажа.

Использование пародийных приемов составляет важную осо­бенность демократической литературы XVII в. Характерно, что объектами пародий являлись документы приказного делопроиз­водства, церковные обряды и службы, всякие практические руководства. Тем самым демократическая сатира направляла свою критику против типичных, широко распространенных явлений общественной жизни своего времени.

Общественная жизнь многообразно отразилась в литературе XVII в. Не прошла она мимо и такого крупного события, остро захватившего мысли и чувства современников, каким был раскол в русской церкви. Появились литературные произведения, запе­чатлевшие в художественной форме события и личные судьбы людей, связанных с расколом. Выдающимся памятником русской литературы XVII в. стала автобиографическая повесть одного из самых ревностных и неистовых защитников церковной старины — протопопа Аввакума. Его рассказ о своей полной гонений, жизни написан простым, бесхитростным языком. Живые картины борьбы раскольников и «никониан», очень реалистичное изображение перипетий собственной судьбы, наблюдательные описания сибирской природы, меткие и язвительные характеристики враждебных Аввакуму лиц и явлений, страстная защита своих взглядов и непреклонное мужество в борьбе за них — все это сделало повесть умного и упрямого московского протопопа ярким произведением, получившим широкую популярность. Эта популярность усиливалась тем более, что в сочинениях Аввакума содержались резкие разоблачения церковной верхуш­ки, представителей которой он обличал как «слуг антихристо­вых», «волков в овечьей шкуре». Обличения Аввакума в извест­ной мере перекликались с антифеодальными настроениями на­родных масс. Аввакум не останавливался перед прямыми напад­ками на самого царя Алексея Михайловича. Он писал, например, о том, что видел во сне «антихриста», за которым шли царь и другие властители. Имея в виду Алексея Михайловича, Аввакум писал: «Бедный, бедный безумный царишко! Что ты над собой сделал?.. Ну, сквозь землю пропадай б..... сын! Полно христиан тех мучить!» Патриарха Никона Аввакум называл «кобель бор­зой». И хотя собственные взгляды Аввакума на жизнь и ее идеалы были глубоко консервативными, его повесть заняла весь­ма значительное место в истории русской литературы XVII в., потому что она с большой силой отразила многие стороны рус­ской жизни того времени. Особенно замечателен простой, точный, яркий язык Аввакума. Даже персонажи «священной истории» разговаривают у Аввакума простонародным языком. Например, в его изложении Адам так говорит богу о Еве: «На что-де мне дуру такую сделал?»

Возникли в связи с расколом и другие, менее значительные литературные произведения (например, записка о житии одного из сподвижников Аввакума — протопопа Ивана Неронова и др.). К числу замечательных произведений русской литературы XVII в. относятся казацкие повести. В 1623 г. казаками было составлено «Написание» о походе Ермака Тимофеевича в Сибирь, использованное затем в упомянутом выше сибирском летописании. «Написание» изображало поход Ермака как самостоятель­ное предприятие. Строганов был лишь вынужден снабдить каза­ков всем необходимым для похода. Ермак обрисован в «Написа­нии» как народный богатырь. Совсем в иной интерпретации эти события оказались освещенными в «Есиповской летописи». Выдающимися произведениями, вышедшими из казацкой сре­ды являются повести «Об Азовском взятии и осадном сидении». Возникшие в казацкой среде, эти повести ярко отразили демо­кратические настроения казачества и глубокий, самоотверженный патриотизм. Так называемая «историческая» повесть об Азове отличается точностью в изображении описываемых событий и была составлена, видимо, вскоре после взятия Азова казаками. В ней содержится попытка осмысления борьбы за Азов с пози­ций христианской идеологии — как борьбы против «бусурман», разрушивших православие в странах Востока. Но за этой типич­ной религиозной оболочкой рассуждений автора повести скрыва­ется понимание огромного международного значения борьбы дон­ского казачества против агрессии Крымского ханства и поддер­живавшей его Османской империи.

Вторая, так называемая «поэтическая» повесть была написана в Москве во время подготовки к Земскому собору 1642 г. Это яркое литературно-публицистическое произведение, имевшее целью пропагандировать идею присоединения Азова к Россий­скому государству и помощи казакам в борьбе с Турцией и Крымом. Характерно использование в этой повести приемов канцелярского, приказного изложения событий. Распространение этой формы изложения в литературных произведениях XVII в. было проявлением роста демократических тенденций в литерату­ре, так как сама эта форма вносилась в литературу подьячими, писцами и другими грамотными представителями городских, казацких и других демократических кругов русского общества. Отсюда и изложение «поэтической» повести в форме казачьей отписки. Подробно, тем точным канцелярским языком, которым славились московские приказные деятели, повесть описывает ге­роическую борьбу казаков. Глубоким презрением к врагу и гор­дым сознанием достоинства донского казачества проникнута повесть. Вместе с тем в ней звучит ясное понимание положения казаков в Московском государстве: «Обегаем мы ис того государьства Московского из работы вечныя, ис холопства невольно­го, от бояр и от дворян государевых... Кому об нас там потужить? Ради там все концу нашему... ведаем, какие мы в Московском государстве на Руси люди дорогие, ни к чему мы там не надобны». Но несмотря на это, казаки преисполнены готовности уме­реть за родную землю. Гордо говорят они о России: «А государ ьст-во Московьское многолюдно, велико и пространно, сияет светло посреди паче всех иных государьств и орд, аки в небе солнце». Казаки воюют «за все государьство Московское, и за веру кре­стьянскую и за имя царское и все крестьянство московское».

«Поэтическая» повесть далеко не свободна от религиозной идеологии, но обильные рассуждения об исполнении казаками «божьей» воли в борьбе за Азов, их верности христианству и готовности уйти в монастыри имели определенный политиче­ский смысл дать наиболее убедительное с точки зрения идеологи­ческих понятий того времени обоснование необходимости поддер­жать казачество.

«Поэтическая» повесть впитала в себя казачий фольклор, песни, сказания, меткую народную речь и по своему идейно-худо­жественному содержанию является одним из яркиз: памятников демократических тенденций в литературе XVII в.

В 70—80-х гг. возникла третья, так называемая «сказочная» повесть об Азове. В значительной степени отойдя от документальной достоверности описания событий борьбы за Азов, «ска­зочная» повесть вобрала ряд вымышленных сюжетов. Эта повесть отразила, видимо, сложившиеся после азовских событий леген и предания, хранившие память о героическом подвиге донских казаков. В «сказочной» повести уже нет канцелярски-приказной манеры изложения событий — по форме своей она ближе к фольклорному произведению.

Своеобразным литературным памятником является сочинение бывшего подьячего Посольского приказа Григория Котошихина, бежавшего в 1664 г. в Швецию и составившего по заданию шведского правительства подробное описание русского госу­дарственного аппарата. Написанное точным, деловым языком московского подьячего, сочинение Котошихина является не только ценным источником для изучения России XVII в., но и одним из интересных памятников простого и строгого стиля, присуще­го правительственным документам того времени. Сочинение Ко­тошихина отличается разоблачительным сарказмом по отноше­нию к феодальной аристократии и носит заметные черты поли­тического вольнодумства.

Новым явлением в литературе было распространение силла­бического стихосложения. Оно связано в особенности с деятель­ностью белорусского ученого и просветителя Симеона Полоцко­го (С. Е. Петровского-Ситниановича), приглашенного в Москву для обучения царских детей. В 1680 г. Симеон Полоцкий переложил! на стихи Псалтырь. Это переложение долгое время было широко распространенным учебным пособием в России.

В 1678—1679 гг. появились два сборника стихотворений Симеона Полоцкого — «Вертоград многоцветный» и «Рифмологион». Стихи Симеона Полоцкого посвящены воспеванию Россий­ского государства и его правителей, они помпезны и нарядны. В творчестве С. Полоцкого воплотился так называемый «стиль барокко» второй половины XVII в. В известной мере этот стиль был привнесен в Россию извне. Для него характерны увлечение внешней отделкой стиха, аллегоризм, разного рода стихотворные ребусы и криптограммы. Произведения Полоцкого охватывают широкий круг различных вопросов общественной жизни, но подчинены при этом своеобразному обоснованию идеи просвещен­ной монархии. В связи с этим образцы царей Алексея Михайло­вича и Федора Алексеевича выглядят крайне идеализированно.

Направление в литературе, возглавленное Симеоном Полоцким, получило дальнейшее развитие в конце столетия в стихах Сильвестра Медведева и Кариона Истомина.

В XVII в. вырос интерес к переводной литературе, которая стала теперь значительно шире проникать в Россию.

Среди популярных переводных повестей того времени можно назвать «Повесть о Бове королевиче», наиболее ранние списки которой относятся к середине столетия. На русской почве эта повесть подверглась существенным изменениям. Освободившись от многих атрибутов западногерманского рыцарского романа, «Повесть о Бове королевиче» приобрела сказочный характер, вобрав в себя многие мотивы русского фольклора. «Повесть» привлекала занимательностью сюжета, описанием любовных отношений и пользовалась широким распространением, перейдя впоследствии в измененном виде в устную сказку.

Как и «Повесть о Бове королевиче», проникла в Россию через Белоруссию из Польши «История о семи мудрецах», восходящая еще к древнему индийскому сказанию о философе Синдбаде. В распространявшемся в России варианте «История о семи мудрецах» представляла собой цикл различных новелл, объеди­ненных общим рассказом. Она также привлекала описанием лю­бовных похождений, еще мало распространенным в русской литературе вследствие противодействия церкви такого рода сюже­там. Вместе с тем «История о семи мудрецах» проникнута тради­ционными средневековыми представлениями о предопределен­ности человеческой судьбы, о символическом значении числа «семь» (семь мудрецов, семь лет учения персонажа «Истории» — сына римского царя Елизара, семь дней его молчания по обету, в течение которых рассказывается по семи новелл, и т. п.).

Через казачью среду пришла с Востока также получившая большую популярность «Повесть о Еруслане Лазаревиче», просла­вляющая подвиги героя-богатыря Еруслана в поисках любви и славы. Эта «Повесть» также испытала сильное влияние русского фольклора.

Любовно-авантюрным романом была зародившаяся еще в раннем средневековье и дошедшая в Россию в XVII в. «История о храбром рыцаре Петре Златых Ключей и о прекрасной короле­ве неаполитанской Магилене». Из Чехии пришли повести о чеш­ском королевиче Василии и о чешском короле Брунцвике, с поль­ского языка была переведена «Повесть от Оттоне цесаре Рим­ском и о супруге его цесаревне Олунде».

Получили распространение в России и переводные сочинения других жанров. Среди них — переведенные с польского четыре книги «Апофегмата», представляющие собой сборники анекдо­тов и изречений, приписываемых известным философам и поли­тикам античности, сборник нравоучительных рассказов «Рим­ские деяния». В 1677 г. на русский язык было переведено с поль­ского «Зерцало примеров» («Великое зерцало») — сборник рассказов о подвигах святых и мирских грехах.

Распространение иностранной, переводной литературы в России XVII в. было важным явлением в развитии культуры. С одной стороны, оно свидетельствует о возросшем интересе к бытовым, реалистическим изображениям человеческой жизни. Постепенное освобождение культуры от средневекового аскетиз­ма и господства религиозного мировоззрения усиливало потреб­ность в такого рода произведениях, и само их распространение было и следствием, и проявлением общего движения литературы к светскости, к «обмирщению» в условиях «нового периода» рус­ской истории. С другой стороны, переводная литература не противопоставлялась русской, а испытывала очень сильное воздействие с ее стороны. Она подверглась значительной обработке в духе традиций устного народного творчества и вошла органической частью в общее развитие русской литературы XVII в.

Таким образом, на протяжении XVII в. произошли значительные изменения в развитии русской литературы, знаменовавшие собой важный шаг ее движения к реализму, ее раскрепощения от сковывающего воздействия религиозной идеологии. Без учета этих изменений нельзя понять предпосылки того подъема русской литературы на новую ступень развития, который произошел в XVIII столетии.

АРХИТЕКТУРА

Как и в истории всей русской культуры, XVII в. занимает особое место в развитии русского зодчества. И в этой области с большой силой проявилось стремление к отказу от вековых кано­нов, к «обмирщению» искусства. И здесь ведущая линия принадлежала тем элементам, которые были связаны с демократи­ческими, в первую очередь с посадскими слоями. Город всегда занимал ведущее место в культуре феодального времени, но ни­когда еще ему не принадлежала столь важная роль в ее развитии, как в XVII в. Это усиление роли городских элементов в культуре явилось прямым следствием значительного по сравнению с пред­шествующим временем подъема городов, в высших слоях которых появились первые, пусть еще слабые, элементы буржуазии — купечество. Влияние светской городской культуры на зодчество XVII в. было весьма значительным, и оно объясняет сущность того развития, которое переживало зодчество, В архитектуре России этого времени можно установить основные тенденции ее развития. Несмотря на то что церковь прилагала большие уси­лия, чтобы задержать усиление светского начала, процесс «об­мирщения», как образно называли его современники, все больше превращал церкви — «дом божий» в красивые, нарядные соору­жения, которые больше отвечали вкусам их заказчиков — вла­дельцев. Последними часто выступали в городах общины прихо­жан. Следует иметь в виду, что влияние церкви стало подры­ваться, но оставалось все еще очень большим. Поэтому тяжелой была борьба светских элементов в искусстве за свое существование и развитие.

По-прежнему подавляющее большинство построек не только в деревнях, но и в городах возводилось из дерева. Каменные храмы и отдельные светские здания были в городах окружены морем деревянных строений. Сооружение деревянных домов приобрело в XVII в. характер массового производства — по свидетельству иностранцев, в Москве на Трубной площади продавались готовые срубы. Частые пожары, среди которых были такие громадные, как пожар 1626 г., уничтоживший значительную часть Москвы, опустошали города и села. Но взамен погибших деревянных строений быстро возводились новые. Веками Сложившееся ис­кусство строительства из дерева достигло в XVII в. высокого тех­нического и художественного уровня.

Теперь строились уже двух- и трехэтажные деревянные хоро­мы в Москве, хотя интересы пожарной безопасности заставляли ограничивать высоту зданий[57]. Деревянное зодчество XVII в. характеризуетс