Семен Франк о духовности в обществе

ЛЕКТОР:

– Сегодняшняя лекция будет посвящена мировоззрению и социальным идеям Семена Людвиговича Франка. Это наш знаменитый русский философ. Конечно, вы это имя должны были слышать.

Франк – из чисто еврейской семьи. Его отец – врач, который получил личное дворянство за то, что где-то под обстрелом перевязывал раненых, и ему дали личное дворянство. Но он рано умер и совершенно на Семена не повлиял.

Мать Франка – Розалия Россиянская. Это более любопытно. Это дочь почти раввина. То есть человека, который был одним из столпов иудейской общины в Москве. Такая состоятельная семья. Именно поэтому, из-за того, что дед Франка был таким еврейским религиозным деятелем, в доме постоянно присутствовали всякие Талмуды, Библия на еврейском языке. Дед хотел из Семена сделать толкователя Торы (это такая очень почетная должность) заставил его учить древнееврейский, и Франк мальчиком, в общем, это выучил, читал свободно на древнееврейском Тору. Ну, и вообще это были люди такие самостоятельные, постоянно прислуга, немецкие бонны, русские нянечки. В результате Франк в совершенстве знал немецкий язык и с самого малого детства разговаривал на нем. В общем, был фактически билингвом. И по жизни получилось так, что Франк прочитал гораздо больше немецких книг, чем русских, и даже его магистерская диссертация была написана на чистом немецком языке. Ее, для того чтобы защитить, пришлось переводить.

Ну, такой очень серьезный, вдумчивый мальчик, который поражал даже свою мать, очень умный. Он спокойно окончил гимназию и поступил в Московский университет. Часто говорят, что относительно евреев были всякие ограничения на образование, какие-то проценты, но по Франку это совершенно не видно, никаких ограничений. И я, честно говоря, сколько ни читал литературы, ни разу не встречал, что вот еврей хочет учиться, а эти ограничения ему как-то помешали. Не знаю, не было такого.

В Московском университете Франк быстро увлекся марксизмом (тогда все им были увлечены) по молодости лет участвовал в кружках, какие-то организовывал заседания. Конечно, никаких там револьверов и ничего такого не было. Тихий Франк и револьвер – это вещи совершенно несовместимые. Но «говорильня» была. В результате студенты подняли бунт, правительство довольно жестко отреагировало: 200 человек были арестованы и исключены из университета, а многие отправлены в ссылку, в том числе и Франк. Но вот, понимаете, удивительное дело, парадокс законов Российской Империи: человека отправили в ссылку, так что он не мог находиться в городах с университетами, но, однако, поехать за границу – пожалуйста. Оказывается, такой статус ссыльного совершенно этому не мешал.

И Франк уехал тут же в Германию, там слушал лекции немецких профессоров. После Франк экстерном сдал университетские экзамены где-то в Казани, вернувшись в Россию. За границей Франк познакомился с таким достаточно известным деятелем, как Петр Бернгардович Струве. Это такое имя, знаменитое. После сыновья этого Струве имели известность в XX веке, сейчас – внуки и какие-то, может быть, правнуки, – они издательством каким-то заведуют. Кстати, Шиманов писал одному из Струве, у него есть три письма к Струве (это потомок, конечно), которыми Шиманов прославился. Они очень здорово написаны.

Итак, Франк и Струве стали друзьями, такими, что не разлей водой. Все время встречались, их мысли были схожими.

– А по возрасту одинаковые они были?

ЛЕКТОР:

– Нет, Струве – старше. Но вот друзьями они были настолько, что поверяли друг другу сердечные тайны относительно взаимоотношений с женщинами, что, надо сказать, для мужчин, по-моему, совершенно нетипично и очень редко бывает. Ну, вот так. Дружба продолжалась до смерти Струве.

В общем-то, марксизм очень быстро выветрился из Франка, он увлекся Ницше. Впечатлила его книга Ницше «Так говорит Заратустра», тоже очень лихо написанная. Кто не читал, можно полюбопытствовать.

Вернувшись в Россию, Франк понял, что его призвание – не политическая деятельность – Струве все-таки был в основном политическим деятелем, хотя и с уклоном в философию. А его стезя – это чистая философия. Франк великолепно в этом ориентировался, очень легко воспринимал самые абстрактные схемы. В молодости он их как-то быстро перебирал, но всегда ставил клеймо: вот у него сейчас период, какого-нибудь «гуманистического индивидуализма» – вот на такие формулировки Франк был мастер.

Проходит революция 1905 года, к которой Франк отнесся очень отрицательно. 1908 год – Франк женится. Женится он, надо сказать, на чисто русской – Татьяне Барцевой. Ну, и вообще семья Франков была как бы встроена в русскую жизнь, хотя и с европейским уклоном.

Татьяна Барцева – дочь заведующего пароходством где-то на Волге, дама совершенно далекая от философии, но, как у нас в России говорят, влюбилась, «как кошка». Она, действительно, была очень верным другом, исключительно верным. Она тянула Франка всю жизнь, потому что тот – умный, но к жизни совершенно не приспособленный. Вот философствовать он мастер, а чтобы делать вот такие житейские дела – это нет. А Татьяна наоборот – очень материалистичная и деловая. Четверо детей у них было. И позже Франк шутил, что из нашей семьи только Татьяна – истинная еврейка.

Но обратите внимание: в это время (1908 г.) Франк еще числился иудеем. И даже когда ему предлагали довольно престижную работу, но одним из условий был переход в православие, он отказывался.

1909 год. Франк участвует в знаменитом сборнике, который называется «Вехи». Наверное, вы слышали о нем. Это сборник статей, в котором участвовало несколько известных к тому времени, очень известных людей: тот же Струве, Бердяев, Булгаков. Своим острием «Вехи» направлены против интеллигенции и , так сказать, интеллигентского сознания. Основная идея сборника и все статьи подбирались под то, чтобы развенчать интеллигенцию, идеи народничества, которые она исповедовала, развенчать ее участие в первой русской революции. И если Бердяев и Булгаков представили статьи, которые интеллигенцию ругали, но все-таки щадили интеллигентское сознание, то статья Франка «Этика нигилизма» – самая злая. Никаких компромиссов, народническая интеллигенция – это просто исчадие ада.

Я буду перемежать какие-то биографические сведения с работами Франка, потому что биография его не очень примечательна.

По Франку, у интеллигенции просто все плохо. А главное плоха ее основная идея – работать на благо народа. Вот это-то, с точки зрения Франка, никуда не годится. Нет, нормальный человек должен служить неким объективным ценностям. И он списочек дает, что это за такие ценности: теоретическая научная истина или художественная красота, или объекты религиозной веры, или государственное могущество, или даже национальное достоинство. Это вот объективные ценности, а вот такой вещи, как благо народа, нет в этом списке. Это, мол, вот такая субъективная ценность, которая придумана интеллигенцией. Да и что такое народ? Это люди, которые, грубо говоря, хотят хлеба и зрелищ, и вот такому народу служить – это никуда не годится.

Понимаете, здесь какой момент. Действительно, интеллигенция наша была практически сплошь атеистическая, как мы поняли из предыдущей лекции. И это ее очень тяжелый недостаток, и поэтому это налагает определенную печать и на любовь к народу. В общем-то, любовь к народу становится уродливой. Дело в том, что, по христианскому учению, любовь к человеку – к любому – обязательно должна быть через Бога: сначала любовь к Богу, а после уже – к человеку как образу Божьему. Вот тогда любовь будет правильной, не искаженной. Как Бог любит людей, так же, в принципе, в том же направлении, должен и человек любить. Если любовь к человеку – не через Бога, это, как мы выяснили на прошлой лекции, такая любовь очень быстро скатывается на любовь к душевному, и, в общем, это большое искажение. И, действительно, наша интеллигенция на место Бога поставила народ. И, в общем-то, ему поклонялась. В результате была выработана определенная интеллигентская этика, что если в этой основной идее как-то сомневаешься и хоть чуть-чуть хочешь служить вот тем объективным ценностям, которые Франк обрисовал, то это ты уже не интеллигент. Фунт презрения к тебе, и все.

В этом часть правды у Франка, но об этом, собственно, писали в тех же «Вехах» и Бердяев, и Булгаков, и остальные авторы, сами бывшие интеллигенты, которые вот только-только расстались с этими идеями и поняли, что это что-то не то.

Понимаете, все-таки наша интеллигенция хотела установить справедливый общественный строй. Это, с точки зрения Франка 1909 года, никуда не годится. Во всяком случае, – это не любовь к людям. По Франку, любовь к ближнему может быть только на уровне личности, и через общественный строй она выражаться никак не может. Поэтому Франк делит этих народников на две группы: во-первых, народники типа культурных просветителей, которые шли в народ, с народом разговаривали, читали им хорошие книжки, обучали детей и прочее, и прочее, и прочее. Это еще куда ни шло, хотя эти народники, с точки зрения Франка, люди очень ограниченные, но, так сказать, любовь в них еще теплится. А вот те, кто хотел устроить справедливый общественный строй, это-то исчадие ада, это революционеры.

Само мировоззрение народническое Франк характеризует как нигилизм. Но прибавляет: это морализирующий нигилизм. Хотя вот такое сочетание, в общем-то, очень странное, потому что по своему понятию слово «нигилизм» – это отрицание всего: государства, семьи и нравственности тоже, отрицание морали. Поэтому «моральный нигилист» – это слова, которые не очень сочетаются друг с другом.

В вину интеллигенции вменяется то, что она все утилизирует, все приспосабливает для этой основной цели – для служения народу, в том числе и культуру. А культура, с точки зрения Франка, это объективная ценность, которой можно служить самой по себе, так сказать, чистой культуре, созерцать красоту в искусстве, истину в науке и прочее. Но тут Франк не понимает, почему интеллигенция культуру не рассматривала как высшую ценность. А дело в том, что высшей ценностью для нее, – вот понимаете, какие были русские люди – высшей ценностью для нее было само братство. Вот это – да, это понимали, у интеллигента сразу слезы из глаз. А для Франка это такое слово, в общем-то, пустое – какое-то братство.

Ну и, конечно, Франк себя квалифицирует, что он антисоциалист. Социализм – это очень плохое, неправильное учение, чисто внешнее, что социалисты хотят чисто внешними реформами сделать совершенного человека. Да разве получится? Никогда не получится. И у него даже проскакивает: надо любить богатство. Вот такая формулировочка. Но под богатством он понимает и культурное богатство, умственное богатство, но и богатство, так сказать, нормальное, материальное.

То есть то, что социализм – это любовь в социальной сфере, он полностью отрицал. И надо сказать, от этих положений он никогда в жизни не отказывался. Прожил он долго, в общем, больше 70 лет, умер он в 1950 году. Мы еще вернемся к этому. Но вот от этих тезисов он никогда не отказывался.

Вообще «Вехи» – это очень известный сборник. Он породил уже в то время десятки, а может быть, даже сотни рецензий. Каждая газетка считала своим долгом отреагировать на это замечательное явление. Этот сборник ругали или, наоборот, безмерно хвалили. Ну, и особенно хвалили статью Франка, а я считаю, что статья неудачная, совершенно неудачная.

В 1912 году Франк принимает христианство. Надо сказать, что Франк никогда не был человеком буквы. Он всегда стремился постигнуть суть вещей и за любыми (например, политическими) событиями он всегда стремился постичь философскую подоплеку, метаисторическую подоплеку – в общем, их как-то глубоко осмыслить. И то же самое с христианством: у него произошел некий поворот, он понял, что истина – это не акафисты с кондаками, а основные идеи христианства. Вот их он глубоко прочувствовал, и поэтому крестился. В духовники он выбрал себе такого либерального батюшку – Константина Аггеева, который позже, в годы революции, очень активно действовал. Однако многие осуждали Франка за переход в христианство: мол, фактически иудаизм – это вера еврейского народа, и, уходя из иудаизма, ты предаешь свой народ. Причем сами русские так говорили. Жена Струве, например, после этого вообще Франка на дух не переносила. Но понимаете, Франк был личностью такой тихой, но на самом деле очень твердой. Он менял свои убеждения, искал истину, но если он считал, что это правильно, его не собьешь уже с этого.

И еще такой момент. Через две недели после крещения он написал прошение в Московский университет на должность приват-доцента и в прошении указал, что он православный христианин (это требовалось). Ну, и его тут же взяли на должность.

1917 год. Он приветствует Февральскую революцию, они со Струве обмениваются восторженными письмами. Временное правительство предложило ему место профессора в Саратовском университете (там открылась новая кафедра). В общем-то, из Москвы он не хотел уезжать. Но все-таки уехал – должность хорошая, семье там большую квартиру дали. Кстати, к тому времени Франк был магистром философии, он защищал вот эту самую книгу на немецком языке, которая называлась «Предмет знания». В общем, оппоненты все хвалили, мол, замечательная книга, и кто-то предложил: «А давайте мы автору сразу дадим и докторскую степень». Это в России бывало часто – за хорошую работу давали. Так Булгаков даже хотел получить одновременно и магистра, и доктора, но не получилось. У Франка тоже не получилось, потому что вдруг встал один человек, философ, и сказал: «Ну, это такой замечательный, умный человек, он еще десять хороших книг напишет. Вот тогда мы ему и дадим докторскую». Ну, и все. Так доктором Франк и не стал.

– Булгаков?

ЛЕКТОР:

– Нет, Булгаков-то после написал «Философию хозяйства», эту особую, другую книгу, которую он уже как докторскую защитил. А Франк – нет.

Но понимаете, за Февральской революцией наступила Октябрьская и гражданская война. А Саратов – на Волге, там – то белые, то красные, голод. И, в общем, Франки здесь, – ну, я скажу мягко, – были стеснены, Франк очень часто жаловался на отсутствие денег и всегда искал подработку, какую-нибудь работу: он и там декан, и здесь преподает, и тут подрабатывает. Но, однако, у них всегда была прислуга, даже в такие, очень жесткие времена, уж так они привыкли. Без прислуги вообще они жить не могли никак.

Семья перебирается в Москву в 1919 году. Там тоже, в общем-то, разруха. Он устраивается в бердяевскую «Вольную академию», там преподает – тем и семья живет. Естественно, официальная идеология полностью поменялась, но Франк пишет статьи – в то время были еще издательства, которые статьи Франка печатали. И выясняется, что он, в общем-то, совершенно не изменился – он осторожно, но вполне определенно клянет социализм.

Конечно, добром это не закончилось. Подошел 1922 год, когда возникла идея многих интеллигентов, которые не принимают советскую власть, выслать за рубеж. Ленин расстреливать их не стал, но, чтобы они здесь не вякали, их, значит, в Европу. И Франка тоже. Ему припомнили и последние статьи, припомнили «Вехи», которые большевики всегда чехвостили. Их отправили на знаменитом «философском пароходе» «OberbürgermeisterHaken». Он сделал несколько рейсов: на первом – москвичей, на втором – петербуржцев. Я уж не помню – может, еще были рейсы. И на первом же пароходе – с Бердяевым, с Ильиным, еще с некоторыми тоже авторами «Вех» – Франка выслали в Германию. Причем там подписывалась бумага, что если человек возвращается в Россию, он подлежит расстрелу. Это, кстати, было очень неприятно для вот тех, которые попадали в Европу. Дело в том, что там трудно было получить паспорт, например, германский паспорт. Вроде бы она принимает, но вот этот пункт для правительства Германии не приемлем. Мол, если вы будете здесь себя неправильно вести, мы вас обратно отправляем. А этот пункт не позволял. Поэтому Франк жил по какому-то загадочному нансеновскому паспорту, и вся его семья в Германии. В общем-то, он так жил и во Франции – после он переехал туда.

Дело в том, что жена его боготворила и всегда во всех случаях ему создавала идеальные условия для работы: отдельная комната, затененная. После внуки появились – внукам, если дедушка работает, надо было «молчать как рыба». И она ему постоянно, где бы он ни был, создавала вот такие условия, чтобы Франк работал. Он написал несколько серьезных книг, уже в Германии. Одна из них называется «Духовные основы общества». Это одна из первых попыток написать христианские основы общества. Книга, – во всяком случае, для меня, – очень интересна, потому что я тоже пытался сделать нечто подобное. Книга не очень большая, и Франк жаловался, что у него не было времени ее продумать. Но на самом деле он ее несколько лет писал. Поскольку Франк исследует самые-самые основы общественности, то он в первую очередь задается вопросом: а что такое социальные явления, какую природу они имеют? Надо сказать, это вопрос неглупый, отнюдь. Он делает экскурс в социологию, которая, в общем-то, начала развиваться только в XIX веке, точнее говоря, во второй половине XIX века, и мало что к тому времени было сделано. Но он, опять-таки, рассматривает все с философских позиций: какую природу имеют социальные явления – материальную? Ну, вроде бы нет. Психологическую? Это уже, как говорится, «теплее». Но Франк тоже отметает этот ответ, говоря: а что, такое психологическое? Ясно, что оно всегда происходит где-то внутри души, внутри человека. А социальные явления – совершенно не такие. Помилуйте, они не внутри происходят, а они где-то вне человека. Поэтому считать, что социальные отношения должна психология исследовать, – нет, это совершенно неправильно. А какую же природу имеют социальные явления? Он отвечает: духовную природу. Это мне, честно говоря, нравится, потому что я считаю, что это правильный ответ, что духовность – это основа общественности. Мы, кстати, об этом как-то говорили, что в основе социального лежит некая духовная сила, которая называется у него соборностью. Вот она и объединяет людей в общество. Однако он рассматривал, что соборность – это нечто внутреннее как бы, невидимое. А внешние проявления общества – это вот сами отношения такие, которые существуют и на юридическом уровне, и на каком-то нравственном уровне, общественная нравственность. Он это все внешнее называет общественностью. Но общественность не может создаваться сама собой, обязательно действуют глубинные силы, которые называются соборностью. Франк доказывает это (то, что соборность есть) довольно любопытно, доказывает грамматически: есть слово “я” и есть слово “мы”. Но если мы как следует вдумаемся в эти слова, то мы поймем, что “мы” – это не множество отдельных “я”, в слове “мы” заключено нечто другое. Это связанная совокупность этих “я”. И, раз язык так замечательно это распознал, и у него вот такое выработалось понятие, а язык не ошибается, и, если там что-то создалось, словечко, значит, оно неспроста создалось.

Он уже тогда отмечает двойственность общественной жизни: с одной стороны, имеется, так сказать, благодать, но, в то же время, в общественной жизни есть закон. Имеется Церковь и имеется то, что вне Церкви, – мир. Возникают проблемы взаимодействия этих двух сущностей.

И, наконец, Франк в той же самой книжке «Духовные основы общества» ставит вопрос об общественном идеале. Но уже тогда, в 1929 году, он четко прописывает, что в этот общественный идеал обязательно должна входить частная собственность. Железно. Без частной собственности жизнь общества вообще невозможна. В 1929 году уже наш социализм, в общем-то, был на полном ходу, но Франк совершенно не признавал то, что в России делается, и все время, вроде этих вот «перестройщиков», считал это жутким тоталитаризмом, – сплошные убийства. В общем, ждал, когда это все развалится. Развалиться, по Франку, это должно обязательно.

В Германии Франк тоже работает в десяти местах. Там наша эмиграция, надо сказать, жила тяжело. Они, конечно, друг друга держались. И если кто-то основывал какую-то структуру, с какими-то русскими идеями, с русским названием, типа института, то стягивались все знакомые, лучшие силы преподавательские, которые были за границей. Так было и в Германии. Вот тот же Бердяев там организовал Религиозно-философскую академию, и в Берлине она долгое время существовала, но после люди разъехались в другие города.

Франк долго жил в Германии, но к власти пришли фашисты, фашисты ему тоже не нравились. Он, кстати, был одним из первых, кто стал отождествлять советский социализм и фашизм. Это, в общем, по Франку, все одно. Там возникли какие-то случаи нехорошие с евреями, еврейскими семьями, и в 1937 году они решили переехать из Германии, пока, в общем, как-то пускали. Сначала в Швейцарию, в Швейцарию не получилось – поехали в Париж. Ну, а в Париже в то время жил весь цвет русской эмиграции. Там Бердяев издает свой знаменитый философский журнал «Путь». Кстати, он есть у нас сейчас и в интернете, и на дисках. Журнал, в общем-то, издавался по три тома в год, причем, издавался где-то полтора десятка лет, вплоть до 1940 года, вплоть до момента, когда немцы взяли Париж.

Франк печатается у Бердяева в этом журнале, хотя они – люди и разного темперамента, и разного мировоззрения, в общем-то. И я после, если будет время, расскажу об одной статье, которая вызвала у Бердяева очень сильную отрицательную реакцию, но он ее напечатал – это эмигрантское братство заставляло печатать. Бердяев там печатал всех, кроме Ильина, которого он на дух не переносил.

Итак, немцы взяли Париж, Франки бегут на юг Франции, в Гренобль, и наступает самая тяжелая их пора. Открыты концентрационные лагеря, то одного еврея забрали, и он сгинул, то другого, то третьего. Они прячутся около Гренобля в каких-то деревеньках, по-нашему. И если какие-то слухи, малейшая опасность, Татьяна гонит своего Семенушку, как она его называла, в лес – спасаться. А то придут и заберут. И, конечно, приносит ему кастрюльки с едой туда, в лес. Вообще она считала, что если Семенушку заберут, то она обязательно поедет с ним в любой концлагерь. Это она четко решила. Но обошлось. Немцы где-то около ходили, но ни разу на Франка не наткнулись.

Ну, а уже после войны они переезжают в Париж и тут же уезжают в Лондон, в 1945 году. И там Франк доживает последние пять лет своей жизни, уже стариком, как пишут комментаторы и люди, которые писали его биографию, очень таким стариком просветленным, который пишет мудрые статьи и книги. Об одной из них я сейчас расскажу.

Книга «Свет во тьме». Эта книга на самом деле написана во время войны, в этих деревнях, где он спасался. Но после войны, в Лондоне, он ее здорово переработал, и она была издана только в 1949 году. Надо сказать, написана она на русском языке, хотя были трудности с переводом на английский. Дело в том, что его переводчица, которая все его книги переводила на английский, вдруг заартачилась. Она была убежденной пацифисткой, а Франк не был таким. И она отказалась переводить на английский. Мне кажется, эта книга была издана только в 1949 году, хотя написана в 1945-м окончательно. Эта книга очень интересная, в ней Франк пытается построить христианскую социологию, исходя из самых глубин христианских, из самых основополагающих идей. «Свет во тьме» – это цитата из Евангелия от Иоанна. Из пролога, в самом начале, там сказано: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Вот он считает, что в эту фразу надо вдуматься как следует. Она – основа христианской социологии. Что одновременно есть свет, Бог, Который светит, но есть и тьма. И это, так сказать навсегда, эту ситуацию не изменишь: всегда будет и то, и другое. И даже он считает, что апостол Иоанн нарочно сформулировал так: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его», – чтобы ни одна из сторон этой ситуации не перевесила, что вот свет и тьма, они борются, но в то же время окончательно победить не могут. Отсюда христианин должен сделать очень серьезные выводы, что жизнь христианина в этом обществе – двойственна. Он живет как бы в двух мирах: в мире искупленном (в свете), это мир прекрасный, где царствует любовь, но одновременно, тут же, рядом, есть и мир темный. Тьма – это мир неискупленный. Подтверждает он это и другим соображением, что, мол, с одной стороны, в Евангелии сказано, что приблизилось Царство Божие, оно вот рядом, – это в начале каждого из Евангелий такая мысль. Особенно в синоптических Евангелиях. А с другой стороны, в Евангелии от Иоанна, при допросе у Пилата, Он говорит: «Царство Мое не от мира сего». То есть этот мир – не Христово царство. Вот оно, с одной стороны, приблизилось, и свет светит, а с другой стороны – тьма, которая реально существует и давит. Почему так? – рассуждает Франк. Почему вроде бы Христос говорит: «Я победил мир», – а если посмотреть, выясняется, что мир-то живет так же гадко, так же в нем много греха, как и до прихода Христа. Он рассуждает, что, мол, эти плоды от победы Христа, – они до второго пришествия в мире останутся незримыми, как он выражается, что мир так и будет продолжать жить в таком состоянии, как будто бы прихода Христа не было. Но на самом деле этот приход был, и Господь основал Церковь, которая и есть свет, который во тьме светит.

Но Франк говорит, что из этой двойственной ситуации возникает и двойственность поведения христианина. Вот христианин – как Штирлиц, он живет в двух мирах: в мире христианском, церковном и в мире обычном. Вот как он должен себя вести? Ну, в мире христианском – это понятно: это царство любви, и чем, так сказать, христианин больше имеет любви, он ее может свободно выплескивать. А вот в мире, где тьма, там он тоже должен действовать, исходя из идеи любви. Но христианин в мире доложен действовать по-другому: как говорит Франк, у него должна быть «политика любви», ибо вот такое непосредственное выплескивание любви там только во вред – и не поймут, и, в общем, вы на самом деле не добро сотворите, а зло. Тем не менее, христианин и в мире должен проявлять активность обязательную.

– Скажите, а вот в ситуации искушения в пустыне, там же дьявол называется Князь мира сего? И при этом Христос отвечает не с точки зрения политики любви, а просто по заповедям, по Богу.

ЛЕКТОР:

– Понимаете, я бы не сказал, что Христос так же отвечает. Во всяком случае, дьявола Он не пытается обнять.

– Он говорит, что он должен, насколько я поняла, в мире христианском вести себя совершенно по-христиански, а здесь – уже политика. А Он разве там как-то политически себя ведет?

ЛЕКТОР:

– Ну, тут Христос просто разбивает соблазны дьявола, отвечает на них негативно. Но и Сам Христос, – Он все-таки действовал осторожно, и одно дело – так сказать, Его работа с ближайшими учениками. Помните, Он ближайшим ученикам растолковывал притчи. А другое дело – остальные: Он им говорил в притчах, и если поймут – хорошо, ну, а не поймут – что ж сделаешь... То есть, во всяком случае, Франк думает, что должна быть система умышленных действий, руководимых любовью. Это тоже любовь, но любовь зрячая. А как вот если какой-нибудь, бандит-националист встретится, как с ним? Обниматься-целоваться, проявлять, в общем, открытость? Он только посмеется и все.

– Понятно. То есть с точки зрения практики, а он же философ, он должен был из основополагающих положений вывести, а не из практики.

ЛЕКТОР:

– Так он философ, но он называет свою теорию «христианский реализм». Он не философ, который в облаках витает, а философ, который пытается приблизиться земле и объяснить земные реалии.

Вот эта система умышленных действий в основном, увы, в этом мире связана с законом. Если любовь в мире христианском – это благодать, и возникает этика благодати, то в этом мире – этика закона. Но интересно вот что. Франк говорит, что есть и другое разделение, очевидное: жизнь индивидуальной души и жизнь общества. Он все время мыслил об обществе. Христианин должен работать как над своей собственной душой, преображать ее, так же он должен преображать и общество. Это его обязанность. Вот что ценно во Франке. Он пишет: «Мы имеем в виду столь распространенный в позднейшем христианском мире религиозный индивидуализм, всецело сосредоточенный на идее спасения индивидуальной человеческой души и мыслящий спасение только как спасение поодиночке отдельных душ как таковых. Такой индивидуализм решительно противоречит религиозному универсализму евангельского сознания. Он приближается в пределе к лозунгу “спасайся кто может!”… Такого рода представления, как бы широко они ни были фактически распространены в мире, именующем себя христианским, суть по существу некая темная антихристианская мифология, порождение непросветленного человеческого эгоизма». То есть в этом темном мире христианин тоже должен активничать. Но вот активничать с помощью этой самой «политики любви».

Он рассуждает, что если человек занимается политикой любви, то совершенным образом (безгреховным) он вести себя не может. И он постоянно должен выбирать среди зол наименьшее зло. Это вот такая трагическая судьба христианина. Но если он вообще не будет социумом заниматься, это большой, очень тяжелый грех. Бездействие было бы еще большим грехом.

И наконец, чтобы удержать мир от зла, от скатывания его в какое-то жуткое состояние, Господь дал человечеству естественный закон. Это, в общем-то, такой католический термин, но он и протестантами используется, хотя у святых отцов он тоже встречается, но редко. Под естественным законом понимается закон поведения христианина именно в этом вот неискупленном мире. И, живя по этому естественному закону, человек, в общем-то, не согрешает, хотя в абсолютном смысле он согрешает, но он выбирает наименьшее из зол.

Что это за естественный закон такой? Очень просто, три позиции: семья, государство и частная собственность. Насчет семьи и государства спорить я не буду, и вряд ли кто будет спорить, это вещи совершенно необходимые. Ну, а насчет частной собственности, как вы понимаете, у нас в мире, в обществе большая дискуссия. Он пишет: «Именно поэтому задача справедливого и разумного порядка совсем не заключается в отмене частной собственности – что может вести только к порабощению человека, - а (наряду с необходимыми ограничениями возможности злоупотребления ею) – в распространении ее (то есть частной собственности) на всех людей, в преодолении условий, при которых есть люди, ее лишенные». То есть если частная собственность будет у всех – это решение вообще всей социальной проблемы. И, кстати, это один из основных тезисов католической социальной доктрины. Там об этом очень много говорится в энцикликах пап и в прочих документах. Православное решение, которое дает Златоуст, иное. Златоуст пишет, что общественная собственность выше частной, поэтому ее Бог и создал. И христиане должны стремиться ввести в своей жизни общественную собственность. Ну, а Франк всегда был сторонником частной собственности и никогда этому не изменял.

И последнее. 1939 год, статья Франка в бердяевском журнале «Путь», которая называется «Проблемы христианского социализма». Чтобы не повторяться, я просто зачитаю цитату из этой статьи. «Сферой христианской жизни в непосредственном и подлинном смысле слова может быть только Церковь в смысле свободного любовного единства людей во Христе, а не какой-либо государственный или общественный порядок. Если теперь, за пределами этого общего соображения, мы спросим, какой строй или порядок более соответствует – в плане правового порядка – христианскому идеалу, то ответ на это не представит затруднения. С точки зрения христианской веры и христианского жизнепонимания, предпочтение имеет тот общественный строй или порядок, который в максимальной мере благоприятен развитию и укреплению свободного братски-любовного общения между людьми. Сколь бы это ни казалось парадоксальным, но таким строем оказывается не “социализм”, а именно строй, основанный на хозяйственной свободе личности, на свободе индивидуального распоряжения имуществом. Ибо социалистический строй, лишающий личность свободного распоряжения имуществом и принудительно осуществляющий социальную справедливость, тем самым лишает христианина возможности свободно осуществлять завет христианской любви».

Бердяев, редактор журнала, даже написал небольшую статейку, которую поместил под франковской статьей. Она называется «Христианская совесть и социальный строй. Ответ Франку». В этой небольшой заметке он резко Франка критикует и говорит, то, в общем-то, социальный вопрос – это не вопрос любви к ближнему, а вопрос элементарной социальной справедливости. А справедливость эта и должна выражаться в законе, в ограничении.

Франк умирает, – он все время болел, – он умирает в 1950 году от рака легких. В общем, это скоротечное такое развитие – через два месяца после обнаружения его не стало.

Это все, что я хотел вам сказать. Теперь вопросы.

– А вы согласны с этой политикой любви, что нужно так действовать?

ЛЕКТОР:

– Да, я с этим, в принципе, согласен. Я еще раз говорю: нельзя любить и обниматься вот с этим бандитом, ну нельзя, понимаете? Он только посмеется, и все, и вашу любовь растопчет. Надо иначе действовать. Это тоже любовь, но любовь иная. Она может быть связана и с насилием. И даже Франк говорит: вот эта любовь может быть связана даже и с убийством. Вот в таком мире, в таких обстоятельствах мы живем. Но если его не убить, будет еще хуже, в сто раз хуже. И именно из-за этой фразы эта англичанка и не хотела на английский переводить книгу Франка.

– Получается, что это тоже проявление любви, если, например, применение насилия и, как вы говорите, убийства?

ЛЕКТОР:

– Да-да-да.

– Убивая одного, тем самым проявляешь любовь к другому.

ЛЕКТОР:

– Да, это проявление любви, но вот он это называет «политика любви», это другая любовь. Но интенцией к этой политике все-таки является любовь. Да, это тоже любовь.

– Но вы согласны с тем, что это является проявлением любви? Именно убийство.

ЛЕКТОР:

– Да. И война – то же самое.

– Как раз с войной все понятно.

ЛЕКТОР:

– Ну, а то же самое и в других ситуациях. Вот он так считал. Ну, и я вижу, что, да, прав человек. Прав.

– А то, что «подставь другую щеку»?

ЛЕКТОР:

– А понимаете, дело в том, что другую щеку вы подставляете свою. А вот подставлять другую щеку ближнего – это значит вот продать его. Вот так поступать ни в коем случае нельзя. Свою – пожалуйста, да, сколько угодно.

– Но тогда в чем здесь политика любви, когда можно проявить какое-то насилие?

ЛЕКТОР:

– Можно. Ну, если вы найдете другое решение – что ж, в общем, это хорошо тоже. Но в каждом случае это, в общем, рецептов здесь нет. И, кстати, Франк говорит, что граница между светом и тьмой, – она невидимая, ее нельзя пощупать, сказать: вот от сих – тьма, а дальше – свет. Что эта граница всегда проходит где-то по самым глубинам человеческой души. Он не говорит, на самом деле, что Церковь – это сплошь свет, а этот мир – сплошь тьма. Нет, он более глубок здесь.

– Николай Владимирович, а вот идеи Франка сейчас поддержку какую-то имеют среди церковных деятелей?

ЛЕКТОР:

– Да, в общем, его не особо, но все-таки любят. Дело в том, что Франк никогда не впадал в ересь. Он именно рассуждал насчет христианства и насчет его глубинных идей. Но, в отличие от Булгакова, Бердяева, Соловьева, которые что-то там придумывали такое еретическое, у него этого нет. Вот он как-то мастерски этого избегал. Поэтому любой христиан может, не смущаясь, Франка читать, но понимать это чтение – ой-ой-ой. Дело в том, что если Бердяева можно с любого слова – раз, открыл книжку на произвольной странице – и читаешь, у Франка так нельзя. Книга – это одно большое рассуждение, и если начинать где-то с середины – будет непонятно. Он тщательно выстраивает это изложение, очень последовательно развивает мысль, все боковые ответвления мысли, – он тоже по ним проходит. В общем, это такое интеллектуальное чтение, не для всякого, честно говоря.

– А у него тьма, она ведь тоже в Боге, да?

ЛЕКТОР:

– Это у Бердяева тьма в Боге. Может быть, у Кургиняна тьма в Боге.

– Ну, если даже у Ареопагита тьма в Боге. Даже у отцов Церкви.

ЛЕКТОР:

– Понимаете, это другая тьма. У этих ареопагетиков эта тьма – апофатика. То, что Бог непостижим. А у Иоанна тьма – это грех, непросветленность бытия.

Спасибо за интересные вопросы, за то, что вы меня слушали.

22.12.14

19. Геннадий Михайлович Шиманов. Рассказ о философе-праведнике

Сегодня я расскажу об очень значимом для меня человеке, человеке удивительном - Геннадии Михайловиче Шиманове. Кстати, перед нашими встречами онвсегда читал именно «Отче наш», потому что там были такие слова: «Да бу́дет во́ля Твоя,
я́ко на небеси́ и на земли́». То есть воля Господа святая должна осуществиться и на земле, как на Небе. И, в общем, это было его девизом.

Удивительна судьба этого человека. Родился он в 1937 году. Его отец, пламенный коммунист, погиб весной 1945 года под Будапештом. Мать, такая скромная, тихая, сначала – комсомолка, потом – православная (я её хорошо знал), - воспитывала сына, конечно, в советских традициях. Но немного удивлялась его необычному стремлению к Истине. Вроде обычный советский паренёк.

Но в 9 классе случилось неожиданное – он влюбился, причём очень сильно и совершенно безнадёжно. Мир для него померк и перестал существовать. И он решил покончить с жизнью. Поскольку он был человеком очень цельным, то долго бы с этим делом он не тянул. Но вдруг в его сознании какой-то вкрадчивый голос ему сказал: «Геннадий, ты не совсем прав. Если ты себя убьёшь, то как ты будешь искать Истину? Давай вот как сделаем: подожди десять лет. А за это время узнай жизнь по-настоящему, а там мы вернёмся к этому вопросу». И удивительно: он, человек совершенно тогда ни во что не верующий, вдруг этому голосу поверил. «А действительно, что я теряю», - подумал он, и сделал неожиданный жизненный поворот: за месяц до выпускных экзаменов он бросил благополучную московскую школу и уехал в Сибирь валить лес. Поступок совершенно дикий, который никто не понял, но вот для него он был необходимым. Этот период он описал в своих воспоминаниях – есть у него заметки юности, - и, надо сказать, жизнь там была очень суровая во всех отношениях, и в моральном тоже.

После – армия. Потом он возвратился в Москву, стал работать то охранником, то лифтёром, то сторожем, лишь бы у него было время ходить в библиотеки – а в Москве 50-60-х годов было очень легко записаться во всевозможные библиотеки. Там он брал книги и искал истину, набирался ума. Там образовалась какая-то компания, знакомые, которые в курилках бесконечно обсуждали разные вопросы. И однажды – это было в 1962 году, - в Ленинской библиотеке или в «иностранке» он взял протестантский журнал; оказывается, можно было взять журнал и его полистать. Он начал листать и напал на страничку, где большими буквами было написано: «Христос воскрес!». И с ним случилось совершенно неожиданное: вдруг он мгновенно понял, что да, это не легенда, а в самом деле, буквально, воскрес Христос. И это меняет вообще все оценки, всю жизнь. В этот момент он нашёл истину и стал христианином.

Он быстро понял, что православие ближе к истине, чем все остальные конфессии, стал православным и, поскольку он был человеком общительным, стал проповедовать свои новые убеждения в разных компаниях.

Вообще он никогда никого не боялся. Это было его замечательное свойство - вот не боялся, и всё, и всегда говорил то, что думает.

Проповеди его в одной компании, в другой, третьей, всякие там сборища интеллигенции – а тогда оттепель наступила, было много брожения, всяких встреч – и, конечно, такая его деятельность была замечена органами и не оставлена без внимания. Так вести себя в Советском Союзе в 60-70-х и после годах было нельзя. А Шиманов познакомился со всеми тогдашними диссидентами: с Буковским и т.д., полно было рядом с ним известных диссидентов. Но диссиденты делились на две группы: одни были либерально-прозападные, а другие – религиозные, православные. Такие тоже были, но в значительном меньшинстве. Конечно, Шимановпринадлежал ко второму разряду и знал эту публику великолепно. Я потом кое-что расскажу о некоторых личностях того времени, достаточно известных, с которыми Шиманов был знаком.

После определённого периода слежки и вызовов на Лубянку Шиманова посадили в больницу имени Кащенко. Это был страшный период его жизни. Там он пробыл 20 дней или больше, и чудом ему удалось оттуда выскочить.

Как он там жил, он описал в своей книжке, которую он назвал «Записки из красного дома», конечно - по аналогии с Достоевским, с его «Записками из мёртвого дома». Он их издал - отпечатал самиздатовским способом на машинке в 14-ти экземплярах, - и раздал своим знакомым. Но перед этим он полгода домой не являлся, жил на квартирах своих знакомых. Потому что он был уверен, что это сбой в системе, и его обязательно заберут ещё раз и уже с концами. Эта книжка – «Записки из красного дома» – совсем не толстая, 50-60 страничек. А сейчас я вам показываю книгу Шиманова, которую он сам издал в 90-х годах. Но, поскольку название красивое, то вся книга тоже получила такое название. Так вот там очень едко и с фотографической точностью описывал, как он сидел в психушке, какие разговоры были с врачами. Как они ему намекали: «Знаете, Геннадий, Вы должны это дело бросить. Потому что только в этом случае мы Вас отпустим. Сами понимаете, перспективы у Вас неважные. Ну, мы Вам вколем, и у Вас изо рта слюни потекут. Мы это дело будем корректировать седативными таблетками и, вообще, найдём способы. Так что дела Ваши плохи». Правда, из книги не совсем понятно, как Шиманова всё-таки отпустили. Но отпустили.

И вот эту книжечку – «Записку из красного дома» - кто-то из шимановских знакомых переслал за рубеж. Там за неё ухватились, перевели. Причём перевели на несколько языков: как же, обличение советского строя, антисоветчина. Хотя там не было антисоветчины никакой. Её поделили на главы, стали передавать по ВВС кусочками, по «Голосу Америки». И Шиманов благодаря этому прославился, это был звёздный час известности Геннадия Михайловича. О нём стали говорить, как о правозащитнике, его начали цитировать. А, надо отметить, в этой книжке проявился его талант писателя; 50 страничек, я вам советую прочитать, она в интернете есть. Но он никогда не хотел стать писателем, потому что его всегда увлекал именно круг идей, а не художественное творчество: человек искал истину. После появились его три письма Никите Струве – очень едких, сильных, в которых он критиковал ряд антирусских статей, которые появились в «Вестнике РХД» – статей по сути дела антирусских, антиправославных. Шиманов возмутился, написал такие яркие письма, они тоже пошли в самиздате – в общем, Шимановстал величиной. Его цитировали, и цитировали разные люди: цитировал иеромонах Серафим Роуз, цитировал митрополит Иоанн (Снычёв) и так далее.

Шиманов, параллельно с самообразованием, стал писать статьи, стал сотрудничать с нелегальным, конечно, самиздатовским журналом «Вече», редактором которого был ныне здравствующий Владимир Николаевич Осипов. Журнал – самиздатовский, диссидентский, но православного крыла диссидентства. За эту деятельность в конце концов Осипов дважды сидел в лагерях. Но Шиманов такой участи избежал: его имя слишком было на слуху, и его арестовывать было как-то уже невыгодно. Поднялся бы на Западе скандал, шум. И не стали с этим делом связываться.

Расскажу немного о его воззрениях в тот период. Он, конечно, развивался, изменялся, впитывал в себя разные влияния. Но у него довольно рано, в отличие от многих православных диссидентов, возникло другое, положительное отношение к советской власти. Эта позиция отличалась от обычного отношения православных того времени. Это было время сплошного атеизма, хрущёвское время, после – брежневское время, поэтому обычно православные крайне негативно относились к советской власти. Но Шиманов считал иначе. Он писал: «Советская власть – это не только безбожие и величайшая в мире гроза. Это также и некая тайна, и орудие божьего промысла. Выступать против нашей власти – значит идти против Бога». Это 1974 год. Или: «Эта линия, которую должны проводить русские православные патриоты, означает признание духовной законности советской власти, верноподданическое отношение к ней в прозрении грядущего, работу над утверждением обновленного русского православного мира». Потому что до него дошло, что советская власть, несмотря на весь формальный атеизм, на самом деле развитие православия внутри нашего общества остановить не может. А может остановить совершенно другая сила – сила западная. Он пишет: «Чего я боюсь – так это внезапной либерализации, той самой западной демократии, на которую так надеются и которую так ждут в нашей стране некоторые интеллигенты. Близорукая, бездарная мечта». Или: «Пока существует советская власть, остановить религиозное возрождение в нашей стране невозможно. Остановить его может только одно: внезапный обвал, внезапная либерализация чехословацкого образца, то есть западная демократия со всеми её прелестями. Случись такое – и сразу же откроется множество церквей, приток людей в церкви быстро увеличится, но на этом, увы, скоро закончится и захиреет. Это будет выкидыш. И Россия, вместо того, чтобы сказать своё слово миру, вместо того, чтобы стать источником величайшего света и обновления в мире, станет захолустьем Запада». Я считаю – пророческие совершенно слова. Шиманов всё очень точно предвидел, и это 70-е, примерно 1974 год. Шиманова не понимали, над ним смеялись, его третировали. Но это был очень волевой, самобытный, самостоятельный человек, который искал истину и шёл своим путём. Правда, в позднейших комментариях – уже 2010 год – он писал: «Зло Запада, как это видно из отрывков из дневника (который я только что зачитал – Сомин) понималось мною в те годы ещё поверхностно. Я лишь постепенно дорастал до понимания того, какие силы правят бал на Западе».

Что же это за силы? Вот какие: он расшифровывает, в тех же комментариях: «В то время я ещё не догадывался о подлинных размерах еврейской власти в нашей стране и во всём мире и о подлинном происхождении Советского государства». Ну, и в более поздних работах, уже в 80-е — 90-е годы вот эта еврейская тема поднята им в полной мере. Этот человекничего не боялся и поднимал темы, которые страшились и страшатся поднимать, увы, подавляющее большинство. Там есть у него даже интервью такое, в журнале «Евреи в СССР» очень откровенное, которое тоже стоит прочитать. По-моему, оно тоже где-то в интернете болтается, может быть. Ну, конечно, Шиманову, в общем-то, незаслуженно, тут же приклеили ярлык антисемита. Но, он ничего не боялся и вёл борьбу с открытым забралом.

Как я уже говорил, он был знаком с не сильными, а знаменитыми мира сего. О трёх из них я расскажу. Он просто мне об этом рассказывал. Первое его столкновение с было Солженицыным по поводу вот этих трёх писем Струве. Они были написаны в связи с неким сборником «Метанойя», который вышел у нас якобы в самиздате, хотя это была мастерская провокация. И после Никита Струве перепечатал некоторые статьи в своём «Вестнике». Ну, «Вестник» - это знаменитый журнал, в котором печатались всякие православные диссидентские статьи из России, там много чего печаталось. Солженицын как-то, в общем, откликнулся на этот сборник, прочитал эти шимановские письма и возжелал с Шимановым познакомиться. А Шиманов возьми и просто позвони ему по телефону. Зашёл в будку телефонную и ему позвонил. Попал, правда, не на самого Солженицына, а на его жену, уж сейчас не помню, первую или вторую. А после он получил, через третьи руки, возмущённую записку от Солженицына, что как это Шиманов вообще позволил себе ему позвонить. Солженицын очень боялся, конечно, КГБ, боялся слежки. Он никогда у себя и в квартире ни с кем не разговаривал. А если надо было поговорить, выходили куда-нибудь на бульвар, там шептались. А Шиманов не боялся, он понял, что гораздо лучше просто говорить в открытую что думаешь. А во-вторых, он был уверен, что он советской власти, в общем-то, не враг. И вот он вёл себя совершенно иначе.

Шиманов написал Солженицыну письмо, что вам неправильно предали мою просьбу и мой разговор и сделал приписку, что у меня с вами нет особого желания встречаться, извините. То есть, он сумел тогда проинтуичить сущность Солженицына, когда этого ещё никто не понимал и, слава Богу, с этим человеком не столкнуться и не подпасть под его влияние и, тем более, не попасть в его команду. А наоборот, Шиманов всегда критично отзывался о его писаниях и о той роли, в общем-то, предательской, которую Солженицын сыграл в русском движении, в возрождении России.

Другой человек, может быть, менее известный, но очень близкий к Шиманову, с которым он долгое время вместе сотрудничал, и они были близкими друзьями,– это Феликс Владимирович Карелин. Может быть, имя неизвестное, но на самом деле это один из самых выдающихся богословов советского периода. Запомните это имя: Феликс Карелин. В общем, личность действительно уникальная, помесь еврея со шведом. Был завербован НКВД и заслан в одну из таких неформальных групп, которые собирались у нас в России в 60-х годах. Ну, и там говорили обо всём, читали там Бердяева, говорили о политике, в общем, ничего такого особого. Значит, вот туда подсадили, он периодически писал отчёты. А после он понял, что, собственно, эти люди-то, это неплохие люди. Никакие они не антисоветчики, не враги советской власти, а говорят, в общем, такие разумные часто вещи. И он перековался. Но, поскольку иуд этих бывает не один а два, там был ещё один засланный. И всю эту группу замели, причём вместе с Карелиным. Он, конечно, попал в лагерь, там происходили события очень тяжёлые. Но о них я не буду говорить.

В результате именно в лагере он пришёл к православию, после вышел оттуда и стал научным работником, в каком-то биологическом институте служил. Но, у него открылся талант писателя и богослова. Он написал замечательную работу, которая называется «Теологический манифест», по аналогии, конечно, с «Коммунистическим манифестом». Это первая значительная работа по православному социализму. Работа замечательная, глубокая, хорошо продуманная, богословски обоснованная. Вообще Карелин был, конечно, большая умница. Вместе с Шимановым они писали разные письма, в том числе в правительство, правозащитные, в защиту православия. Патриарху писали письма. В общем, Карелин на Шиманова и, кстати, и на меня тоже, вот этот «Теологический манифест» произвел впечатление. Он на моём сайте выложен. К сожалению, в бумажном виде он больше нигде не опубликован. Насколько я понимаю, это единственная публикация, его стоит прочитать.

Третий персонаж - это отец Александр Мень. Наверное, знаете, слышали про имя которое до перестройки и во время перестройки гремело. Фактически он в Церкви организовал такую свою интеллигентскую подцерковь. То есть у него была масса знакомых духовных чад, в общем-то, вся наша московская интеллигенция у него перебывала. Сам он служил под Сергиевым Посадом, станция Семхоз. Но, наверное, вы знаете, что именно в этом Семхозе в начале 90-х отец Александр Мень был убит. И, в общем-то, это убийство до сих пор не раскрыто, совершенно непонятно, кто его убил. Так вот, естественно, Шиманов, так или иначе, во всяких застольях с Александром Менем познакомился. Хорошо, познакомился, несколько раз у него был там в Семхозе, разговаривал. Впечатления его такие. С одной стороны, это, конечно, умница и человек, безусловно верующий, необычайно эрудированный, прекрасно владеющий и Священным Писанием, и историей Церкви, и богословием. И человек, который умеет разговаривать. Он из себя, так сказать, никогда ничего не строил. Обычно с любым нашим православным батюшкой разговаривать достаточно тяжело, он смотрит на вас, как писал тот же Шиманов, с высоты Монблана на мышку у подножья. Так вот Александр Мень был человеком совершенно не таким. Он с каждым разговаривал на равных и совершенно никогда не показывал ни своего интеллектуального, ни богословского, никакого превосходства. И этим он завоёвывал сердца.

Но, с другой стороны, хоть он и был, в общем-то, православным священником, на самом деле он был очень определённым филокатоликом. Когда однажды его Шиманов или Карелин, который тоже сначала был духовным чадом Александра Меня, но быстро от него ушёл, его спросили: «А почему, собственно - ваши воззрения, они очень отдают католическим духом, - почему вы православный священник?» Тот ответил: «А что, я должен на Лубянке служить?» На Лубянке, если вы Москву знаете, до сих пор там католическая церковь находится: то ли где-то в ограде Лубянки, то ли где-то рядом. То есть, для Александра Меня православие не было истиной, или, хотя бы, более истинной религией. Для него католичество было лучше. Ну, вот так сложилось, он православный. Во-вторых, он на самом деле был где-то даже ненавистником России. И у них произошёл на этой почве очень тяжёлый разговор с Карелиным. Однажды Александр Мень разоткровенничался, как еврей с евреем, и ляпнул: «А вообще-то мне на Россию на самом деле наплевать». А Карелин по духу был человеком русским, он просто рот раскрыл, говорит: «Отец Александр, да что вы такое говорите?» — и увидел, что за треть секунды в глазах Александра Меня произошла мощная вычислительная работа, и он сказал: «Нет-нет, знаете, я чего-то устал, немножко не то сказал» — и перевёл разговор на другую тему. В общем-то, для Карелина это было достаточно. И третье. Конечно, Александр Мень был одновременно и православным, и иудаистом. Понимаете, он считал, что вообще евреи, православные евреи, имеют как бы двойное помазание. Они, так сказать, Божий народ как евреи, а с другой стороны - они царственное священство как христиане. И у Александра Меня есть такая книга «Сын Человеческий». В одном из изданий есть Послесловие, которого я, честно говоря, в других изданиях никогда не видел, где Александр Мень отвечает на вопрос: «А в чём же дело, почему же, всё-таки, Христа убили?» Ответ дан удивительный: что это была просто неприязнь между разными школами иудаизма. Вот Иисус, Он исповедовал одну школу, а фарисеи другую. И вот эта, чисто неприязнь близких родственников, что ли, и привела к тому, что, фарисеи продали Христа Пилату, и это привело к Его казни. Но, понимаете, на мой взгляд, христианин, ну, я передаю это своими словами, может быть, немножко утрированно, но смысл примерно такой: так вот, христианин так отвечать на этот вопрос ну не может никак. И, конечно, Шиманов, он тоже во всём этом хорошенько разобрался. Ну, и собственно, я передаю вам его мнение.

Но ничто не вечно под луной. Началась перестройка. И всё посыпалось, всё полетело. Шиманов до этого активно участвовал в самиздатовских разных изданиях: «Вече», «Непрядва», «Многая лета». Много раз его вызывали на Лубянку, но с тех пор никогда не арестовывали, всегда поговорят и отпустят. А здесь вся эта самиздатовская деятельность вдруг стала ненужной, всё обрушилось в тартарары. Люди забыли вообще и об этих самиздатовских журналах, потому что в несамиздатовских начали печатать такое, что ой-ой-ой. И эти люди, они как бы стали не у дел. Карелин очень тяжело переживал перестройку. Для него это было крушение всех надежд. Все мало-мальские возможности перехода России к православному социализму здесь были полностью разрушены. Он очень скорбел и в 92-м году умер. А Шиманов тоже унывал и, честно говоря, запил, причём так, что, он мне рассказал однажды: «Я валялся под забором». Но это был очень сильный человек. Он взял себя за глотку, стал еженедельно ходить в церковь и исповедываться. И сказал: «Всё. Больше я вообще вина в рот не возьму». И, когда уже я с ним познакомился, это был абсолютный трезвенник, который вообще на рюмки не смотрел даже. Или ещё на лесоповале, в юности, он научился ругаться матом, причём совершенно виртуозно. И от этой привычки он отстать не мог долгое время, – знаете, это въедается: говорит-говорит, и обязательно какая-то матерная рулада вдруг выскочит изо рта. Он тоже с этим боролся очень любопытно: сказал себе, что как из меня выскочит матерное слово, я делаю поклон поколенный. Как следующее слово, два поклона, как следующее слово — четыре поклона, как ещё из меня выскочит — восемь поклонов, и так он дошёл до 512 поклонов. И пошёл к своему духовнику, а духовником у него был отец Дмитрий Дудко, известная личность, и сказал: «Ну всё, я больше не могу. Что делать?» Тот всю эту аскетику отменил тут же, но просто сказал: «Знаешь, Геннадий, перестань ругаться!» Всё! Когда я был знаком, у Шиманова был чисто классический русский язык, он не то что себе матерного слова никогда не позволял, а вообще, нецензурного слова, непечатного вообще нельзя было из его уст услышать.

Я познакомился с ним в середине 90-х годов. Он тогда у себя на квартире устраивал разные семинары, приглашал знакомых. А после зачитывались статьи знакомых, задавались вопросы, после обсуждения, по определённому регламенту, чтобы не было базара. Семинары эти были, на мой взгляд, очень интересные, плодотворные. Там было то больше народу, то меньше. Но после остался я один, и мы долгое время собирались вдвоём, зачитывали друг другу свои статьи и обсуждали их, и, собственно, ни одна из моих статей, она не прошла вот эту шимановскую проверку. Практически все они обсуждались Шимановым, он делал очень часто умные, очень полезные замечания. Хотя он окончил экстерном среднюю школу, никакого высшего образования у него не было. Но знания у него были обширнейшие, знания профессора. Говорил он прекрасно, великолепно. Ум у него был необычайно ясный, чёткость мысли замечательная, был литературный талант. Но главное, что меня в Шиманове потрясло, я это сначала не понял, но после дошло до меня: это действительно был рыцарь истины. Он как-то вот посчитал, что воля Божия о нём искать эту истину. И то, что он находит, излагать в статьях и в своих работах. И каждый день он утром просыпался и железно полдня работал, писал: сначала ручкой, после научился на компьютере работать. Просил ему не звонить до обеда, что бы там ни было. И считал, что день прожит зря, если ему не удалось сформулировать какой-то новой мысли или написать кусок статьи, или хотя бы сформулировать как следует какое-нибудь предложение сильное. Он был мастер афоризма… Мне хочется зачитать такие красивые слова, которые много раз цитировались, это в 80-х годах написано: «Святая Русь не исчезла, не закопана. Она вечна и победоносна. Это последнее слово принадлежит истории нашего народа. Святая Русь исчезла только с поверхности современной жизни, но она продолжает жить в её скрытых глубинах, произрастает до того времени, когда будет угодна Богу, и, переживая зиму, она опять появится на поверхности и украсит образ земли русской, которую хлестали свирепые ледяные ураганные бури».

Его воззрения в 1990-х и 2000-х годах, по сравнению с годами 70-ми – 80-ми немножко изменились. Он уже не говорил о верноподданическом отношении к Советской власти: честно говоря, оно стало более критичным. Он считал, что это был такой еврейско-масонско-западный заговор, благодаря которому Советское государство было создано. Но промыслом Божиим вся эта гадость, которая была, весь этот яд, он был русским народом высосан, и он совершил многие подвиги. Хотя всё равно, он считал, что при Советской власти именно русское начало в Советском союзе было задавлено. Он стал националистом в хорошем смысле этого слова, то есть считал, что всякий народ замечателен, конечно, они должны жить в дружбе и сотрудничестве. Но каждый должен любить свой народ больше, чем другие народы. Это естественно, нормально, так и должно быть. И поскольку я русский, я русский народ, русское начало больше всего люблю, оно должно процветать. А Советская власть воспитывала советского человека, из которого русское, в общем-то, палками выбивалось. Шиманов считал, что Советская власть разрушала семью. В последнее время он много писал о семье. Хотя, надо сказать, у него самого семейные дела были не ахти. Он разошёлся с женой. Два сына. Причём с одним сыном он вообще настолько расплевался, что они абсолютно не общались. Хотя за счёт другого сына он издавал свои книги. Сам Шиманов был человеком необычайно скромным. Жил с матерью-старушкой в двухкомнатной квартире, питался картошкой, солёными огурцами. Принимал гостей, для этого он покупал какие-то конфетки, печенье, чтобы чай можно было попить. Денег у него никогда не было, он жил на одну пенсию, очень маленькую - что матери, что свою. Поэтому он ужасно радовался, когда ему удавалось купить хорошую книгу подешёвке.

Вот так он и жил. Днём он бежал в книжные магазины, смотрел за книжными новинками. Или бежал обслуживать внуков: брать их из школы, вести их куда-нибудь. Знаете, как сейчас принято - в бассейн, куда-то ещё. А вечером у него были собрания, он их называл русскими собраниями. Правда, честно говоря, на русские собрания - это был особый тип собраний - он меня не приглашал, он считал, что я не достоин таких собраний. Там у него были русофилы, он с ними проводил катехизаторские беседы, в общем, вёл работу.

Его статьи последнего периода не менее замечательны, чем раннего периода. Они в этой книжке есть. Слава Богу в Институте русской цивилизации у Платонова напечатано практически полное собрание статей Шиманова, такая толстая книга. Каким-то чудом буквально за полгода до его смерти она была издана. Я не успеваю рассказать о его воззрениях о русской литературе. В общем, к нашей великой классике – Чехов, Пушкин, Толстой, Достоевский, – он относился весьма критично и даже скептически. Он считал, что это не русская литература, а литература прозападная. Например, Пушкин. Что, он русский писатель? Да у него ни одного вообще русского персонажа нету. У Лермонтова и то есть «Песня о купце Калашникове». А у Пушкина, в общем-то, шаром покати. Да и другие наши писатели, которых мы считаем за великих: Короленко, Чехов. Достоевский, может быть, ещё ничего, а Толстой вообще не христианин, о нём и говорить нечего. В общем, этим он очень сильно отличался от всей нашей православно-патриотической тусовки, и эти его статьи Платонов не напечатал, хотя сам Шиманов считал их одними из лучших у себя.

Шиманов действительно умел писать: в одной из статей про русскую литературу есть такие строки: «Спите, русские люди, спите. У вас нет русской семьи, нет русской школы, нет русской общины, нет русского государства, но зато у вас есть ”Великая русская культура“. Вы не хозяева на собственной земле. Вас третируют чужаки, но зато у вас есть Пушкин и Лермонтов, Чаадаев и Лев Толстой, Тургенев и Чехов, православные по своему духу в том, разумеется, особом смысле, в каком православными могут быть не только еретики, даже разбойники. Какое вам дело до того, чем отличается истинная национальная культура от её подделок? …» Ну, и так далее.

Он много писал о Церкви. Особенно последнее время круг его мировоззрений стал шире, и появились чисто богословские статьи. Есть у него работа «10 статей о социализме», это написано при мне. Я видел, как она по главам пишется, мы её обсуждали, зачитывали. Очень интересная работа, замечательная. Там он говорит о том, что наша русская Церковь, к сожалению, никакой социальной доктрины не имеет. Правда, в последней 10-й главе Шиманов вдруг написал, что, в общем-то, частная собственность необходима, в том числе и при социализме. Что да, крупные предприятия будут государственными, а вот что касается всякой мелочи, ширпотреба, это должно быть частным. Мы его ругали на семинарах. У нас с шимановым даже есть цикл такой полемики. Публично я написал две статьи против этого взгляда. Он отвечал. В общем, такой диалог получился, который после в «Молодой гвардии» напечатали.

Человеком он был исключительно мягким, вежливым, он боялся муху обидеть, но всегда был очень твёрд в своих воззрениях. Даже если ему какой-то там выступающий где-нибудь на какой-нибудь православной тусовке нравился, он выходил и первым делом говорил: «Хотя я с выступившим по некоторым вопросам не согласен, но, он о том-то и том-то правильно сказал». В общем, приветствовал. У него всегда был свой особенный взгляд на всё. И поэтому он никогда не уступал, и, хотя критику он воспринимал всегда и записывал все замечания, но, фактически, никогда в свои работы не вносил.

Наступил декабрь 2011 года. Шиманов вдруг заболел, попал в больницу. Звоню - что-то неопределённое, как-то толка я добиться не могу. Звоню его сыну Кириллу - тоже какую-то ерунду несёт. Ну, в общем, я попал к нему в больницу: поехал уже после того, как ему сделали операцию. И что-то тогда я заметил, Шиманов какой-то ужасно худой, донельзя, я ещё подумал, уж не рак ли. И вот, увы. Выяснилось следующее. Конечно, в больницу его, понимаете, привезли на «скорой» – старичка какого-то. Врачи ему голову морочили, обманывали. Они его вскрыли, увидели рак с метастазами и зашили, ничего не сделав. И всё. И он только после, где-то ходя там по как