Юмор, ирония, гротеск, аллюзия, намёк как средства литературной критики

Может показаться странным, но юмор не так уж часто присутствует в критической работе, особенно в её печатной форме. Всё-таки критика чаще тяготеет либо к серьёзности, либо к сатире.

Простая, добрая, приветливая улыбка, увы, – нечастый гость в статьях, причём так было всегда. По-видимому, человеку при отношении к художественному явлению свойственно ориентироваться на положительный или отрицательный знак в оценке. Если хорошо – надо хвалить, если плохо – ругать или высмеивать. Непритязательная шутка здесь представляется неуместной. Тем более ценны случаи, когда критику удаётся сохранить эту доброжелательную остроумную интонацию, как это сделал Фёдор Михайлович ДОСТОЕВСКИЙ(1821–1881), прибегнув к такой экстравагантной критической форме, как литературный анекдот. Начиная цикл «Дневник писателя»(1873–1881), он рассказывает присказку, которая служит своеобразным эпиграфом и задаёт тон всему издательскому проекту:

«Однажды, разговаривая с покойным Герценом, я очень хвалил ему одно его сочинение – “С того берега”. Об этой книге, к величайшему моему удовольствию, с похвалой отнёсся и Михаил Петрович Погодин в своей превосходной и любопытнейшей статье о свидании его за границей с Герценом. Эта книга написана в форме разговора двух лиц, Герцена и его оппонента.

– И мне особенно нравится, – заметил я между прочим, – что ваш оппонент тоже очень умён. Согласитесь, что он вас во многих случаях ставит к стене.

– Да ведь в том-то и вся штука, – засмеялся Герцен. – Я вам расскажу анекдот. Раз, когда я был в Петербурге, затащил меня к себе Белинский и усадил слушать свою статью, которую горячо писал: “Разговор между господином А. и господином Б.” (Вошла в собрание его сочинений) В этой статье господин А., то есть, разумеется, сам Белинский, выставлен очень умным, а господин Б., его оппонент поплоше. Когда он кончил, то с лихорадочным ожиданием спросил меня:

– Ну что, как ты думаешь?

– Да хорошо-то, хорошо, и видно, что ты очень умён, но только охота тебе была с таким дураком своё время терять.

Белинский бросился на диван, лицом в подушку, и закричал, смеясь, что есть мочи:

– Зарезал, зарезал!»[108]

Прежде всего, в глаза здесь бросается то, что при всей драматичности ситуации, она подаётся непринуждённо, весело и практически без упрёка по отношению к любому из её участников. Достоевский шутит совершенно искренне: не ёрничает, но с добродушной улыбкой говорит о самых серьёзных вещах – о необходимости быть честным в полемике, не занижать уровня аргументации своих противников; об умении признавать свои недоработки. В то же время указывает и на упрямство критика: несмотря на признанную недоработку, Белинский всё-таки публикует статью – разговор идёт про обзор «Русская литература в 1841 году», опубликованный в журнале «Отечественные записки» (1842, № 1).

Впрочем, правота Герцена в оценке умственных качеств участников диалога тоже весьма относительна. Дело в том, что господин А. – человек резкий, безапелляционный, самоуверенный (то, что было близко и Белинскому, и Герцену). Он отрицает, например, почти всю русскую литературу XVIII века от Кантемира до Капниста и уверен, что её никто не читает и не будет читать. Можно ли считать такую позицию проявлением большого ума и прозорливости? Ведь с тех пор прошло ещё 175 лет, а приведённые тут имена хорошо нам известны и считаются классическими. Более того, господин А. излишне многословен, и разговор постоянно превращается в его монолог, тогда как собеседнику, человеку более простодушному и мягкому, порой едва удаётся вставить одну или несколько фраз. По-видимому, пересказывая этот анекдотический случай, Достоевский намекает нам и на эти качества Белинского – некоторое высокомерие и верхоглядство. Остаётся предположить, что присказка, предваряющая «Дневник писателя», несомненно, знакомая М.М. Бахтину, укрепила того в суждениях о диалогизме прозы и жизненных позиций Достоевского.

Более скромные задачи ставит перед собой в заметке «Талантливые графоманы» Николай Константинович СТАРШИНОВ (1924–1998). На протяжении многих лет редактирования альманаха «Поэзия» ему довелось иметь дело с большим количеством графоманов самого разного уровня. Казалось бы, он должен был утомиться и пребывать в раздражении от их количества и напора. Но критик нашёл возможность с доброй усмешкой отнестись к некоторым из них, особенно, если стихи настолько нелепы, что вызывают не неприязнь, а совсем иные чувства: «Особенно запомнились стихи одного старого бухгалтера, пенсионера А.Т. Было это давно, вероятно, его уже нет в живых. Но, мне думается, написать о нём стоит.

А.Т. неоднократно присылал мне большие подборки стихов, как у нас принято говорить, на гражданские темы. Они были удивительно бесцветны, стандартны, состояли из общих мест. Но иногда вдруг мелькали в них такие “перлы”:

Наша родина прекрасна

И цветёт, как маков цвет,

Окромя явлений счастья,

Никаких явлений нет.

Но вот после очередного возвращения рукописи автору я получил от него письмо и новые стихи. А.Т. писал мне: “Как я понял, мои стихи, посвящённые большим общественным темам, Вас не устраивают. И решил предложить Вам свою лирику. Возможно, она Вам приглянется…”

“Лирика” А.Т. Произвела на меня ошеломляющее впечатление. На первых порах я даже не поверил, что написана она всерьёз, настолько много в ней несуразного, пародийного...

Тараканы глаз твоих

Так по мне и шарят...

Может, мне влюбиться в них –

Ласкою одарят.

Ну как не влюбиться в глаза, похожие на тараканов, – видимо, такие же шустрые и очаровательные...»[109]Легко, весело, беззлобно относится Старшинов к привычной ситуации, когда комизм возникает от того, что мы сталкиваемся с притязаниями на признание человека, далёкого от понимания уровня собственных литературных способностей.

Ирония также испокон веков присуща человеческой натуре. В приложении к литературе она часто используется, для того чтобы разделаться со своими антиподами. В «Дневнике писателя» того же Достоевского есть главка, посвящённая разбору стихотворения Некрасова «Влас». В это время (1873) отношения между былыми единомышленниками совершенно разладились. Идеологическая платформа «Современника» для автора «Писем из Мёртвого дома» стала совершенно чуждой. Достоевский не упускает случая посмеяться над некоторым простодушием поэта: «Помните ли Вы Власа? Он что-то мне вспоминается… У этого Власа, как известно, прежде “Бога не было”:

… побоями

В гроб жену свою вогнал,

Промышляющих разбоями

Конокрадов укрывал.

Даже и конокрадов, – пугает нас поэт, впадая в тон набожной старушки. Ух ведь какие грехи! Ну и грянул же гром. Заболел Влас и видел видение, после которого поклялся пойти по миру и собирать на храм. Видел ад-с, ни мало ни меньше:

Видел света преставление,

Видел грешников в аду:

Мучат бесы их проворные,

Жалит ведьма-егоза.

Ефиопы – видом чёрные

И как углие глаза.

…………………………..

Те на длинный шест нанизаны,

Те горячий лижут пол…

Одним словом, невообразимые ужасы, так даже, что страшно читать. “Но всего не описать”, – продолжает поэт,

Богомолки, бабы умные,

Могут лучше рассказать.

О поэт! (к несчастию истинный поэт наш) если бы вы не подходили к народу с вашими восторгами… то не оскорбили бы и нас выводом, что вот из-за таких-то в конце концов бабьих пустяков

Вырастают храмы божии

По лицу земли родной…»[110]

Как видим, и Достоевский, и Старшинов сполна используют инструмент цитирования, но цитирования иронического, намекающего на несовершенства приведённых строчек. Впрочем, сполна отдав дань иронической интонации, подкреплённой выразительными цитатами, автор «Дневника писателя» признаёт глубинную мощь образа, взятого из гущи народной жизни и ярко воссозданного Некрасовым.

Поскольку критику нередко приходится действовать в стеснённых обстоятельствах, то ему волей-неволей приходится порой прибегать к фигурам умолчания, к приёмам аллюзии и намёка. Чаще всего это происходит в условиях авторской несвободы, связанной с идеологическим прессингом. Критики-демократы, естественно, не могли напрямую высказывать антиправительственных идей, но могли намекнуть, передать свою мысль в превращённом виде. Известно, как широко использовал в своей работе так называемый «эзопов язык» Н. Щедрин. С другой стороны, А.В. Дружинин, не имея возможности назвать имени Белинского, воспользовался эвфемизмом «критика гоголевского периода». Для понимающей публики этот прозрачный намёк был хорошо понятен, а цензура не имела права запрещать публикацию подобных статей.

Впрочем, даже и не опасаясь цензурных препон, он может в отдельных случаях использовать подобные фигуры речи либо для краткости, либо для обозначения неоднозначного, полисемантического видения проблемы. В. Розанов, любивший высказываться прямо, иногда прибегал к этому средству: «Чтобы “опровергнуть” Пушкина – нужно ума много. Мож. быть, и никакого не хватит. Как же быть изловчиться, – какой приём, чтобы опрокинуть это благородство? А оно естественно мешает прежде всего всякому неблагородству. Как же сделать? Встретить его тупым рылом. Захрюкать. Царя слова нельзя победить словом, но хрюканьем можно»[111].

В 1933 году в рижской газете «Сегодня» Георгий Владимирович ИВАНОВ (1894–1958) опубликовал заметку с однозначно сформулированным заглавием: «Русский писатель снова не получил нобелевской премии». Принципиальный вопрос, поставленный критиком, звучит можно перефразировать так: почему премиальный комитет с прискорбным постоянством обходит в своих решениях литераторов из России, требовал включения его в соответствующий идеологических контекст.

Для этого автор привлекает несколько культурологических и конспи-рологических аллюзий: «…шведский странный мечтатель и ненавистник пошлости лежит в гробу (вероятно, он ворочается в нём), а люди в футлярах, “исполняя” его волю, выдают премию за “произведения, проникнутые духом идеализма”, испытанному остряку Бернарду Шоу… В будущем году, быть может, нобелевское жюри соберётся с духом и присудит премию… Максиму Горькому. И русской литературе будет брошена кость, и деньги пойдут к деньгам, и со стороны Москвы, наверняка, не последует возражений».

Оборот «странный мечтатель», с одной стороны отсылает нас к стихам Ф. Сологуба, посвящённых таинственному мрачному волхвователю, а с другой – намекает на неоднозначность деятельности изобретателя динамита; люди в футлярах прозрачно указывают на тип всегда осторожничающего человека, описанный Чеховым; заковыченная формулировка заслуг Б. Шоу тем самым подвергается сомнению, а фраза «испытанному остряку» напрямую указывает на слова А. Блока о поверхностных и хорошо устроенных в жизни обывателях. Упоминание о Горьком содержит намёк на политизированность и внушаемость Нобелевского комитета, а идиома «деньги к деньгам» прозрачно иллюстрирует обеспеченное существование «буревестника революции» в Советской России.

Как известно, в том же году русскому писателю престижная премия была всё-таки присуждена, только не Горькому, а Бунину. Может быть, иронические намёки и тонкие аллюзии критика сыграли определённую роль в этом решении, ведь от Риги до Стокгольма, как говорится, рукой подать.